После окончания войны была широко распространена версия о том, что Москву сожгли французы. Об этом писали в своих записках Ф. В. Ростопчин, С. Р. Воронцов, Н. А. Дурова. В то же время выдвигались предположения о том, что французы не могли быть поджигателями Москвы, поскольку в ней они рассчитывали дать отдых армии, пополнить запасы оружия и продовольствия. Эту гипотезу активнее других развивал в своих записках Д. П. Рунич. Факт причастности Наполеона к пожару отвергал в своих «Записках» и С. Н. Глинка. Первый официальный историк Отечественной войны А. И. Михайловский-Данилевский опроверг в своем труде общепринятое мнение об умышленном сожжении Москвы. Другой современник событий, Д. С. Свербеев, полагал, что главной причиной пожаров в Москве было отсутствие дисциплины в наполеоновской армии и беспорядки в городе. Так возникла точка зрения, что Москву сожгли русские. Генерал М. И. Богданович называл главным виновником пожара Ф. В. Ростопчина. Данная версия была принята во многих французских источниках. Наполеон писал о том, что Москву подожгли ее жители по приказу Ростопчина. Так же писали и Стендаль, Домерг, Дедем, Ложье и Сегюр.
Получила распространение и версия о том, что Москва загорелась случайно. Эта точка зрения, подробно рассмотренная Д. С. Свербеевым и С. Н. Глинкой, нашла свое отражение в романе Л. Н. Толстого «Война и мир». В начале ХХ в. было выпущено юбилейное издание «Отечественная война и русское общество», где также были помещены статьи о московском пожаре. В одной из них С. П. Мельгунов писал о причастности к московским пожарам Ростопчина.
Советские историки выдвигали разные версии причин этого события. М. В. Нечкина, П. А. Жилин, Е. В. Тарле писали о том, что Москву сожгли русские. Впрочем, и эти исследователи смотрели на проблему поразному. М.В. Нечкина утверждала, что Москву сожгли патриотически настроенные жители города и что поджоги носили массовый характер. Она называла московский пожар актом народного патриотизма. П. А. Жилин полагал, что русские уничтожили лишь часть хозяйственных объектов и запасов, которые имели военное значение. Е. В. Тарле, признавая участие Ростопчина в пожарах Москвы и совершение московскими жителями поджогов в городе, одновременно утверждал, что пожары возникали еще и из-за грабежей французов. Другие советские историки, например Н. Ф. Гарнич и Л. Г. Бескровный, напротив, считали, что Москва была умышленно сожжена французами. Следует заметить, что во Франции была издана «История XIX века» под редакцией Лависса и Рамбо, в которой признавался факт участия французов в поджоге Москвы.
Таким образом, в науке проблема московского пожара до наших дней остается нерешенной, ей и посвящено данное исследование.
Использованные источники можно разделить на три группы: первая группа — мемуары, письма и записки русских очевидцев; вторая группа — мемуары, письма и записки французских очевидцев; третья группа — документальные источники.
Источники первой группы относятся к нарративному (мемуары) и эпистолярному жанру (официальная и частная переписка). В большинстве своем их авторами являются представители дворянства: Ф. В. Ростопчин, А. Г. Хомутова, М. А. Волкова, А. Д. Бестужев-Рюмин, C. Н. Глинка, Д. Н. Свербеев.
Особенного интереса заслуживают мемуары Бестужева-Рюмина, поскольку он был очевидцем московского пожара. Эти воспоминания отличаются критической направленностью. Они были опубликованы в 1859 г. в «Чтениях ОИДР», и их следует считать вполне достоверным источником, так как, во-первых, Бестужев-Рюмин оставался в Москве во время пребывания в ней французов, а во-вторых, его «Краткое описание...» было составлено почти сразу после окончания войны.
«Воспоминания» Хомутовой и «Записки о 1812 годе» Глинки также можно считать достоверными источниками, хотя они, несомненно, носят ярко выраженную субъективную направленность. Кроме того, «Воспоминания» Хомутовой представляют интерес и в историкобытовом отношении.
«Записки» Глинки (напечатаны в «Русском вестнике» в 1866 и 1867 гг.) написаны в патетическом тоне; в них звучат патриархально-самобытнические нотки. Однако данное произведение очень подробно отражает происходившие события.
Записки Ростопчина служат источником для характеристики общественных настроений в Москве. Предположительное время их написания — июль — декабрь 1825 г. Полный текст записок был напечатан в 1889 г. в «Русской старине». В Париже, в конце своей жизни, Ростопчин издал брошюру «Правда о пожаре Москвы», в которой отрицал свою причастность к поджогам в городе. Записки Ростопчина весьма субъективны, что ярко выразилось в желчных портретах военноначальников, государственных деятелей, московских чиновников, дворян. В своих мемуарах он стремился оправдать проводимую им политику накануне сдачи Москвы.
Еще один источник для характеристики данного периода — письма М. А. Волковой — фрейлины императрицы Марии Федоровны. Эти письма довольно информативны, в них отмечены как патриотические порывы московского населения, так и социальная напряженность, возникшая из-за недовольства городских низов. До нас дошли также письма Ростопчина, которые, при всей их тенденциозности, как и переписка Волковой, являются важнейшим источником для изучения общественных настроений в Москве.
Во вторую группу источников прежде всего входит мемуарный труд адъютанта Наполеона Сегюра. Его работа называется «История Наполеона и Великой армии в 1812 году» и вышла в Париже в 1824 г. Сегюр был очевидцем московского пожара и написал свои мемуары исходя из увиденных им событий. О московском пожаре писали также Стендаль, Домерг, Дедем и Ложье. Особо следует упомянуть труд аббата Сюрюга. При анализе его работы следует учитывать прежде всего тот факт, что он жил в Москве и знал ее топографию, следовательно, его мемуары являются важнейшим источником при изучении географии распространения пожара. Другой очевидец — шевалье д‘Изарн долго жил в Москве и также хорошо знал планировку города.
Третья группа источников — документы. При изучении данной проблемы прежде всего следует рассматривать «Бумаги Щукина» (выходили в свет в 1897‒1908 гг.). «Бумаги Щукина» — это публикация документов М. И. Кутузова, П. П. Коновницына, а также императора Наполеона I и его сподвижников. Этот источник является достоверным и информативным для нашего исследования, так как содержит, во-первых, важные сведения о том, как распространялись пожары, а во-вторых, — наиболее полную публикацию протокола от 4 сентября 1812 г. о суде над двадцатью шестью поджигателями. Подлинность протокола несомненна, что делает данный источник особенно ценным.
***
Итак, был ли московский пожар организованным и заранее спланированным актом русского командования? Ведь приказ об организации пожара в Москве, которая была символом России, — дело большой ответственности: в сознании населения мысль о Москве была неразрывно связана с мыслью о России, и для многих потеря Москвы отождествлялась с потерей всей России. Поэтому при исследовании причин московского пожара нужно учитывать огромную роль психологического и идеологического факторов. Суть их следующая: никто не предполагал возможности сдачи древней столицы, все были изначально убеждены, что в Москве врагу не бывать. И в самом городе, вплоть до Смоленского сражения, не могли допустить мысли о том, что Москва будет сдана. Поэтому организовать в подобных условиях пожар в столице было бы очень рискованным предприятием. Необходимо принимать во внимание общественные настроения в Москве. Определяя причины вспыхнувшего в ней пожара и помня, что он возник не сам по себе, следует изучить состояние московского общества в начале войны. Кроме того необходимо остановиться на двух личностях, которые могли быть организаторами и вдохновителями пожара, — Кутузова и Ростопчина, а также выявить ту связь, которая, несомненно, существовала между их планами и деятельностью с общественными настроениями в Москве и с состоянием русского войска после Бородинского сражения.
Известно, что хотя накануне вторжения Наполеона в Россию предполагалась возможность войны, вместе с тем никто ничего не знал определенно и потому в Москве все было спокойно. Вот как характеризует общее положение в городе современник событий М. М. Евреинов: «Никогда в Москве так не веселились, как в 1811 году»1. Еще одна современница писала: «Зиму 1812 года провели мы, как и всегда, на балах, концертах, благородных спектаклях. Весело промчалась зима и помину тогда не было о политике. Никто не тревожился за сильную и непобедимую Россию, тем менее за ее столицы»2. Однако лучше всего описывал общее положение в Москве другой очевидец — Бестужев-Рюмин, который отмечал некоторую неопределенность и двойственность в общественных настроениях. С одной стороны, в городе ходили слухи о разрыве мира с Францией, «подозревали что-то неладное»3; с началом движения войск эти подозрения усилились, так что стали говорить уже о войне, и что война эта «с французами будет. война жестокая»4. Однако определенных известий не было никаких. Известие о вступлении Наполеона в Россию оказалось для московских жителей слишком внезапным. «Источники единогласно свидетельствуют о повышенном и напряженном интересе различных слоев московского населения к совершающимся событиям. Жадное ожидание военных новостей проявлялось повсюду... “Московские ведомости” наполнились военными известиями»5. Подобные толки порождали неуверенность и сомнения относительно военных действий. «Спокойствие покинуло наш милый город. Мы живем со дня на день, не зная, что ждет нас впереди. Мы же, москвичи, остаемся по-прежнему в неведении касательно нашей участи»6, — так охарактеризовала настроения московских жителей Волкова.
Особенность общественной ситуации, сложившейся в Москве, состояла прежде всего в том, что «необоснованный подъем настроения сменялся резким упадком, недовольство нарастало»7. Это недовольство не могло не остаться незамеченным для московских властей, в частности для генерал-губернатора Москвы графа Ростопчина. Еще до начала Отечественной войны Ростопчин говорил о возможности крестьянских восстаний. В его многочисленных письмах ясно чувствуются тревога и волнение из-за недовольства крестьян. В 1806 г. он писал императору о возможности бунта, для которого, как он считал, было достаточно одного только слуха о свободе. «Толк о мнимой вольности, — писал Ростопчин, — подымет народ на приобретение оной (т.е. свободы) истреблением дворянства, что есть во всех бунтах и возмущениях единая цель черни»8. О возможности крестьянского бунта предупреждал также и крепостник Поздеев. Он утверждал, что «при таком частом и строгом рекрутстве и наборах ожидай всеобщего бунта против государя и дворян»9. О раздражении городских низов сообщает и Волкова. В письме к Ланской она свидетельствует, что «народ так раздражен, что мы не осмеливаемся говорить по-французски на улицах»10. Мысль о возможности восстания тревожила почти все дворянство. В день приезда императора в Москву известие о его задержке произвело волнение в народе. Записки Хомутовой выразительно рисуют дворянскую реакцию на это волнение: «На Спасской башне пробило десять часов; народ на площади заволновался. Демидов притронулся к локтю похолоделою рукою и сказал: “Бунт”. И это слово, переходя из уст в уста, слилось в глухой гул»11. Таким образом, ожидание беспорядков, судя по воспоминаниям современников, было чрезвычайно напряженным. Другой современник событий, француз Мишивье, много лет проживший в России, писал, что, «как только французы появятся под Москвою, крестьяне восстанут против своих господ и вся Россия будет покорена»12.
Теперь сравним данные нарративных источников, которые имеют субъективный характер, с официальными документальными актами. Сохранилось предписание секретного комитета 13 января 1807 г. московскому генерал-губернатору И. В. Гудовичу «усугубить при теперешних обстоятельствах полицейский надзор, где народ собирается»13. Известно также официальное свидетельство, что в апреле 1812 г. крестьяне оказали буйство против членов суда. Это сообщение в известной мере соответствует мемуарным описаниям, однако при сопоставлении документов с воспоминаниями и записками современников можно обнаружить, что опасения дворян, безусловно, были несколько преувеличенными и что отдельные случаи волнений крепостных не могли означать неизбежность бунта или всеобщего восстания. Москвичка Кологривова записала толки простого народа, у которого неудачи объяснялись изменой: «Начальники изменяют, — вот и только»14. Таковы были настроения крестьян и простого народа в начале Отечественной войны 1812 г.
В этих условиях Ростопчин решил разжечь ненависть у москвичей к иностранцам с помощью своих афишек. О том, какую реакцию вызвали эти афишки среди жителей Москвы, и о демонстративной высылке иностранцев из города будет сказано далее, а пока определим положение московского дворянства.
Следует отметить, что Москва «являлась средоточием общественного мнения русского дворянства»15. Его реакция на начало войны с Наполеоном очень хорошо прослеживается по воспоминаниям Хомутовой. По ее словам, известие о вступлении Наполеона в Россию произвело сильное впечатление на дворян, однако не побудило их к каким-либо конкретным действиям. Здесь записи Хомутовой перекликаются с воспоминаниями Вяземского, который писал, что настроения и толки в московском обществе «не выходили за пределы обыкновенных»16. Тем не менее многие признали серьезность последствий вторжения французов в Россию. И хотя большинство дворян выразили готовность оказать помощь правительству в организации ополчения и снабжения фронта и пожертвовали часть «своего имущества, чтобы спасти все»17, готовность эта не означала намерения поддерживать правительственную политику и одобрять стратегию войны. Об этом говорит прежде всего тот факт, что дворяне в Москве выбрали главнокомандующим Кутузова, который был в немилости. Сохранилась также запись Глинки о том, что некоторые из дворян собирались при встрече с императором спросить у него, «сколько у нас войска и где наше войско»18, что не могло означать ничего иного, кроме полемики с «правительственной стратегией войны и движением на отступление»19. Ростопчин также писал о том, что одни обвиняли императора, что он не избежал третьей войны с противником, другие негодовали, что правительство легкомысленно втянулось в войну, «когда враг еще был далеко»20. Очевидно, что в Москве усилилась социальная напряженность, в условиях которой Ростопчин, конечно, не мог организовать пожар в городе.
С 1 июля в Москве стали печататься так называемые ростопчинские афишки. Всего их было 57, авторство 23 приписывается Ростопчину. Отклики населения Москвы на них оказались достаточно противоречивыми. Вяземский отмечал, что Ростопчин, сам того не желая, своими афишками возбуждал народ против дворян, что еще более усиливало напряженность среди московского населения. В афишках, написанных простонародным языком, Ростопчин объявлял, что французам Москвы не видать и что у русских достаточно войска, чтобы не впустить неприятеля в город. Одновременно Ростопчин стремился возбудить ненависть у московского населения к иностранцам. Он демонстративно выслал из Москвы «сорок человек иностранцев, которые были замечены по своим неуместным речам и дурному поведению»21. Вместе с тем Ростопчин уже понимал, что древняя столица может быть взята врагом. Об этом говорит тот факт, что он распорядился вывозить из города казенное имущество.
После поражения русских войск под Смоленском началось бегство жителей из Москвы. «Люди. голову потеряли; все едут отсюда»22, — так описывал эти события Булгаков, а Волкова отмечала: «Ежедневно тысячи карет выезжают во все заставы»23. При таких обстоятельствах заявление о сдаче Москвы вызвало если бы не бунт, то по крайней мере сильнейшее волнение и уличные беспорядки.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что у Ростопчина при сложившихся обстоятельствах не было ни условий, ни возможностей для организации пожара в Москве. Однако Бестужев-Рюмин в своем «Кратком описании», рассказывая о пожарах, замечает, что зажигали магазины, и, «как говорили, зажигал лавки сам частный пристав городской части, какой-то князь»24. Возможно, что отдельные распоряжения о поджогах некоторых хозяйственных объектов все-таки были. В таком случае необходимо признать участие Ростопчина в подготовке именно отдельных локальных поджогов, однако они, разумеется, не могли привести к масштабным пожарам.
Другим человеком, который мог бы стать организатором пожаров в Москве, был М. И. Кутузов. Его отличительными чертами как военоначальника и полководца были осторожность и хитрость. Известно, что он учитывал в первую очередь общественные настроения и заявлял о наступлении русских войск на французов, желая тем самым убедить население в том, что Москва не будет отдана. Поэтому Кутузов, как и Ростопчин, безусловно, не мог организовать пожар в Москве.
Итак, до сих пор остается неизвестным, кто был непосредственным виновником пожара в Москве. Поначалу, т.е. сразу же после окончания Отечественной войны 1812 г., самым распространенным было мнение о том, что Москву сожгли французы. Особенно широко эта идея распространилась среди представителей знати и дворянства. «Французы сожгли Москву, а мы сохранили Париж»25, — говорил С. Р. Воронцов. Однако уже после окончания Отечественной войны очевидцы допускали возможность участия в поджогах как французов, так и русских.
Источники с обеих сторон сходятся в описании вступления армии Наполеона в Москву. Мемуары свидетельствуют о том, что 2 сентября, когда неприятельские войска начали занимать город, древняя столица оказалась опустевшей. Ермолов писал в своих «Записках», что «дома были пусты. на некоторых улицах не встречалось ни одного человека»26; то же писал и француз Де-ла-Фриз: «Население… целиком бежало из своей столицы»27. Однако в воспоминаниях Растковского сохранились записи о следах погромов в Москве; он писал о том, что «лавки представляли собой беспорядок»28. О том, что первые грабежи начались еще 2 сентября, писал офицер гвардии Лабом. Приближаясь 2 сентября с отрядом конных гвардейцев к Кремлю, на Красной площади он и его спутники встретили «толпу солдат, открыто торговавших краденым товаром»29. Шевалье д‘Изарн отмечал, что грабежи начались, когда пожары уже распространились, и все, что «уцелело от пламени, попадало в руки солдат»30. Чтобы примирить все эти противоречивые данные, можно предположить, что грабежи действительно начались в первый день вступления французов в Москву, но еще не приняли столь массового характера, как в последующие дни. Можно предположить, что пожары могли начаться именно во время этих первых грабежей, тем более что загорались в первую очередь торговые ряды и лавки. Однако современник тех событий Свербеев выделял как одну из причин московских пожаров «отсутствие всякого порядка между кочующими по городу толпами жителей»31. Поэтому трудно определить, русские или французы были первыми поджигателями в Москве. В данном случае можно предположить, что поджоги были совершены как французами, так и русскими.
Изучение источников показывает, что пожары возникали и во время грабежей французов, и в результате намеренных поджогов, совершаемых московскими жителями. Вначале приведем те свидетельства, которые указывают на участие русских в поджогах города. Наполеон говорил о том, что для организации пожара были наняты «сотни бродяг, которые рассеялись по разным частям города. и головешками поджигали дома»32. Сегюр в своих мемуарах писал, что в башне под арсеналом был найден солдат русской полиции, который «исполнил предписание, заметив сигнал, поданный начальством»33. О том, что Кремль поджигали русские, упоминал и Домерг. О причастности Ростопчина к пожарам писал в своем дневнике Стендаль. Дедем говорил о том, что Москву поджигали русские; он утверждал, что еще раньше получил известия «относительно намерения русских сжечь свои города»34. Сегюр писал, что Биржа была подожжена солдатами русской полиции. Итальянский офицер Цезарь Ложье сообщает, что поджигателями были представители самых разных сословий: солдаты, казаки, помещики, чиновники, семинаристы. Однако наибольший интерес представляют французские документальные источники о поджигателях. В 21-м бюллетене Великой армии сообщается о расстреле 300 поджигателей. Протокол от 4 сентября свидетельствует о суде над 26 поджигателями. Сохранилась запись о том, что поджигатели были схвачены на месте преступления. Среди них были представители самых разных сословий московского общества; это свидетельство соответствует вышеуказанным записям Ложье.
Имеются свидетельства русских о московских поджигателях. Ростопчин передавал рассказ о том, как дворник Муравьевых и один купец были схвачены в момент поджога своих домов и расстреляны. Отец историка М. П. Погодина видел унтер-офицера, который был поджигателем. Есть сведение о том, что 3 сентября Москворецкий мост подожгли казаки. Следует еще раз упомянуть свидетельство Бестужева-Рюмина о том, что поджигали лавки частный пристав городской части и князь. И наконец, до нас дошли слова Кутузова о том, что Москву сожгли русские, проникнутые любовью к Родине и готовые ради нее на самопожертвование, они гибли в горящем городе. Итак, участие москвичей в пожаре Москвы несомненно, что подтверждается как русскими, так и иностранными источниками.
Что касается данных, которые доказывают участие в пожарах французов, то приведем слова надзирателя Воспитательного дома М. Ф. Тутолмина: «Воспитательный дом находился в величайшей опасности, будучи со всех сторон окружен пламенем. Когда я с подчиненными моими. старался загасить огонь, тогда французские зажигатели поджигали с других сторон вновь. Не переставали ходить французские зажигатели около Дома»35. В «Бумагах Щукина» содержится свидетельство о поджоге французами помещения Вдовьего дома, где находились раненые русские солдаты: «Кудринский вдовий дом сгорел 3-го сентября, во вторник, не от соседственных дворов, но от явного зажигательства французов... которые стреляли в оный горючими веществами»36. О том, что французы поджигали Москву, говорил и Кутузов. Эти слова противоречат его же заявлению о том, что Москву сожгли русские. Однако, на наш взгляд, данные факты не противоречат, а дополняют друг друга. Кутузов, который, по его же словам, знал, «что в каждый день, в каждый час происходит в Москве»37, несомненно, понимал, что поджигать древнюю столицу могли как русские, так и французы. Одним из самых важных сообщений, указывающих на участие французов в поджогах, является свидетельство из письма Ростопчина о том, что среди казненных Наполеоном поджигателей было семь французов. А. И. Герцен, основываясь на рассказе своей няни, писал о том, что их семья в дни пожаров добралась до Голохвастовского дома, который был весь объят пламенем; а рядом, в саду, оказалась «ватага солдат, препьяных». Сержант роты Бургонь вспоминал, что уже в первые дни вступления французской армии в Москву начались грабежи торговых лавок, так что «вся площадь была покрыта всякой всячиной... тут были разных сортов вино, водка…»38. Следовательно, можно сделать вывод о том, что французы также совершали поджоги в Москве. Однако необходимо рассмотреть все обстоятельства, связанные с этими пожарами. Признавая, что русские поджигали Москву, нельзя не учитывать, что многие жители столицы помогали тушить пожары и стремились спасти имущество от огня. Этот факт признает сам Наполеон, который говорил о том, что «жители делали все возможное, чтобы. потушить» огонь. В письме приказчика Максима Сокова есть упоминание о том, что он вместе с дворовыми людьми спасал имущество своего хозяина.
Необходимо также оговориться, что не все наполеоновское войско грабило, часть его пыталась справиться с пожаром. Наконец, нельзя не признать, что часть пожаров могла возникнуть «от солдатских огней, разведенных слишком близко к домам почти сплошь деревянным»39. Вместе с тем известно, что Наполеон и его окружение предпринимали серьезные меры, чтобы наладить жизнь в городе. Это говорит о том, что французское командование не организовывало пожары в Москве и что поджоги были совершены рядовыми солдатами из наполеоновской армии во время мародерства и грабежей.
При изучении причин пожара следует также учитывать природный фактор. Ветер, сменившийся ураганом, способствовал стремительному распространению огня. Сильный ветер подул уже 3 сентября. Признание этого природного фактора в качестве главной причины быстрого распространения пожара есть как в русских, так и в иностранных источниках. Соков в своем письме сообщает, что во время сильного ветра «загорелись домы за Москвой-рекой»40. Домерг в своих записях утверждал, что «пожар. расстилался по ветру»41.
Следующий фактор, который нельзя не учитывать, — это особенности планировки Москвы. Из 9158 имевшихся в ней домов более 6000 были деревянными. До 1812 г. Москва выгорала несколько раз. Домерг и д‘Изарн в своих записях отмечали такую особенность в топографии Москвы, как «теснота места». Оба они считают, что тесное пространство затрудняло борьбу с огнем. Вот что пишет по этому поводу Домерг: «Сила пламени, поддерживаемая множеством товаров, тесное пространство между лавками. делали всякую помощь бесполезною и потери невознаградимыми»42.
Итак, можно сделать общий вывод о том, что не существовало одной причины возникновения пожаров в Москве. В данном случае нужно учитывать всю совокупность факторов и причин, приведших к пожарам. Можно выделить фактор социальный (участие русских и французов) и такие второстепенные факторы, как сила ветра и особенности застройки. Именно благодаря многофакторному подходу мы пришли к выводам о причинах московского пожара.
Примечания
1 Отечественная война и русское общество. М., 1912. Т. IV. С. 34.
2 Бахрушин С. В. Москва в 1812 году. М., 1913. C. 10.
3 Недаром помнит вся Россия…: Сб. / Сост. В. Г. Левченко, В. В. Володин. М., 1987. C. 22.
4 Там же.
5 Нечкина М. В. Москва в 1812 году. М., 1947. С. 3.
6 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. C. 56.
7 Нечкина М. В. Указ. соч. C. 4‒5.
8 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. C. 74.
9 Там же. С. 79.
10 Нечкина М. В. Указ. соч. C. 5.
11 Русский архив. 1891. Т. III. С. 315.
12 Русская старина. 1893. № 1. С. 23.
13 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. V. С. 76.
14 Русский архив. 1886. Т. VII. С. 341.
15 Жилин П. А. Гибель Наполеоновской армии в России. М., 1974. C. 179.
16 Вяземский П. А. Воспоминания о 1812 годе // Русский архив. 1869.
17 Матвеев М. Москва и жизнь в ней накануне нашествия 1812 года. М., 1912. С. 171.
18 Глинка С. Н. Записки о 1812 годе. СПб., 1863. С. 17‒18.
19 Нечкина М. В. Указ. соч. C. 8.
20 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. V. С. 38.
21 Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 76.
22 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. IV. С. 57.
23 Там же. С. 59.
24 Там же. С. 168.
25 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. IV. С. 162.
26 Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 60.
27 Там же. С. 113.
28 Там же. С. 112.
29 Сироткин В. Г. Отечественная война 1812 года. М., 1988. C. 146.
30 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. IV. С. 144.
31 Там же. С. 65.
32 Россия и Наполеон. М., 1912. С. 191.
33 Там же. С. 193.
34 Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 152.
35 Гарнич Н. Ф. 1812 год. М., 1952. С. 143.
36 Бумаги Щукина. М., 1900. Ч. 5. С. 155.
37 Гарнич Н. Ф. Указ. соч. С. 141‒142.
38 Сироткин В. Г. Указ. соч. C. 146.
39 Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 139.
40 Там же. C. 131.
41 Там же. С. 143.
42 Там же.
[*] Студентка Липецкого государственного педагогического университета.