Пожар в Москве в 1812 г.

Л. В. Пашкова[*]

Наряду с Бородинским сражением московский пожар — одно из неразгаданных событий Отечественной войны 1812 г. Пожалуй, двумя самыми главными проблемами в изучении Отечественной войны яв­ляются вопросы о том, кто выиграл Бородинское сражение и кто явля­ется виновником пожара в Москве.

Москва горела в течение шести дней во время пребывания в ней французов, но и после в разных частях города вспыхивали небольшие пожары. До сих пор не определено, кто был виновником сожжения древней столицы — русские или французы. Существует также точка зрения, что Москва загорелась случайно. Все эти гипотезы начали раз­рабатываться сразу же после окончания войны, поскольку о москов­ском пожаре писали в то время многие очевидцы событий. Изучение этой проблемы получило свое дальнейшее развитие, однако в процес­се исследований историки так и не пришли к однозначному ответу.

После окончания войны была широко распространена версия о том, что Москву сожгли французы. Об этом писали в своих записках Ф. В. Ростопчин, С. Р. Воронцов, Н. А. Дурова. В то же время выдви­гались предположения о том, что французы не могли быть поджигате­лями Москвы, поскольку в ней они рассчитывали дать отдых армии, пополнить запасы оружия и продовольствия. Эту гипотезу активнее других развивал в своих записках Д. П. Рунич. Факт причастности На­полеона к пожару отвергал в своих «Записках» и С. Н. Глинка. Первый официальный историк Отечественной войны А. И. Михайловский-Данилевский опроверг в своем труде общепринятое мнение об умыш­ленном сожжении Москвы. Другой современник событий, Д. С. Свербеев, полагал, что главной причиной пожаров в Москве было отсут­ствие дисциплины в наполеоновской армии и беспорядки в городе. Так возникла точка зрения, что Москву сожгли русские. Генерал М. И. Богданович называл главным виновником пожара Ф. В. Ростоп­чина. Данная версия была принята во многих французских источни­ках. Наполеон писал о том, что Москву подожгли ее жители по при­казу Ростопчина. Так же писали и Стендаль, Домерг, Дедем, Ложье и Сегюр.

Получила распространение и версия о том, что Москва загорелась случайно. Эта точка зрения, подробно рассмотренная Д. С. Свербеевым и С. Н. Глинкой, нашла свое отражение в романе Л. Н. Толсто­го «Война и мир». В начале ХХ в. было выпущено юбилейное издание «Отечественная война и русское общество», где также были помещены статьи о московском пожаре. В одной из них С. П. Мельгунов писал о причастности к московским пожарам Ростопчина.

Советские историки выдвигали разные версии причин этого события. М. В. Нечкина, П. А. Жилин, Е. В. Тарле писали о том, что Москву сожгли русские. Впрочем, и эти исследователи смотрели на проблему поразному. М.В. Нечкина утверждала, что Москву сожгли патриотически настроенные жители города и что поджоги носили массовый характер. Она называла московский пожар актом народного патрио­тизма. П. А. Жилин полагал, что русские уничтожили лишь часть хозяйственных объектов и запасов, которые имели военное значение. Е. В. Тарле, признавая участие Ростопчина в пожарах Москвы и совершение московскими жителями поджогов в городе, одновременно утверждал, что пожары возникали еще и из-за грабежей французов. Другие советские историки, например Н. Ф. Гарнич и Л. Г. Бескровный, напротив, считали, что Москва была умышленно сожжена французами. Следует заметить, что во Франции была издана «История XIX века» под редакцией Лависса и Рамбо, в которой признавался факт участия французов в поджоге Москвы.

Таким образом, в науке проблема московского пожара до наших дней остается нерешенной, ей и посвящено данное исследование.

Использованные источники можно разделить на три группы: пер­вая группа — мемуары, письма и записки русских очевидцев; вторая группа — мемуары, письма и записки французских очевидцев; третья группа — документальные источники.

Источники первой группы относятся к нарративному (мемуары) и эпистолярному жанру (официальная и частная переписка). В боль­шинстве своем их авторами являются представители дворянства: Ф. В. Ростопчин, А. Г. Хомутова, М. А. Волкова, А. Д. Бестужев-Рю­мин, C. Н. Глинка, Д. Н. Свербеев.

Особенного интереса заслуживают мемуары Бестужева-Рюмина, поскольку он был очевидцем московского пожара. Эти воспоминания отличаются критической направленностью. Они были опубликованы в 1859 г. в «Чтениях ОИДР», и их следует считать вполне достоверным источником, так как, во-первых, Бестужев-Рюмин оставался в Москве во время пребывания в ней французов, а во-вторых, его «Краткое описание...» было составлено почти сразу после окончания войны.

«Воспоминания» Хомутовой и «Записки о 1812 годе» Глинки также можно считать достоверными источниками, хотя они, несомненно, носят ярко выраженную субъективную направленность. Кроме того, «Воспоминания» Хомутовой представляют интерес и в историко­бытовом отношении.

«Записки» Глинки (напечатаны в «Русском вестнике» в 1866 и 1867 гг.) написаны в патетическом тоне; в них звучат патриархально-самобытнические нотки. Однако данное произведение очень подроб­но отражает происходившие события.

Записки Ростопчина служат источником для характеристики об­щественных настроений в Москве. Предположительное время их на­писания — июль — декабрь 1825 г. Полный текст записок был напечатан в 1889 г. в «Русской старине». В Париже, в конце своей жизни, Ростопчин издал брошюру «Правда о пожаре Москвы», в которой от­рицал свою причастность к поджогам в городе. Записки Ростопчина весьма субъективны, что ярко выразилось в желчных портретах военноначальников, государственных деятелей, московских чиновников, дворян. В своих мемуарах он стремился оправдать проводимую им по­литику накануне сдачи Москвы.

Еще один источник для характеристики данного периода — письма М. А. Волковой — фрейлины императрицы Марии Федоровны. Эти письма довольно информативны, в них отмечены как патриотические порывы московского населения, так и социальная напряженность, возникшая из-за недовольства городских низов. До нас дошли также письма Ростопчина, которые, при всей их тенденциозности, как и пе­реписка Волковой, являются важнейшим источником для изучения общественных настроений в Москве.

Во вторую группу источников прежде всего входит мемуарный труд адъютанта Наполеона Сегюра. Его работа называется «История Наполеона и Великой армии в 1812 году» и вышла в Париже в 1824 г. Сегюр был очевидцем московского пожара и написал свои мемуары исходя из увиденных им событий. О московском пожаре писали также Стендаль, Домерг, Дедем и Ложье. Особо следует упомянуть труд абба­та Сюрюга. При анализе его работы следует учитывать прежде всего тот факт, что он жил в Москве и знал ее топографию, следовательно, его мемуары являются важнейшим источником при изучении геогра­фии распространения пожара. Другой очевидец — шевалье д‘Изарн долго жил в Москве и также хорошо знал планировку города.

Третья группа источников — документы. При изучении данной проблемы прежде всего следует рассматривать «Бумаги Щукина» (вы­ходили в свет в 1897‒1908 гг.). «Бумаги Щукина» — это публикация документов М. И. Кутузова, П. П. Коновницына, а также императора Наполеона I и его сподвижников. Этот источник является достоверным и информативным для нашего исследования, так как содержит, во-первых, важные сведения о том, как распространялись пожары, а во-вторых, — наиболее полную публикацию протокола от 4 сентября 1812 г. о суде над двадцатью шестью поджигателями. Подлинность протокола несомненна, что делает данный источник особенно ценным.

***

Итак, был ли московский пожар организованным и заранее спла­нированным актом русского командования? Ведь приказ об организа­ции пожара в Москве, которая была символом России, — дело большой ответственности: в сознании населения мысль о Москве была неразрывно связана с мыслью о России, и для многих потеря Москвы отождествлялась с потерей всей России. Поэтому при исследовании причин московского пожара нужно учитывать огромную роль психо­логического и идеологического факторов. Суть их следующая: никто не предполагал возможности сдачи древней столицы, все были изна­чально убеждены, что в Москве врагу не бывать. И в самом городе, вплоть до Смоленского сражения, не могли допустить мысли о том, что Москва будет сдана. Поэтому организовать в подобных условиях пожар в столице было бы очень рискованным предприятием. Необхо­димо принимать во внимание общественные настроения в Москве. Определяя причины вспыхнувшего в ней пожара и помня, что он воз­ник не сам по себе, следует изучить состояние московского общества в начале войны. Кроме того необходимо остановиться на двух лично­стях, которые могли быть организаторами и вдохновителями пожа­ра, — Кутузова и Ростопчина, а также выявить ту связь, которая, несо­мненно, существовала между их планами и деятельностью с обще­ственными настроениями в Москве и с состоянием русского войска после Бородинского сражения.

Известно, что хотя накануне вторжения Наполеона в Россию предполагалась возможность войны, вместе с тем никто ничего не знал определенно и потому в Москве все было спокойно. Вот как характе­ризует общее положение в городе современник событий М. М. Евреинов: «Никогда в Москве так не веселились, как в 1811 году»1. Еще одна современница писала: «Зиму 1812 года провели мы, как и всегда, на балах, концертах, благородных спектаклях. Весело промчалась зима и помину тогда не было о политике. Никто не тревожился за сильную и непобедимую Россию, тем менее за ее столицы»2. Однако лучше всего описывал общее положение в Москве другой очевидец — Бестужев-Рюмин, который отмечал некоторую неопределенность и двойствен­ность в общественных настроениях. С одной стороны, в городе ходили слухи о разрыве мира с Францией, «подозревали что-то неладное»3; с началом движения войск эти подозрения усилились, так что стали говорить уже о войне, и что война эта «с французами будет. война жестокая»4. Однако определенных известий не было никаких. Изве­стие о вступлении Наполеона в Россию оказалось для московских жи­телей слишком внезапным. «Источники единогласно свидетельствуют о повышенном и напряженном интересе различных слоев московского населения к совершающимся событиям. Жадное ожидание военных новостей проявлялось повсюду... “Московские ведомости” наполни­лись военными известиями»5. Подобные толки порождали неуверен­ность и сомнения относительно военных действий. «Спокойствие по­кинуло наш милый город. Мы живем со дня на день, не зная, что ждет нас впереди. Мы же, москвичи, остаемся по-прежнему в неведении касательно нашей участи»6, — так охарактеризовала настроения мо­сковских жителей Волкова.

Особенность общественной ситуации, сложившейся в Москве, со­стояла прежде всего в том, что «необоснованный подъем настроения сменялся резким упадком, недовольство нарастало»7. Это недоволь­ство не могло не остаться незамеченным для московских властей, в частности для генерал-губернатора Москвы графа Ростопчина. Еще до начала Отечественной войны Ростопчин говорил о возможности кре­стьянских восстаний. В его многочисленных письмах ясно чувствуют­ся тревога и волнение из-за недовольства крестьян. В 1806 г. он писал императору о возможности бунта, для которого, как он считал, было достаточно одного только слуха о свободе. «Толк о мнимой вольно­сти, — писал Ростопчин, — подымет народ на приобретение оной (т.е. свободы) истреблением дворянства, что есть во всех бунтах и возмуще­ниях единая цель черни»8. О возможности крестьянского бунта преду­преждал также и крепостник Поздеев. Он утверждал, что «при таком частом и строгом рекрутстве и наборах ожидай всеобщего бунта про­тив государя и дворян»9. О раздражении городских низов сообщает и Волкова. В письме к Ланской она свидетельствует, что «народ так раз­дражен, что мы не осмеливаемся говорить по-французски на улицах»10. Мысль о возможности восстания тревожила почти все дворянство. В день приезда императора в Москву известие о его задержке произ­вело волнение в народе. Записки Хомутовой выразительно рисуют дворянскую реакцию на это волнение: «На Спасской башне пробило десять часов; народ на площади заволновался. Демидов притронулся к локтю похолоделою рукою и сказал: “Бунт”. И это слово, переходя из уст в уста, слилось в глухой гул»11. Таким образом, ожидание беспоряд­ков, судя по воспоминаниям современников, было чрезвычайно на­пряженным. Другой современник событий, француз Мишивье, много лет проживший в России, писал, что, «как только французы появятся под Москвою, крестьяне восстанут против своих господ и вся Россия будет покорена»12.

Теперь сравним данные нарративных источников, которые имеют субъективный характер, с официальными документальными актами. Сохранилось предписание секретного комитета 13 января 1807 г. мо­сковскому генерал-губернатору И. В. Гудовичу «усугубить при тепе­решних обстоятельствах полицейский надзор, где народ собирается»13. Известно также официальное свидетельство, что в апреле 1812 г. кре­стьяне оказали буйство против членов суда. Это сообщение в извест­ной мере соответствует мемуарным описаниям, однако при сопостав­лении документов с воспоминаниями и записками современников можно обнаружить, что опасения дворян, безусловно, были несколько преувеличенными и что отдельные случаи волнений крепостных не могли означать неизбежность бунта или всеобщего восстания. Мо­сквичка Кологривова записала толки простого народа, у которого не­удачи объяснялись изменой: «Начальники изменяют, — вот и только»14. Таковы были настроения крестьян и простого народа в начале Отече­ственной войны 1812 г.

В этих условиях Ростопчин решил разжечь ненависть у москвичей к иностранцам с помощью своих афишек. О том, какую реакцию вы­звали эти афишки среди жителей Москвы, и о демонстративной вы­сылке иностранцев из города будет сказано далее, а пока определим положение московского дворянства.

Следует отметить, что Москва «являлась средоточием обществен­ного мнения русского дворянства»15. Его реакция на начало войны с Наполеоном очень хорошо прослеживается по воспоминаниям Хомутовой. По ее словам, известие о вступлении Наполеона в Россию про­извело сильное впечатление на дворян, однако не побудило их к каким-либо конкретным действиям. Здесь записи Хомутовой пере­кликаются с воспоминаниями Вяземского, который писал, что на­строения и толки в московском обществе «не выходили за пределы обыкновенных»16. Тем не менее многие признали серьезность послед­ствий вторжения французов в Россию. И хотя большинство дворян выразили готовность оказать помощь правительству в организации ополчения и снабжения фронта и пожертвовали часть «своего имуще­ства, чтобы спасти все»17, готовность эта не означала намерения под­держивать правительственную политику и одобрять стратегию войны. Об этом говорит прежде всего тот факт, что дворяне в Москве выбрали главнокомандующим Кутузова, который был в немилости. Сохрани­лась также запись Глинки о том, что некоторые из дворян собирались при встрече с императором спросить у него, «сколько у нас войска и где наше войско»18, что не могло означать ничего иного, кроме поле­мики с «правительственной стратегией войны и движением на отступление»19. Ростопчин также писал о том, что одни обвиняли им­ператора, что он не избежал третьей войны с противником, другие не­годовали, что правительство легкомысленно втянулось в войну, «когда враг еще был далеко»20. Очевидно, что в Москве усилилась социальная напряженность, в условиях которой Ростопчин, конечно, не мог орга­низовать пожар в городе.

С 1 июля в Москве стали печататься так называемые ростопчинские афишки. Всего их было 57, авторство 23 приписывается Ростоп­чину. Отклики населения Москвы на них оказались достаточно проти­воречивыми. Вяземский отмечал, что Ростопчин, сам того не желая, своими афишками возбуждал народ против дворян, что еще более усиливало напряженность среди московского населения. В афишках, написанных простонародным языком, Ростопчин объявлял, что фран­цузам Москвы не видать и что у русских достаточно войска, чтобы не впустить неприятеля в город. Одновременно Ростопчин стремился возбудить ненависть у московского населения к иностранцам. Он демонстративно выслал из Москвы «сорок человек иностранцев, которые были замечены по своим неуместным речам и дурному поведению»21. Вместе с тем Ростопчин уже понимал, что древняя сто­лица может быть взята врагом. Об этом говорит тот факт, что он рас­порядился вывозить из города казенное имущество.

После поражения русских войск под Смоленском началось бегство жителей из Москвы. «Люди. голову потеряли; все едут отсюда»22, — так описывал эти события Булгаков, а Волкова отмечала: «Ежедневно тысячи карет выезжают во все заставы»23. При таких обстоятельствах заявление о сдаче Москвы вызвало если бы не бунт, то по крайней мере сильнейшее волнение и уличные беспорядки.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что у Ростопчина при сложившихся обстоятельствах не было ни условий, ни возможностей для организации пожара в Москве. Однако Бестужев-Рюмин в своем «Кратком описании», рассказывая о пожарах, замечает, что зажигали магазины, и, «как говорили, зажигал лавки сам частный пристав го­родской части, какой-то князь»24. Возможно, что отдельные распоря­жения о поджогах некоторых хозяйственных объектов все-таки были. В таком случае необходимо признать участие Ростопчина в подготовке именно отдельных локальных поджогов, однако они, разумеется, не могли привести к масштабным пожарам.

Другим человеком, который мог бы стать организатором пожаров в Москве, был М. И. Кутузов. Его отличительными чертами как военоначальника и полководца были осторожность и хитрость. Известно, что он учитывал в первую очередь общественные настроения и заявлял о наступлении русских войск на французов, желая тем самым убедить население в том, что Москва не будет отдана. Поэтому Кутузов, как и Ростопчин, безусловно, не мог организовать пожар в Москве.

Итак, до сих пор остается неизвестным, кто был непосредственным виновником пожара в Москве. Поначалу, т.е. сразу же после окончания Отечественной войны 1812 г., самым распространенным было мнение о том, что Москву сожгли французы. Особенно широко эта идея распро­странилась среди представителей знати и дворянства. «Французы сожг­ли Москву, а мы сохранили Париж»25, — говорил С. Р. Воронцов. Однако уже после окончания Отечественной войны очевидцы допускали воз­можность участия в поджогах как французов, так и русских.

Источники с обеих сторон сходятся в описании вступления армии Наполеона в Москву. Мемуары свидетельствуют о том, что 2 сентября, когда неприятельские войска начали занимать город, древняя столица оказалась опустевшей. Ермолов писал в своих «Записках», что «дома были пусты. на некоторых улицах не встречалось ни одного человека»26; то же писал и француз Де-ла-Фриз: «Население… целиком бежало из своей столицы»27. Однако в воспоминаниях Растковского сохранились записи о следах погромов в Москве; он писал о том, что «лавки пред­ставляли собой беспорядок»28. О том, что первые грабежи начались еще 2 сентября, писал офицер гвардии Лабом. Приближаясь 2 сентя­бря с отрядом конных гвардейцев к Кремлю, на Красной площади он и его спутники встретили «толпу солдат, открыто торговавших краде­ным товаром»29. Шевалье д‘Изарн отмечал, что грабежи начались, ког­да пожары уже распространились, и все, что «уцелело от пламени, по­падало в руки солдат»30. Чтобы примирить все эти противоречивые данные, можно предположить, что грабежи действительно начались в первый день вступления французов в Москву, но еще не приняли столь массового характера, как в последующие дни. Можно предположить, что пожары могли начаться именно во время этих первых грабежей, тем более что загорались в первую очередь торговые ряды и лавки. Од­нако современник тех событий Свербеев выделял как одну из причин московских пожаров «отсутствие всякого порядка между кочующими по городу толпами жителей»31. Поэтому трудно определить, русские или французы были первыми поджигателями в Москве. В данном слу­чае можно предположить, что поджоги были совершены как францу­зами, так и русскими.

Изучение источников показывает, что пожары возникали и во вре­мя грабежей французов, и в результате намеренных поджогов, совер­шаемых московскими жителями. Вначале приведем те свидетельства, которые указывают на участие русских в поджогах города. Наполеон говорил о том, что для организации пожара были наняты «сотни бродяг, которые рассеялись по разным частям города. и головешками поджигали дома»32. Сегюр в своих мемуарах писал, что в башне под арсеналом был найден солдат русской полиции, который «исполнил предписание, заметив сигнал, поданный начальством»33. О том, что Кремль поджигали русские, упоминал и Домерг. О причастности Ро­стопчина к пожарам писал в своем дневнике Стендаль. Дедем говорил о том, что Москву поджигали русские; он утверждал, что еще раньше получил известия «относительно намерения русских сжечь свои города»34. Сегюр писал, что Биржа была подожжена солдатами русской полиции. Итальянский офицер Цезарь Ложье сообщает, что поджига­телями были представители самых разных сословий: солдаты, казаки, помещики, чиновники, семинаристы. Однако наибольший интерес представляют французские документальные источники о поджигате­лях. В 21-м бюллетене Великой армии сообщается о расстреле 300 под­жигателей. Протокол от 4 сентября свидетельствует о суде над 26 под­жигателями. Сохранилась запись о том, что поджигатели были схвачены на месте преступления. Среди них были представители са­мых разных сословий московского общества; это свидетельство соот­ветствует вышеуказанным записям Ложье.

Имеются свидетельства русских о московских поджигателях. Ро­стопчин передавал рассказ о том, как дворник Муравьевых и один ку­пец были схвачены в момент поджога своих домов и расстреляны. Отец историка М. П. Погодина видел унтер-офицера, который был поджи­гателем. Есть сведение о том, что 3 сентября Москворецкий мост по­дожгли казаки. Следует еще раз упомянуть свидетельство Бестужева-Рюмина о том, что поджигали лавки частный пристав городской части и князь. И наконец, до нас дошли слова Кутузова о том, что Москву сожгли русские, проникнутые любовью к Родине и готовые ради нее на самопожертвование, они гибли в горящем городе. Итак, участие москвичей в пожаре Москвы несомненно, что подтверждается как русскими, так и иностранными источниками.

Что касается данных, которые доказывают участие в пожарах фран­цузов, то приведем слова надзирателя Воспитательного дома М. Ф. Тутолмина: «Воспитательный дом находился в величайшей опасности, будучи со всех сторон окружен пламенем. Когда я с подчиненными моими. старался загасить огонь, тогда французские зажигатели под­жигали с других сторон вновь. Не переставали ходить французские зажигатели около Дома»35. В «Бумагах Щукина» содержится сви­детельство о поджоге французами помещения Вдовьего дома, где на­ходились раненые русские солдаты: «Кудринский вдовий дом сгорел 3-го сентября, во вторник, не от соседственных дворов, но от явного зажигательства французов... которые стреляли в оный горючими веществами»36. О том, что французы поджигали Москву, говорил и Куту­зов. Эти слова противоречат его же заявлению о том, что Москву со­жгли русские. Однако, на наш взгляд, данные факты не противоречат, а дополняют друг друга. Кутузов, который, по его же словам, знал, «что в каждый день, в каждый час происходит в Москве»37, несомненно, по­нимал, что поджигать древнюю столицу могли как русские, так и фран­цузы. Одним из самых важных сообщений, указывающих на участие французов в поджогах, является свидетельство из письма Ростопчина о том, что среди казненных Наполеоном поджигателей было семь французов. А. И. Герцен, основываясь на рассказе своей няни, писал о том, что их семья в дни пожаров добралась до Голохвастовского дома, который был весь объят пламенем; а рядом, в саду, оказалась «ватага солдат, препьяных». Сержант роты Бургонь вспоминал, что уже в пер­вые дни вступления французской армии в Москву начались грабежи торговых лавок, так что «вся площадь была покрыта всякой всячиной... тут были разных сортов вино, водка…»38. Следовательно, можно сде­лать вывод о том, что французы также совершали поджоги в Москве. Однако необходимо рассмотреть все обстоятельства, связанные с эти­ми пожарами. Признавая, что русские поджигали Москву, нельзя не учитывать, что многие жители столицы помогали тушить пожары и стремились спасти имущество от огня. Этот факт признает сам На­полеон, который говорил о том, что «жители делали все возможное, чтобы. потушить» огонь. В письме приказчика Максима Сокова есть упоминание о том, что он вместе с дворовыми людьми спасал имуще­ство своего хозяина.

Необходимо также оговориться, что не все наполеоновское войско грабило, часть его пыталась справиться с пожаром. Наконец, нельзя не признать, что часть пожаров могла возникнуть «от солдатских огней, разведенных слишком близко к домам почти сплошь деревянным»39. Вместе с тем известно, что Наполеон и его окружение предпринимали серьезные меры, чтобы наладить жизнь в городе. Это говорит о том, что французское командование не организовывало пожары в Москве и что поджоги были совершены рядовыми солдатами из наполеонов­ской армии во время мародерства и грабежей.

При изучении причин пожара следует также учитывать природ­ный фактор. Ветер, сменившийся ураганом, способствовал стреми­тельному распространению огня. Сильный ветер подул уже 3 сентября. Признание этого природного фактора в качестве главной причины быстрого распространения пожара есть как в русских, так и в ино­странных источниках. Соков в своем письме сообщает, что во время сильного ветра «загорелись домы за Москвой-рекой»40. Домерг в своих записях утверждал, что «пожар. расстилался по ветру»41.

Следующий фактор, который нельзя не учитывать, — это особен­ности планировки Москвы. Из 9158 имевшихся в ней домов более 6000 были деревянными. До 1812 г. Москва выгорала несколько раз. Домерг и д‘Изарн в своих записях отмечали такую особенность в топографии Москвы, как «теснота места». Оба они считают, что тесное простран­ство затрудняло борьбу с огнем. Вот что пишет по этому поводу Домерг: «Сила пламени, поддерживаемая множеством товаров, тесное пространство между лавками. делали всякую помощь бесполезною и потери невознаградимыми»42.

Итак, можно сделать общий вывод о том, что не существовало одной причины возникновения пожаров в Москве. В данном случае нужно учитывать всю совокупность факторов и причин, приведших к пожарам. Можно выделить фактор социальный (участие русских и французов) и такие второстепенные факторы, как сила ветра и особен­ности застройки. Именно благодаря многофакторному подходу мы пришли к выводам о причинах московского пожара.

Примечания

1 Отечественная война и русское общество. М., 1912. Т. IV. С. 34.

2 Бахрушин С. В. Москва в 1812 году. М., 1913. C. 10.

3 Недаром помнит вся Россия…: Сб. / Сост. В. Г. Левченко, В. В. Володин. М., 1987. C. 22.

4 Там же.

5 Нечкина М. В. Москва в 1812 году. М., 1947. С. 3.

6 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. C. 56.

7 Нечкина М. В. Указ. соч. C. 4‒5.

8 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. C. 74.

9 Там же. С. 79.

10 Нечкина М. В. Указ. соч. C. 5.

11 Русский архив. 1891. Т. III. С. 315.

12 Русская старина. 1893. № 1. С. 23.

13 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. V. С. 76.

14 Русский архив. 1886. Т. VII. С. 341.

15 Жилин П. А. Гибель Наполеоновской армии в России. М., 1974. C. 179.

16 Вяземский П. А. Воспоминания о 1812 годе // Русский архив. 1869.

17 Матвеев М. Москва и жизнь в ней накануне нашествия 1812 года. М., 1912. С. 171.

18 Глинка С. Н. Записки о 1812 годе. СПб., 1863. С. 17‒18.

19 Нечкина М. В. Указ. соч. C. 8.

20 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. V. С. 38.

21 Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 76.

22 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. IV. С. 57.

23 Там же. С. 59.

24 Там же. С. 168.

25 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. IV. С. 162.

26 Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 60.

27 Там же. С. 113.

28 Там же. С. 112.

29 Сироткин В. Г. Отечественная война 1812 года. М., 1988. C. 146.

30 Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. IV. С. 144.

31 Там же. С. 65.

32 Россия и Наполеон. М., 1912. С. 191.

33 Там же. С. 193.

34 Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 152.

35 Гарнич Н. Ф. 1812 год. М., 1952. С. 143.

36 Бумаги Щукина. М., 1900. Ч. 5. С. 155.

37 Гарнич Н. Ф. Указ. соч. С. 141‒142.

38 Сироткин В. Г. Указ. соч. C. 146.

39 Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 139.

40 Там же. C. 131.

41 Там же. С. 143.

42 Там же.


[*] Студентка Липецкого государственного педагогического университета.