После окончания войны была широко распространена версия о том, что Москву сожгли французы. Об этом писали в своих записках Ф. В. Ростопчин, С. Р. Воронцов, Н. А. Дурова. В то же время выдви­гались предположения о том, что французы не могли быть поджигате­лями Москвы, поскольку в ней они рассчитывали дать отдых армии, пополнить запасы оружия и продовольствия. Эту гипотезу активнее других развивал в своих записках Д. П. Рунич. Факт причастности На­полеона к пожару отвергал в своих «Записках» и С. Н. Глинка. Первый официальный историк Отечественной войны А. И. Михайловский-Данилевский опроверг в своем труде общепринятое мнение об умыш­ленном сожжении Москвы. Другой современник событий, Д. С. Свербеев, полагал, что главной причиной пожаров в Москве было отсут­ствие дисциплины в наполеоновской армии и беспорядки в городе. Так возникла точка зрения, что Москву сожгли русские. Генерал М. И. Богданович называл главным виновником пожара Ф. В. Ростоп­чина. Данная версия была принята во многих французских источни­ках. Наполеон писал о том, что Москву подожгли ее жители по при­казу Ростопчина. Так же писали и Стендаль, Домерг, Дедем, Ложье и Сегюр.

Получила распространение и версия о том, что Москва загорелась случайно. Эта точка зрения, подробно рассмотренная Д. С. Свербеевым и С. Н. Глинкой, нашла свое отражение в романе Л. Н. Толсто­го «Война и мир». В начале ХХ в. было выпущено юбилейное издание «Отечественная война и русское общество», где также были помещены статьи о московском пожаре. В одной из них С. П. Мельгунов писал о причастности к московским пожарам Ростопчина.

Советские историки выдвигали разные версии причин этого события. М. В. Нечкина, П. А. Жилин, Е. В. Тарле писали о том, что Москву сожгли русские. Впрочем, и эти исследователи смотрели на проблему поразному. М.В. Нечкина утверждала, что Москву сожгли патриотически настроенные жители города и что поджоги носили массовый характер. Она называла московский пожар актом народного патрио­тизма. П. А. Жилин полагал, что русские уничтожили лишь часть хозяйственных объектов и запасов, которые имели военное значение. Е. В. Тарле, признавая участие Ростопчина в пожарах Москвы и совершение московскими жителями поджогов в городе, одновременно утверждал, что пожары возникали еще и из-за грабежей французов. Другие советские историки, например Н. Ф. Гарнич и Л. Г. Бескровный, напротив, считали, что Москва была умышленно сожжена французами. Следует заметить, что во Франции была издана «История XIX века» под редакцией Лависса и Рамбо, в которой признавался факт участия французов в поджоге Москвы.

Таким образом, в науке проблема московского пожара до наших дней остается нерешенной, ей и посвящено данное исследование.

Использованные источники можно разделить на три группы: пер­вая группа — мемуары, письма и записки русских очевидцев; вторая группа — мемуары, письма и записки французских очевидцев; третья группа — документальные источники.

Источники первой группы относятся к нарративному (мемуары) и эпистолярному жанру (официальная и частная переписка). В боль­шинстве своем их авторами являются представители дворянства: Ф. В. Ростопчин, А. Г. Хомутова, М. А. Волкова, А. Д. Бестужев-Рю­мин, C. Н. Глинка, Д. Н. Свербеев.

Особенного интереса заслуживают мемуары Бестужева-Рюмина, поскольку он был очевидцем московского пожара. Эти воспоминания отличаются критической направленностью. Они были опубликованы в 1859 г. в «Чтениях ОИДР», и их следует считать вполне достоверным источником, так как, во-первых, Бестужев-Рюмин оставался в Москве во время пребывания в ней французов, а во-вторых, его «Краткое описание...» было составлено почти сразу после окончания войны.

«Воспоминания» Хомутовой и «Записки о 1812 годе» Глинки также можно считать достоверными источниками, хотя они, несомненно, носят ярко выраженную субъективную направленность. Кроме того, «Воспоминания» Хомутовой представляют интерес и в историко­бытовом отношении.

«Записки» Глинки (напечатаны в «Русском вестнике» в 1866 и 1867 гг.) написаны в патетическом тоне; в них звучат патриархально-самобытнические нотки. Однако данное произведение очень подроб­но отражает происходившие события.

Записки Ростопчина служат источником для характеристики об­щественных настроений в Москве. Предположительное время их на­писания — июль — декабрь 1825 г. Полный текст записок был напечатан в 1889 г. в «Русской старине». В Париже, в конце своей жизни, Ростопчин издал брошюру «Правда о пожаре Москвы», в которой от­рицал свою причастность к поджогам в городе. Записки Ростопчина весьма субъективны, что ярко выразилось в желчных портретах военноначальников, государственных деятелей, московских чиновников, дворян. В своих мемуарах он стремился оправдать проводимую им по­литику накануне сдачи Москвы.

Еще один источник для характеристики данного периода — письма М. А. Волковой — фрейлины императрицы Марии Федоровны. Эти письма довольно информативны, в них отмечены как патриотические порывы московского населения, так и социальная напряженность, возникшая из-за недовольства городских низов. До нас дошли также письма Ростопчина, которые, при всей их тенденциозности, как и пе­реписка Волковой, являются важнейшим источником для изучения общественных настроений в Москве.

Во вторую группу источников прежде всего входит мемуарный труд адъютанта Наполеона Сегюра. Его работа называется «История Наполеона и Великой армии в 1812 году» и вышла в Париже в 1824 г. Сегюр был очевидцем московского пожара и написал свои мемуары исходя из увиденных им событий. О московском пожаре писали также Стендаль, Домерг, Дедем и Ложье. Особо следует упомянуть труд абба­та Сюрюга. При анализе его работы следует учитывать прежде всего тот факт, что он жил в Москве и знал ее топографию, следовательно, его мемуары являются важнейшим источником при изучении геогра­фии распространения пожара. Другой очевидец — шевалье д‘Изарн долго жил в Москве и также хорошо знал планировку города.

Третья группа источников — документы. При изучении данной проблемы прежде всего следует рассматривать «Бумаги Щукина» (вы­ходили в свет в 1897‒1908 гг.). «Бумаги Щукина» — это публикация документов М. И. Кутузова, П. П. Коновницына, а также императора Наполеона I и его сподвижников. Этот источник является достоверным и информативным для нашего исследования, так как содержит, во-первых, важные сведения о том, как распространялись пожары, а во-вторых, — наиболее полную публикацию протокола от 4 сентября 1812 г. о суде над двадцатью шестью поджигателями. Подлинность протокола несомненна, что делает данный источник особенно ценным.

***

Итак, был ли московский пожар организованным и заранее спла­нированным актом русского командования? Ведь приказ об организа­ции пожара в Москве, которая была символом России, — дело большой ответственности: в сознании населения мысль о Москве была неразрывно связана с мыслью о России, и для многих потеря Москвы отождествлялась с потерей всей России. Поэтому при исследовании причин московского пожара нужно учитывать огромную роль психо­логического и идеологического факторов. Суть их следующая: никто не предполагал возможности сдачи древней столицы, все были изна­чально убеждены, что в Москве врагу не бывать. И в самом городе, вплоть до Смоленского сражения, не могли допустить мысли о том, что Москва будет сдана. Поэтому организовать в подобных условиях пожар в столице было бы очень рискованным предприятием. Необхо­димо принимать во внимание общественные настроения в Москве. Определяя причины вспыхнувшего в ней пожара и помня, что он воз­ник не сам по себе, следует изучить состояние московского общества в начале войны. Кроме того необходимо остановиться на двух лично­стях, которые могли быть организаторами и вдохновителями пожа­ра, — Кутузова и Ростопчина, а также выявить ту связь, которая, несо­мненно, существовала между их планами и деятельностью с обще­ственными настроениями в Москве и с состоянием русского войска после Бородинского сражения.

Известно, что хотя накануне вторжения Наполеона в Россию предполагалась возможность войны, вместе с тем никто ничего не знал определенно и потому в Москве все было спокойно. Вот как характе­ризует общее положение в городе современник событий М. М. Евреинов: «Никогда в Москве так не веселились, как в 1811 году»¹. Еще одна современница писала: «Зиму 1812 года провели мы, как и всегда, на балах, концертах, благородных спектаклях. Весело промчалась зима и помину тогда не было о политике. Никто не тревожился за сильную и непобедимую Россию, тем менее за ее столицы»². Однако лучше всего описывал общее положение в Москве другой очевидец — Бестужев-Рюмин, который отмечал некоторую неопределенность и двойствен­ность в общественных настроениях. С одной стороны, в городе ходили слухи о разрыве мира с Францией, «подозревали что-то неладное»³; с началом движения войск эти подозрения усилились, так что стали говорить уже о войне, и что война эта «с французами будет. война жестокая»⁴. Однако определенных известий не было никаких. Изве­стие о вступлении Наполеона в Россию оказалось для московских жи­телей слишком внезапным. «Источники единогласно свидетельствуют о повышенном и напряженном интересе различных слоев московского населения к совершающимся событиям. Жадное ожидание военных новостей проявлялось повсюду... “Московские ведомости” наполни­лись военными известиями»⁵. Подобные толки порождали неуверен­ность и сомнения относительно военных действий. «Спокойствие по­кинуло наш милый город. Мы живем со дня на день, не зная, что ждет нас впереди. Мы же, москвичи, остаемся по-прежнему в неведении касательно нашей участи»⁶, — так охарактеризовала настроения мо­сковских жителей Волкова.

Особенность общественной ситуации, сложившейся в Москве, со­стояла прежде всего в том, что «необоснованный подъем настроения сменялся резким упадком, недовольство нарастало»⁷. Это недоволь­ство не могло не остаться незамеченным для московских властей, в частности для генерал-губернатора Москвы графа Ростопчина. Еще до начала Отечественной войны Ростопчин говорил о возможности кре­стьянских восстаний. В его многочисленных письмах ясно чувствуют­ся тревога и волнение из-за недовольства крестьян. В 1806 г. он писал императору о возможности бунта, для которого, как он считал, было достаточно одного только слуха о свободе. «Толк о мнимой вольно­сти, — писал Ростопчин, — подымет народ на приобретение оной (т.е. свободы) истреблением дворянства, что есть во всех бунтах и возмуще­ниях единая цель черни»⁸. О возможности крестьянского бунта преду­преждал также и крепостник Поздеев. Он утверждал, что «при таком частом и строгом рекрутстве и наборах ожидай всеобщего бунта про­тив государя и дворян»⁹. О раздражении городских низов сообщает и Волкова. В письме к Ланской она свидетельствует, что «народ так раз­дражен, что мы не осмеливаемся говорить по-французски на улицах»¹⁰. Мысль о возможности восстания тревожила почти все дворянство. В день приезда императора в Москву известие о его задержке произ­вело волнение в народе. Записки Хомутовой выразительно рисуют дворянскую реакцию на это волнение: «На Спасской башне пробило десять часов; народ на площади заволновался. Демидов притронулся к локтю похолоделою рукою и сказал: “Бунт”. И это слово, переходя из уст в уста, слилось в глухой гул»¹¹. Таким образом, ожидание беспоряд­ков, судя по воспоминаниям современников, было чрезвычайно на­пряженным. Другой современник событий, француз Мишивье, много лет проживший в России, писал, что, «как только французы появятся под Москвою, крестьяне восстанут против своих господ и вся Россия будет покорена»¹².

Теперь сравним данные нарративных источников, которые имеют субъективный характер, с официальными документальными актами. Сохранилось предписание секретного комитета 13 января 1807 г. мо­сковскому генерал-губернатору И. В. Гудовичу «усугубить при тепе­решних обстоятельствах полицейский надзор, где народ собирается»¹³. Известно также официальное свидетельство, что в апреле 1812 г. кре­стьяне оказали буйство против членов суда. Это сообщение в извест­ной мере соответствует мемуарным описаниям, однако при сопостав­лении документов с воспоминаниями и записками современников можно обнаружить, что опасения дворян, безусловно, были несколько преувеличенными и что отдельные случаи волнений крепостных не могли означать неизбежность бунта или всеобщего восстания. Мо­сквичка Кологривова записала толки простого народа, у которого не­удачи объяснялись изменой: «Начальники изменяют, — вот и только»¹⁴. Таковы были настроения крестьян и простого народа в начале Отече­ственной войны 1812 г.

В этих условиях Ростопчин решил разжечь ненависть у москвичей к иностранцам с помощью своих афишек. О том, какую реакцию вы­звали эти афишки среди жителей Москвы, и о демонстративной вы­сылке иностранцев из города будет сказано далее, а пока определим положение московского дворянства.

Следует отметить, что Москва «являлась средоточием обществен­ного мнения русского дворянства»¹⁵. Его реакция на начало войны с Наполеоном очень хорошо прослеживается по воспоминаниям Хомутовой. По ее словам, известие о вступлении Наполеона в Россию про­извело сильное впечатление на дворян, однако не побудило их к каким-либо конкретным действиям. Здесь записи Хомутовой пере­кликаются с воспоминаниями Вяземского, который писал, что на­строения и толки в московском обществе «не выходили за пределы обыкновенных»¹⁶. Тем не менее многие признали серьезность послед­ствий вторжения французов в Россию. И хотя большинство дворян выразили готовность оказать помощь правительству в организации ополчения и снабжения фронта и пожертвовали часть «своего имуще­ства, чтобы спасти все»¹⁷, готовность эта не означала намерения под­держивать правительственную политику и одобрять стратегию войны. Об этом говорит прежде всего тот факт, что дворяне в Москве выбрали главнокомандующим Кутузова, который был в немилости. Сохрани­лась также запись Глинки о том, что некоторые из дворян собирались при встрече с императором спросить у него, «сколько у нас войска и где наше войско»¹⁸, что не могло означать ничего иного, кроме поле­мики с «правительственной стратегией войны и движением на отступление»¹⁹. Ростопчин также писал о том, что одни обвиняли им­ператора, что он не избежал третьей войны с противником, другие не­годовали, что правительство легкомысленно втянулось в войну, «когда враг еще был далеко»²⁰. Очевидно, что в Москве усилилась социальная напряженность, в условиях которой Ростопчин, конечно, не мог орга­низовать пожар в городе.

С 1 июля в Москве стали печататься так называемые ростопчинские афишки. Всего их было 57, авторство 23 приписывается Ростоп­чину. Отклики населения Москвы на них оказались достаточно проти­воречивыми. Вяземский отмечал, что Ростопчин, сам того не желая, своими афишками возбуждал народ против дворян, что еще более усиливало напряженность среди московского населения. В афишках, написанных простонародным языком, Ростопчин объявлял, что фран­цузам Москвы не видать и что у русских достаточно войска, чтобы не впустить неприятеля в город. Одновременно Ростопчин стремился возбудить ненависть у московского населения к иностранцам. Он демонстративно выслал из Москвы «сорок человек иностранцев, которые были замечены по своим неуместным речам и дурному поведению»²¹. Вместе с тем Ростопчин уже понимал, что древняя сто­лица может быть взята врагом. Об этом говорит тот факт, что он рас­порядился вывозить из города казенное имущество.

После поражения русских войск под Смоленском началось бегство жителей из Москвы. «Люди. голову потеряли; все едут отсюда»²², — так описывал эти события Булгаков, а Волкова отмечала: «Ежедневно тысячи карет выезжают во все заставы»²³. При таких обстоятельствах заявление о сдаче Москвы вызвало если бы не бунт, то по крайней мере сильнейшее волнение и уличные беспорядки.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что у Ростопчина при сложившихся обстоятельствах не было ни условий, ни возможностей для организации пожара в Москве. Однако Бестужев-Рюмин в своем «Кратком описании», рассказывая о пожарах, замечает, что зажигали магазины, и, «как говорили, зажигал лавки сам частный пристав го­родской части, какой-то князь»²⁴. Возможно, что отдельные распоря­жения о поджогах некоторых хозяйственных объектов все-таки были. В таком случае необходимо признать участие Ростопчина в подготовке именно отдельных локальных поджогов, однако они, разумеется, не могли привести к масштабным пожарам.

Другим человеком, который мог бы стать организатором пожаров в Москве, был М. И. Кутузов. Его отличительными чертами как военоначальника и полководца были осторожность и хитрость. Известно, что он учитывал в первую очередь общественные настроения и заявлял о наступлении русских войск на французов, желая тем самым убедить население в том, что Москва не будет отдана. Поэтому Кутузов, как и Ростопчин, безусловно, не мог организовать пожар в Москве.

Итак, до сих пор остается неизвестным, кто был непосредственным виновником пожара в Москве. Поначалу, т.е. сразу же после окончания Отечественной войны 1812 г., самым распространенным было мнение о том, что Москву сожгли французы. Особенно широко эта идея распро­странилась среди представителей знати и дворянства. «Французы сожг­ли Москву, а мы сохранили Париж»²⁵, — говорил С. Р. Воронцов. Однако уже после окончания Отечественной войны очевидцы допускали воз­можность участия в поджогах как французов, так и русских.

Источники с обеих сторон сходятся в описании вступления армии Наполеона в Москву. Мемуары свидетельствуют о том, что 2 сентября, когда неприятельские войска начали занимать город, древняя столица оказалась опустевшей. Ермолов писал в своих «Записках», что «дома были пусты. на некоторых улицах не встречалось ни одного человека»²⁶; то же писал и француз Де-ла-Фриз: «Население… целиком бежало из своей столицы»²⁷. Однако в воспоминаниях Растковского сохранились записи о следах погромов в Москве; он писал о том, что «лавки пред­ставляли собой беспорядок»²⁸. О том, что первые грабежи начались еще 2 сентября, писал офицер гвардии Лабом. Приближаясь 2 сентя­бря с отрядом конных гвардейцев к Кремлю, на Красной площади он и его спутники встретили «толпу солдат, открыто торговавших краде­ным товаром»²⁹. Шевалье д‘Изарн отмечал, что грабежи начались, ког­да пожары уже распространились, и все, что «уцелело от пламени, по­падало в руки солдат»³⁰. Чтобы примирить все эти противоречивые данные, можно предположить, что грабежи действительно начались в первый день вступления французов в Москву, но еще не приняли столь массового характера, как в последующие дни. Можно предположить, что пожары могли начаться именно во время этих первых грабежей, тем более что загорались в первую очередь торговые ряды и лавки. Од­нако современник тех событий Свербеев выделял как одну из причин московских пожаров «отсутствие всякого порядка между кочующими по городу толпами жителей»³¹. Поэтому трудно определить, русские или французы были первыми поджигателями в Москве. В данном слу­чае можно предположить, что поджоги были совершены как францу­зами, так и русскими.

Изучение источников показывает, что пожары возникали и во вре­мя грабежей французов, и в результате намеренных поджогов, совер­шаемых московскими жителями. Вначале приведем те свидетельства, которые указывают на участие русских в поджогах города. Наполеон говорил о том, что для организации пожара были наняты «сотни бродяг, которые рассеялись по разным частям города. и головешками поджигали дома»³². Сегюр в своих мемуарах писал, что в башне под арсеналом был найден солдат русской полиции, который «исполнил предписание, заметив сигнал, поданный начальством»³³. О том, что Кремль поджигали русские, упоминал и Домерг. О причастности Ро­стопчина к пожарам писал в своем дневнике Стендаль. Дедем говорил о том, что Москву поджигали русские; он утверждал, что еще раньше получил известия «относительно намерения русских сжечь свои города»³⁴. Сегюр писал, что Биржа была подожжена солдатами русской полиции. Итальянский офицер Цезарь Ложье сообщает, что поджига­телями были представители самых разных сословий: солдаты, казаки, помещики, чиновники, семинаристы. Однако наибольший интерес представляют французские документальные источники о поджигате­лях. В 21-м бюллетене Великой армии сообщается о расстреле 300 под­жигателей. Протокол от 4 сентября свидетельствует о суде над 26 под­жигателями. Сохранилась запись о том, что поджигатели были схвачены на месте преступления. Среди них были представители са­мых разных сословий московского общества; это свидетельство соот­ветствует вышеуказанным записям Ложье.

Имеются свидетельства русских о московских поджигателях. Ро­стопчин передавал рассказ о том, как дворник Муравьевых и один ку­пец были схвачены в момент поджога своих домов и расстреляны. Отец историка М. П. Погодина видел унтер-офицера, который был поджи­гателем. Есть сведение о том, что 3 сентября Москворецкий мост по­дожгли казаки. Следует еще раз упомянуть свидетельство Бестужева-Рюмина о том, что поджигали лавки частный пристав городской части и князь. И наконец, до нас дошли слова Кутузова о том, что Москву сожгли русские, проникнутые любовью к Родине и готовые ради нее на самопожертвование, они гибли в горящем городе. Итак, участие москвичей в пожаре Москвы несомненно, что подтверждается как русскими, так и иностранными источниками.

Что касается данных, которые доказывают участие в пожарах фран­цузов, то приведем слова надзирателя Воспитательного дома М. Ф. Тутолмина: «Воспитательный дом находился в величайшей опасности, будучи со всех сторон окружен пламенем. Когда я с подчиненными моими. старался загасить огонь, тогда французские зажигатели под­жигали с других сторон вновь. Не переставали ходить французские зажигатели около Дома»³⁵. В «Бумагах Щукина» содержится сви­детельство о поджоге французами помещения Вдовьего дома, где на­ходились раненые русские солдаты: «Кудринский вдовий дом сгорел 3-го сентября, во вторник, не от соседственных дворов, но от явного зажигательства французов... которые стреляли в оный горючими веществами»³⁶. О том, что французы поджигали Москву, говорил и Куту­зов. Эти слова противоречат его же заявлению о том, что Москву со­жгли русские. Однако, на наш взгляд, данные факты не противоречат, а дополняют друг друга. Кутузов, который, по его же словам, знал, «что в каждый день, в каждый час происходит в Москве»³⁷, несомненно, по­нимал, что поджигать древнюю столицу могли как русские, так и фран­цузы. Одним из самых важных сообщений, указывающих на участие французов в поджогах, является свидетельство из письма Ростопчина о том, что среди казненных Наполеоном поджигателей было семь французов. А. И. Герцен, основываясь на рассказе своей няни, писал о том, что их семья в дни пожаров добралась до Голохвастовского дома, который был весь объят пламенем; а рядом, в саду, оказалась «ватага солдат, препьяных». Сержант роты Бургонь вспоминал, что уже в пер­вые дни вступления французской армии в Москву начались грабежи торговых лавок, так что «вся площадь была покрыта всякой всячиной... тут были разных сортов вино, водка…»³⁸. Следовательно, можно сде­лать вывод о том, что французы также совершали поджоги в Москве. Однако необходимо рассмотреть все обстоятельства, связанные с эти­ми пожарами. Признавая, что русские поджигали Москву, нельзя не учитывать, что многие жители столицы помогали тушить пожары и стремились спасти имущество от огня. Этот факт признает сам На­полеон, который говорил о том, что «жители делали все возможное, чтобы. потушить» огонь. В письме приказчика Максима Сокова есть упоминание о том, что он вместе с дворовыми людьми спасал имуще­ство своего хозяина.

Необходимо также оговориться, что не все наполеоновское войско грабило, часть его пыталась справиться с пожаром. Наконец, нельзя не признать, что часть пожаров могла возникнуть «от солдатских огней, разведенных слишком близко к домам почти сплошь деревянным»³⁹. Вместе с тем известно, что Наполеон и его окружение предпринимали серьезные меры, чтобы наладить жизнь в городе. Это говорит о том, что французское командование не организовывало пожары в Москве и что поджоги были совершены рядовыми солдатами из наполеонов­ской армии во время мародерства и грабежей.

При изучении причин пожара следует также учитывать природ­ный фактор. Ветер, сменившийся ураганом, способствовал стреми­тельному распространению огня. Сильный ветер подул уже 3 сентября. Признание этого природного фактора в качестве главной причины быстрого распространения пожара есть как в русских, так и в ино­странных источниках. Соков в своем письме сообщает, что во время сильного ветра «загорелись домы за Москвой-рекой»⁴⁰. Домерг в своих записях утверждал, что «пожар. расстилался по ветру»⁴¹.

Следующий фактор, который нельзя не учитывать, — это особен­ности планировки Москвы. Из 9158 имевшихся в ней домов более 6000 были деревянными. До 1812 г. Москва выгорала несколько раз. Домерг и д‘Изарн в своих записях отмечали такую особенность в топографии Москвы, как «теснота места». Оба они считают, что тесное простран­ство затрудняло борьбу с огнем. Вот что пишет по этому поводу Домерг: «Сила пламени, поддерживаемая множеством товаров, тесное пространство между лавками. делали всякую помощь бесполезною и потери невознаградимыми»⁴².

Итак, можно сделать общий вывод о том, что не существовало одной причины возникновения пожаров в Москве. В данном случае нужно учитывать всю совокупность факторов и причин, приведших к пожарам. Можно выделить фактор социальный (участие русских и французов) и такие второстепенные факторы, как сила ветра и особен­ности застройки. Именно благодаря многофакторному подходу мы пришли к выводам о причинах московского пожара.

Примечания

¹ Отечественная война и русское общество. М., 1912. Т. IV. С. 34.

² Бахрушин С. В. Москва в 1812 году. М., 1913. C. 10.

³ Недаром помнит вся Россия…: Сб. / Сост. В. Г. Левченко, В. В. Володин. М., 1987. C. 22.

⁴ Там же.

⁵ Нечкина М. В. Москва в 1812 году. М., 1947. С. 3.

⁶ Отечественная война и русское общество. Указ. изд. C. 56.

⁷ Нечкина М. В. Указ. соч. C. 4‒5.

⁸ Отечественная война и русское общество. Указ. изд. C. 74.

⁹ Там же. С. 79.

¹⁰ Нечкина М. В. Указ. соч. C. 5.

¹¹ Русский архив. 1891. Т. III. С. 315.

¹² Русская старина. 1893. № 1. С. 23.

¹³ Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. V. С. 76.

¹⁴ Русский архив. 1886. Т. VII. С. 341.

¹⁵ Жилин П. А. Гибель Наполеоновской армии в России. М., 1974. C. 179.

¹⁶ Вяземский П. А. Воспоминания о 1812 годе // Русский архив. 1869.

¹⁷ Матвеев М. Москва и жизнь в ней накануне нашествия 1812 года. М., 1912. С. 171.

¹⁸ Глинка С. Н. Записки о 1812 годе. СПб., 1863. С. 17‒18.

¹⁹ Нечкина М. В. Указ. соч. C. 8.

²⁰ Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. V. С. 38.

²¹ Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 76.

²² Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. IV. С. 57.

²³ Там же. С. 59.

²⁴ Там же. С. 168.

²⁵ Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. IV. С. 162.

²⁶ Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 60.

²⁷ Там же. С. 113.

²⁸ Там же. С. 112.

²⁹ Сироткин В. Г. Отечественная война 1812 года. М., 1988. C. 146.

³⁰ Отечественная война и русское общество. Указ. изд. Т. IV. С. 144.

³¹ Там же. С. 65.

³² Россия и Наполеон. М., 1912. С. 191.

³³ Там же. С. 193.

³⁴ Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 152.

³⁵ Гарнич Н. Ф. 1812 год. М., 1952. С. 143.

³⁶ Бумаги Щукина. М., 1900. Ч. 5. С. 155.

³⁷ Гарнич Н. Ф. Указ. соч. С. 141‒142.

³⁸ Сироткин В. Г. Указ. соч. C. 146.

³⁹ Недаром помнит вся Россия. Указ. изд. C. 139.

⁴⁰ Там же. C. 131.

⁴¹ Там же. С. 143.

⁴² Там же.

[*] Студентка Липецкого государственного педагогического университета.