Далекой предшественницей современной дачи была дворянская усадьба. Русское дворянство во второй поло­вине XVIII века осознало самоценность жизни на лоне природы и начало выезжать из городов на лето в свои за­городные имения.

Для таких «дачников», в отличие от иных владель­цев дворянских усадеб, хозяйственные заботы были вто­ростепенными. Сотни или даже тысячи крепостных, ко­нечно, желали, чтобы барин справедливо решил их мно­гочисленные проблемы. Но вовсе не для этого приезжали из шумных, веселых, но опасных для дворянской карье­ры городов их хозяева. Тем более, что свои главные дохо­ды они получали с иных мест.

Предметом неустанных забот таких временных пере­селенцев было украшение барского дома и окружающей территории, на которой протекало их летнее существование. Разбросанные по окрестным пространствам подвла­стные селения жили своей собственной жизнью.

Имения, в которых порою проживали московские дворяне, имели особое прозвание — «подмосковные». Даже без дальнейшего пояснения, о чем идет речь, все понимали это слово — настолько ярок и общеизвестен был термин.

Подмосковная — та же дача, но только включавшая населенную округу. Нашим предшественникам, чтобы пожить летом в загородном доме, окруженном садом, при­ходилось покупать территорию в сотни гектар с много­численным населением. Таковы были обычаи той эпохи.

Когда говорили о подмосковной князя N, то все зна­ли, что речь идет не об одном из многочисленных владе­ний этого москвича, а о месте его обычного загородного проживания, даже если оно было удалено от Москвы чуть ли не целую сотню верст. Подмосковные ничем не уступа­ли столичным особнякам, а по удобству жизни на лоне летней природы намного их превосходили.

Немало роскошных загородных резиденций было в окрестностях Санкт-Петербурга, иных крупных городов. Но благодаря стечению обстоятельств именно подмосков­ные оказались на вершине дворянской усадебной культу­ры. Они вызывали законное восхищение своих современ­ников, достойны преклонения и сейчас.

Такие удивительные по своей судьбе, архитектурным и живописным достоинствам усадьбы главным образом и олицетворяют современное значение термина «подмосков­ная». Для нас это, прежде всего, выдающийся памятник истории и культуры.

Вровень с подмосковными столичного барства стоит ряд более поздних и гораздо более скромных на вид уса­деб. Архитектурная непритязательность их зданий с лих­вой окупается духовным наследием былых обитателей. Здесь жили творцы шедевров. В их творчестве, на правах соавторов, участвовала подмосковная природа. Она да­рила поэтичные образы, возрождала духовные силы, на­деляла древней исконной мудростью.

В подмосковных создавали свои бессмертные произ­ведения или набирались творческих сил Александр Александрович Блок (1880‒1921), Виктор Михайлович Васнецов (1848‒1926), Михаил Александрович Врубель (1856‒1910), Николай Васильевич Гоголь (1809‒1852), Александр Сергеевич Пушкин (1799‒1837), Илья Ефи­мович Репин (1844‒1930), Василий Иванович Суриков (1843‒1920), Иван Сергеевич Тургенев (1818‒1883), Федор Иванович Тютчев (1803‒1873), Антон Павлович Чехов (1860‒1904) и многие иные. Здесь жили выдаю­щиеся полководцы, промышленники, ученые.

Наши далекие предки умели выбирать места для по­селений. Здоровый климат, удобство для хозяйственных дел сочетались с красотой окружающих лесов, полей озер и рек. Среди этих, уже отобранных уголков родного края, люди, выдающиеся по своему уму, богатству или обще­ственному положению, выискивали поистине уникаль­ные места для своих подмосковных.

Обустройством родового гнезда, как правило, занима­лись на склоне лет. Избрав место обетованное, после это­го уже не жалели ни сил, ни средств, торопясь завершить начатое, чтобы успеть увидеть воплощение задуманной сказки. Так возникали удивительные создания — сплав щедрой природы и человеческого гения и труда.

Происхождение усадьбы

Дворянские усадьбы ведут свое происхождение от осо­бого типа двора славянского земледельца. Основные чер­ты у них, несмотря на многовековое раздельное существо­вание, сходны. И та, и другая включала жилое помеще­ние, двор с хозяйственными постройками и возделывае­мый земельный участок.

Русская усадьба возникла в незапамятном прошлом. Изначально смысл слова «усадьба» был связан с освоени­ем славянами новых территорий.        .

Стародавний славянин, закончив свои странствова­ния, «усаживался» на землю, рубил дом, ставил хозяй­ственные постройки и принимался пахать землю, сеять хлеб. Отсюда основной смысл слова «усадьба» — особня­ком стоящий крестьянский двор с прилегающими сель­скохозяйственными угодьями — практически то же, что и хутор, однодворок. Родственно оно и такому слову, как «оседлость».

Усадьба первопроходца в окружении дикой природы и иноязычного населения существовала по принципу «мой дом — моя крепость». Заботились не только о креп­кой ограде вокруг жилья. Во всем приходилось рассчиты­вать только на свои силы, и нужно было уметь самостоя­тельно решать многочисленные хозяйственные проблемы.

В больших поселениях существовала определенная специализация деятельности. Наряду с землепашеством, одни — больше занимались скотоводством, другие — охо­той, третьи — пчеловодством, четвертые — кузнечным делом. В усадьбе хозяин отвечал за все. Это о нем сложи­лась поговорка: «И швец, и жнец, и на дуде игрец».

Со временем двор первопоселенца становился зароды­шем будущего более крупного селения. К ее владельцу присоединялись иные пришельцы, появлялись дети, вну­ки, правнуки. Но еще долго неизведанная, а подчас и враждебная, округа требовала бдительности и мер защи­ты. Поэтому слову «усадьба» родственно слово «осада». Этот тревожный оттенок сохранился в слове «осадчий» — южном обозначении первопоселенца.

Строитель усадьбы, более опытный в местных делах, чем иные его сожители, становился главой маленькой общины, а в глазах потомков — ее родоначальником. За­частую, само селение получало название по имени осно­вателя.

Земледелие требует определенной территории под паш­ню, огород, пастбища и иные надобности. Поэтому каж­дое новое селение возникало в некотором удалении от по­селений, возникших ранее. Слова «усадьба», «усад» обо­значали и меру площади, необходимую для одного крес­тьянского хозяйства.

Усадьба в разные эпохи имела разный характер. По мере освоения земель, окружающая ее территория покры­валась иными поселениями, на границах с беспокойными соседями ставились крепкие крепости, а вся округа пре­вращалась в родную славянскую землю. Первоначальный «колониальный» оттенок прозвания крестьянского двора утрачивался. Поэтому слово «усадьба» начинали ис­пользовать для обозначения иного рода хозяйств.

По мере развития русской государственности, нарас­тала нужда во все большем количестве профессиональ­ных воинов, управленцев, иных «государевых мужей». Казна в те времена не могла обеспечить их достаточным для жизни и несения службы жалованьем. Поэтому де­нежные выплаты заменялись другими видами доходов.

Все население страны несло повинности, необходимые для жизнедеятельности государства — в первую очередь — для обороны его границ. Государево «тягло» бытовало в разных формах: в виде работ на общие нужды по строи­тельству дорог, мостов, крепостей, личной военной и гражданской службы, сдачи сельскохозяйственной и иной продукции.

На первый взгляд только духовенство было освобож­дено от общей участи. На самом деле это не так. Церкви и монастыри также вносили свой вклад в общее дело. Но он был не столько материального характера, сколько ду­ховного.

Часть результатов государева тягла передавалась во временное пользование, тем, кто нес государственную службу и был лишен иных, необходимых для выполне­ния возложенных обязанностей, средств.

Воеводы «кормились» с отданных в их управление городов, профессиональных воинов и дьяков царских при­казов на период службы «помещали» в ту или иную сель­скую округу, доходы с которой шли на их содержание. Сельская округа превращалась в поместье. Ее жители от­давали государству долг, работая на государева слугу — помещика.

Заканчивалась служба, поместье отбиралось и пере­давалось иному служащему. Только постепенно, служеб­ная лямка, переходя от отца к сыну, от сына к внуку, приводила к некоему традиционному закреплению поме­стья за родом и оно превращалось в «вотчину» — насле­дие отцов.

Вотчина могла составиться и в результате покупки земель, награждений за службу. Но до середины XVIII века говорить о личной собственности на землю с проживаю­щими на ней людьми можно с большой долей условности. Только дворня, холопы были практически на бесправном положении.

Двор средневекового помещика-вотчинника в среде зависимого от него населения значительно отличался от крестьянских дворов. Со временем он все более и более приобретал характер инородной колонии.

Усадьбы в средневековых вотчинах, прочно закреп­ленных зародом, постепенно обустраивались. Особой за­ботой был окружен двор, в котором жила семья вотчин­ника или в котором он имел обыкновение останавливать­ся по приезду. На содержание такого двора шли средства с других подвластных земель, иные доходы. Предметом же особой гордости владельцев была церковь.

Большинство древних церквей в подмосковных се­лах — наследие их усадебного прошлого. Здесь же кро­ется и разгадка того, как в скромном поселении оказал­ся храм, по своему великолепию не уступающий столич­ным. Просто могущественный вотчинник, таким обра­зом, оставил память о себе в полюбившейся ему дере­веньке.

Дворянская усадьба

Разные исследователи по-разному подходят к истории возникновения и развития дворянской усадьбы. Чаще всего, ее сравнивают с западноевропейскими загородны­ми дворцами. В этом случае отсчет ведется с Петра I, ко­торый первым ввел широкое строительство загородных резиденций в подражание западным.

Лучшими, в этом случае, признаются усадебные ком­плексы, максимально приближающиеся по своему архи­тектурному и парково-ландшафтному характеру к ана­логичным резиденциям парижской, лондонской и рим­ской знати. «Второй Версаль» —вот высший балл в этой системе оценок.

Но внешний облик усадьбы, несмотря на все свое ве­ликолепие, мало что дает для понимания ее сути. Более правы те, кто происхождение усадеб относит к более древ­ним временам, а рукотворные постройки причисляет к одной, и то не всегда самой главной их составляющей.

Усадьба — это загородное место жительства русского феодала. В городе он мог иметь еще одно жилье — двор — также комплекс жилых и хозяйственных построек. Но они, из-за стесненных городских условий, располагались на меньшей, чем усадьба, площади. Мог и не иметь двора, а во время пребывания в городе ютиться в съемных поме­щениях или быть на иждивении более крупных феодалов или царя — все зависело от характера его службы.

Русские поселения можно выстроить в такой ряд — однодворный, односемейный хутор; деревня из несколь­ких дворов; село с центром духовной культуры, в виде церкви, и власти, в виде сельского старосты, к которому тяготели окрестные деревни; город, являвшийся средо­точием духовности, культуры, ремесел, власти для окру­жавших его сел и деревень; столица.

В этом ряду усадьба занимает среднее положение меж­ду селом и городом. Причем степень отличия от обыкно­венного села целиком определялась личностью проживав­шего в усадьбе феодала.

Мелкопоместный дворянин, занимавший незначи­тельную государственную должность, мало чем отличал­ся от обычного сельского старосты, а его усадьба — от дво­ра зажиточного крестьянина.

Знатный и богатый феодал был окружен многочислен­ной челядью, с ним жили ремесленники, удовлетворяв­шие повышенные запросы обитателей усадьбы, а иногда и производившие продукцию на продажу. В беспокойные времена жилье обносилось крепкой оградой и превраща­лось в маленький городок. Могущественный хозяин сво­ей властью судил суд и расправу над зависимыми от него людьми и был в своей округе если и не полновластным государем, то ничем не хуже городского воеводы.

Но самое главное, что богатая усадьба зачастую эко­номически только в малой степени поддерживалась ре­сурсами той вотчины, в которой она располагалась.

Боясь чрезмерного усиления своих сподвижников, московские цари наделяли их многочисленными, но раз­розненными и небольшими по размерам владениями. При этом только единицы государевых людей имели значи­тельные земли в личной вечной собственности. В основ­ном это были потомки удельных князей-Рюриковичей, остатки которых почти под корень вырезал Иван Гроз­ный. Большая же часть, оставляя службу, теряла прак­тически все.

Но и с личной собственностью не очень-то церемони­лись. Ее могли принудительно изъять за действительные или мнимые прегрешения, поменять на иную вотчину. И замена эта была далеко не всегда равноценна.

Вдобавок редкий род мог похвастаться долговремен­ным могущественным положением. Его представители, поднявшись на вершину политического Олимпа, остава­лись там, в лучшем случае, несколько поколений. Обыч­но же, по смерти первого счастливца весь род надолго воз­вращался в прежнее состояние.

Частые смены хозяев, взлеты и падения их полити­ческой карьеры тормозили развитие усадеб. Тем более, что служба отнимала большую часть времени государевых мужей и в родовом гнезде они бывали лишь наездами. Те­рял усадьбу ее могущественный владелец, и она быстро хирела. Поэтому в отличие от Западной Европы наши сред­невековые усадьбы редко перерастали в города.

Положение изменилось только во второй половине XVIII века. Дворянство к этому времени прочно закрепи­ло за собой поместья и освободилось от обязательной мно­голетней службы.

Раньше в усадьбах доживали свой век немногочислен­ные представители старшего поколения, уцелевшие в гор­ниле сражений, не павшие жертвами эпидемий и болез­ней. После «освобождения» дворян в них нередко можно было встретить мужчин трудоспособного возраста. Стало кому заботиться и о чем.

Произошедшие перемены кардинально поменяли от­ношение к усадьбе. Началась бурная эпоха загородного строительства. Дворянство, будто предчувствуя свое ско­рое исчезновение, спешило отдохнуть от многовекового государева тягла в рукотворных райских уголках.

Зачастую в строительство усадьбы вкладывали не только последние средства, но залезали в долги, распродавали иные поместья. В целом мечта оказалась выше реальных материальных возможностей.

Разбогатев, благодаря талантам и личному счастью, вельможа возводил прекрасный замок, не задумываясь, на какие средства будут содержать это чудо архитектуры его менее удачливые потомки. Многие из таких вельмож вообще не имели потомства, и их наследство уходило в случайные руки.

В дополнение ко всему, чем прекраснее была усадьба, тем больший контраст имела с окружающим сельским бытом. На великолепную жизнь ее обитателей из окрест­ных окон смотрела враждебная нищета.

Все это обусловило хрупкость и неустойчивость фено­мена дворянской усадьбы. Одни усадьбы приходили в упа­док, сменив хозяев, другие горели в пожарищах кресть­янских волнений.

Во время пугачевщины, например, восставшие обе­щали:

«Кто помещика убьет до смерти и дом его разорит, тому дано будет жалованья сто рублей, а кто десять дворянских домов разорит, тому — тысяча рублей и чин генеральский».

После таких посулов район восстания был очищен от дворянских гнезд.

Погромы практиковались и позднее. С особым стара­нием крестьяне грабили и рушили в революционном 1905 году. Но этот вандализм померк в эпоху революции 1917 года и последовавшей гражданской войны — усадьбы за­полыхали по всей стране.

При всем при этом, вклад усадебной культуры в обще­российскую и сохранившееся усадебное наследие на удив­ление велики.

Несмотря на «ужастики» по поводу обращения бар с крепостными, которыми изобилуют описания усадебного быта, следует помнить, что дворянские усадьбы строились на русские деньги и русскими руками. Такое националь­ное наследие вообще-то нужно беречь и разумно исполь­зовать.

Дворянская усадьба была не просто загородным до­мом. В этом родовом гнезде вырастало поколение за по­колением. Подросшие дворяне становились военными, учеными, государственными деятелями, изредка наведы­ваясь в места своего детства и юности. Только на склоне лет, выйдя в отставку, они возвращались на свою малую родину, чтобы провести в ней остаток своих дней.

Детские годы, проведенные на лоне родной природы, в окружении сельских товарищей по детским играм, при­вивали любовь к Отечеству и предохраняли дворянство от окончательного «офранцуживания».

Вплоть до 1917 года основными проводниками госу­дарственной воли, направлявшей народные силы на за­щиту от внешних врагов, на развитие промышленности, наук и ремесел, были дворяне. Так что, пожалуй, главное значение усадьбы в том, что она была питомником луч­шей части государевых людей.

Старорусская усадьба

Феодальные усадьбы, по богатству не уступавшие по­зднейшим дворянским, существовали уже в Киевской Руси. Самая известная из них находилась в селе Бересто­вом. Здесь любил бывать креститель Руси Владимир Свя­той (942‒1015). До своего крещения, он держал в Берес­товом гарем. В гареме, по словам летописца, находилось 200 красавиц. Жили они, надо полагать, в великолеп­ных княжеских теремах. Св. Владимир и скончался в этой усадьбе.

Его сын св. Ярослав Мудрый (988‒1054) также лю­бил Берестово и часто бывал в нем. Священника берестовского храма Илариона он сделал в 1051 году митропо­литом Русской церкви.

Первый русский митрополит оказался талантливым оратором и писателем. Он много сделал для усвоения наи­более развитой в то время византийской письменной куль­туры. Его патриотичное «Слово о законе и благодати» стоит вровень с лучшими сочинениями византийских пи­сателей.

Иларион был одним из основателей знаменитого ки­евского монастыря — Киево-Печерской лавры. Будучи еще священником и ища уединенного места для молитв, он выбрал близ Берестова холм в густом лесу на берегу Днепра. В нем будущий митрополит выкопал пещеру в качестве пристанища на время молитвенных бдений.

В этой пещере позднее поселился монах св. Антоний (983‒1073). Он продолжил молитвенные подвиги своего предшественника и углубил пещеру. К затворнику стали стекаться иные монахи, которые после молитв расширя­ли пещерный монастырь.

Монахов привлекали не только красоты днепровско­го берега. Близость великокняжеской резиденции давала богатых и щедрых богомольцев. Выбор места оказался удачным. Уже следующий князь Изяслав Ярославич (1024‒1078) начал посещать св. Антония и испрашивать у него благословения для себя и своей дружины. Монас­тырь вскоре стал самым богатым и почитаемым во всей Киевской Руси.

Описаний загородных усадеб киевской знати в пись­менных источниках не сохранилось. Но в народной памя­ти уцелели поэтичные образы стародавних дачных домов. В былине о Соловье Будимировиче о его хоромах, среди вишневых и ореховых садов, говорилось так:

Три терема златоверховаты,

да трои сени косящатыя,

да трои сени решетчетыя.

Хорошо в теремах изукрашено:

на небе солнце — в тереме солнце,

на небе месяц — в тереме месяц,

на небе звезды — в тереме звезды,

на небе заря — в тереме заря

и вся красота поднебесная.

Другой былинный герой сам описывает свою усадьбу:

 «Что это за крепость во Киеве

у великого князя Владимира?

У меня-де Ставра-боярина,

широкий двор — не хуже города Киева.

А двор у меня — на семи верстах,

а гридни-светлицы — белодубовы,

покрыты гридни — седых бобров,

потолок во гриднях — черных соболей,

пол-середа — одного серебра,

крюки да пробои — по булату злачены!»

Искусство русских плотников видно в чудесных тере­мах, составлявших ансамбль загородного дворца царя Алексея Михайловича (1629‒1676) в Коломенском, изоб­ражения которого дошли до наших дней. Не менее ярко оно представлено в нарядном убранстве деревянных цер­квей, возводимых в русле той же стародавней традиции парадных жилищ богов и людей.

На Руси всегда умели строить красивые загородные жилища. Умели разбивать в них сады, высаживать ал­леи деревьев, создавать водоемы. Все основные составля­ющие позднейшей дворянской усадьбы находим, напри­мер, в усадьбе боярина Бориса Ивановича Морозова (1590-1661) в селе Павловском под Звенигородом.

Здесь стояла каменная семиглавая церковь, деревян­ные боярские хоромы, хозяйственные постройки, имелись большие сады, березовые и липовые аллеи, пруды. По прудам плавали белоснежные лебеди, а в их водах, вмес­то простецких карасей, жила царственная стерлядь, ко­торую привозили живой с Оки и Волги в специальных про­резных речных судах-стругах.

Боярин в своей подмосковной завел даже промышлен­ное производство на передовом для того времени уровне. Он наладил добычу железных руд, их плавку, а из полу­ченного железа — выпуск разных изделий вплоть до пу­шек. Для организации «рудни» из-за границы был приве­зен мастер-рудознатец. Хитроумный чужеземец устроил плотину, а энергию падающих вод при помощи механиз­мов пустил в дело — начал «водою железо ковать».

Борис Иванович был дядькой, то есть учителем и вос­питателем маленького царевича Алексея. С пяти лет он обучал его грамоте и разным наукам, а когда тот вырос и стал царем Алексеем Михайловичем, был его ближайшим сотрудником.

Жена Морозова, Анна Ильинична Милославская, приходилась родной сестрой царице Марье Ильиничне, первой супруге царя Алексея Михайловича. Знаменитая раскольница боярыня Феодосья Прокофьевна Морозова, уморенная за свои убеждения в земляной тюрьме города Боровска в 1672 году, — вдова его брата.

Породнившись с царем, Борис Иванович приобрел еще больший вес при дворе. Он руководил крупнейшими при­казами, и без его участия не принималось ни одного важ­ного государственного решения. Фактически это был глава тогдашнего правительства.

Положение Морозова пошатнулось после Соляного бунта 1648 года, вызванного высоким налогом на соль. Временщик, придумавший этот налог, был на четыре ме­сяца отправлен в ссылку. При царе появились иные фаво­риты, но до конца жизни Борис Иванович оставался од­ним из самых доверенных лиц государя.

В разбросанных по стране морозовских вотчинах в 9 тысячах дворах жило 55 тысяч крестьян. В павловской же вотчине насчитывалось только несколько сотен дво­ров и около тысячи крестьян. Немалые доходы давала государева служба боярина. У него были средства на обу­стройство своей подмосковной.

В Павловском Борис Иванович провел последние годы своей жизни, когда по причине болезней уже не мог ак­тивно заниматься государственными делами. По смерти боярина в усадьбе оставалась его вдова. Детей у Морозо­вых не было и, по кончине Анны Ильиничны в 1668 году, морозовские вотчины отошли государству.

Деревянный дворец без должного ухода вскоре сгнил или сгорел, сложное пушечное производство развалилось. Осталось только то, что живет под русским небом и так — деревья, водоемы, да церковь, поддерживаемая заботами окрестных богомольцев.

На Западе закрепощение крестьян произошло на мно­го веков раньше, чем на Руси. Владения тамошних фео­далов, как правило, были сосредоточены в одном месте. В центре подвластной территории стоял замок, которым представители одного знатного рода владели в течение столетий. В малолесистой из-за многочисленности насе­ления Западной Европе большинство зданий возводилось из камня.

Стабильность жизни, долговечность сооружений по­зволяли накапливать в усадебных постройках достиже­ния предшественников. Отсюда в Западной Европе изо­билие богато изукрашенных древних замков и вилл.

Вдобавок, эксплуатация заморских колоний, рост промышленного производства, привели к невиданному до сей поры расцвету искусств и ремесел, дали в руки загра­ничной знати колоссальные богатства. Все это было ис­пользовано для украшения быта привилегированных со­словий.

Русское дворянство XVIII века, заимствуя плоды за­падноевропейской культуры, многое усвоило и из тради­ции обустройства загородных жилищ. На древний остов русской усадьбы были наброшены модные и красочные заграничные одеяния.

Творцы подмосковных

Если мы заинтересуемся владельцами подмосковных, при которых были созданы выдающиеся по своим худо­жественным достоинствам дворцово-парковые ансамбли, то увидим сплошь людей незаурядных.

Превращение Архангельского в замечательный па­мятник культуры началось при Дмитрии Михайловиче Голицыне (1665‒1737). Он принадлежал к знатному роду, давшему большое число выдающихся людей.

Сам Дмитрий Михайлович был одним из «птенцов гнезда Петрова», По воле преобразователя Руси он обу­чался в Италии, исполнял дипломатические поручения, возглавлял войска в заграничных походах. Долгое время Голицын был киевским губернатором, затем руководил Камер-коллегией — одним из тогдашних министерств.

После смерти Петра I Дмитрий Михайлович выдви­нулся в число виднейших вельмож государства, стал ини­циатором возведения на престол императорской племян­ницы Анны Иоановны, власть которой пытался ограни­чить в пользу старобоярских родов.

Потерпев поражение в придворной борьбе, Голицын поселился в своем подмосковном имении Архангельское.

Но скрыться от мести победивших соперников ему не уда­лось — добровольного затворника посадили в Шлиссельбургскую крепость, где он и скончался.

В 1810 году Архангельское от Голицыных перешло к Николаю Борисовичу Юсупову (1750‒1831), который и придал ему современный вид, Юсупов был дипломатом, затем сенатором. При Павле I он возглавлял удельное ве­домство, а при Александре I стал членом Государственно­го Совета.

Ансамбль в Быково был создан при его владельце ге­нерал-лейтенанте и сенаторе Михаиле Михайловиче Из­майлове (1719‒1800). Измайлов много лет руководил ка­зенным строительством в Москве, а на склоне лет стал московским генерал-губернатором.

Церковь в Дубровицах — наследие подмосковной бо­ярина Бориса Алексеевича Голицына (1654‒1714), одно­го из виднейших сподвижников Петра I. Во время загра­ничных путешествий царя он, вместе с двумя иными цар­скими фаворитами, управлял государством. Выдающий­ся дипломат петровской эпохи Борис Иванович Куракин (1676‒1727), отмечая распространенную в то время страсть своего старшего современника к стяжательству, признавал, что тот был «ума великого».

С именем Бориса Ивановича связана ранняя история другой подмосковной — Марфина. Ее украшение продол­жилось при графах Салтыковых, к которым имение в 1728 году перешло от Голицыных.

Первым из Салтыковых хозяином Марфина стал фельдмаршал и московский генерал-губернатор Петр Се­менович (1698‒1772). Он прославился победами над вой­сками знаменитого прусского короля Фридриха Велико­го в Семилетней войне.

Много строил в Марфино его сын, также выдающийся полководец, фельдмаршал и московский генерал-губер­натор Иван Петрович (1730-1805).

В 1812 году французы разорили Марфино. Его восста­новление связано с именем видного дипломата, вице-кан­цлера графа Никиты Петровича Панина (1770‒1837), который в 1831 году приобрел усадьбу у наследников Сал­тыковых. В год постройки дворца он скончался, и довершать начатое пришлось его сыну — министру юстиции, члену Государственного Совета Виктору Никитичу (1801‒1874).

С заслуженными личностями связан расцвет и иных подмосковных. Ольгово — украшалось при фельдмар­шале Степане Федоровиче Апраксине (1702‒1760), но главные постройки были возведены при его сыне — ге­нерале Степане Степановиче (1746‒1821), славившем­ся своим гостеприимством даже среди хлебосольных московских бар.

Не меньшим радушием отличался хозяин Суханова — Алексей Петрович Мельгунов (1722‒1788), генерал-гу­бернатор ряда губерний, сенатор, президент Камер-кол­легии. Современный вид Суханову придан при князе Пет­ре Михайловиче Волконском (1776‒1852), генерал-фельдмаршале, министре Императорского двора и уделов, ос­нователе Генерального штаба.

Строительство в Троицком-Кайнарджи велось при его хозяине — выдающемся полководце фельдмаршале гра­фе Петре Александровиче Румянцеве-Задунайском (1725‒1796).

Для украшения подмосковных приглашались лучшие архитекторы: Василий Иванович Баженов (Быково, Мар­фино, Троицкое-Кайнарджи), Матвей Федорович Казаков (Быково), Доменико Иванович Жилярди (Суханове), Константин Андреевич Тон (Суханове), Михаил Доримедонтович Быковский (Марфино), Евграф Дмитриевич Тюрин (Архангельское) и другие.

Сочетание незаурядных заказчиков и выдающихся исполнителей позволило создать тот «высокий стиль» усадебного строительства, к которому относятся лучшие подмосковные.

Далеко не все богачи готовы были тратить колоссаль­ные средства на грандиозное строительство. Что же под­вигало некоторых из них?

Обычно развитие усадебной культуры связывают с охватившей дворянское общество во второй половине XVIII века тягой к земным радостям, желанием создать рай на земле и предаваться в нем бесконечным наслажде­ниям.

Для какой-то части подмосковных это справедливо. Но владельцев подмосковных «высокого стиля» трудно причислить к пребывающим в вечной неге бездельникам. Один лишь Юсупов считался искателем земных удоволь­ствий. Но Архангельское он приобрел в 60 лет, когда был уже пожилым человеком. Тем не менее, и в преклонном возрасте он деятельно занимался украшением усадьбы, своими поместьями и мануфактурами.

Хозяева удивительных подмосковных не были аске­тами. Но создать приличную обитель за городом они мог­ли бы с куда меньшей тратой сил к средств. Ведь иные, равные им по богатству и могуществу люди, вели загород­ную жизнь в более скромных условиях.

Тем, кто хотел пожить для себя, было на что тратить деньги. Одни проигрывали в карты гигантские состояния, другие устраивали грандиозные охоты, третьи роскоше­ствовали на заграничных курортах, четвертые собирали коллекции или кутили с цыганками. Нет, не безудерж­ная жажда удовольствий была главной причиной возник­новения подмосковных шедевров.

Лучшие подмосковные появлялись у тех, кто возво­дил великую Российскую империю. Полководцы и госу­дарственные деятели сознавали, что в стремительном ро­сте могущества российского есть доля и их труда. Зани­мая высшие посты в государстве, они олицетворяли его величие и славу.

Положение обязывало. Даже в быту творцы побед ге­роического «екатерининского века» продолжали выпол­нять свою высокую миссию. Их городской дом, загород­ная усадьба возводились не как семейное жилище, а как общественный центр, как парадное представительство великого человека великой страны.

Поражавшая иностранцев московская широта души была отражением национального характера. Среди вла­дельцев легендарных подмосковных находим только пред­ставителей старинных русских дворянских родов. Хотя, в целом, высший свет пестрел немецкими фамилиями.

Жить в загородном имении хуже дворян из многократ­но битых на полях сражений стран Европы или вельмож поверженной Турции считалось ударом по престижу Рос­сии. Потому-то большинство загородных жемчужин со­здано соратниками Екатерины II Великой.

Удивительные подмосковные — воплощение русских представлений о том, как должен жить на природе чело­век большого масштаба. Недаром над их созданием так много потрудились Баженов и Казаков — создатели на­циональной архитектурной традиции.

Интерес к усадебной культуре будет нарастать. Все большее число горожан желает иметь красивое и уютное загородное жилище. Только ограниченный человек не использует сокровища накопленного опыта. Пока что за­городное строительство доросло до стиля хрущевских по­строек — уже не барак, но и на Эрмитаж не похоже. Так что нам есть чему поучиться у наших предков.