Директор Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН) РАН, академик РАН Ю. С. Пивоваров встретился с нашим корреспондентом.

Корр.: Вы выдвинули свою концепцию отечественной истории. На чем она основана и что нового вносит в осмысление нашего прошлого?

Ю. С. Пивоваров: Никакой новой концепции я не создавал, не создаю и никогда об этом не думал. Может быть, самое большое, что мне удалось сделать – это указать на возможность некоторых новых подходов к пониманию русской истории. Вообще-то убеждён, что в гуманитарных науках, и в истории в том числе, не может быть одной единой концепции при изучении того или иного процесса. Нужен «стереоскопический» взгляд, поскольку ни одна теория не обладает универсальной объясняющей силой. Каждое поколение переписывает историю и, с моей точки зрения, это совершенно правильно. Некоторые вещи открываются только со временем.

В 1993 году, после мини-гражданской войны в Москве 3–4 октября, был опубликован проект новой конституции. И все исследователи истории конституционных идей в России, включая Вашего покорного слугу, были крайне удивлены, так как по основной своей формуле она повторяла положения проекта, подготовленного по заказу Временного правительства летом 1917 года, а также первую российскую конституцию 1906 года. И все они основывались на проекте графа М. М. Сперанского, представленном императору Александру I в 1809 году. Развитие российской конституции шло таким образом, что в 1993 году были воспроизведены и идеи 1809 года, и практика 1906 года, и идеи 1917 года. Но до 1993 года это было неясно.

Е. В. Мезенцев, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института российской истории РАН

В октябре 2013 года исполнилось 200 лет со дня вхождения Дагестана в состав России. Этому событию предшествовала десятилетняя русско-иранская война, завершившаяся заключением Гюлистанского мирного договора и международным признанием российских границ на Кавказе.

На протяжении столетий за Кавказ – узловую точку на торговых путях между Азией и Европой – боролись Персия и Турция. Ситуация изменилась в начале XIX века, после подписания Георгиевского трактата между Россией и Грузией. В середине XVIII века эта страна, столетия находившаяся под властью то султанов, то шахов, обрела относительную независимость. Однако турки и персы мстили постоянными набегами, натравливали соседей-горцев (12, с. 396–401); то и дело вспыхивали феодальные мятежи и разорительные войны между мелкими царствами. Население страны в XVIII веке сократилось с двух миллионов до 400–500 тысяч человек, то есть в 4–5 раз (23, с. 46), так что присоединение к Российской империи стало для неё спасением.

Вслед за Грузией к России потянулся соседний Дагестан. На съезде почти всех дагестанских владетелей 26 декабря 1802 года в Георгиевске был подписан общий договор о федеративном союзе между ханами и горскими обществами и признании ими покровительства России. Через четыре месяца в Хунзахе на верность России особо присягнул и аварский нуцал Султан-Ахмед-хан (15, с. 20–21).

П. С. Павлинов, историк искусства, правнук Е. Е. Лансере

Кавказ вдохновлял многих выдающихся русских художников, но не многим довелось пережить в тех местах события переломных эпох. В их числе оказался член объединения «Мир искусства» знаменитый график Евгений Евгеньевич Лансере (1875–1946).

Первый раз художник посетил Кавказ в 1904 году, во время свадебного путешествия, которое совершил по примеру своих родителей – скульптора Евгения Александровича Лансере и художницы Екатерины Николаевны (урождённой Бенуа). В июле 1912 года, уже известным художником, без пяти минут академиком Императорской академии художеств, он отправился туда выполнять заказ петербургского издательства – иллюстрировать повесть «Хаджи-Мурат» Л. Н. Толстого. В поездке по Чечне и Дагестану очень помогло знакомство с дагестанцем Магометом Мирзой Хизроевым, сестра которого была замужем за младшим сыном Хаджи-Мурата. Лансере создал многочисленные этюды и зарисовки гор, аулов, фигур, лиц.

В следующий раз художник попал в Дагестан уже после выхода в свет «Хаджи-Мурата» в Петрограде в 1916 году. В ноябре 1917 года семья Лансере жила в усадьбе Усть-Крестище Курской губернии. Обстановка была накалена, кругом бушевал революционный пожар в прямом и переносном смысле. И тут пришло письмо Магомета Хизроева, который получил пост продовольственного комиссара в Дагестане и предлагал переехать к нему в Темир-Хан-Шуру (ныне Буйнакск). В письме брату Николаю в Петроград художник объяснял: «Последнее письмо его (Хизроева. – П. П.) в деревню было так заманчиво, а жить в деревне под владычеством большевиков становилось с каждым днём все противнее – уже сожгли усадьбу в 10 верстах; отношения с мужиками стали совсем враждебными, и вот, боясь, что ж.-д. остановятся совсем, мы почти экспромтом собрались и поехали».

И. А. Христофоров, кандидат исторических наук

Сказать, что к началу эпохи Великих реформ экономика России подошла в состоянии кризиса, – значило бы сильно упростить реальность. Кризис предполагает сбой, в крайнем случае отказ в работе налаженного механизма. Россия же в результате поражения в Крымской войне оказалась в ситуации, когда под сомнение были поставлены самые основы привычного уклада. Он мог бы воспроизводиться и дальше, но вдруг оказался никуда не годен. Ни громоздкая система управления, ни подконтрольное правительству народное хозяйство, ни самая большая в Европе армия просто не соответствовали требованиям времени и оказались совершенно не способны обеспечить проведение отнюдь не самой масштабной военной кампании.

Сорок лет со времён триумфа в Наполеоновских войнах большинство русских было уверено (и всячески укреплялось в этой уверенности властью), что их страна – могущественнейшая из держав Европы, несмотря на отдельные недостатки, она крепка и стабильна и этого запаса прочности хватит надолго. И хотя в середине 1850-х годов ничто в одночасье не рухнуло, да и военное фиаско не было таким уж ужасающим по масштабам и последствиям, произошло самое важное – «революция в сознании». Российская элита (под элитой я имею в виду не узкий слой представителей власти, а образованное общество) пришла к убеждению, что «всё нужно менять». Как записал в 1855 году в дневнике чиновник и литератор академик А. В. Никитенко, «теперь только открывается, как ужасны были для России прошедшие 29 лет».

Е. Л. Стафёрова, кандидат исторических наук

Канун Рождества 1861 года выдался особенно тревожным как для студентов и «учащего сословия» России, так и для чиновников Министерства народного просвещения.

Год освобождения крестьян принёс невиданные студенческие волнения, в результате которых Санкт-Петербургский университет был закрыт, а министр просвещения Е. В. Путятин отправлен в отставку. Коренные преобразования в стране заставляли вновь ставить вопросы, чему учить, как учить, на чём основывать новую систему просвещения. Свобода университетского преподавания и учения, права студентов, классическое и реальное образование, задачи народных школ – все эти жгучие вопросы стали предметом дискуссий, вышедших далеко за рамки собственно педагогики.

За первые шесть лет царствования Александра II в Министерстве народного просвещения сменились три министра. Каждый из них был личностью по-своему неординарной и выдающейся: учёный и писатель А. С. Норов, горный инженер и учёный-геолог Е. П. Ковалевский, адмирал и дипломат Е. В. Путятин. Все они хорошо осознавали необходимость перемен, предпринимали определённые шаги, но целостного представления о характере и смысле реформ ни у кого из них не было, да и реагировать на быстро меняющуюся ситуацию не всегда удавалось. «В одном месте студенты выпустили белые воротнички рубашки из-под голубого воротника – это свидетельствовало о вольнодумстве попечителя; в другом – у гимназиста вытащили “Колокол” Герцена из катехизиса Филарета, там поведение какого-то генерала из повести вызвало неудовольствие всех без исключения генералов… За всё надо было рассчитываться: и за гимназиста, и за генерала, и за вольнодумные воротнички студента» (4, с. 305). Адмирал Е. В. Путятин, преисполненный решимости быстрыми и строгими мерами прекратить беспорядки, не смог найти общего языка ни с профессурой, ни со студенчеством и только спровоцировал новую вспышку волнений.

И. А. Смирнов, заместитель директора «Кирилло-Белозерского музея-заповедника»

В девятнадцати километрах к северо-востоку от города Кириллова Вологодской области находится уникальный памятник древнерусской культуры – Ферапонтов монастырь. Всемирную известность он приобрёл благодаря сохранившимся в соборе Рождества Богородицы фрескам, выполненным выдающимся живописцем Дионисием.

Монастырская колонизация Русского Севера совпала с особым этапом развития русской духовности. Своеобразное преломление идей исихазма, стремление к «пустынному безмолвию» и «тихой молитве» направили людей, глубоко преданных вере, на хозяйственное освоение необжитого края, его духовное, нравственное, оборонительное укрепление.

В 1397 году монахи московского Симонова монастыря Кирилл и Ферапонт, вдохновлённые проповедями Сергия Радонежского, покинули Москву и двинулись на север. После долгих странствий они остановились на берегу Сиверского озера, где Кирилл основал нынешний Кирилло-Белозерский Успенский монастырь. Ферапонт же, движимый «непрестанным желанием идти безмолвствовать на особое место», через год отправился дальше. На пологом холме между Бородаевским и Спасским озёрами он нашёл место «пространное и гладкое» для обители во имя Рождества Богородицы. Житие датирует это событие 1398 годом.

Н. Н. Кудрявцева, главный архитектор ГМЗ «Царское Село»

Царскосельский дворцово-парковый комплекс – выдающийся памятник архитектуры и садово-паркового искусства XVIII – начала ХХ века. Он входит в Государственный свод особо ценных объектов культурного наследия народов Российской Федерации и Список всемирного наследия ЮНЕСКО. Сегодня Государственный музей-заповедник «Царское Село» включает Екатерининский и Александровский парки с уникальным дворцово-парковым ансамблем из 235 памятников, в числе которых любимый павильон Екатерины Великой.

На протяжении полутора столетий Царское Село служило официальной летней резиденцией российских императоров. Композиционный центр комплекса – барочный Екатерининский дворец, сооружённый в 1717–1756 годах по проектам архитекторов И.-Ф. Браунштейна, А. В. Квасова, С. И. Чевакинского, Ф.-Б. Растрелли. К дворцу примыкает ансамбль Камероновой галереи, построенный для императрицы Екатерины II в 1780–1788 годах Чарлзом Камероном. Созданный знаменитым английским архитектором ансамбль включает здание Камероновой галереи, Висячий сад, пандус и, наконец, Холодную баню с Агатовыми комнатами, занимающими её второй этаж. Со стороны Екатерининского дворца особенно выразительно сочетание изысканной лёгкости второго этажа с массивной каменной аркадой первого. А со стороны Висячего сада южный фасад воспринимается как одноэтажная постройка с колоннами и ротондой ионического ордера. В нишах установлены бронзовые скульптуры – аллегории Воды, Воздуха, Земли, Огня, копии античных статуй.

Г. И. Маланичева, председатель Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры

В октябре 2013 года исполнилось бы 75 лет Савелию Васильевичу Ямщикову. Это ярчайшая личность в отечественной культуре. К началу семидесятых он был уже известен как искусствовед, а в восьмидесятые вёл ряд масштабных проектов. Увы, здоровье не позволило их реализовать, и на десять лет он стал вынужденным отшельником.

А в начале девяностых он не просто вернулся, а ворвался в общественную жизнь, будто пытаясь восполнить упущенное. В ВООПИКе чуть не каждое утро начиналось с того, что он приносил написанные от руки статьи о проблемах нашей культуры: искусствоведческих, художественных, исторических. Он, как ребёнок, верил в силу слова. Писал он с чистым сердцем и ждал такой же реакции от других. Как отмечает его «почти биограф» Гуля Агишева, автор великолепной книги «Реставратор всея Руси», он до последних лет, будучи признанным мэтром, был иногда удивительно наивен.

Кому-то он нравился, а кого-то отталкивал своей искренностью. Люди делились у него на тех, кто поддерживал сохранение русской культуры, и тех, кто этому препятствовал. Один из образованнейших наших министров говорил, что Савелий Васильевич, конечно, очень неудобный человек, потому что он всё говорит в лицо, говорит горячо, отстаивает своё слово, настаивает и проверяет, что сделано, если пообещали.

С. Н. Дмитриев, кандидат исторических наук, заслуженный деятель культуры РФ

Тема русского присутствия на Афоне просто неисчерпаема. Поэтому придётся кратко коснуться лишь основных её вех. Начиналось всё с преподобного Антония Печерского (983–1073), который отправился на Святую гору и обосновался первоначально в монастыре Эсфигмен. Согласно «Житиям святых» Дмитрия Ростовского, Антоний «сподобился иноческого образа», преуспел «в покорности и послушании» и, пробыв на месте своего пострижения немалое время, достиг «больших степеней совершенства, сам сделался наставником в монашеской жизни для многих братий. Тогда игумен, призвав его к себе, сказал: «Антоний! Иди обратно в Русскую землю – пусть и там живущие через тебя преуспевают и утверждаются в вере христианской; да будет с тобою благословение Святой горы!». Приняв это благословение как за исходящее из уст Божиих, преподобный Антоний отправился на землю Русскую и, придя в град Киев, основал здесь Печерский монастырь, который положил начало всему русскому монашеству». Своим ученикам Антоний говорил: «Это Бог вас, братия, собрал, и вы здесь по благословению Святой горы, по которому меня постриг игумен её, а я вас постриг – да будет благословение на вас, первое от Бога, а второе от Святой горы».

Нет сомнений, что русские появились на Афоне ещё раньше – в IX веке, но первое документальное свидетельство о наличии на Святой горе русского монастыря относится к 1016 году – дате, которая признана годом рождения русского монашества. В этом году в одном из актов Великой лавры среди прочих зафиксирована подпись настоятеля русского монастыря: «Герасим монах, милостию Божией пресвитер и игумен обители Роса, свидетельствуя, собственноручно подписал».

Салават Александрович Щербаков – замечательный скульптор, автор многих монументов, поставленных в городах России и за рубежом. Он – народный художник России, действительный член Российской академии художеств, профессор Российской академии живописи, ваяния и зодчества И. С. Глазунова

Корр.: Вы возглавляете мастерскую, которая известна архитектурными проектами и монументальной скульптурой, ансамблями памятников и созданием уникальных интерьеров. Какому направлению Вы отдаёте предпочтение?

С. А. Щербаков: Я прежде всего скульптор. С детства я был увлечён миром динамики и пропорций, объёма, размещённого в пространстве, который является универсальным языком скульптуры. Из этих объёмов в пространстве, как из звуков музыки, рождаются образы.

Корр.: Это от природы?

С. А. Щербаков: Трудно сказать. Может быть, что-то заложено генетически. Мой самый дальний предок по «художественной линии» на двести лет старше меня – иеродиакон Софроний Спасо-Вифанского училищного монастыря, что недалеко от Троице-Сергиевой лавры. Он принадлежал к цеху живописцев. У меня хранится его картина, написанная в конце XVIII – начале XIX века, которая передавалась из поколения в поколение. На ней изображено, как на Иисуса Христа легионер надевает терновый венец. Другие предки – Московский митрополит Филарет Дроздов и Самарский архиепископ Пётр, который погиб на Соловках в 1939 году.