В личном архивном фонде историка остались программы и планы его семинариев по русской историографии, проведенных в Москов­ском университете в октябре 1907 г.¹ Кроме того, сохранились лекции, читанные на высших женских курсах в 1908‒1909 гг.² Лекции пред­ставляют собой не всегда систематизированные заметки, планы и вы­писки касательно истории отечественной исторической науки. Яков­лев не писал лекцию целиком от начала до конца, а набрасывал план выступления, делал выписки из источников, располагая их в необхо­димой последовательности, чтобы воспроизвести необходимую цитату в нужный момент. Очевидно, что он работал над лекционным матери­алом неоднократно. Первый комплекс материалов помещен в левой части листов, на которых писались лекции, и написан чернилами. Для последующих дополнений оставлены широкие поля, занимающие практически половину листа. Синим карандашом на полях оставлены заметки, в которых мы находим замечания, размышления и оценки Яковлева о деятельности тех или иных историков, школ и направ­лений.

В 1938 г., очевидно на основе своих дореволюционных учебных курсов Яковлев прочитал курс лекций по истории исторической нау­ки. До нас дошли стенограммы двух его выступлений: о В. Н. Татищеве и Н. М. Карамзине³. Учитывая общность происхождения, мы вправе рассматривать (с определенными оговорками) до- и послереволюци­онные материалы как единый комплекс.

Изучение истории исторической науки Яковлев вел с учетом до­стижений его предшественников. Он мог опереться на известные ра­боты С. М. Соловьева, П. Н. Милюкова, М. О. Кояловича, В. С. Икон­никова. Прослушал он и неопубликованный курс лекций по русской историографии В. О. Ключевского. Несмотря на то, что в трудах ука­занных авторов Яковлев почерпнул многое из того, что составило основу его историографических взглядов, немало в его выводах было и индивидуальных черт.

Вначале стоит отметить, что Яковлев давал достаточно широкое толкование термина «историография». Фактически он понимал под ним не только историю исторического знания, но и развитие источни­ковой базы и методологию исторической науки. В частности, в про­граммах его семинаров значительное внимание уделено источникам русской истории и методам их анализа⁴. Впрочем, подобный подход к историографии был вполне типичным для того времени, когда исто­риографию часто смешивали с источниковедением, не делая между ними принципиальных отличий.

Историю исторического знания Яковлев начинал с летописного периода, который продолжался с XI до XVII в. Исследователь отмечал компилятивный характер летописных сводов. В основу определения их дальнейшей эволюции историк положил формальный принцип компоновки материалов. Он определил ее как «спрессование» огром­ных, непригодных для индивидуального чтения сводов в более ком­пактные сочинения общего характера.

Типичным примером такого произведения был «Синопсис», кото­рый был основан на произведении Феодосия Сафоновича. По мнению исследователя, Сафонович, воспитанный в западнорусской традиции, «поставил себе задачу переработать польскую схему в схему русскую»⁵, но так и не сумел отойти от западнорусской традиции и создать исто­рический труд общерусского характера. Поэтому «Синопсис», по су­ществу, освещал историю Западной Руси. С точки зрения Яковлева, в «Синопсисе» преобладали два мотива: мотив библейский и мотив борьбы с татарами⁶. Среди главных недостатков данного сочинения, как и всей историографии XVII в., историк называл фрагментарность изложения и опору не на летописи, а на их пересказ в различных поль­ских исторических сочинениях. Поэтому основной задачей последу­ющих историков в XVIII в. должно было стать изучение летописного материала.

Анализируя ход развития отечественной историографии в XVIII в., Яковлев вслед за П. Н. Милюковым⁷ отмечал огромное влияние «Си­нопсиса». Данная работа в первую очередь определяла политическую направленность исторических трудов: «религиозно-националистиче­ская игра света, брошенная “Синопсисом”, на все протяжении столе­тия идет независимо и вне всякого влияния со стороны научной раз­работки исторической темы»⁸.

Историк, следуя традиционным представлениям, открывал XVIII в. деятельностью В. Н. Татищева. Он считал, что работу этого ученого определяли общие условия развития отечественной исторической нау­ки. В частности, в его трудах возобладал прагматический подход к изу­чению прошлого, столь характерный для петровского времени. В исто­рическом исследовании Татищев видел в первую очередь ответ на злободневные вопросы современности. По мнению Яковлева, он еще не был готов изучать историю с научной точки зрения. Причиной это­му было то, что «для развития нужны традиции, нужна соответствую­щая среда»⁹. Но, когда Татищев начинал свою деятельность, этой сре­ды не было. Запросы времени были совершенно иными. Отсутствие соответствующей среды и традиции привело и к тому, что у Татищева не было цельного взгляда на русскую историю. «У Татищева нет общих идей. Его история — лучший образец того, что может быть сделано при помощи одного трудолюбия без общих понятий и идей»¹⁰, — отмечал Яковлев. По мнению автора, Татищев не отличал исторического ис­следования и исторического источника. Подводя итоги, он писал: «Труд Татищева — сложная мозаика небольших диссертаций, тракта­тов, подготовительных исследований и объединенных в хрестоматию механически. Его работа — настоящая историческая кунсткамера»¹¹. Несмотря на это, Яковлев отмечал значение труда Татищева как пер­вого научно-исторического опыта.

В лекции 1938 г. ученый большое внимание уделил проблеме так называемых татищевских известий, т.е. проблеме достоверности при­водимых Татищевым сведений. Он утверждал, что нет причин не до­верять «отцу русской историографии», а все недоразумения происхо­дят от несовершенства научной методики Татищева: «Он известий не сочинял и не придумывал, а только не умел разобрать их в перспективе и грубо соединял, не задумываясь, из какого источника он их берет»¹².

Отдельные замечания мы находим и о «риторическом направ­лении», представителями которого были М. В. Ломоносов, Ф. Эмин и И. П. Елагин. По мнению Яковлева, оно возникло как ответ на при­дворные запросы эпохи Елизаветы: «В чаду дворцового праздника и сложился особый исторический жанр»¹³. Причем историк отмечал, что работы Ломоносова были стилистически выше, чем работы Ф. Эмина и И. П. Елагина.

Значительное внимание уделено А. Л. Шлецеру. Заслугой немец­кого историка Яковлев считал то, что он познакомил отечественную историографию с достижениями современной ему европейской исто­рической науки. Он дал образец работы с летописным материалом. Тем не менее, по мнению Яковлева, Шлецер, предложив плодотвор­ные приемы анализа древних летописей, сделал совершенно неверные выводы: «У Щлецера мы научились приемам изучения летописи, но он не оставил нам верного взгляда на самую летопись»¹⁴. Еще одним до­стижением Шлецера стало рассмотрение истории России сквозь при­зму всемирно-исторического развития. В данном подходе Яковлев ви­дел зачатки сравнительно-исторического метода.

Подводя итоги рассмотрению эволюции исторического знания в XVIII в., Яковлев традиционно делил историков на русских и немец­ких. Он отмечал, что «работа немецких исследователей шла более со­средоточенно и концентрированно»¹⁵. Каждый из них внес определен­ный вклад в развитие отечественной историографии. Г. З. Байер исследовал иностранные источники, Г. Ф. Миллер сконцентрировал свое внимание на розыске и изучении источников, а А. Л. Шлецер — на источниковедческом анализе летописей.

Если русские историки пытались дать обобщающие исследования по русской истории, то немецкие, с присущим им профессионализ­мом, сконцентрировались на изучении конкретных тем. Они поняли, что только это «может вывести науку вперед из заколдованного круга общих рассуждений и слов»¹⁶. Из русских историков только И. Н. Бол­тин приблизился к данному подходу. По мнению Яковлева, И. Н. Бол­тин усвоил или самостоятельно дошел до современных ему методов исторического исследования, но он не дал систематического анализа русской истории.

Таким образом, по мнению Яковлева, развитие исторического зна­ния в России XVIII в. шло по пути «спрессования»: от обширных лето­писей исследователи перешли к обобщающим работам по русской истории, а затем назрела необходимость монографического изучения.

Переход от XVIII в. к новой эпохе историк связывал с Н. М. Ка­рамзиным. Существенным подспорьем в работе Карамзина было то, что он уже имел предшественников, на работы которых мог опереться. Но историограф не сумел дать научной картины развития русской истории, поскольку писатель в нем нередко брал верх над историком. Тем не менее Яковлев считал, что деятельность Карамзина получила незаслуженно низкую оценку в историографических исследованиях. Основная задача Карамзина состояла в собирании и систематизации нового материала, и он с ней справился: «“Две полки” изданного мате­риала — великое их значение не только в смысле напечатания, но глав­ное — отыскания и приведения в порядок. Он впервые сделал извест­ной эту обработку. Надо было срастить этот материал, сделать работу синтеза»¹⁷. Труд Карамзина заменил «Синопсис», дав обобщенную картину, с которой могли работать последующие историки. К сожале­нию, Карамзин, впитав в себя конкретные результаты предыдущей историографии, не усвоил новейших методов изучения истории — от­сюда слабые стороны его «Истории Государства Российского». Несмо­тря на это, именно труды «Колумба древностей российских» способ­ствовали расцвету отечественной исторической науки. Он дал как готовый материал для размышлений, так и, сам того не желая, — объ­ект для критики.

С точки зрения Яковлева, главной причиной непреходящего успе­ха трудов историографа заключается в том, что «Карамзин, может быть, часто людей понимал по-своему, но он людьми интересуется, за это ему были благодарны, за это его будут читать»¹⁸. Яковлев отмечал, что историку нельзя забывать, что история творится конкретными людьми. Профессионал не должен превращать знание о прошлом в историю без людей.

Ответом на недостатки и перегибы «Истории Государства Россий­ского» стало появление скептического направления. Во главе «Скеп­тической школы» встал М. Т. Каченовский. По характеристике Яков­лева, это был «талантливый, но без школы замотавшийся человек»¹⁹. Каченовский перенял новейшие достижения западной историогра­фии, в частности идеи Б. Г. Нибура и Ф. К. Савиньи, но не вполне су­мел их применить на практике: «Он начал критиковать в кредит, во имя идеи органического развития, в то время, когда ни понимания, ни изо­бражения этого органического развития еще не было. Это был матема­тический прием — предполагали, что “А” есть величина извечная»²⁰.

Тем не менее «Скептическая школа» обогатила русскую историче­скую науку новыми идеями, главными из которых были идеи сравни­тельного изучения и органического развития общества. Впоследствии произошел распад школы: «Скептицизм был критикой во имя идеи органического развития. В дальнейшем, группа учеников Каченовского этот синтез разложила: одни ударились в скептицизм, другие стали применять идею органического развития»²¹.

Среди оппонентов Карамзина Яковлев отмечал и П. А. Полевого. Тем не менее он разграничивал его труды и деятельность «Скептиче­ской школы». Но Полевой также отразил многие черты, присущие его времени. Так же, как и скептики, он скорее поставил вопросы, чем успешно решил их. «Он говорит о сравнении, об органическом росте, о критике, но не дает ни того, ни другого, ни третьего»,²² — резюмиру­ет Яковлев.

Дальнейшее развитие отечественной историографии в дореволю­ционном рукописном курсе лекций Яковлева очерчено весьма фраг­ментарно. Практически исчезают пометки, несущие основную смыс­ловую нагрузку, остаются только цитаты. Впрочем, надо отметить, что развитие государственной школы он, судя по его указаниям, давал по П. Н. Милюкову. Большое внимание он уделил славянофильству; раз­делил это течение на два поколения: старшее и младшее. К младшему поколению он причислял Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева. Он считал, что их исторические построения не соответствуют реальности и являются философскими спекуляциями. В данной позиции просле­живаются взгляды и самого Яковлева. Он придерживался позитивист­ской методологии и считал, что Россия в своем развитии повторяет путь Западной Европы, а это противоречило взглядам указанных мыс­лителей.

Среди наследия историка большой интерес представляет доклад о Н. А. Рожкове²³. Доклад был прочитан на заседании РАНИОН, состо­явшемся 9 февраля 1928 г. и посвященном памяти Рожкова. Кроме Яковлева докладчиками выступили историки-марксисты М. В. Нечкина и В. И. Невский.

Так же как и Яковлев, Рожков был учеником Ключевского. Имен­но на школу, которую прошел у Ключевского Рожков, и обращает вни­мание докладчик. Он указывает, что следование заветам учителей по­зволило Рожкову добиться значительных успехов в исторической науке. Труды Рожкова, с точки зрения Яковлева, появились тогда, ког­да русская историческая наука стояла на перепутье. Угадав правильное направление ее дальнейшей эволюции, Рожков создал свою наиболее значительную, по мнению докладчика, работу «Сельское хозяйство Московской Руси XVI века». Это исследование породило целое на­правление в историографии, целью которого стало изучение писцовых книг.

В исследованиях Рожкова автор доклада прежде всего оценил его умение критической обработки данных, а не построения широких концепций. В этом проявилась и черта самого Яковлева как историка, предпочитавшего скрупулезный анализ фактов теоретическим по­строениям.

Указав достоинства Рожкова, автор отметил и недостатки: «он слишком доверчиво относился к цифрам писцовых книг, недостаточ­но искусно обрабатывал статистические данные»²⁴.

Любопытно сравнить доклады Яковлева и его содокладчиков. В то время как историки-марксисты ценили в Рожкове его приверженность марксизму и отказ от наследия буржуазных историков, Яковлев утверждал, что Рожков бережно относился к заветам своих учителей. В этих речах наглядно было продемонстрировано различное отноше­ние к преемственности в науке в понимании дореволюционных исто­риков и нового, советского поколения.

Традиция в науке многое значила для Яковлева. Он был учеником В. О. Ключевского, что во многом определило его пристальное внима­ние к научному наследию учителя. К Ключевскому Яковлев до конца жизни относился с благоговением. По воспоминаниям Л. Н. Пушкарева, над его рабочим столом всегда висел портрет автора «Курса лек­ций по русской истории»²⁵.

Василию Осиповичу Яковлев посвятил обширную статью²⁶, соче­тающую в себе как анализ исторической концепции великого истори­ка, так и личные воспоминания Яковлева о своем учителе. Для него Ключевский-человек и Ключевский-ученый были неразрывны.

В статье он обратил внимание на уникальную манеру чтения Клю­чевским лекций, принесшую ему всеобщую славу. Он отметил его бес­корыстность, любовь к своей профессии, стремление помочь студен­там. Обо всех этих качествах Яковлев знал не понаслышке. Именно Ключевский помог ему вернуться в Московский университет после того, как его выгнали за участие во всеобщей студенческой забастовке в 1899 г.²⁷

Яковлев подчеркивал, что верность научной традиции, которую Ключевский перенял от своих более старших коллег, позволила ему получить «замечательную школу тонкой и надежной критической ра­боты». Автор подробно описал быт Ключевского, который, несмотря на всеобщее признание, продолжал жить более чем скромно: «До своей предсмертной болезни он обходился даже без особой кровати и спал всегда в кабинете на диване и сам раскидывал для ночлега скатанную для него кровать»²⁸. В этом отрывке рельефно проглядывается стремле­ние Яковлева придать образу Ключевского подвижнический характер.

Значительная часть статьи была посвящена рассмотрению исто­рических взглядов Ключевского. Здесь автор позволил себе броса­ющуюся в глаза модернизацию концепции историка-классика. Оче­видно в угоду сложившейся политической обстановке исследователь написал следующее: «В царствование Ивана IV было сокрушено ме­шавшее <...> ходу дел своими настроениями и выступлениями старое боярство, неспособное изжить свои удельные претензии»²⁹. Напом­ним, что Ключевский рассматривал деятельность Ивана IV во многом как случайный исторический эпизод. Яковлев же построил пересказ его взглядов таким образом, что получалось, будто бы в концепции Ключевского все действия Ивана IV были направлены на сокрушение пережитков удельной эпохи и тем самым приобретали важный исто­рический смысл. Такая трактовка органично вписывалась в сталин­скую историческую концепцию, восхвалявшую Ивана IV. В этом, оче­видно, проявилось стремление автора «осоветить» Ключевского, подогнать его научное наследие под «современные требования».

Впрочем, даже такой шаг не спас автора статьи от резких критиче­ских выпадов как в его адрес, так и в адрес его покойного учителя. Ста­тья Яковлева, как, впрочем, и вся его остальная деятельность, была подвергнута критике В. И. Шунковым на заседании ученого совета Института истории «По обсуждению недостатков и задач научно­исследовательской работы института» 18 октября 1948 г. Докладчик в негативном ключе отметил, что Яковлев показал непреходящее значе­ние трудов Ключевского, в том числе и для советской исторической науки: «.создается впечатление, что современная историческая наука возникла как простой преемник развития предыдущих прогрессивных учений. Разве здесь не воскуряется фимиам буржуазной науке?»³⁰

В журнале «Вопросы истории» в самом начале борьбы с «космопо­литами» и «буржуазными объективистами» появилась редакционная статья, в которой утверждалось, что «Яковлев опубликовал статью о

Ключевском, наполненную безудержным восхвалением этого истори­ка». Особенно возмутило авторов заметки, что Яковлев изобразил Ключевского как предшественника всей современной ему историо­графии, тем самым связав советскую и дореволюционную историче­скую науку³¹.

Разгромная статья была напечатана тогда еще начинающим исто­риком В. Т. Пашуто³². В рецензии, написанной на «Ученые записки», где была опубликована статья Яковлева, В. Т. Пашуто писал: «…статья А. И. Яковлева чужда марксисткой историографии». Автор обрушился на утверждение Яковлева, что именно верность критическому подходу к историческому источнику позволила автору «Курса лекций» полу­чить объективные представления об историческом процессе. В. Т. Пашуто утверждал: «Это положение не может быть принято, так как при­емы буржуазного источниковедения основаны на определенных классовых, политических принципах…» По мнению рецензента, Яков­лев «написал не научную историографическую статью, а панегирик Ключевскому, и тщетно было бы искать в этой работе попытки мето­дологически правильно оценить творчество Ключевского». Напосле­док автор рецензии сделал следующий вывод: «...редколлегия “Запи­сок” отошла от принципа большевистской партийности и допустила грубую политическую ошибку, напечатав статью А. И. Яковлева»³³.

Некоторая часть критики была, безусловно, верна. Например, из­лишняя бытовая детализация помешала автору написать действитель­но научный портрет великого историка. Но в целом тон рецензии был вызывающим. В науке, как и во всей стране, шла кампания борьбы с космополитами и «буржуазным объективизмом», поэтому обвинение в «немарксистском подходе» могли дорого обойтись уже немолодому корифею исторической науки. Щекотливость ситуации заключалась еще и в том, что В. Т. Пашуто был одно время довольно близок к Яков­леву и участвовал в его домашнем семинаре, посвященном морозовским актам³⁴. Трудно сказать, что подвигло начинающего ученого на этот поступок: какая-то личная обида, желание выслужиться или лич­ные убеждения, а может, и то, и другое, и третье.

Активная критика статьи Яковлева, очевидно, связана со скрытым противостоянием представителей «старой школы» и историков-марксистов. Все более возрастающая роль «старых специалистов», начиная с середины 30-х гг. ХХ в., вызывала понятные опасения со стороны представителей нового поколения. Только этим можно объяснить, по­чему объектом для критики были выбраны в основном историографи­ческие работы. Активная публикация работ, посвященных изучению трудов дореволюционных корифеев и основанных на стандартах науч­ности, принятых до Октябрьской революции, с точки зрения историков-марксистов, была нацелена на укоренение традиций бур­жуазного объективизма. Это объективно подтачивало то ключевое по­ложение, которое занимали ученики М. Н. Покровского и молодые историки в советской исторической науке. Неизвестно, как бы сложи­лась дальнейшая судьба Яковлева, но вскоре, 30 июля 1951 г., он умер.

Таким образом, А. И. Яковлев, несмотря на то, что историография никогда не была главным направлением его исследований, оставил интересное наследие в области истории исторической науки. Во мно­гом он продолжал традицию историографических работ московской исторической школы, в первую очередь П. Н. Милюкова. Главным объектом его анализа становились не отдельные исторические факты, а школы и направления. Пристальное внимание ученый уделял выяв­лению преемственности. Он всегда старался определить социально­политические предпосылки появления историографических течений, тем самым показав сложный и многообразный процесс создания исто­рических знаний.

Примечания

¹ Архив Российской академии наук (далее — АРАН). Ф. 665 (А. И. Яковлев). Оп. 1. Ед. хр. 169.

² Там же. Ед. хр. 123.

³ Там же. Ед. хр. 151.

⁴ Там же. Ед. хр. 169. Л. 1.

⁵ Там же. Ед. хр. 51. Л. 4‒5.

⁶ Там же. Л. 6.

⁷ Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. М., 2006. С. 22.

⁸ АРАН. Ф. 665. Оп. 1. Ед. хр. 169. Л. 53.

⁹ Там же. Ед. хр. 123. Л. 47.

¹⁰ Там же. Л. 49 об.

¹¹ Там же.

¹² Там же. Ед. хр. 151. Л. 32.

¹³ Там же. Ед. хр. 123. Л. 2.

¹⁴ Там же. Л. 32 об.

¹⁵ Там же. Л. 53 об.

¹⁶ Там же.

¹⁷ Там же. Л. 65.

¹⁸ Там же. Л. 67 об, 82 об.

¹⁹ Там же. Л. 105.

²⁰ Там же. Л. 111.

²¹ Там же. Л. 112.

²² Там же. Л. 117 об.

²³ Там же. Ед. хр. 37.

²⁴ Там же. Л. 33.

²⁵ Пушкарев Л. Н. Три года работы с А. И. Яковлева // Историографический сборник. Вып. 19. Саратов, 2001. С. 157.

²⁶ Яковлев А. И. В. О. Ключевский (1841‒1911) // Записки Научно-исследова­тельского института при Совете Министров Мордовской АССР. Вып. 6. Саранск, 1946. С. 94‒131.

²⁷ Вернадский Г. В. Русская историография. М., 2003. С. 273‒274; Государствен­ный архив Российской Федерации. Ф. 63. Оп. 1. Д. 408, Д. 80.; АРАН. Ф. 665. Оп. 1. Ед. хр. 218.

²⁸ Яковлев А. И. Указ. соч. С. 128.

²⁹ Там же. С. 125.

³⁰ АРАН Ф. 1577 (Институт истории АН). Оп. 2. Ед. хр.194. Л. 44.

³¹ Против объективизма в исторической науке // Вопросы истории. 1948. № 12. С. 7‒10.

³² Пашуто В. Т. Рец. на книгу: Записки Научно-исследовательского института при Совете Министров Мордовской АССР. Т. 6. 1946; Т. 9. 1947. Саранск // Вопро­сы истории. 1949. № 8. С. 136‒140.

³³ Там же. С. 140.

³⁴ Зимин А. А. Патриархи // Александр Александрович Зимин. М., 2005. С. 43.

^[14]Кандидат исторических наук, Институт российской истории РАН.