Судите сами: в 1582 г. Собор избирает на царство Федора Иоанновича. Из двух канди­датур — были и сторонники Дмитрия в 1598 г. Собор избирает Годунова (вопреки Боярской Думе), в 1599 г. утверждает его династию. В 1604 г. в условиях Смуты созывать предста­вителей «всей земли» не решаются, но пат­риарх Иов рассылает сфальсифицированное решение Собора об избрании сына Годунова. Василий Шуйский созывом Собора прене­брег, за что и поплатился восстанием. А низ­ложили его Собором, хоть и импровизиро­ванным. Потом Собором выбирали польского Владислава — и в приглашении на царство оговаривалось, что изменять русские законы он может только по решению «всей земли». В 1613 г. Земский Собор избирает Михаила. И последующих царей, занимавших престол по праву наследства, утверждала «вся земля»: в 1645 г. — Алексея Михайловича, в 1676 г. — Федора Алексеевича, в 1682 г. Собор ре­шает, кому править, — Петру, Ивану или Софье? Делегаты на Собор избирались от разных городов и сословий: от Боярской думы, от духовенства, дворян, стрельцов, казаков, купцов, посадских (горожан). От крестьян выборных приглашали не всегда. Но уезды с селами входили в земские струк­туры городов, а значит, делегаты от них пред­ставляли и крестьянство. Открывалось первое «пленарное заседание» речью государя, со­общавшего, какие вопросы надо решить. Далее совещались «по фракциям» — по со­словиям или местностям. И подавали «скаски» с обобщенными предложениями. Хотя каждый мог подать и собственное особое мнение. Общее решение должно было быть единогласным. Независимо от причины со­зыва Собора, делегаты везли в Москву наказы выборщиков, сообщая о местных проблемах и нуждах. И эти вопросы тоже поднимались на заседаниях. Права Соборов были огром­ными. Они вырабатывали и принимали зако­ны — например, Соборное Уложение в 1649 г. Они решали вопросы о вступлении в войну. Так, в 1637 г. казаки захватили Азов. Принять его — значило воевать с Турцией. Но на Соборе делегаты от купечества и посадских выступили против, и Азов вернули туркам. А для любителей сопоставлять традиции западной и российской демократии приведу даты. Сословные Генеральные Штаты во Франции созывались в 1484, 1560, 1614 и 1789 г. И все... А русские Земские Соборы — в 1550, 1566, 1584, 1598, 1599, 1610, 1613, 1616, 1618, 1619, 1621, 1623, 1632, 1643, 1645, 1649, 1650, 1651, 1653, 1654, 1676, 1680, 1682...

Когда надобности в созыве Собора не возникало, государь правил тоже не едино­лично. Текущие вопросы он обсуждал с Бо­ярской думой, которая являлась законо­совещательным органом. Формула любого указа звучала: «Царь повелел, и бояре при­говорили». И, в отличие от британской палаты лордов, куда человек попадал только по происхождению, независимо от личных ка­честв, на Руси боярство приобреталось вовсе не автоматически. Это был чин, а не титул. Отпрыск знатного рода начинал службу в звании новика или стряпчего. Достойных производили в стольники. Потом, если чело­век заслужил, его жаловали в окольничие. И лишь следующей ступенью было пожало­вание боярства. Представители 16 самых знатных родов имели право стать боярами, минуя чин окольничего. Но только право! Производство было персональным. Флетчер писал: «Что касается общественных и прави­тельственных должностей в государстве, то здесь нет ни одного наследственного звания».

Разумеется, кого-то жаловали не по дело­вым качествам, а из уважения к роду. Но за особые заслуги в бояре выдвигали и людей, не принадлежащих к аристократической вер­хушке. А кроме того, в состав Думы входили думные дворяне (выходцы из мелких поме­щиков) и думные дьяки — из простонародья. Такие чины достигались только персональны­ми талантами. В середине XVII в. в нее входили 29 бояр (5 не из знати), 24 окольничих, 6 дум­ных дворян и 4 думных дьяка.

В административном отношении Россия делилась на уезды, и представителями «вер­тикали власти» в уездах были назначаемые воеводы. Но представление о том, будто отправка воеводы «на кормление» отдавала город в полное его распоряжение, далеко от истины. «Кормление» означало дополни­тельный заработок за службу, но существо­вали особые «доходные списки», четко оп­ределявшие, какие именно «кормы», подарки на праздники и пошлины с судебных дел он мог получать. Если же прихватывал лишку, население имело право вчинить ему иск и потребовать возмещения «за неправды». А царь в таких случаях назначал расследование и чаще всего принимал сторону жителей. Все воеводы, волостные тиуны и прочие администраторы занимали должность 2‒3 го­да, после чего обязаны были дать отчет.

А кроме воеводы в уездах существовали выборные власти. Из числа местных служи­лых (дворян, детей боярских, стрельцов, казаков) всеми гражданами избирался губной староста — он соответствовал английскому шерифу и занимался расследованием уго­ловных дел. «Всем миром», как посадскими, так и крестьянами уезда, избирался и земский староста. В помощь ему «мир» избирал зем­ских приставов, окладчиков, целовальников (отвечавших за какое-то дело и принесших присягу с целованием креста).

После выборов составлялся «ряд» — про­токол с подписями избирателей и пунктами, оговаривающими взаимные обязательства должностных лиц и «мира».

Земский староста имел свою канцелярию — земскую избу. И она ведала всем местным хозяйством, разверсткой земли, раскладкой податей, здесь собирались выборные и при­нимались решения по тем или иным насущ­ным проблемам. А если для этого полномо­чий не хватало, созывался «мир» для всеоб­щего обсуждения и «приговора».

И вмешиваться в дела земского старосты воевода не имел права! Выборных должно­стных лиц сместить он не мог. Мало того, согласно Судебнику 1550 г., он не имел права и арестовать человека, не предъявив доказательств его вины земскому старосте и целовальнику. Если же нарушал этот закон, земский староста мог по требованию родных освободить арестованного (даже без ведома воеводы), да еще и по суду взыскать с адми­нистрации штраф «за бесчестье». И подобные случаи имелись. (Кстати, в Англии закон о неприкосновенности личности, «Habeas corpus act», был принят только в 1679 г.)

Однако и воевода со своей стороны был обязан следить за законностью действий земских властей. Ведь на выборах нередко брали верх тогдашние «бизнесмены». Бывало, что пользовались полномочиями в корыстных целях, например, допускали “неправды” при раскладке налогов. В таких случаях население могло обратиться к воеводе. Он пересылал жалобу в Москву, и царь назначал расследо­вание или давал указание о перевыборах.

Самоуправляемые земские общины су су­ществовали и на других уровнях. В городах это были концы, слободы, сотни, в которых избирались кончанские, слободские старо­сты, сотские, пятидесятские, десятские (стар­шие над десятью дворами). Так, в Москве Тверская-Константиновская хамовная (ткац­кая) слобода избирала на год 2 старост, 4 це­ловальников и 16 десятских. А у крестьян бы­ли сельские общины, избиравшие старост, целовальников, приставов «для государева дела и денежных сборов». Церковные при­ходы избирали священников и дьячков. О чем тоже составлялся договор с указанием обязанностей, прав и статей доходов. Если же служители церкви оказывались неради­выми или выходили за рамки договора, их могли выпроводить вон. Допустим, небезыз­вестного протопопа Аввакума прихожане выгоняли отовсюду за чересчур суровые воспитательные меры по отношению к пастве, за избиение скоморохов с медведями. Скоморошество в тот период было запрещено законом, а протопопу покровительствовали сам царь и патриарх. Но даже они со своей властью не могли восстановить его в предних приходах! Раз «мир» решил — все!

Суды, в зависимости от важности дел, осу­ществлялись воеводами, старостами, приказ­чиками бояр и монастырей. Но во всех судах тоже заседали выборные от посадских и крес­тьян — по 5‒6 «добрых и смысленых людей».

Так что и присяжные уже были. Правда, специальных юридических институтов на Руси не существовало. Но любопытно, что тогдашние иностранцы отмечали это, как... великое благо. «В одном отношении русское судопроизводство достойно одобрения. У них нет специалистов-законников, которые бы вели дело в судах. Каждый сам ведет свое дело и свои жалобы и ответы подает в письменной форме в противоположность английским порядкам» (Ченслер). «Однако и самый последний крестьянин так сведущ во всякого рода шельмовских науках, что превзойдет и наших докторов юристов во всяческих казусах и вывертах. Если кто-нибудь из наших всеученейших докторов попадет в Москву — придется ему учиться заново» (Штаден). Флетчер пишет, что судеб­ные дела «решаются у них большей частью удовлетворительно и скоро». А Олеарий де­лал вывод, что русские суды «не хуже, если не лучше немецких».

Коснемся и крепостного права. В те вре­мена было закрепощено не более половины крестьян. Но и само крепостничество очень отличалось от форм, которые оно приняло через 100‒200 лет. Торговля крестьянами пришла в Россию только при Анне Иоанновне и Бироне. (Из Курляндии — где в XVI в. про­вели кодификацию права, взяв за основу римское. И пошли по прямолинейному пути, приравняв крепостных к римским рабам.) В XVII в. помещик владел вовсе не «душа­ми» — такое определение вообще сочли бы кощунством. Он получал столько-то четвертей земли. А крестьяне, прикрепленные к этой земле, должны были его содержать и обеспечивать. И только. Вместо налогов госу­дарству платить их помещику.

Большинству дворян поместья давались даже не в полное владение, а на время службы, раз в 2‒3 года их переверстывали. «Вечной» собственностью являлись лишь вотчины — они принадлежали боярам, мо­настырям, гостям (крупным купцам). Но от­метим, что любой крестьянин, хоть свобод­ный, хоть крепостной, мог свободно распо­ряжаться своим наделом. То есть своей долей в земле общины. Мог завещать, разделить между детьми. Или продать. И идти после этого, куда душеньке угодно! Соответству­ющим юридическим статусом обладал не он, а его земля. Нельзя было сбежать с нее, бросить просто так — в этом случае крестьянин нарушал свои обязанности по отношению к помещику или государству. Но если кто-то купил землю или принял в дар, то он при­нимал на себя и обязанности прежнего хо­зяина. Если земля относилась к вотчине или поместью, ее новый владелец становился крепостным вместо прежнего. А если земля была «черносошной», вместе с ней приобре­талась обязанность платить налоги царю.

Они, кстати, были невысокими. В этом схо­дятся все иноземцы, посещавшие Россию. Тьяполо писал, что царь мог бы получать в несколько раз больше, «но не обременяет налогами» людей. Ему вторит и Олеарий: «Подданные обыкновенно не платят больших податей». Хотя в чрезвычайных ситуациях, вроде войны, мог вводиться единовременный чрезвычайный сбор — «пятая деньга», «десятая деньга». Не от доходов — а все имущество хозяина оценивалось, и от общей суммы пла­тилось, соответственно, 20 или 10%. Но, для сравнения, в Польше 10% имущества было постоянной, ежегодной податью с крестьян. А в России для введения чрезвычайного налога требовалось созвать Земский Собор! «Всей землей» решали, что дело, на которое пред­лагают раскошелиться — нужное. И, вернув­шись к избирателям, делегаты объясняли, по каким причинам надо скинуться «всем миром».

Между прочим, такая система оказывалась выгодной всем. У крестьян и посадских оставались лишние деньги, у них появлялась возможность развивать хозяйство, поставить на ноги детей, помочь им обзавестись своими хозяйствами и промыслами. А когда у госу­дарства возникала крайняя нужда в сред­ствах, оно получало 10 или 20% уже и с тех дополнительных богатств, которые наживут подданные.

Что же касается каких-то злоупотреблений, притеснений со стороны власть имущих, то в российской системе существовала четкая «обратная связь». От самых «низов» и вплоть до царя. Обратиться с челобитной непосред­ственно к монарху мог каждый! Ведь государь постоянно бывал на людях, ежедневно шел из дворца на службу в Успенский собор, выезжал в другие храмы. И Олеарий, описывая выход в храм Михаила Федоровича, рас­сказывает, что многие люди при этом держали над головой челобитные. А специально выде­ленные чиновники собирали их и унесли за царем для разбора и принятия решений. Ну а при Алексее Михайловиче во дворце было устроено особое «челобитное окно» — утром из него спускали ящик, и любой человек мог прийти и положить туда свою жалобу, которая попадет к ближайшим доверенным лицам царя и в его собственные руки.

Монарх на такие обращения реагировал быстро. И старался восстановить справедли­вость. Например, у казака Дежнева в Якутске воевода незаконно изъял добытую им лично для себя пушнину. Он составил челобитную на имя царя, отправил в Москву (с воеводской почтой!) — и ему вернули все до единой шкур­ки. Или обратились к Алексею Михайловичу крепостные крестьяне с жалобой на князя Оболенского — дескать, заставлял их работать по воскресеньям и говорил «скверные слове­са». Царь за это отправил Оболенского в тюрьму, а поместье у него отобрал.

Кстати, говоря о челобитных и прочих об­ращениях к государю, многие исследователи выпячивали «самоуничижение» русских — вот, мол, раболепие какое, все себя «холопями» именовали! Но отметим, что слово «холоп» отличалось по смыслу от нынешнего и не было оскорбительным. Оно родственно слову «хлопец», т.е. парень, отрок. И означало «чей-то» человек. Человек, подчиненный кому-то. Так называли не только домашнюю прислугу, но и воина, служившего в свите боярина или князя. А в обращениях царю «холопями» себя именовали отнюдь не все, а только служилые. Любые, от стрельца до боярина. Но они находились на службе, а значит и впрямь по отношению к государю выступали не свободными людьми. Он их мог послать сегодня туда, завтра сюда, дать какой-то приказ.

А для других слоев населения существо­вали еще две «стандартных» формы обраще­ния. Священнослужители писали царю «мы, богомольцы твои». А простонародье, крес­тьяне и посадские — «мы, сироты твои». Обра­щение «богомольцы твои» по своему смыслу предполагает, что и царь им обязан помогать — они же поддерживают его своими молитва­ми. А обращение «сироты» указывает, что к простонародью монарх стоит «вместо отца», правомочного строго наказать за ослушание, но и обязанного заботиться о своих чадах. То есть получается, что никакого «самоуни­чижения» и не было. А форма обращения отражала реальные отношения между мо­нархом и данной общественной группой.

Надо сказать, что традиции самоуправле­ния и самоорганизации людей во многом определили успехи России в развитии про­мышленности, торговли, в освоении огром­ных пространств Поволжья, Урала, Сибири, южного Дикого Поля. И именно земские структуры обеспечили живучесть страны в страшный период Смуты. Когда рухнула «вер­тикаль власти», все «горизонтали» сохрани­лись и продолжали функционировать. Шейн руководил обороной Смоленска вместе с земским советом. Прокопий Ляпунов был не просто дворянином, а общественным лидером рязанской земщины. И для развер­тывания освободительного движения ника­ких чрезвычайных органов создавать не пришлось, они уже существовали и были вполне легитимными. Воззвания патриарха Гермогена, Ляпунова, Троице-Сергиева мо­настыря читались в земских избах, потом колоколом скликался «мир», принимались решения. Воззвания размножали штатные земские писари, а штатные «посыльщики» развозили их в другие города с приложением грамот о собственных решениях — точно так же, как и в другие времена земства обмени­вались между собой важной информацией.

Козьме Минину для спасения Отечества вовсе не требовалось, подобно Жанне д'Арк, убеждать людей в своем исключи­тельном предназначении. Он был обычным земским старостой, какие выбирались до него и после него. И действовал он в рамках своих полномочий — вынес предложение о созыве ополчения на общий сход, получил от «мира» одобрение и начал выполнять земский «приговор».