Самосознание русинов веками держалось на православии. В конце XVI века, когда униатство пошло в решительное наступление, на историческую арену вышли львовские православные братства. Не забудем, что именно для них издал букварь первопечатник Иван Фёдоров. «Украинские и белорусские земли покрываются сетью братств. Взамен захваченных униатами церквей и монастырей усиленно создаются новые… Казачество откликается на религиозно-национальный клич. Из Львова и Вильны центр борьбы за старую религию и национальность переносится в Киев, в ближайшее соседство казачества. При его содействии киевское духовенство и мещанство дают отпор униатской иерархии. Киевская Лавра, древний Печерский монастырь под руками новых деятелей из Галиции, как Плетенецкий, Копыстенский и др., превращается в крупнейший очаг церковно-национальной деятельности. Рядом с ней в 1625 году основывается братство, в которое казацкий гетман вписывается “со всем войском запорожским”». Так описывал ситуацию М. Грушевский.
С переходом Воеводства Русского (как называлась Галицкая земля в Речи Посполитой) под власть Австро-Венгрии в 1772 году власть над «нижним этажом империи» оставалась в прежних руках. По воспоминаниям ректора Львовского университета в 1860-х Якова Головацкого, отец его — униатский священник из русинов — «читал проповеди из тетрадок, писанных польскими буквами. Когда в церкви бывала графиня с дворскими паннами или кто-нибудь из подпанков, то отец говорил проповедь по-польски». И хотя служба в униатских церквях всё ещё велась на церковнославянском языке — последнем ответвлении единого русского корня, удерживающем галичан от окончательной полонизации, — проповеди читались по-польски. На польском же велось и преподавание в народных школах. Народные говоры галичан были под официальным запретом как «разновидность русского языка». В 1822 году по тем же «политическим причинам» был запрещён ввоз книг из России, а в 1837 году власти конфисковали весь тираж первого литературного сборника на русинском языке «Русалка Днестровая».
Ассимиляция поляками русинов казалась неизбежной, но всё перевернули события Венгерской революции. В 1849 году Франц-Иосиф I призвал на помощь Николая I, и впервые за полтысячи лет западные русские встретились со своими «материковыми» братьями, пришедшими в составе 200-тысячной армии Паскевича. Историк Закарпатья Пётр Сова свидетельствовал, что русские солдаты также не ощущали различий между своими говорами и местным, и даже перевалив через Карпаты, были всё ещё убеждены, что они находятся в России, а потому «спрашивали, где ж будет, наконец, земля неприятельская, мадьярская». Подтверждал эти наблюдения и местный писатель Уриил Метеор: «Свободно разговаривали с Москалями и без затруднения понимали их язык. Они совсем таким образом крестилися и теми же словами молилися, как здешние домородные люди. Выходило, что они одного с нами языка и одной веры».
Получив столь неожиданный и мощный импульс извне, пробуждение народного самосознания переросло в подлинное национальное возрождение. Профессор Головацкий принялся за разработку литературного языка на основе галицийского наречия, но вскоре оставил это дело, так как убедился, что приближается к литературному общерусскому языку. В Львове стали издавать официальный «Вестник краевого правительства», где указы и распоряжения публиковались на русинском языке.
Однако продолжалось это недолго. Австрия, в «благодарность» за военную помощь, в 1854 году отправила свой экспедиционный корпус воевать с Россией в Крыму. И, разумеется, всё, что напоминало о России, принялась изгонять из своего дома с удвоенной энергией. «Что наш язык похож на употребляемый в Москве, в том мы невинны, — оправдывался на заседаниях галицкого сейма униатский священник Иоанн Наумович. — Похожесть нашего языка с московским очевидна, потому что они оба опираются на общие основания и правила». Член рейхсрата объяснял коллегам, что это сходство «не уничтожит никто в мире — ни законы, ни сеймы, ни министры».
Оправдываться приходилось не только перед чужими. Увидев в 1861 году в Петербурге первые номера львовской газеты «Слово», Николай Чернышевский пришёл в ярость: «Разве это малорусский язык? Это язык, которым говорят в Москве и Нижнем Новгороде, а не в Киеве или Львове!» Стремление русинов говорить на языке царской России в глазах революционных демократов было «сущей реакцией». Головацкий с обречённостью повторял, что «галицкие русины не пишут, да и не могут писать по-великорусски по той естественной причине, что не знают великорусского языка… Русины того мнения, что русский книжный язык возник в Южной Руси и только усовершенствован великорусами». То же самое до австрийских властей пытались донести редактор правительственного «Вестника» Николай Устиянович, львовский каноник Антоний Петрушевич (составитель этимологического словаря всех славянских языков) и многие другие.
В Вене, однако, доводов слушать не желали. «Рутены не сделали, к сожалению, ничего, чтобы надлежащим образом обособить свой язык от великорусского, так что приходится правительству взять на себя инициативу в этом отношении», — заявил наместник Франца-Иосифа в Галиции граф Агенор Голуховский (поляк по происхождению). Инициатива заключалась в разворачивании пропагандистской кампании против «кацапов» и «москалей», травле их местных сторонников. «Пустить русина на русина, дабы они сами себя истребили», — так сформулировал задачу Голуховский. Правительством была создана и получила щедрое финансирование знакомая нам и сегодня «Просвiта», и даже сочинён был гимн: «Мы с ляхами, ляхи с нами! И в прах вража сила!»
Голуховский, впрочем, добился скорее обратного. Запретом школьного предмета родного языка и введением латинского правописания (т. н. «абецадло») он раздул целую «азбучную войну». Общество встало на защиту прежней кириллической орфографии, что вылилось в массовое увлечение русской культурой. Судебный советник Михаил Качковский, «сев на хлеб и воду», всё своё жалованье отдавал на «общерусское дело». В поддержку его дела отовсюду посыпались взносы от 1 до 300 крон. Вскоре «Общество Михаила Качковского» учредило свои газеты, издательства, культурные центры. В Львове возникло литературное общество имени Пушкина. По всей Галичине проводились Дни русской культуры. Интеллигенция несла томики Пушкина в народ, сельские общины ставили Александру Сергеевичу памятники. Столь же динамично шло возвращение униатов в православие. На великие праздники до 400 крестных ходов пробивалось через австрийскую границу в Почаевскую Лавру. При каждом удобном случае галичане демонстрировали свою «русскость». После разгрома польского восстания 1863 года, когда в Австрии был объявлен траур по погибшим повстанцам, русины устроили грандиозный «русский бал» в честь победы над своими вековыми угнетателями.
В 1871 году была образована «Русская Рада» — организация, представлявшая интересы всего галицко-русского населения. В её программе говорилось: «Трёхмиллионный народ наш русский, под скипетром австрийским живущий, есть одною только частью одного и того же народа русского, мало-, бело- и великорусского». Вторила ей и львовская газета «Слово» — рупор русинства: «Литературный русский язык должен быть один. Что Русь делится на части, ещё ничего не значит. Она всегда составляет одну целость, как Великая и Малая Польша составляют одну Польшу с одним литературным языком».
К концу века москвофильство, по свидетельству Грушевского, «охватило почти всю тогдашнюю интеллигенцию Галиции, Буковины и закарпатской Украины». О его масштабах свидетельствуют более 100 тыс. подписей русских галичан к Петиции в венский парламент с требованиями свободы изучения и преподавания русского языка: «Высокая палата! Галицко-русский народ по своему историческому прошлому, культуре и языку стоит в тесной связи с заселяющим смежные с Галицкой землёй малоросским племенем в России, которое вместе с великорусским и белорусским составляет цельную этнографическую группу, то есть русский народ. Язык этого народа, выработанный тысячелетним трудом всех трёх русских племён и занимающий в настоящее время одно из первых мест среди мировых языков, Галицкая Русь считала и считает своим, и за ним лишь признаёт право быть языком её литературы, науки и вообще культуры… Общерусский литературный язык у нас в Галиции в повсеместном употреблении. Галицко-русские общественные учреждения и студенческие общества ведут прения, протоколы, переписку на русском литературном языке. На этом же языке у нас сыздавна издавались и теперь издаются ежедневные повременные издания, как: “Слово”, “Пролом”, “Червонная Русь”, “Галичанин”, “Беседа”, “Страхопуд”, “Издания Галицко-русской матицы”, “Русская библиотека”, “Живое слово”, “Живая мысль”, “Славянский век”, “Издания общества имени Михаила Качковского”, расходящиеся в тысячах экземпляров».
Культурное движение быстро переросло в политическое. В 1893 году социалист Михаил Драгоманов обратил внимание на факт неизменного перевеса москвофилов на всех выборах в сейм и рейхсрат. И это при том, что украинофильская партия «не только мирилась с Австропольской правительственной системой, но сама превращалась в правительственную». В сейме и рейхсрате появились «объединители» — так называли сторонников объединения Галицкой Руси с Россией.
Народная поддержка была им обеспечена. Жизнь галичан разительно отличалась от жизни малороссов в Польском королевстве, подвластном России. Депутат австрийского парламента поляк Станислав Щепановский признавал в своей книге «Нищета Галиции в цифрах», что к 1888 году «от нищеты погибло у нас за 27 лет 1,5 млн человек, которые бы выжили, если бы у нас имели такой же заработок, какой имеют люди по ту сторону границы».
Чтобы скрыть очевидное, правительство развернуло по всей Галичине пропаганду об «угнетении украинцев москалями». В противовес русскому влиянию с удвоенной энергией стали муссировать тему «украинства». Из Киева пригласили Михаила Грушевского, для которого в Львовском университете учредили кафедру. Ему поручили составить историю Украины и «украинского народа». С тех пор главным делом жизни Грушевского стало подведение научно-исторического базиса под культурный и духовный раскол русского мира.
В русинские сёла начали отбирать исключительно учителей-украинофилов. С 1911 года от выпускников духовных семинарий требовали следующего письменного обязательства: «Заявляю, что отрекаюсь от русской народности, что отныне не буду называть себя русским; лишь украинцем и только украинцем». Не подписавшим прихода не давали.
И всё же насаждение украинства шло крайне туго — народ упорно держался своего тысячелетнего имени. Вплоть до Первой мировой войны большинство галичан ориентировались на Москву. В декабре 1912 года военный министр Австро-Венгрии Мориц Ауфенберг предупреждал непокорных: «Те, кто обязан, силой прекратят русское движение в Галиции…» Украинофильская газета «Дiло» всецело стояла на стороне властей: «Русофилы ведут изменническую работу… Всех, кто только учит народ поступать так, следует немедленно арестовывать на месте и предавать в руки жандармерии…» А что же жандармерия? «Русские — это государственные изменники. Всех их следует, не содрогаясь, уничтожить. Друзьями Австрии могут быть только украинцы. Исправить русского без применения террора невозможно», — докладывал главнокомандующему комендант Львова генерал-майор Римль. И его рекомендациям вняли.
С началом Первой мировой власти Австро-Венгрии устроили настоящий геноцид коренного населения Галиции. Первые в европейской истории концлагеря, Талергоф и Терезин, предназначались для русских галичан. Их пригнали в Талергоф 4 сентября 1914 года, причём до зимы 1916-го там не было даже бараков. Узники спали на сырой земле под открытым небом, под дождём, снегом, на морозе. Писатель Олесь Бузина раздобыл свидетельства о питании узников Талергофа: «Талергофский рацион состоял из пятой части армейской хлебной порции на весь день. Утром получали отвар из фасоли, в полдень — такую же похлёбку из свеклы. Иногда — солёную репу и кусок селёдки. Посуду не выдавали. Каждый обходился как мог. Делал углубление в куске хлеба и наливал туда жидкость или, отбив у бутылки горлышко, использовал её вместо котелка. Большинство оставалось вообще без обеда». Битком забиты были и «штатные» тюрьмы Австро-Венгрии. Дирекция императорско-королевской полиции в Львове выражала крайнюю озабоченность «перенаселением» всех трёх львовских тюрем.
По всем землям русинов прокатилась волна полевых судов и массовых казней. По национальному признаку было уничтожено не менее 120 тысяч человек. Среди них оказались около 300 униатских священников, только заподозренных в симпатиях к православию. Более 100 тысяч галичан ушли в Россию вместе с отступающей русской армией летом 1915 года. Эти сведения польского депутата венского парламента А. Дашинского могли бы, наверное, подтвердить и даже дополнить русские депутаты, однако все они были расстреляны.
Повальному аресту была подвергнута также вся (!) лемковская интеллигенция: священники, адвокаты, судьи, педагоги, студенты и даже гимназисты. Вот как описывает расправу историк Галицкой Руси Василий Ваврик, сам прошедший через Талергоф: «Чировский, обер-лейтенант австрийского запаса, был специалистом от немецкого “анбинден” (подвешивание за одну ногу), обильную жатву которого он пожал по случаю набора рекрутов в армию, когда студенты назвали себя русскими. Это “злодеяние” взбесило украинца до того, что он требовал военного суда над студентами…
Варварство его дошло до того, что он велел на могиле под соснами уничтожать православные кресты, доказывая немцам, что в этих крестах таится символ русской веры…»
Особое внимание было уделено Львову. Всё имущество центральных органов просветительных и культурных галицко-русских обществ, бурс, приютов, редакций газет было подвергнуто погрому и разграблению. В первую очередь — по доносам украинских газет «Дiло» и «Свобода». По тем же доносам все львовские тюрьмы были переполнены русинами. «В тёмном углу “Бригидок” шла экзекуция за экзекуцией… Последнего за то, что под виселицей крикнул: “Да здравствует великая и нераздельная Русь!”, палач истязал на эшафоте четверть часа», — свидетельствует Василий Ваврик.
В результате тотального геноцида русинов к 1931 году их процентный вес в Львове сократился почти вдвое. И всё же, несмотря на такого рода искусственный отбор населения Галиции, идею русскости уничтожить там не удалось. Вместе с территорией Польша унаследовала и «украинский проект». В 1934 году «Новий час» угрожал новым Талергофом её носителям: «Нашi недобитки “русских” заворушилися, i саме на це треба звернути увагу i цього не легковажити, але з корнем виполювати хабуззя, яке тiльки завдяки нашeй добродушности все-таки до тепер не щезло». Призывы не допускать «добродушия» находили полное понимание новых властей. Приведём признание В. Бончковского, известного политического деятеля независимой Польши, получившей Галицию при разделе Австро-Венгрии: «Если бы не существовал украинский народ, а только этнографическая масса, то следовало бы помочь ей в достижении национального сознания. Для чего и почему? Потому, чтобы на востоке не иметь дела с 90 млн великороссов плюс 40 млн малороссов, неразделённых между собой, единых национально».
С провозглашением независимости Украина, как и любое государство, предприняла немалые усилия к тому, чтобы обрести свой сонм героев и мучеников. Вспомнили было и о Галицкой трагедии. Верховная Рада 8 октября 2004 года приняла постановление «О 90-летии трагедии в концлагере “Талергоф”». Кабмину было поручено «осуществить комплекс мероприятий по увековечению памяти жертв террора против русинов… которые считали себя частью единого русского народа». Через полгода авторы текста постановления напомнили о нём в запросе вице-премьеру, однако ответа не последовало.
Спустя десять лет, как раз к 100-летию русского геноцида в Галиции, под флагами «европеизации» — сначала на западной, а потом и по всей Украине — прокатилась новая волна террора против русского языка, русских, украинцев и русинов, не пожелавших разорвать со своей исторической родиной.
Литература и источники
1. Ваврик В. Терезин и Талергоф. Львов, 1928.
2. «Временник». Львов, 1938 г.
3. Скворцов Дмитрий. Эх, были люди!.. // http://ruskline.ru/analitika/2006/09/30/ h_byli_lyudi/.
