С. Андрияка: Несравненно большее. Я начинал с живописи и дипломную работу защищал в 1982 году в институте, носящем имя выдающегося исторического живописца, Василия Сурикова. Но даже там история была под запретом — за двадцать восемь лет ни одной дипломной работы. Четверть века — это целое поколение. То, что впервые утвердили историческую тему, да ещё с религиозным подтекстом, выглядело чудом. А тема у меня была такая: «Вечная память на поле Куликовом. Отпевание русских воинов».

Корр.: Для начала восьмидесятых, когда идеологическая верхушка судорожно реанимировала «классовый подход» в противовес Русской идее, действительно выглядит как чудо. Что побудило Вас обратиться к такому сюжету?

С. Андрияка: Я родился и вырос в центре Москвы и историей дышал с детства. Многие районы столицы ещё хранили традиционный облик, несмотря на разрушение памятников и бесцеремонные вторжения в архитектурную среду. Увлекался исторической литературой. А прежде чем приступить к работе над дипломом, погрузился в источники. Самые разные: от летописей и эпистолярного наследия до причитаний Северного края, записанных в середине XIX века Барсовым. Не говорю уже об этнографическом материале, вооружении, костюме. По окончании диплома, думаю, вполне мог бы написать учёный труд.

Корр.: И всё же от жанра исторической картины Вы вскоре отказались. Почему?

С. Андрияка: Пожалуй, мне не хватало веры в правду. Во всём: от письменных источников, субъективных каждый по-своему, до изобразительного материала. Я сделал 300 эскизов, заказал фелони и стихари, наряжал натурщиков и друзей. Вылепил 25 скульптур, создал макет, отрисовал картон 2 × 3,7 метра — и всё это уничтожил. Получалась историческая иллюстрация, и вроде бы неплохая. Но я стремился к другому.

Разделяю восхищение классическими полотнами, которые оживляют, а зачастую и формируют восприятие прошлого. Однако меня интересовала история, которая ложится на общечеловеческие темы. Задача приобретала совершенно другой на смысл — изобразить вечность на фоне истории. И когда я бился над нею, совершенно неожиданно увидел иконописное пространство.

Корр: Это связано с тем, что аутентичные образы той эпохи дошли до нас прежде всего через иконопись, фреску?

С. Андрияка: Погружение в эту реальность даётся более объёмным пониманием. Видеть, а тем более писать икону можно только в том случае, если ощущаешь вечность. Иначе получается немощное копирование готовых форм. Чин отпевания строг настолько, что два-три изменённых слова меняют его смысл. Любой присутствующий на отпевании шагает в вечность — если, конечно, он проник в смысл происходящего.

К нему приходишь не сразу и не вдруг. Надо понимать литургию на церковнославянском языке. Мне повезло. Я был близко знаком с архиепископом Сергием (Голубцовым) из Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Владыка был человеком поразительной духовной силы и очень многое открыл мне. Он не только консультировал, но и напутствовал меня перед дипломом.

Корр.: Что ж, нынешнее поколение исторических живописцев должно быть Вам благодарно. Тем более — студенты Суриковского, которые Вашу работу могут видеть ежедневно. Однако трудно представить подобную картину, выполненную акварелью. Мы привыкли к тому, что исторические полотна — это непременно живопись.

С. Андрияка: Вовсе не обязательно. У Сергея Присекина есть исторические работы, выполненные акварелью. Преград для неё не существует. Обращение к истории — вообще не вопрос техники.

Корр.: И тем не менее, акварель воспринимается преимущественно как камерное искусство. Вы сознательно ставили цель разрушить это предубеждение, взявшись за масштабную панораму Москвы по фотографиям конца XIX века из коллекции Николая Найдёнова?

С. Андрияка: Что в домашнем, что в офисном интерьере акварель действительно выглядит гораздо естественнее, чем живопись. Но техника эта, повторюсь, универсальна. Доказывать её возможности не нужно хотя бы потому, что родилась она не века, а тысячелетия назад, и весьма далеко от Европы. В основе акварели — уникальное свойство нести свет. Понимайте хотите прямо, хотите — иносказательно. В Китае, испробовав масляную живопись (да, и масло изобрели там!), вернулись к испытанной, излюбленной акварели. В Древнем Египте пигментными красками на клеевой основе — той же акварелью — расписывались стены гробниц и саркофаги. Это основа множества прикладных искусств: мозаики, витража, керамики…

Естественным образом наша академия не только даёт «уроки рисования», но и готовит специалистов-художников по нескольким направлениям в мастерских, оснащённых современнейшим оборудованием. Недавно подписано распоряжение правительства о переходе академии с 2015 года в федеральную собственность. Я думаю, это признание и наших достижений, и перспектив. Академию поставили в один ряд «с ведущими художественными вузами России», а задачу сформулировали так: создание «многоуровневого научно-образовательного комплекса».

Корр.: Поздравляем, это серьёзный рубеж. Однако не противоречит ли обращение к прикладным искусствам самому имени Академии — изящных искусств?

С. Андрияка: Отнюдь. Любой мировой музей изящных искусств экспонирует роспись наряду с картиной, мелкую пластику наряду со скульптурой. Принцип отбора — художественная ценность произведения. Время выявляет гениев, мы же передаём мастерство. Традиционное, дающееся годами ученичества и работы с материалом. Мы многое растеряли и в советские годы, и особенно в период «радикальных реформ», когда обществу оставили одного только идола — деньги, неважно какими путями добытые. Сейчас добавились другие разрушительные иллюзии: ускорение ритма за счёт технических средств, общедоступность «креатива», кажущаяся простота трансформации. Наперекор этому мы восстанавливаем утраченную ценность профессионализма. Это, если хотите, миссия Академии, идущая ещё от Школы.

В самом понятии «школа» заложен долгий путь к творчеству. Когда человеку предлагают сразу «творить», вместо того чтобы для начала научить повторять, его обрекают на посредственность. Настоящих творцов — единицы на целую эпоху. Но и людей, которые просто могут сделать что-то своими руками, становится всё меньше.

Упадок традиционных промыслов, утеря национальных традиций и школ — это не только наша проблема. Каподимонте в Италии — знаменитая фабрика фарфора, основанная в 1743 году Карлом Бурбоном. Слышу: «Наша молодёжь абсолютно ничего руками делать не хочет, привозите своих ребят, бесплатно будем их обучать...»

Создавать в культуре новое очень сложно, и настоящий творческий потенциал передать никто никому не может. Это дар божий. В наших силах — продолжать традиции академической школы. И уже с этим багажом наши выпускники начинают смотреть на мир своими глазами и преобразовывать его своими руками. Очень надеюсь, что мастерство их будет востребовано.

Корр.: И мы хотели бы этого им пожелать. Спасибо за то, что Вы делаете и для них, и для всех нас.

Беседовал зам. главного редактора журнала В. Н. Ильин