Новое министерство тотчас же приступило к усилению средств для народного образования. 24 января 1803 года изданы были «Предвари­тельные правила народного просвещения», излагавшие план преобразо­ваний, которые касались не только учреждений, дающих высшее образо­вание, но и училищ, предлагающих образование общее, или так называ­емое среднее, и наконец, первоначальное.

Кроме преобразования университетов Московского, Виленского¹, Дерптского² подготовлено было открытие университетов в Казани, Харь­кове, а впоследствии и в Петербурге.

В большей части губернских городов основаны гимназии, тогда еще четырехклассные. Почти во всех уездных городах открыты или городс­кие или приходские училища. Не забыты были также учебные заведе­ния со специальным характером.

Университеты наполнились профессорами, отчасти вызванными из-за границы. Учебные учреждения и литературные общества, основанные еще в прошлом столетии, получили новые средства. Многим литератур­ным трудам и предприятиям оказаны щедрые пособия. Наконец, само открытие Общества истории и древностей российских представляет со­бой такой пример, где видно личное участие Александра I в подобного рода вопросах.

Инициатива Шлецера по образованию исторического общества

При таких обстоятельствах и условиях времен первоначальных, хотя и отдаленным виновником основания московского императорского Общества явился знаменитый критик приписываемой Нестору летопи­си — Август Людвиг Шлецер.

Первая и вторая части его критики, перевода и объяснения русской летописи изданы были в Гёттингене в 1802 году. Когда это сочинение достигло Петербурга и экземпляр его, представленный императору Алек­сандру I через графа Н. П. Румянцева, напомнил о прежних заслугах автора по русской историографии, Государь послал ему рескрипт, подпи­санный 2 мая 1803 года на французском языке. При коем препровожден был, как «слабый знак уважения к трудам» ученого критика, драгоцен­ный перстень.

В этом коротеньком рескрипте употреблено было, между прочим, такое выражение:

«Любопытное издание Нестеровой летописи приобрело вам но­вые права на благодарность русской публики».

Это выражение, как писал потом сам Шлецер графу Румянцеву от 6 августа того же года, напомнило ему, что: «Россия для таковых случаев имеет свои постановления: я пробегал вновь давно известные мне ста­туты ордена св. Владимира. И нашел в упомянутых императорских словах замечание, что мне можно, исчислив оказанные мной в течение прошедших лет заслуги, теперь уже не столь известные, для получения надлежащим порядком означенной почести, отнестись куда следует».

Прося графа Румянцева о ходатайстве перед Государем об утвержде­нии приговора орденского капитула³ и распространении связанного с орденом дворянского звания на детей, при нем живших, Шлецер в то же время писал:

«Не могу я скрыть патриотического к России желания моего, чтобы найти в Вашем Сиятельстве покровителя сочинениям, до российской истории относящимся. Не только известное благоволе­ние Ваше к сим сочинениям, но и глубокие в том знания ваши оп­равдывают сие мое желание.

По сему предмету весьма много еще остается сделать и по единому повелению Великого Государя весьма легко сделается! 40 лет почерпал я о том знания и опытности. Жаль, если они вместе со мной погребены будут.

Людовик Великий приобрел себе в словесности имя бессмертно­го чрез то, что он способствовал изучению летописей Бицавских⁴ (следовательно, чужих). Что ж если в первые годы Александра I составится полное издание древних летописей его государства».

Желания Шлецера сбылись. Он получил орден св. Владимира 4-й степени вместе с дворянским достоинством Русской Империи. В его гер­бе изображен был монах, представляющий преподобного Нестора⁵ — первого летописателя российского.

Эта награда произвела не малое впечатление за границей. А в начале 1804 года граф П. В. Завадовский доложил Государю, что «известный свету по своим обширным в российской истории сведениям» геттинген­ский профессор Август Людвиг Шлецер выразил желание «соучаство­вать с российскими учеными в критическом издании древних русских летописей».

У графа Завадовского были свои взгляды на русскую историогра­фию. Он мало благоволил к древней русской истории и ее исследовате­лям, считая единственно достойным для талантливого историка заняти­ем изложение событий, последовавших со времен Петра Великого.

При таких взглядах на древнюю русскую историю, граф Завадовс­кий, конечно, не мог быть самостоятельным исполнителем мысли Шле­цера, по поводу которой Александр I повелел составить общество «при одном из ученых сословий», существовавших тогда в России. Вот почему он поручил М. Н. Муравьеву обратиться с этим предложением к Москов­скому университету.

Участие Муравьева в создании Общества

М. Н. Муравьев родился 25 октября 1757 года, умер 28 июля 1807 года. Он, по словам К. Н. Батюшкова, «принимал жи­вейшее участие в успехах Университета, которому в молодости был обязан своим образованием... имел обшир­ные сведения во всех отраслях наук, знал древние языки, соединял в себе дарование с искренностью и кротостью».

М. Н. Муравьев, общественный деятель по преимуществу, человек, для своего времени обширно начитанный и самостоятельно образован­ный, пользовавшийся немалым влиянием на тогдашних ученых и писа­телей, примыкавших к Московскому университету.

Соединяя в себе все лучшие стороны просвещения, свойственного концу прошлого столетия, отличался замечательными познаниями в ли­тературе вообще, развитым эстетическим вкусом, едва начинавшим вод­воряться тогда в произведениях русских писателей, и готовностью помо­гать всему, что содействовало успехам русской словесности, научному движению и народному воспитанию.

Наставник Александра I, составитель всех учебных уставов в начале его царствования, М. Н. Муравьев оставил по себе глубокую память в Московском университете.

«Дом Муравьевых был тогда средоточием всего возвышенного, луч­шего в обществе и литературе, сборным местом всех достоинств, зас­луг, дарований», — заметил сорок лет спустя после смерти Муравьева М. П. Погодин, говоривший на основании рассказов и преданий своих учителей:

«Батюшков здесь воспитывался. Дмитриев, Карамзин, Жуковс­кий, один за другим принадлежали этому семейству. Нечего гово­рить о членах Московского университета, которые являлись здесь, как в отеческом доме.

Моими учителями были его ученики, профессоры им поставлен­ные. Уже в старости, но я помню, как голос Мерзлякова дрожал, когда он начинал рассказывать о приеме его Муравьевым в Петер­бурге, как суровое лицо Тимковского прояснялось, когда он говорил об отправлении своем в чужие края. С каким чувством поминали его Мудрое, Цветаев, Гейм! Я читал письма к нему Буле, Маттея, Шлецера, Страхова. Это был их общий отец, друг, слуга, настав­ник, советник, защитник, покровитель».

Историческое общество принадлежало Университету и могло твердо надеяться на содействие своим предприятиям со стороны М. Н. Муравь­ева, к сожалению кратковременное.

Известно, что Муравьев содействовал назначению Н. М. Карамзина историографом, и переписка их показывает, как Муравьев дорожил ус­пехами русской исторической литературы. Муравьева вообще занимала мысль о сравнительном или, лучше сказать, совместном изучении древ­ностей русских с древностями всемирными. В его записках сохранилось следующее рассуждение по этому поводу:

«Изыскания древностей российских привлекали к себе некото­рое внимание публики. Можно, после Миллера, с честью упомянуть Шлецера, Стриттера и Новикова, который послужил бы более Оте­честву, оставшись в пределах учения древностей его. “Вивлиофика” есть национальное сокровище, из которого немцы будут когда-ни­будь черпать. Вольное российское собрание поместило также в “Тру­дах" своих некоторые отрывки древностей. Не можно ли было бы соединить с древностями российскими и весь округ древностей гре­ческих, римских, египетских и т.д.?».

Будучи наставником великих князей, Муравьев и сам занимался ис­торией вообще и русской в особенности. Его статьи, имевшие своим со­держанием вопросы исторические, не представляют каких-либо попыток к научному решению их. Но по крайней мере, обличают в авторе, с одной стороны, начитанность и установившийся взгляд на предмет, про­никнутый моралистическими учениями той эпохи, а с другой — уменье излагать свои мысли языком живым и ясным, напоминающим несколь­ко карамзинский.

Некоторые из этих статей, несомненно, были отрывками из уроков Александру I. Особенного внимания между ними заслуживают «Краткое начертание российской истории», «Соединение удельных княжеств в еди­ное государство», «Эпохи Российской империи», ряд статей о различных внутренних вопросах древнерусской жизни и так называемые разговоры мертвых, то есть различных деятелей в русской истории.

Но все эти статьи имеют главным содержанием своим факты. Теоре­тические же взгляды Муравьева изложены в двух статьях: «Учение ис­тории» и «Об истории и историках». В них он высказывает взгляды, почти тождественные со взглядами Карамзина:

«История не есть бесполезное знание маловажных приключе­ний, которые случились с каким-нибудь частным человеком или обществом и влияние которых не простиралось далее тесных пре­делов его деятельности.

История, заслуживающая это название, представляет народы, эти великие семейства человеческого рода, проходящие постепенно различные возрасты и состояния, которые находятся между гру­бостью дикаря, состоящего в непосредственном покровительстве природы, и просвещенностью гражданина, который силен соедине­нием своим с тысячами, наслаждается в спокойном обществе воз­вышеннейшим состоянием благополучия, какое только суждено че­ловечеству.

Отдаленная от предрассуждений, от ненависти, от ласкатель­ства, ревностная для единой добродетели, страшная для порока, история обязана истиной человеческому роду.

Она представляет будущим поколениям примеры прошедшего. Подобно как зажигают огни на островах и возвышениях посреди моря, усыпанного камнями, для избавления мореплавателя от не­минуемого кораблекрушения, так история возносит светильник свой над преткновениями, которые угрожают государствам бедствия­ми и разрушением.

Она служит вместо опытности государственному человеку. Никакая опытность не может заменить помощи, добавляемой ис­торией».

Надо думать, что Муравьев с большим сочувствием встретил мысль об открытии исторического Общества при Московском университете. С одной стороны, она вполне отвечала его сочувственному расположению к историческим занятиям, с другой — совершенно совпадала с его забота­ми об успешном развитии университетской деятельности.

Историка, как талантливого излагателя важных происшествий, Мура­вьев встретил в Карамзине, которому и содействовал в достижении зва­ния историографа. Но литературная обработка истории требует предва­рительных ученых изысканий. И чем большее число исследователей уча­ствует в них, тем успешнее и многостороннее могут быть результаты их.

Для таких работ всего полезнее соединение ученых сил в одном Об­ществе. Август Людвиг Шлецер не без оснований пригласил русских ученых к участию в критическом издании летописей. Муравьев, сочув­ствуя этой мысли, помог ее исполнению образованием исторического Общества при Университете.

Из собственноручных отчетов его об университетской деятельности за 1803‒1804 годы видно, как он вникал во все потребности Универси­тета, который его содействию и был обязан тем, что в течение одного года последовательно одно за другим возникли три ученых общества: истории и древностей российских, испытателей природы, соревновате­лей медицинских и физических наук.

Извещая ректора Университета, которым был тогда X. А. Чебота­рев, о предложении Шлецера и состоявшемся вследствие его повелении Государя министру графу Завадовскому, М. Н. Муравьев писал:

«Граф Петр Васильевич препоручил мне отнестись предпочти­тельно к Московскому университету. Дабы он, уважив все обстоя­тельства, способы и пространства труда, представил начертание о составлении под покровительством своим особенного Общества из ученых, в российской древней истории сведущих. Которое могло бы пригласить к содействию и господина Шлецера, сколько по от­сутствию своему может он опытностью своею способствовать». Как встречено было Университетом сообщение Муравьева, можно видеть из письма Чеботарева от 7 марта 1804 года на имя графа П. В. Завадовского, которое мы и приводим здесь вполне:

«Сиятельнейший граф, милостивый государь!

Внимание вышнего начальства ко вверенным благотворному и мудрому его правлению местам и сословиям есть самая драгоцен­ная для них награда и вожделеннейшее ободрение. Такового имел счастье удостоиться Московский университет в благосклонном ему от Вашего сиятельства препоручении по Высочайшему соизволе­нию учредить Общество российских ученых для критического изда­ния летописей отечественной нашей истории.

Внемля с благоговением Царско-патриотическому Высоко-мо­наршему желанию, Академический совет Московского университе­та поставил себе первым и непреложным долгом принести Вашему сиятельству искреннее благодарение за предпочтительное к нему о сем общеполезном труде отнесение Ваше.

Московский университет имеет честь уверить Ваше Сиятель­ство, что он употребит всю деятельную ревность в предприемлемом деле, дабы оказаться не недостойным высокого Вашего к нему благорасположения. Милостивому продолжению которого, препору­чить оный, яко Ректор его, приятнейшею поставляя обязанностию, пребывал во всю жизнь с достодолжным высокопочитанием и бес­предельной к особе Вашей приверженностью.

Сиятельнейший граф, милостивый государь!

Вашего высоко-графского сиятельства преданнейший слуга

Харитон Чеботарев».

Открытие Общества

Избрав в председатели, предполагаемого к открытию Общества, своего ректора, а в действительные члены нескольких про­фессоров, университетский совет признал необходимым «для верных и деятельных успехов в столь важном и общеполезном предприятии при­гласить в почетные члены мужей, просвещенных и сведущих в отече­ственной древней истории».

Первое совещательное заседание нового Общества было назначено на пятницу 18 марта. К избранным членам разослали особые пригла­шения, в которых Александр I назывался: «единственным в подсол­нечной покровителем наук и высоким распространителем народного просвещения в России».

Кто же были эти первые почетные члены ученого Общества, старей­шего между существующими и доныне в Москве? Кто из них руководил его действиями и в чем заключалась деятельность Общества в первые годы его существования?

Почетными членами были: A. JI. Шлецер, «яко опытнейший в сем роде ученый», граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин, Николай Нико­лаевич Бантыш-Каменский, Алексей Федорович Малиновский и Нико­лай Михайлович Карамзин.

Таким образом, в числе почетных членов мы видим людей, не при­надлежавших непосредственно к университетскому сословию, как тогда выражались, но в то же время считавшихся наибольшими знатоками древнерусской истории.

Однако они не могли принимать постоянного и прямого участия в трудах нового Общества отчасти по множеству других занятий, на них лежавших, отчасти по их общественному положению. Да и само звание почетных членов не обязывало их к деятельности непосредственной, к исполнению каких-либо поручений Общества.

Старик Шлецер, представивший русским ученым образцы и правила исторической критики, давно уже жил вне России и, сделав со своей стороны очень многое для русской историографии, ждал от самого Обще­ства, учреждения какого он был отчасти виновником, дальнейших успе­хов на том же пути. Получив весть еще о приготовлявшемся только от­крытии Общества, он так приветствовал его появление в письме к про­фессору Гейму:

«Господин Чеботарев, который не терпит, так же как и я, уве­домил меня 8 марта сего года чрез постороннего человека о том, что по Высочайшему повелению учреждено “ученое Общество для критического издания русских летописей”.

Если б притом и не было мне сообщено, что я удостоен чести быть сочленом сего Общества, то вы, милостивый государь, уже верно бы почувствовали, как занимательно для меня теперь рев­ностно трудящегося над Нестором ч. III, получить о сем Обще­стве обстоятельнейшие сведения, почерпнутые из актов оного (Actenmaszig). Их, верно, не таят, вы сами — сочлен Общества. И так, что естественнее того, что я прошу сообщить мне эти акты и даже другие известия.

К Завадовскому писал я при случае, что с сим делом не надобно поступать по приказному (auf Canzleifus), иначе в 25 лет не сдела­лось бы того, что могло и должно бы сделаться в пять лет».

Н. М. Карамзин, состоявший в добрых отношениях к председатель­ствовавшему в Обществе X. А Чеботареву, уже занимался сочинением «Истории Российского государства» и так смотрел на положение истори­ографа относительно Общества:

«Я могу умереть, не дописав Истории. Но, Россия, должна все­гда иметь историографа. Десять обществ не сделают того, что сделает один человек, совершенно посвятивший себя историческим предметам».

Несравненно большей помощи могло ожидать новорожденное Обще­ство от графа Мусина-Пушкина, Бантыша-Каменского и Малиновского, обладавших или располагавших обширным историческим материалом, бывшим в то время доступным для немногих.

Из перечисленных нами почетных членов на первое заседание явились по приглашению только граф Мусин-Пушкин и Карамзин. С ними раздели­ли честь участия в этом заседании кроме Чеботарева ординарные профессо­ра П. И. Страхов, П. А. Сохацкий, М. М. Снегирев и Н. Е. Черепанов.

На этом заседании дано было Обществу то имя, которое оно носит и до сих пор. Целью его признано критическое исследование и издание русских летописей.

Для этого было положено просить графа Завадовского о ходатайствовании Обществу права получать рукописи из правительственных и монас­тырских архивов, в особенности же: «из петербургской Академии наук настоящего Несторова летописца, под именем Кенигсбергского списка»⁶.

Решено было также просить «почетных членов, отличных любите­лей отечественной истории о снабжении Общества толь вожделенны­ми драгоценностями».

И объявить в газетах, чтобы «частные люди, из патриотического уважения к пользе общей и к благодарности потомства, не отреклись присылать хранимые у них в сем роде редкости и достопамятные пре­дания и замечания».

Касательно самого издания начальной летописи приняты были та­кие правила:

«Летописец Несторов, яко отца всех российских летописей и историй, назначается первый к изданию, приняв в помощь крити­ческие замечания славного историка господина Шлецера, почетного члена сего Общества, а особливо собрав и сравнив самые древние и верные рукописи.

Предприятие сие учреждается таким порядком, чтобы, взяв за основание древнейший из всех манускриптов как ближайший к под­линнику и менее других испорченный писцами, отпечатывать по лис­ту в университетской типографии на половине страницы редкими строками и посылать по очереди господам членам, вместе со всеми такими ж летописцами для сравнения и критических примечаний.

На сие полагается две недели с отпечатания каждого листа. После чего должно быть Обществу в назначенный день заседание, где по рассмотрении всех поправок и примечаний утверждается по всех суду самый лучший и вернейший текст, с необходимыми вы­носками разностей в чтении, некоторых объяснений и прочее.

И тогда уже отдается такой выправленный лист для подлежа­щего напечатания под общей корректурой членов со всевозможной точностью. Ибо хотя и есть Несторов летописец печатный⁷, но первые страницы показывают, что он наполнен погрешностей.

Для большей же полноты, обстоятельности и ясности поруче­но будет господам членам, искусным в греческом и латинском язы­ках, отыскать и перевести все места, касающиеся до славянских народов, у древних историков, начиная с Геродота до самых визан­тийских бытописателей, как то Кедрина и прочих, равно и у рим­ских историков.

Сие составит некоторый род весьма полезного и занимательно­го вступления в Несторов летописец, особливо касательно космог­рафии⁸ и древностей».

Предоставление Обществу права запрашивать летописи и иные материалы

Когда рассуждали об основном тексте Нестеровой летописи, то граф Мусин-Пушкин объявил, что он «из любопытства подлинный список (Кенигсбергский) с печатным сводил и нашел, что не токмо находятся ошибки, но и пропуски».

Потому он и не советовал брать за основание печатное издание, а предлагал просить о доставлении в Общество подлинной рукописи.

Чтобы составить обстоятельный доклад о первых действиях Обще­ства, Чеботарев созывал еще раз совещательное собрание, в котором, кроме избрания двух новых членов, профессора И. А. Гейма и адьюнкта М. Г. Гаврилова, обращено было особенное внимание на окончательную редакцию правил, определявших деятельность Общества. При этом уже шла речь и о редакторе или издателе трудов Общества, а также был избран в секретари П. А. Сохацкий.

Представляя министру докладную записку, составленную в совеща­тельных собраниях Общества, М. Н. Муравьев просил и со своей стороны письмом от 6 апреля об исходатайствовании от Императорской Акаде­мии наук и Государственного архива Министерства иностранных дел нуж­ных для Общества сведений и рукописей.

Завадовский докладывал об этом Государю 9 апреля, после чего сде­лал такую приписку в письме Муравьева:

«Государь Император указал отнестись к светским и духов­ным местам, чтобы летописи и рукописи в оригинале были выда­ваемы».

Вследствие этого письма министр народного просвещения, граф П. В. Завадовский писал 12 апреля к князю А. А. Чарторыйскому⁹, кня­зю А. Н. Голицыну¹⁰ и Н. Н. Новосильцеву¹¹, чтобы по требованиям Об­щества были выдаваемы ему летописи или записки, касающиеся до рос­сийских древностей, из Государственного архива Министерства иност­ранных дел, из Патриаршей и Типографской «синодальских» библио­тек, из библиотек Троицкой лавры и других монастырей и из библиоте­ки Академии наук.

Новосильцева Завадовский на первый случай просил доставить Об­ществу письменный оригинал летописи Несторовой, известной под име­нем Кенигсбергского списка. Новосильцев уведомил Завадовского:

 «Академия, имея на своей ответственности сохранение столь драгоценного манускрипта, не может поручить доставление оного никому иному, как только члену сего Общества, или другому чи­новнику, с доверенностью от него присланному, который бы принял оный манускрипт по описи и дал в том расписку».

Вследствие этого отзыва Завадовский уведомил Новосильцева 16 мая, что «господин попечитель Московского Университета изъяснил, что он сам желает принять из Академии наук под собственную свою распис­ку хранящийся в ней рукописный подлинник летописи Несторовой, из­вестный под именем Кенигсбергского списка, для доставления его уч­режденному при Московском университете Обществу истории и древ­ностей российских».

А. И. Мусин-Пушкин и его коллекция древностей

Граф А. И. Мусин-Пушкин, служебная деятельность которого относится ко вто­рой половине XVIII столетия, был в свое время известен как усердный и счастливый собиратель всякого рода русских древностей, исследователь неко­торых из них и издатель исторических памятников и сочинений, ка­савшихся России.

Собирателем старинных рукописей он стал случайно. В том самом году, как ему поручена была должность обер-прокурора в Синоде, к петербургс­кому книгопродавцу В. С. Сопикову, служившему потом в Императорской Публичной библиотеке, привезена была на одних роспусках¹² куча бумаг, содержавшая в себе 37 книг чернового Журнала о делах Петра Великого, собранного комиссаром Крекшиным, известным своей любовью к русской истории и привязанностью к памяти Преобразователя.

Крекшин при Петре I исполнял многие поручения, писал русскую историю и Журнал Государя, для продолжения и окончания которого по смерти Петра ему поручено было разобрать Кабинет дел и бумаг госуда­ревых, хранившихся в Петропавловской крепости. Крекшин снял копии с большей части этих бумаг, и в числе их было несколько указов импе­ратрицы Анны Иоанновны. Все эти бумаги Крекшина и были приобрете­ны графом Мусиным-Пушкиным за 300 рублей.

Четыре года спустя Журнал этот возвращен был графом Сопикову, по поводу издания последним от Синода летописи Димитрия Ростовско­го, за ту же цену, а Сопиков передал его в обмен на книги Петру Богда­новичу, увезшему Журнал с собой в Полтаву. Но важнейшие из него записки были оставлены графом у себя.

Затем это собрание древностей увеличено было подарками графа Г. И. Головкина, состоявшими из нескольких летописей и монет. Далее граф Мусин-Пушкин получил из Киева знаменитое «Ярославле серебро»¹³ или серебряную медаль, найденную между привесками к одной иконе. Это неожиданное открытие сильно возбудило в графе ревность к открытию древностей.

Он в большей части городов России, относящих свое основание к старейшим временам, приискал комиссионеров для себя, приказал им платить за книги щедро, а за старинные деньги и вещи против их веса вдвое, узнав о чем, продавцы сами объявляли об имеющихся у них руко­писях и древностях, предлагая их купить графу.

Коллекции графа быстро увеличивались и стали известны тогдаш­ним любителям старины. Екатерина II пожелала видеть некоторые из собранных им летописей, а также бумаги, принадлежавшие Крекшину. Из последних она некоторые оставила у себя, а вместо них пожаловала графу несколько пергаментных рукописей и старинных бумаг, находив­шихся в ее кабинете, которые самой ей читать было трудно. И поручила ему делать выписки из них, а равно и из других древних письменных памятников обо всем, что касается русской истории, дозволив в то же время искать и требовать всюду, что найдет для того нужным. Такое дозволение дало ему возможность получить редкие исторические книги и выписки из старинных рукописей.

С другой стороны, звание обер-прокурора при Синоде, короткое зна­комство его с тогдашними иерархами русской церкви и наконец указ Екатерины II от 11 августа 1791 года о собирании из монастырских архи­вов и библиотек всех древних летописей и других, до истории касающих­ся сочинений, доставили ему случай приобрести множество древних руко­писных и печатных книг, что весьма умножило и обогатило его собрание.

В числе этих редкостей были Лаврентьевский список начальной рус­ской летописи, пергаментное юсовое Евангелие, так называемая летопись князя Кривоборского, которую очень ценили известный историк князь М. М. Щербатов и критик его генерал-майор Болтин, Псковская летопись, книга Большому чертежу, Никоновская летопись, летописные сборники с примечаниями В. Н. Татищева, его Исторический лексикон, множество подлинных бумаг времен Петра Великого и вообще XVIII столетия.

Уже в то время собрание рукописей, приобретенных графом А. И. Му­синым-Пушкиным, высоко ценилось его современниками. Болтин так отзывался о графе и его библиотеке:

«Он, будучи крайний древностей наших любитель, великим тру­дом и иждивением, а больше по счастью, по пословице: “на ловца и зверь бежит”, собрал много книг, весьма редких и достойных ува­жения от знающих в таких вещах цену.

Не возбранно я, по дружбе его ко мне, оными пользуюсь, но не имел еще время не только всех их прочесть, ни даже пересмотреть.

Из надписей их и из почерка письма, предварительно я уверен, что прочетши их много, можно открыть относительно до нашей исто­рии, что поныне остается в темноте или в совершенном безызвестии. Но сие требует великих трудов».

Но после того графу представился еще другой повод к увеличению своих собраний. Он возымел мысль собирать автографы, хотя бы они состояли из целых тетрадей или рукописей. Екатерина II, узнав о таком намерении, пожаловала графу многие из своих черновых бумаг, в числе коих были «Записки касательно российской истории» и несколько от­рывков из «Наказа» о новом уложении.

По примеру Государыни стали дарить графу черновые рукописи сво­их трудов, а также подлинные сочинения прежних авторов многие из известнейших в его время людей. Таким путем он приобрел подлинники, писанные рукой св. Димитрия Ростовского, Самуила Киевского, Гавриила Новгородского, Арсения Ростовского, Евгения Екатеринославского.

Никифор Астраханский подарил ему греческое Евангелие с толкова­нием святых отцов, писанное в IX веке. Иов Екатеринославский передал графу немало редких книг, собранных им в бывших польских областях, в том числе «Литовский Статут» в Виленском издании 1586 года.

Аполлос Архангельский завещал ему свою библиотеку. Таким же путем перешли во владение графа А. И. Мусина-Пушкина все книги и бумаги профессора А. А. Барсова. По смерти генерал-майора Болтина вся библиотека его куплена была по Высочайшему повелению у наследников и пожалована Мусину-Пушкину. Он сам купил у архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля всю его библиотеку, в том числе и Сбор­ник, в каком находилось «Слово о полку Игореве». По смерти И. П. Ела­гина, назначившего графа Мусина-Пушкина своим душеприказчиком, пос­ледний также получил множество исторических книг и рукописей.

Все это обширное собрание русских древностей хранилось в Москве в великолепном доме, принадлежавшем графу. Но были также древние вещи, иконы и монеты, сохранявшиеся в селе Иломне, принадлежавшем графу.

Московское собрание древностей и редкостей, как тогда выражались, было открыто для всех, занимавшихся изучением русской истории. Им пользовался Н. М. Карамзин, им пользовались и члены Общества исто­рии и древностей российских. Оно представляло собой для них неисчер­паемый материал, которого, по словам Карамзина, «не только прочесть, но ниже пересмотреть в короткое время невозможно».

Помимо той несомненной пользы, какую могла приносить историческо­му Обществу библиотека графа, из какой Общество и воспользовалось неко­торыми рукописями при своих занятиях, владелец ее был известен несколь­кими исследованиями и изданиями, касавшимися русской старины.

Здесь, прежде всего, следует упомянуть исследование о Тмутараканском княжестве, вызвавшее в свое время множество пререканий. Граф Мусин-Пушкин искал Тмутаракань на острове Тамани, как думал, впро­чем, еще академик Байер, какому следовали до Мусина-Пушкина Эмин и Тунманн.

Одним из главных доказательств, которые граф Мусин-Пушкин при­водил в подтверждение своего мнения, был найденный в 1792 году на Тамани камень, который он назвал Тмутараканским. Этот камень воз­буждал особенное недоверие в противниках Мусина-Пушкина, что выз­вало впоследствии новые исследования его. Одно из них принадлежало современнику Мусина-Пушкина А. Н. Оленину, другое — позднейшему писателю, известному своими сведениями о Сибири, Г. И. Спасскому, тре­тье — П. И. Кеппену.

Шлецер, допускавший существование Тмутараканского камня, не при­знавал мнение Мусина-Пушкина о положении княжества. Даже горячий почитатель графа, К. Ф. Калайдович, выразился так об этом вопросе:

«Должно признаться, что, при всех вероятностях положения Тмутараканского княжения на острове Тамань, оно имеет знача­щие сомнения».

Какое, однако, же важное значение имел в те времена спор о Тмутараканском камне и княжестве, можно видеть из письма к Калайдовичу, писанного графом 8 ноября 1813 года из села Иломны, где сказано:

«До того неблагонамеренные доходили, что покойную, в Бозе опо­чивающую, мудрую Екатерину осмелились уверять, что я ее обма­нываю, что найденный Тмутараканский камень мной выдуман. О чем не токмо были споры, но и повеления даны Таврическому губер­натору Жегулину и профессору Палласу исследовать на месте.

Жаль крайне, что весь сей странной процесс, бывший у меня, погиб. Но если желаете, то найдете оного следы в моем изданном исследовании, в Путешествии господина Палласа, в письме ко мне господина Оленина и в примечаниях господина Шлецера, помещен­ных в изданном от него Несторе.

Сей последний по сообщении ему моего исследования извинялся письмом. Вот, милостивый государь мой, сколько от невежества и зависти (вместо пособия в изысканиях) имел я неприятных пре­пятствий! Теперь в сей истине уже не сомневаются благонамерен­ные. Ибо Государь Император именным своим указом повелел име­новать остров Тамань Тмутараканиею¹⁴.

Тмутараканский камень, вместе с Ярославовым серебром и «Словом о полку Игореве», составляли в глазах современников главное право гра­фа А. И. Мусина-Пушкина на видное место между современными ему любителями русской старины.

Кроме того граф в то время, когда избран был в почетные члены Общества, известен был как участник в издании «Русской Правды» (СПб., 1792), издатель «Поучения Владимира Мономаха детям» (СПб., 1793).

При чем он имел целью «показать отцов наших почтенные обычаи и нравы, кои модным французским воспитанием исказились, и тем оп­ровергнуть ложное о них понятие и злоречие».

За что, однако ж, многие из придворных бранили издателя, говоря, что он «идет против Петра и Екатерины» как издатель «Русского Вре­менника, сиречь Летописца, содержащего в себе российскую историю от 862 до 1681 лета» (в двух частях, Москва, 1790), «Книги Большому Черте­жу» (СПб., 1792), «Исторического разыскания Евгения Булгара о времени крещения княгини Ольги» (СПб., 1792) и т. п. Таков был старейший почетный член московского Общества истории и древностей российских.

Н. Н. Бантыш-Каменский как историк дипломатии

Н. Н. Бантыш-Каменский задолго до учреждения Общества был известен своей службой и занятиями в Московском архи­ве Министерства иностранных дел.

По смерти Г. Ф. Миллера (11 октября 1783 года) и по совету его управление архивом поручено было Бантышу-Каменскому вместе с дву­мя товарищами по службе — М. Н. Соколовским (умер 21 ноября 1799 г.) и И. М. Стриттером (умер 19 февраля 1801 года), по кончине которых он и остался единственным директором архива.

В течение сорока двух лет, прошедших от поступления его на службу до учреждения исторического Общества, он составил до тридцати исто­рико-дипломатических описаний из разных дел, хранящихся в архиве, которые и до сих пор служат немалым пособием для желающих ознако­миться с археографическими богатствами архива.

Большинство их относится к истории дипломатических сношений России с европейскими и азиатскими государствами со времен, от кото­рых сохранились акты о том в архиве, до времени Екатерины II и даже позднее.

К ним примыкают описания конференций¹⁵, бывших в России чуже­странных министров, реестры и описания малороссийских, славянских, различного наименования татарских, сибирских и кавказских дел, до­кументов о выездах иноземцев в Россию, бумаг, касающихся прусской войны при Елизавете Петровне и самого ее царствования, реестры делам, относящимся к придворному церемониалу, исследования о княжеском, царском и императорском титулах.

Бантыш-Каменский положил прочное основание описанию всех бу­маг, хранящихся в архиве, заведя алфавиты, реестры и дневные записки им. Составив алфавит «содержащимся в книгах Московской Коллегии иностранных дел Архива входящих и исходящих дел материям», он написал между прочим на заглавном листе его:

«Сие учинено, дабы облегчить труд в поисках, которые иногда отвлекают служителей от нужнейших дел. Желательно, чтобы про­должение сего алфавита не упускаемо было из виду, и по истечении каждого года или и полугода, вносимы б были в оный, следуя сему порядку, все материи, вступившие в столп входящих и исходящих дел того года. А как все бумаги идут чрез руки господ секретарей, то, не возлагая на другого кого, сами они удобнейше могут для своего же облегчения исполнить сей приятнейший труд, коим занимался досе­ле Н. Б. К. (то есть сам Николай Бантыш-Каменский — Н. П.)». Им собраны были материалы для истории российской иерархии в восемнадцати больших портфелях, которыми и успел отчасти воспользо­ваться до Московского пожара автор известной книги о том же предмете архимандрит, в последствии епископ Амвросий.

Кстати будет заметить здесь, что русские духовные училища и семи­нарии конца XVIII и начала XIX столетий обязаны были Н. Н. Бантышу-Каменскому изданием почти всех своих учебных книг — от латинс­ких букварей до руководства по части богословия, философии и церков­ной юриспруденции.

Из переводов его особенно известна была в то время «История о жиз­ни и делах Молдавского господаря, князя Константина Кантемира», со­чиненная Байером и напечатанная вместе с латинским подлинником в Москве в 1783 году.

Почти одновременно с учреждением исторического Общества, Н. Н. Бан­тыш-Каменский приступил к печатанию составленного им за девять лет пред тем по повелению Екатерины II «Исторического известия о возник­шей в Польше Унии, с показанием начала и важнейших, в продолжение оной чрез два века приключений, паче же о бывшем от Римлян и Униат на благочестивых тамошних жителей гонений» (Москва, 1805).

Наконец, Бантыш-Каменский был известен тем, что доставлял в свое время многие исторические материалы для Новикова, издававшего «Древ­нюю российскую вивлиофику», для А. Ф. Щекатова и JI. М. Максимови­ча, издавшего вместе с первым «Географический словарь российского государства», и отдельно от Щекатова — «Указатель российских зако­нов», для Голикова, составившего «Деяния Петра Великого», для Туманского и других.

Н. Н. Бантыш-Каменский, как и граф А. И. Мусин-Пушкин, были желательными членами для исторического Общества, ибо могли быть полезными ему своими указаниями: второй — при издании летописей и исторических материалов, относящихся к древнему периоду русской ис­тории, первый как — знаток архивных документов, относящихся пре­имущественно к дипломатической истории.

А. Ф. Малиновский

К ним примыкал младший современник А. Ф. Малиновский, получивший образование в Московском университете (родился в 1762 г., умер 26 ноября 1840 г.), всю жизнь свою находившийся на службе в том же Архиве иностранных дел и начавший свои занятия в нем под руководством Стриттера и Бантыша-Каменского. Кроме того, он был с 1810 по 1826 годы устроителем и главным смотрителем странноприим­ного дома¹⁶ графа Шереметева.

Его архивные труды отличались тем же направлением, что и труды его предшественников. Но он обратил внимание и на другого рода источ­ники для знакомства с отечественной историей. Будучи известен в пос­ледние два десятилетия прошлого века более как переводчик преимуще­ственно драматических произведений с французского и немецкого язы­ков, он за год до учреждения Общества издал «Описание материалов Оружейной палаты» (ч. I, в лист, с рисунками). Это было только начало труда, оконченного им впоследствии. И вообще его деятельность, как по Архиву, так и по Обществу была еще впереди.

Но как бы ни были велики ученые и литературные силы, которые пред­ставляли собой поименованные почетные члены Общества, его ежедневная, будничная деятельность не могла быть наполнена трудами этих лиц.

Шлецер, предложивший цель для занятий Общества и указавший русским ученым на критику слов и критику фактов, как на необходимое пособие при обсуждении нашей начальной летописи, доживал в Геттин­гене уже последние годы свои.

Карамзин, избрав для своих занятий самостоятельный путь, предпо­читал деятельность одного человека трудам целого Общества, хотя и при­нимал участие в его заседаниях.

Другие почетные члены его — граф А. И. Мусин-Пушкин, Н. Н. Бантыш-Каменский и А. Ф. Малиновский — могли быть полезны Обществу лишь своими указаниями, археографической опытностью, предложени­ем ему тех исторических материалов, которыми они располагали лично или по месту своего служения.

Но у новорожденного Общества была специальная задача, данная извне, — издание очищенного текста русской начальной летописи. И хотя Общество постановило в первом заседании своем вести это дело общими силами, так сказать коллегиально, однако исполнительная часть нуждалась в труде лиц, не столь занятых делами вне Университета, при котором состояло Общество, теснее привязанных к нему по самому месту служения своего, — словом, в действительных членах. Чем же были известны эти члены?

X. А. Чеботарев — первый председатель Общества

Действительными членами Общества были, как мы уже видели, лица, принадлежавшие к Университету, входившие в состав его профессоров.

Из них председателем был Харитон Андреевич Чеботарев — первый ректор Московского университета по установлении этой должности и вме­сте с тем профессор истории, нравоучения и красноречия.

По обычаям того времени он был и главным библиотекарем универ­ситетской библиотеки. Помощником его по этой должности был декан словесного отделения, профессор всеобщей истории, статистики и гео­графии Иван Андреевич Гейм, также член Общества.

Чеботарев был замечательным для своего времени преподавателем русской истории. Сын сержанта, он родился в Вологде в 1745 году, учил­ся сперва в университетской гимназии, в которую поступил в год ее ос­нования, потом — в самом Университете.

Будучи еще студентом, состоял кустосом¹⁷ при библиотеке, потом суббиблиотекарем¹⁸. По окончании курса преподавал историю и геогра­фию, а потом русскую словесность в гимназии в звании информатора, не оставляя службы при библиотеке. В 1771 году он был секретарем Воль­ного российского собрания, в 1775 году — редактором «Московских ве­домостей». С 1776 года Чеботарев состоял уже экстраординарным про­фессором логики и нравоучения в Университете, а через два года — ор­динарным профессором и библиотекарем, не оставляя службы при Уни­верситетской гимназии.

Император Иосиф II¹⁹, приезжавший в 1780 году в Москву под име­нем графа Фалькенштейна, посетил лекции Чеботарева, преподававшего тогда всеобщую литературную энциклопедию наук.

4 декабря 1783 года Екатерина II приказала «назначить под началь­ством и наблюдением графа А. П. Шувалова несколько человек, коих совокупные труды составили бы полезные записки о древней истории, наипаче касающейся до России».

Число таких лиц предполагалось до девяти. Началом их упражне­ния назначался «VIII век, потом VII, затем VI, и так постепенно вхо­дить из века в век до той древности, куда только писатели руковод­ствовать могут».

Кроме русских летописей надо было руководствоваться при такой работе внешними писателями «по истории греческой империи, Герма­нии, Польши, Испании, Дании, Венгрии, Швеции, Франции, Англии, ка­лифов чиметских и аравийских, китайцев и прочее».

Выписки должны были составляться за каждое пятилетие особенно, притом кратко и ясно, и по мере изготовления своего должны были пе­чататься «в вольной типографии на кабинетском иждивении²⁰».

Действительно, в прошлом столетии издана была книга под загла­вием «Выпись хронологическая из истории русской», имеющая вид хро­нологической росписи в несколько столбцов по княжествам с кратким изложением событий, прерывающейся на 1141 годе, с показанием в осо­бой графе современных государей в других странах и духовных правите­лей и с гравированными изображениями некоторых русских князей.

Есть известие, что в числе трудившихся над составлением записок о древней русской истории был и X. А. Чеботарев, который доставил не­сколько тетрадей своих выписок изо всех русских летописей, какие только можно было отыскать в Синодальной и Патриаршьей библиотеках и в Московском государственном архиве. В вознаграждение за что он полу­чил в 1794 году из Кабинета 500 рублей.

Есть также известие, что Чеботарев был приглашаем Екатериной II в библиотекари к ней, но отказался от сего звания.

Что касается общественных связей Чеботарева, то известно, что он был близок к московскому главнокомандующему (1782‒1784) графу Захару Григорьевичу Чернышеву, который покровительствовал знаме­нитому своею издательской деятельностью Н. И. Новикову и его друзь­ям и окружал себя отчасти людьми, принадлежавшими к масонству и к Дружескому ученому обществу. Чеботарев участвовал в трудах этого Об­щества, коего был секретарем, принадлежал к ордену «Златорозового Креста» (русское розенкрейцерство²¹).

Главными предметами преподавания Чеботарева в Университете были русская словесность и русская история. Его лекции словесности не со­ставляли связного курса, но были чисто практические. Он разбирал луч­шие места и творения старых писателей или сочинения литературных знаменитостей своего времени. При этом он занимал студентов упражне­ниями в разных сочинениях, стараясь, чтобы они о всякой познанной ими материи могли писать чистым, приличным, ясным и красивым ла­тинским и российским слогом.

П. А. Сохацкий — первый секретарь Общества

Первым секретарем Общества был профессор эстетики, философии и классической словесности, секретарь университетс­кого Совета Павел Афанасьевич Сохацкий, бывший питомец Дружеского ученого общества. Как эстетик он принад­лежал к той философской школе прошлого столетия, которую справед­ливо называют школой моралистов.

Собственно исторических сочинений Сохацкий по себе не оставил. Он избран был в секретари исторического Общества главным образом потому, что был секретарем университетского Совета. Точно так же как Чеботарев, ректор Университета, был председателем Общества, которое, как выражались тогда печатно, пребывало в недрах Университета и на­ходилось в связи с его историческим классом.

А. А. Прокопович-Антонский — первый казначей Общества

Первого казначея, и то лишь в 1807 году, историческое Общество получило в лице своего действительного члена Антона Антоновича Прокоповича-Антонского, профессора сельского хозяйства и минералогии, известного более в качестве дирек­тора Благородного пансиона при Университете и председателя Общества любителей российской словесности, которое при нем выпустило в свет 26 книг своих «Трудов» и 4 тома «Речей профессоров Университета».

Связь Антонского, также принадлежавшего к числу питомцев Дру­жеского ученого общества и бывшего учеником К. Г. Шварца, с истори­ческими завязями выразилась в том, что он состоял в 1805 году членом комитета при Университете, имевшего своей задачей составление ученой российской истории.

Действительные члены Общества

Между действительными членами общества в первые годы его существовании кроме вышеупомянутых лиц с уверенностью можно назвать:

— декана отделения словесных наук, профессора всемирной исто­рии, статистики и географии Ивана Андреевича Гейма, прибывшего в Россию из Геттингена в 1779 году, издавшего в 1789 году и вторично в 1796 на родине на немецком языке «Опыт подробной географической и топографической энциклопедии Русской империи в азбучном порядке» (всего 1048 стр.);

— профессора церковной истории, чье рукописное руководство к оной погибло в 1812 году, и истории Михаила Матвеевича Снегирева;

— профессора истории, статистики и географии Никифора Евтропьевича Черепанова, переведшего несколько географических и историчес­ких учебников с немецкого и французского языков;

— профессора теории и истории изящных искусств Иогана Феофила Буле, известного своим «Опытом критического разбора литературы о рус­ской истории» и изданием «Московских ученых ведомостей» (1805‒1807);

— профессора славянского языка и словесности, теории изящных искусств и археологии Матвея Гавриловича Гаврилова, который был некогда одним из питомцев Дружеского общества, продолжал в течение 38 лет издание «Политического», иначе «Исторического журнала», ос­нованного Сохацким. По смерти последнего исправлял должность секре­таря в историческом Обществе до введения первого Устава;

— профессора политической экономии и дипломатии Христиана Ав­густа Шлецера, сына знаменитого критика Несторовой летописи;

— профессора опытной физики Петра Ивановича Страхова, бывшего некогда членом Дружеского ученого общества, которое посылало его за свой счет за границу, и мастером стула в университетской масонской ложе.

Последний выбор может быть объяснен отчасти тем обстоятельством, засвидетельствованным современниками, что:

«Страхов всегда читывал в публичных собраниях речи Чебота­рева, который сам при чтении до того возмущался, что слезы на­вертывались на глазах».

Итак первыми действительными членами исторического Общества, насколько можно судить о том по дошедшим до нас известиям, были профессора Университета из среды философского факультета, молодые годы которых были большей частью связаны с воспоминаниями о дея­тельности Новикова, Шварца и Дружеского ученого общества.

Начальные деяния Общества

Но мы почти ничего не знаем о собраниях Общества за первые шесть лет его существования, о их характере и направлении, о средствах Общества и мерах, прини­мавшихся для выполнения целей, предложенных Шлецером через Ми­нистерство народного просвещения. Бумаги Общества за это время по­гибли, а печатание протоколов его заседания началось только с введения Устава 31 марта 1811 года.

Известно, однако, что Общество, основанное по мысли Шлецера, на­шло естественным тотчас же приступить к критическому изданию на­чальной летописи по одному из древнейших списков. Для такой работы необходимо было иметь в руках своих сами рукописи, и потому Обще­ство ходатайствовало через министра народного просвещения о присыл­ке к нему древних русских летописей и хронографов.

В силу Высочайшего указа на имя Синода от 6 июня 1804 года, разрешавшего такую присылку, синодальное присутствие постановило послать указы в Московскую синодальную контору, к епархиальным ар­хиереям, также в ставропигиальные²² лавры, монастыри и типографс­кую контору, чтобы:

«Они, учиня имеющимся в библиотеках русским оригинальным летописям и хронографам реестры, отослали оные в Общество, и когда оно по тем реестрам будет требовать письменно какие ле­тописи, то при отпуске их и возвращении по прежнему в библиоте­ки рапортовать Святому Синоду».

Самому же Обществу вменялось в обязанность в обоих случаях, при получении рукописи и по возращении ее, доносить Синоду через мини­стра народного просвещения.

Из числа доставленных в Общество летописных списков древнейшим признан был принадлежавший почетному члену Общества графу Муси­ну-Пушкину и потому в то время называвшийся Пушкинским. Но он же известен был и под другими двумя названиями: Суздальского — от епис­копа Суздальской епархии Дионисия, по благословению которого он был написан, и Лаврентьевского — по имени переписчика, списавшего лето­пись для великого князя Дмитрия Константиновича.

Издание этого списка принял на себя Чеботарев, в чем ему помогал Черепанов. Они успели уже напечатать до 10 листов, но не могли довес­ти издание до конца, ибо Общество, не имея устава, не могло иметь ни порядочным образом установленных заседаний, ни с точностью опреде­ленных упражнений.

А между тем Лаврентьевский список вытребован был в Петербург, и в распоряжении Общества осталась только копия его, по которой и про­изводилось печатание.

Чеботаревское издание, не будучи выпущено в свет, все истребилось. Так первая попытка Общества издавать летописи не имела успеха.

Исторический конкурс

Труд Шлецера не находил себе продолжителей. Но ученая работа другого свойства связала Общество с именем Шлецера. Совет Университета вместе с Обществом имел 21 апреля 1805 года собра­ние и, рассуждая о задаче на тот год по отделению словесных наук, избрал из числа прочих, касательно одного из важнейших происшествий, в российских летописях необъясненного, следующую:

«Нестор летописец российский говорит, что славяне, населив­шие Россию, пришли с берегов Дуная из Болгарии и земли Угорской, будучи вытеснены оттуда волохами. Когда, по всем вероятностям, могло случиться сие переселение и кого Нестор называет волоха­ми: римлян, лангобардов, болгар или действительных волохов?»

За самое обстоятельное, точное и наилучше доказанное решение этой задачи на русском, латинском, немецком или французском языке обе­щана была награда в 100 червонцев или медаль такой же цены. Награда составлялась из 250 рублей, предложенных Университетом и Обществом, и 150 рублей, назначенных от Карамзина. Временем подачи ответных сочинений назначено было 1 июня 1806 года. Но только в мае 1809 года Совет Университета, по препоручению от Общества истории и древнос­тей российских, объявил о результатах конкурса.

Оказалось, что подано было четыре сочинения. Автор первого, писанно­го на латинском языке, полагал, что Нестор под волохами разумел римлян, основываясь на прозвании итальянцев как в древние, так в особенности в новейшие времена влахами. Причем, он считал это слово славянским.

Но у автора даже не было под руками летописи Нестора, к объясне­нию которой должно было вести его сочинение. Его ответ не был при­знан заслуживающим награды.

Автор второго сочинения на немецком языке, также отвергнутого, разумел под волохами лангобардов, не настаивая, однако, на правильно­сти своего мнения и считая значение слова «волох» двусмысленным.

Автор третьего, также немецкого, сочинения думал одинаково с Тунманом и Гаттерером, что волохи Нестора суть болгары и что переворот, произведенный в половине VII века Кубратом, был поводом к переселе­нию славян с Дуная.

Автор старался доказать свое мнение совершенно новым образом, и его сочинение вообще отличалось историческим трудом, хорошим распо­ложением, ясными изображениями и особенными изящными примеча­ниями на древнюю северную историю.

Но против автора говорило умышленное слияние в одно двух извес­тий Нестора о разновременных изгнаниях славян с берегов Дуная, слиш­ком смелые толкования некоторых мест византийских писателей и несо­образность столь позднего прибытия славян в Восточную Европу, как половина VII века, с историей Новгорода и Киева. Тем не менее, его сочинение заинтересовало разбиравших.

Автор четвертого сочинения, писанного на французском языке, ог­раничился рассмотрением одного из свидетельств Аммиана Марцелина и на основании его решил, что под волохами надо разуметь римлян. Ответ его отнесен был к числу неудовлетворительных.

Хотя ни один ответ не удовлетворил вполне присуждавших награду, но как автор третьего сочинения признан был заслуживающим одобре­ния за несомненный исторический талант, за ученую проницательность и любовь к русской истории, то в торжественном собрании, происходив­шем 10 декабря 1808 года, Совет Университета вместе с Обществом опре­делили выдать ему положенную награду:

«Но, — говорилось в печатном объявлении, — по открытии за­печатанной записки с именем сочинителя нашелся человек, неожи­данный по личной его связи со здешним Университетом, — Хрис­тиан Шлецер.

Сколько ни приятно было для членов Университета, что их почтенный сотоварищ отличается по части исторической литера­туры, которая столь многим обязана славному отцу его, но при том за долг постановили они строго сохранять условие, сопряжен­ное с каждой задачей от Общества предложенной, что члены оного исключаются из соревнования.

Почему им и не осталось более ничего сделать, как изъявить сочинителю их уважение и признательность за усердие и старание его объяснить важную и трудную для российской истории задачу, его рассуждение напечатать за счет Университета, но отказать ему в положенном награждении, потому что его соревнование счи­тается непозволенным по Уставу Общества».

Всего страннее здесь ссылка на Устав, которого, как известно, Обще­ство еще не имело. Но сам Христиан Шлецер, напечатавший свое сочи­нение в следующем году под заглавием «О происхождении славян вооб­ще и в особенности славян русских», в предисловии к нему говорит, что Общество и Университет отказали в награде, следуя обряду, принятому в иностранных университетах и академиях, по которому самим сочленам, яко судиям в своем деле, не выдается предназначенное вознаграждение.

Общество имело определенной лишь одну цель — критическое изда­ние летописей, а это дело поручено было Чеботареву. Остальные члены находились в положении как бы его сотрудников и по первоначальному «начертанию» о деятельности Общества, составленному в заседании 18 марта 1804 года, они могли быть созываемы преимущественно для совещания о тексте издаваемой летописи.

Только назначение исторической задачи для сочинений, с целью со­искания награды от Общества, составляло как бы исключение в обычной жизни Общества, и неудивительно, что об единственном за все это время конкурсе, не сопровождавшемся, однако, наградами, мы встретили под­робное известие в тогдашних периодических изданиях и не нашли ника­ких сведений о самом заседании Общества.

Ревизия деятельности Общества П. И. Голенищевым-Кутузовым и его закрытие

Так шли дела до назначения Разумовского министром народного просвещения, вместо вышедшего в отставку Завадовского, когда попечителем на его место был определен 14 мая 1810 года сенатор, носивший до устава 1804 года титул куратора Университета, Павел Иванович Голени­щев-Кутузов. Он не только вспомнил об историческом Обществе, но и на много лет связал свое имя с его судьбой.

В начале июля он потребовал сведения о всех существовавших при Университете ученых обществах. Совет Университета отнесся за этим вопросом к председателям обществ. Чеботарев долгое время не отвечал на запрос. И только когда Голенищев-Кутузов дважды повторил свое требование, он представил 4 ноября донесение, в котором сказав, что «хотя и самому Совету все касающееся до существования историчес­кого при Университете Общества и его упражнений известно, однако, сообразуясь с предписанием, данным ему от 17 октября сего года», счел долгом ответить на предложенные шесть вопросов: о времени основания Общества, о цели его, о заседаниях и занятиях в оных, о председателе и об изданных трудах.

Донесение было кратко, и из него можно было видеть, что Общество «во все свое бытие не делало для себя постановлений о срочных заседа­ниях, а имело оные по желанию членов и по встречавшимся надобнос­тям оного» и что предметом его занятий было «издание летописи Не­сторовой по Пушкинскому и Троицкому, самым древним харатейным²³, и по Кенигсбергскому спискам».

Как опыт трудов Общества к донесению приложены были отпечатан­ные листы сводного Нестора. Совет представил донесение Чеботарева по­печителю, причем объяснил запоздалость своего ответа медленностью со стороны самого Общества. Кутузов не только выразил письменно свое неудовольствие Совету по поводу столь краткого неудовлетворительного и недостаточного донесения, но и прислал особое замечание на все пунк­ты донесения.

По поводу учреждения Общества с Монаршего соизволения он заме­чал, что каждое Общество, удостоившееся быть принятым под Высочай­шее покровительство, должно отличаться перед другими неутомимой де­ятельностью. Историческое же Общество не соответствовало ни своей цели, ни ожиданиям Отечества, ибо «в шесть лет издано 80 страниц, каковых бы весьма легко каждый год постольку издавать можно было».

Переходя к занятиям Общества, Кутузов ссылался на то, что Обще­ство состоит из тридцати членов, хотя об этом ни слова не говорилось в донесении Чеботарева, почему и надо думать, что Кутузову известно было из других источников. Но мы можем пожалеть, что он в своих запросах, обращенных к Совету, не потребовал списка членов, что для истории Общества было бы не лишнее.

Нет, однако, никакого сомнения, что значительная часть из этих 30-ти членов состояла из лиц, которые ни по своему положению, ни по дру­гим своим занятиям, а некоторые и по пребыванию своему вне Москвы, не могли принимать прямого и деятельного участия в трудах Общества.

Тем не менее Кутузов замечал:

«Ежели бы из Несторова летописца, составляющего предмет упражнения Общества, дало оно на выработку каждому из своих членов не более как по 10-ти страниц в год, что для каждого в течение годичного времени исполнить весьма было бы легко, и ника­ким бы упражнениям и должностям не помешало, то сие бы соста­вило в каждый год 300 страниц, то есть близ 20-ти печатных листов. И в шесть лет существования Общества — 1800 страниц, какового количества Несторов летописец со всеми примечаниями, конечно, не составит».

При этом Кутузов опять обнаружил, что ему известны из жизни Об­щества и такие обстоятельства, о которых в донесении Чеботарева вовсе не упоминалось:

«Оно, продержав Кенигсбергский список довольно времени, при­нуждено было, не воспользовавшись им, его возвратить».

По поводу бессрочности заседаний, созывавшихся, как писал Чебо­тарев, по желанию членов и по встречавшимся надобностям, Кутузов сделал колкое замечание:

«Нельзя не удивляться, что члены в течение года не имели желания собираться, хотя, кажется, по медленному изданию тру­дов их и встречались им надобности учащать их заседания».

Но тут же прибавлял:

«Известность о деятельности и ревности почтенных членов сего Общества удостоверяет, что редкость его заседаний происхо­дит или от важных занятий или от болезни господина председате­ля, не позволяющих ему со свойственной ему деятельностью об ус­пехах Общества заботиться».

В заключение Кутузов язвительно называл труды Общества «подви­гами» в сравнении с издаваемыми от Общества натуралистов актами, «с толикими трудностями сопряженными».

Все эти замечания Кутузов передавал на рассмотрение университетс­кого Совета «яко высшего сословия, долженствующего всеми отраслями Университета руководствовать и все его заведения направлять к цели существенно полезной».

И предлагал Совету:

«Употребить средства к приведению сего Общества в степень деятельности, потребной для достижения предположенной и ожи­даемой от него пользы».

Предлагая Совету уведомить его о мерах, какие он примет относи­тельно Общества, Кутузов ссылался на министра народного просвеще­ния, повелевавшего ему доставить в непродолжительном времени под­робное сведение о положении Общества, ходе его упражнений и успехах.

Но Совету и не пришлось обсуждать тех мер, каких требовал от него Кутузов. Не дожидаясь ответа, он обратился с письмом к графу Разумов­скому от 21 ноября, прося его о предписании мер или о сообщении на­ставлений, как поступить ему в этом случае:

«Дабы как настоящая Общества истории и древностей россий­ских бездеятельность, так и впредь продолжаться могущая, не могла возлежать на моей ответственности или, что еще и более, не мог­ла быть приписана моему невниманию».

29 ноября рассмотрено было графом Разумовским представление Ку­тузова вместе с приложенной к нему перепиской последнего с Советом, в том числе донесением Чеботарева и замечаниями Кутузова на это, а 2 декабря состоялся уже доклад Александру I, в каком, сжато изложив отзывы попечителя о бездеятельности Общества, Разумовский выражал­ся языком Кутузова:

«К приведению Общества в степень деятельности, потребной к достижению предположенной цели и ожидаемой от него пользы, я не нахожу другого средства, как заседание настоящего Общества прекратить, учредив вместо его другое, в которое избрать членов деятельнейших, и в руководство оному начертать Правила для ус­пешнейшего хода дел».

Александр I повелел привести в исполнение предложение министра, который 8 декабря и дал знать о том Голенищеву-Кутузову, получивше­му его 13 декабря. Не далее как 14 декабря в шесть часов пополудни уже происходило чрезвычайное собрание Общества в присутствии самого Кутузова, X. А. Чеботарева, графа А. И. Мусина-Пушкина, А. Ф. Мали­новского, Н. М. Карамзина, П. И. Страхова, А. А. Прокоповича-Антонского, П. П. Бекетова, И. А. Гейма, Ф. X. Рейнгарда, Н. Е. Черепанова, М. М. Снегирева, М. Г. Гаврилова, М. Т. Каченовского и А. X. Чеботарева.

Кутузов, сообщив о причине, заставившей его собрать Общество, про­читал вышеизложенные предложения свои университетскому Совету, потом объявил Высочайшее повеление о закрытии Общества и учрежде­нии вместо него другого.

На этом заседании прекратилась деятельность Общества, существо­вавшего под председательством Чеботарева около семи лет, ибо оно объяв­лено было закрытым. На другой же день, уведомляя Разумовского о зак­рытии Общества, Кутузов прибавлял:

«За сим немедленно приступлю к образованию нового Общества, так и к составлению для него плана для твердого его существова­ния с принесением истинной пользы и с достижением преднамереваемой цели».

О самом же поручении ему составить новое Общество он выражался так: «С благоговейной благодарностью приемля сей новый знак высо­комонаршей ко мне доверенности, все силы мои употреблю, дабы оправдать оную, а вкупе и соответствовать предначертаниям Вашего сиятельства, и за долг поставлю пригласить к составле­нию сего собрания людей, кои верностью и усердием ревновать бу­дут превзойти друг друга».

Так закончился Чеботаревский период в жизни московского истори­ческого Общества и начался период Кутузовский. Спустя много лет (имен­но 6 апреля 1845 года) П. М. Строев, состоя членом комитета, избранно­го историческим Обществом для пересмотра его Устава, в своей речи к сочленам сказал, между прочим, о первых годах Общества следующее: «В течение семи лет Общество имело несколько заседаний, на­печатало полдюжины листов Несторовой летописи (которые до нас не дошли) и неожиданно подверглось преобразованию. Из кого состо­яло это Общество, много ли было членов? не известно. Знаем толь­ко, что председательствовал профессор Чеботарев.

Следовательно, эти семь лет безгласных образуют период пер­вый, темный, как все начальные периоды истории, и только одно слишком ясно — совершившееся преобразование. По сказанию лето­писи Общества, поводом к такому преобразованию было: «неусып­ное желание начальства Московского университета привести все подведомственные ему заведения в вящее совершенство». Этому должно верить, потому что напечатано. Но я слыхал от людей того времени, что повод был гораздо важнее и это подтверждают последующие факты».

Преобразование Общества П. И. Голенищевым-Кутузовым

Чтобы понять причины, вызвавшие переворот в жизни исторического Общества, и выяснить самый характер этого переворота, надо познакомиться с людьми, его произведшими и ему содействовавшими. Главным виновником переворота был тогдашний попечитель Мос­ковского университета П. И. Голенищев-Кутузов.

Отец его, Иван Лонгинович, был известен как человек весьма образо­ванный и как отличный деятель по морскому ведомству, был любимцем императора Павла I и состоял в дружбе со многими учеными, писателя­ми и художниками своего времени.

Павел Иванович был старший сын его и родился 1 ноября 1767 года. Девяти лет он уже был записан в военную службу. В одном из своих писем к графу А. К. Разумовскому, от 19 декабря 1812 г., он, между прочим, припоминает:

«В 1790 году имел я счастье с тремя эскадронами врубиться в шведский батальон и его опрокинуть».

Причем у него была прострелена нога и разрублен лоб.

При императоре Павле I в 1798 году, стало быть 31-го года, Кутузов назначен был куратором Московского университета, будучи присоеди­нен к М. М. Хераскову и князю Ф. М. Голицыну. Указом от 12 июня 1800 года Кутузов пожалован был в тайные советники.

Кутузов оставался в звании куратора до 1803 года. После отставки от кураторства он в 1805 году назначен был сенатором, присутствующим в 6-ом департаменте.

Кутузов был назначен попечителем Московского университета 17 мая 1810 года с оставлением в должности сенатора.

14 декабря, как мы уже знаем, Кутузов привел в исполнение первую часть доклада и занялся приготовлением ко второй. Не далее как через восемь дней, начертав предварительно правила, которыми должны руко­водимы быть члены учреждаемого Общества истории и древностей рос­сийских, он пригласил к себе в дом на частное вечернее заседание:

— отставного майора и почетного члена Московского университета Платона Петровича Бекетова;

— отставного тайного советника и кавалера барона Бориса Иванови­ча фон-Фитингофа;

— статского советника, профессора и кавалера Прохора Игнатьеви­ча Суворова;

— профессора и секретаря Совета Ивана Алексеевича Двигубского;

— отставного майора Сергея Николаевича Глинку,

— правительствующего Сената 6-го департамента экзекутора Алек­сея Алексеевича Перовского;

— надворного советника и кавалера Петра Михайловича Дружинина;

— профессора Романа Федоровича Тимковского;

— профессора Василия Михайловича Котельницкого;

— коллежского ассессора Сергея Павловича фон-Визина;

— переводчика иностранной коллегии Якова Иевлевича Бардовского.

Кутузов обратился к гостям своим с речью, в которой доказывал, что неудачи, постигающие иногда ученые Общества, происходят обыкновен­но или от неимения устава или вследствие недостатка в единодушии и усердии со стороны членов.

Такие Общества, не будучи сими пружинами руководимы и возгремев несколько месяцев одним именем или несколькими малыми листочками, исчезали, как мгновенные метеоры, не оставя следов бытия своего.

Благотворное правительство, не отказывавшее им в своем покрови­тельстве, не видя, однако, ни малейшей пользы от них, должно было прекращать их заседание и изобретать средства к образованию новых, более деятельных и полезных Обществ.

Кутузов объявил, что составление нового Общества и начертание пра­вил для этого возложены Государем на него:

«Таковой подвиг неизреченно велик по слабости сил моих и по недостатку моих дарований! Единая столь лестная Его Величе­ства ко мне доверенность меня ободряет, подкрепляет и дает мне надежду, что усердие ко благу общему, пламенное желание испол­нить волю моего Монарха и благотворителя заменяют мои недо­статки».

Сославшись потом на достоинства и способности присутствовавших, Ку­тузов предложил им начертание своих мыслей о деятельности нового Обще­ства, приглашая своих гостей усовершенствовать и дополнить эти мысли.

Прочитав затем документы, имевшие отношение к закрытию пре­жнего Общества, Кутузов предложил на рассмотрение присутствовавших составленный им Устав. Он был одобрен единогласно и всеми подписан для отсылки к министру.

После того присутствовавшие стали просить Кутузова принять на себя звание председателя. Но в ответ на это он произнес вторую речь, в которой признавал, что, конечно, имел бы некоторое право быть председателем в новом Обществе по оказываемому к нему Высочайшему доверию, по усер­дию его к благу Отечества и что такое звание было бы для него лестно.

Но с одной стороны, не желая никому давать повода упрекать его в честолюбии, любоначалии и первенствовании, а с другой — ссылаясь на многочисленные обязанности, он торжественно отрекся от председательства.

Кутузов позаботился указать главу для вновь созидаемого тела и предложил в председатели П. П. Бекетова в таких выражениях:

«Любовь к Отечеству, ревнование к общему благу, неутомимая деятельность его в предприятиях суть отличительные его свой­ства. Обширные познания российской литературы, истории и древ­ностей его украшают. Исследования их и собирание к оным мате­риалов суть его любимые упражнения. Под руководством такого председателя Общество должно процветать, укрепляться с пользой и честью возлюбленного мне Университета и всего Отечества. Ва­шему прозорливому благоразумию и свободной воле предаю одобрение сего предложенного мной выбора».

Новый председатель Общества П. П. Бекетов

Едва ли кто из присутствовавших мог превзойти П. П. Бекетова личными, родственными и литературными связями своими с известными людьми того времени: так обширны были его отношения к людям всевозможных положений в обществе и партий в литературе.

Он был сыном отставного полковника Петра Афанасьевича и пле­мянником Астраханского губернатора Никиты Афанасьевича Бекетовых и родился 11 ноября 1761 года.

У отца его, принадлежавшего к дворянству Новгородского наместни­чества, было немало родовых и благоприобретенных имений, заселен­ных 7426 душами. От первого брака Петра Афанасьевича с девицею Репьевой и родился второй председатель исторического Общества.

Уже по отцу своему он был в родстве с И. И. Дмитриевым, мать ко­торого была родной сестрой Петра Афанасьевича. Но второй брак отца доставил фамилии Бекетовых еще большие связи.

Он женился на одной из дочерей знаменитого по своим богатствам заводчика Ивана Борисовича Мясникова-Твердышева Ирине Ивановне, три сестры которой были в замужестве также за очень известными в то время людьми: Аграфена — за А. Ф. Дурасовым, Екатерина — за Г. В. Ко­зицким, Дарья — за А. Пашковым.

От второго брака у Петра Афанасьевича было трое сыновей и три дочери, из которых младшая Елена была замужем за А. Д. Балашевым, в последствии обер-полицмейстером в Москве и потом в Петербурге, а с 25 июля 1810 года министром полиции и Петербургским военным гене­рал-губернатором.

П. П. Бекетов сперва учился в Казани и Симбирске вместе с И. И. Дмитриевым, потом в Москве в пансионе Шадена вместе с братом своим Иваном и Н. М. Карамзиным, который также был их дальним род­ственником.

В 1779 году он поступил в гвардейский Семеновский полк, где слу­жил тогда и Дмитриев. И к этому времени относятся его первые литера­турные опыты.

1 января 1788 года он вышел в отставку с чином премьер-майора для определения к статским делам и поступил в герольдмейстерскую конто­ру при Сенате, пробыв при ней до 1798 года, после чего опять вышел в отставку и поселился в Москве.

Здесь он приобрел большой дом на Кузнецком мосту на том месте, где теперь университетские клиники. Завел типографию и словолитню, став­шую скоро лучшей в Москве по своим изданиям, которые отличались чи­стым, красивым шрифтом и тщательной отделкой чертежей и рисунков.

В то же время он стал собирать древности и письменные памятники русской истории, завел у себя кабинеты нумизматический и минерало­гический и принимал участие в издании журналов.

Прежде всего, он начал издавать «Пантеон российских авторов», ко­торого и вышло четыре тетради в 1801 и 1802 годах. Этот журнал имел эпиграф: «Душа писателей в творениях видна, но самый образ их быва­ет нам приятен». Коротенькие биографические сведения о лицах, изоб­раженных на портретах, которые и составляли сущность издания, писа­ны были Карамзиным.

Затем Бекетов принимал участие в издании «Друга просвещения» за первый его год (1804). Между книгами, вышедшими из его типогра­фии, особенно любопытны по именам авторов и переводчиков и по изя­ществу печати, какое только было доступно в то время:

«Дон Кихот» в переводе Жуковского;

«Дон-Коррадо де-Геррера, или Дух мщения и варварства гипшанцев» (испанцев. — В. Г.);

российское произведение Н. П. Гнедича, только еще выступавшего тогда на литературное поприще;

«Сочинения и переводы» И. Ф. Богдановича.

В год избрания Бекетова в председатели исторического Общества им было издано «Описание в лицах торжества, происходившего в 1626 году февраля 5 дня, при бракосочетании Государя Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича с Государыней Царицей Евдокией Лукьяновной из рода Стрешневых» (с 63 рисунками).

Он же помог С. Н. Глинке при издании «Русского Вестника», основан­ного в 1808 году, что засвидетельствовано самим Глинкой, сказавшим: «Если «Русский Вестник» заслужил какое-либо внимание, то за это я обязан П. П. Бекетову. Зная, что я не имею никаких средств к изда­нию моих трудов, он взял на свой отчет печатание первых книжек.

Великодушие его оживило меня и подвигло к трудам, по воз­можности моей посвящаемым пользе общественной. Какому бы ни подвергся жребию «Русский Вестник», но из души моей никогда не истребится благодарность к сему благодетельному любителю сло­весности».

Остается упомянуть, что П. П. Бекетов славился по Москве своими вечерами по четвергам, на которые собирались все любители литературы того времени и которые даже были воспеты некоторыми из них в раз­личных по таланту стихах.

Можно сказать, что едва ли между современниками могли найтись люди, почему-либо недовольные избранием Бекетова в председатели ис­торического Общества.

Немало говорило в пользу Бекетова как общественного деятеля и то обстоятельство, что он умел сохранять одинаково добрые отношения к людям различных литературных партий. Он оставался в приязни и с Карамзиным, и с Голенищевым-Кутузовым, которые и по литературной деятельности, и по положению среди остальных членов Общества были антиподами. Конечно, Кутузов, по личному опыту знавший о готовности Бекетова жертвовать на литературные предприятия, предлагая его в пред­седатели Общества, рассчитывал и в этом случае на его щедрость, ибо хорошо понимал, что немалой причиной безуспешной деятельности Об­щества при Чеботареве было безденежье.

Новый секретарь Общества И. А. Двигубский

Секретарем Общества, конечно также по предложению Кутузова, избран был профес_СОр естественной истории Иван Алексеевич Двигубский (1771‒1839), происходивший из духовного звания, учившийся в Харьковском коллегиуме, в коем по­том был учителем риторики. По окончании курса в Университете (1793‒1796) он поступил на службу в университетский пансион, с званием адъ­юнкта, затем пробыл долгое время за границей и был произведен в 1808 году в ординарные профессоры.

Это был один из самых деятельных русских ученых и писателей той эпохи по зоологии, сравнительной анатомии, ботанике, физике и даже технологии. Он уже успел издать до того времени, когда вступил в историческое Общество, несколько учебников по разным отделам ес­тественно-исторических наук, и известен был речью, произнесенной на университетском акте 30 июля 1806 года «О нынешнем состоянии зем­ной поверхности».

В то время он был уже членом нескольких ученых обществ Вольно­го экономического в Петербурге, московских — Испытателей природы, Соревнования физических и врачебных наук, парижского академичес­ких наук, геттингенских, Физического, Повивального и Ботанического, и корреспондентом Гальванического общества в Париже.

Но, конечно, не за ученые заслуги в предметах своей специальности выбран был он в секретари исторического Общества, а потому что был секретарем университетского Совета, как и первый секретарь Общества П. А. Сохацкий.

Новый казначеи Общества П. М. Дружинин

Казначеем Общества избран был директор Московской губернской гимназии и член Общества любителей коммерческих званий и Испытателей природы Петр Михайлович Дружинин, которого Кутузов, тотчас же по вступлении своем в долж­ность попечителя, представлял уже к награде.

Распределение обязанностей в Обществе

По избрании должностных лиц некоторые из присутствовавших членов заявили, какими именно трудами намереваются при­нести пользу Обществу. Сам Кутузов выразил готовность заняться иссле­дованием древней российской поэзии, Бекетов — редакцией летописей.

Тимковский решил заняться сличением Несторовой летописи с Пуш­кинской, представив при том одиннадцать листов ее, уже сличенных и выправленных в шесть дней. Общество восприняло это с большим удо­вольствием, так как его членам было известно, с какой медленностью происходило сличение в бывшем Обществе.

Барон Фитингоф обещал заняться исследованием древних русских монет и медалей, Двигубский — исследованием состояния заводов, фаб­рик и ремесел, а Котельницкий — медицины в России до Петра Велико­го. Последние заявления о предметах, не только остававшихся до тех пор необработанными, но даже и не упоминавшимися никогда в истори­ческих сочинениях, приняты были присутствовавшими в заседании:

«С отличительным удовольствием, яко существенно к упраж­нениям и целям Общества принадлежащие».

Глинка изъявил готовность быть редактором журнала, который пред­положено было издавать от имени Общества. И даже обещал пожертво­вать для такой цели имевшиеся в его распоряжении исторические мате­риалы листов на 12.

Наконец, Бардовский думал заняться разведыванием древних ма­нускриптов по монастырям в Москве и сводом польских рукописей с русскими.

Принятие Устава

В заключение этого совещательного заседания решено было по утверждении Устава для преобразованного Общества при­соединить к членам «образователям» его посредством баллотировки но­вых членов, для чего каждый из присутствовавших в заседании 22 де­кабря мог предложить трех кандидатов. И затем уже в присутствии всех иметь торжественное собрание.

В тот же день Кутузов отправил частное письмо к Разумовскому, в коем, вместе с поздравлением с наступавшими праздниками, давал коро­тенькое известие о только что происходившем заседании:

«Во-первых, имею честь донести Ваше сиятельство, что Обще­ство историческое образовано. Президентом выбран Бекетов по причинам, о коих я имел честь прежде вам доносить, да и потому:

— чтобы не сказано было, что я, желая президентства, против сего Общества действовал;

— что по занятиям моим мне и свободного времени мало.

Правило, или Устав, в коем все к лучшему придумано, готов, и ежели на завтрашней тяжелой почте не успею, то непременно на следующей и устав и протокол первого заседания буду иметь честь при официальном моем донесении Вашему сиятельству представить». Четыре дня спустя Кутузов отправил министру уже официальное до­несение об учреждении, составлении и образовании нового Общества. Причем посылал протокол заседания, бывшего 22 декабря, две речи, ска­занные им в этом же заседании, Правило, или Устав, им же начертан­ный и присутствовавшими в заседании одобренный.

Отправив Устав в Петербург, Кутузов весь сосредоточился на хлопо­тах о его утверждении.

Наступил февраль, а известия об утверждении Устава все еще не было. 13 числа Кутузов отправил письмо к Разумовскому о своих подго­товительных действиях к торжественному открытию Общества:

«Руководствуясь наставлениями Вашими о приглашении чле­нов в историческое Общество, я за обязанность поставил сам лич­но с благодарностью доставить графу Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину рукопись древнего Несторова летописца, в коей мы благо­даря господину Тимковскому более уже нужды не имеем.

А при сем случае пригласил Его сиятельство в члены вновь со­ставляемого Общества, что он принял весьма благоприятно, дав обещание быть самым деятельным нашим членом и всеми силами благу Общества содействовать.

Граф Алексей Иванович объявил мне, что он сию рукопись не­пременно отправит в Петербург. Да сверх того сведал я, что он в отношении с господином Олениным, пекущимся о скорейшем изда­нии сей летописи, то в предупреждение, чтобы нас не опередил гос­подин Оленин, не благоугодно ли будет Вашему сиятельству испро­сить чтобы сия рукопись подарена была вновь составляющемуся историческому Обществу.

Мы приступим немедленно к печатанию летописца и все силы, употребим, чтобы оным не мешкать. Как же скоро получить от Вашего сиятельства разрешение, той к другим работам Общество приступит, учредя предварительно периодические заседания».

Когда Кутузов писал приведенное здесь письмо, Устав уже был ут­вержден, хотя и со значительными переменами, о чем Разумовский уве­домил московского попечителя официальным письмом от 22 февраля.

Он сообщал, что право получать из всех архивов, какие есть в госу­дарстве, нужные для Общества сведения, также из монастырей и казен­ных библиотек книги или рукописи, он счел нужным ограничить.

Что требование, чтобы никакая книга, до российской истории каса­ющаяся, не могла быть напечатана без одобрения Общества, считает ме­рой притеснительной и налагающей, помимо общей цензуры, новые око­вы на умы. Взамен чего можно поставить Обществу в обязанность изда­вать замечания на таковые сочинения.

Далее министр отверг предложенное Кутузовым наименование Об­щества Императорским, потому что и прежнее Общество не имело такого названия. Отказано было также в предложенных Кутузовым к ежегод­ной выдаче Обществу 5000 руб. из остатков от училищных сумм, так как остатки эти бывают не важны и, кроме того, на них лежит много других расходов.

Равным образом Разумовский не нашел удобным испрашивать у Го­сударя единовременного пособия в 3000 руб. на устройство помещения для собраний Общества. Не согласился он также на дарование права иногородним корреспондентам Общества отправлять в Общество через почту пакеты, посылки и письма без платежа весовых денег.

Министр исключил и тот параграф, которым предполагалось освобо­дить дома и квартиры членов Общества от постоев и других повиннос­тей, а самим членам предоставить университетский мундир. Причину такой отмены Разумовский изложил в следующих выражениях:

«Дома профессоров и учителей и нанимаемые ими покои осво­бождены от постоев и прочих полицейских повинностей для того, чтобы совершенно успокоить в многотрудных единообразных заня­тиях класс людей, посвятивших жизнь на образование сограждан, большей частью при самом бедном состоянии.

Но Общество истории состоит все почти из чиновников граж­данских. Носить университетский мундир членам Общества, кро­ме принадлежащих к Университету, я также не нахожу надобнос­ти. С сей стороны Общество сие должно равняться с другими Об­ществами, которые не пользуются сим преимуществом».

Наконец, Разумовский исключил из Устава звание членов «образователей».

Кутузов, конечно, не был доволен такими изменениями. Но их впол­не одобряла противная партия. Вместе с тем граф А. К. Разумовский извещал Кутузова, что со своей стороны утверждает как председателя, Обществом избранного, так и членов оного.

Содержание Устава Общества

Устав Общества, утвержденный Государем 21 января 1811 года в редакции, составленной в министерстве, состоял из де­вяти глав. Первая, определяя состав, права и преимущества Общества, так говорила о его занятиях:

«Главнейшие упражнения сего Общества будут состоять в кри­тическом разборе древних русских летописей, в сличении их списков, какие только Обществу достать будет можно, в исправлении погрешностей, вкравшихся в них по нерадению, невежеству или за­тейливости переписчиков.

Когда таким образом летописи будут исправлены и подлинный смысл их будет по возможности отыскан, в то время Общество постарается о скорейшем и вернейшем их издании.

И как теперь начато уже издание древнейшего русского лето­писца Нестора, то Общество постарается привести его к оконча­нию, после чего приступит к таковому же изданию других летопи­сей. (§ 2).

Общество постарается собирать древние рукописи, медали, монеты и другие памятники, служащие к объяснению разных про­исшествий в русской истории, для чего войдет в переписку с разны­ми особами, в разных местах России живущими, которые могут доставлять ему вещи или сведения такого рода. (§ 3).

Поелику цель сего Общества та, чтобы, привести в ясность рос­сийскую историю, то оно обязано обнародовать замечания свои на всякие нелепые сочинения, до российской истории касающиеся. (§ 5)».

А последняя глава добавляла следующими определениями характе­ристику указанных в первой главе занятий:

«Общество будет ежегодно издавать по одной книге актов, со­стоящих как из рассуждений, которые члены читают по временам в Обществе, так и из всех происшествий, до Общества касающих­ся, с описаниями заседаний. (§ 62).

Сверх сих актов после каждого заседания будет припечатывае­мо в публичных Ведомостях о всем, в заседании происходившем, дабы Отечество видело, что Общество находится в недремлющей деятельности. (§ 63).

Сверх актов Общество будет издавать особый журнал, в изда­нии которого, сколько возможно, будет держаться хронологическо­го порядка. В журналах будут помещаемы древние анекдоты, трак­таты, грамоты, описание древних обрядов, посольств и других про­исшествий, не напечатанных и в архивах хранящихся. (§ 64)».

Приведенными параграфами Устав, по-видимому, старался предупре­дить возможное со стороны Общества бездействие. И с одной стороны, огра­ничивая его занятия изучением и изданием летописей, опровержением «не­лепых» сочинений о русской истории, изданием особого журнала, готов был установить даже количественную норму для этих занятий, по крайней мере, для главной отрасли их. Так, в § 61 было сказано:

«При сличении летописцев и при издании оных Общество имен­но определяет, чтобы не меньше такого-то числа печатных лис­тов выходило в такое-то время».

В этом требовании виден ясный намек на неудавшуюся попытку из­дать русскую начальную летопись, предпринятую Обществом в самые первые годы его деятельности. Но так как издание летописей не могло занять одновременно всех членов Общества, то им и поставлено было в обязанность читать в заседаниях рассуждения, издавать сборники истори­ческих документов и разбирать «нелепые сочинения», Для каковых разбо­ров образцом могли служить «Примечания генерал-майора Болтина на русскую историю г. Леклерка», изданные еще в XVIII столетии.

Также заботливость о понуждении членов Общества к занятиям про­глядывает и во второй главе Устава, говорящей о членах, качествах их, должностях, преимуществах и выборе их.

Наиболее резкие требования обращены были Уставом к действитель­ным членам. Вот как говорилось об их обязанностях в помянутой главе:

«Чтобы быть членом сего Общества, нужно:

1) быть известным в ученом свете сочинениями или отличны­ми сведениями в российской истории и древностях;

2) известным быть по трудолюбию, по жизни не рассеянной, дающей время и возможность быть деятельным членом Общества;

3) чтобы обстоятельства его не отлучали навсегда или на очень долгое время от Москвы (§ 9)».

Кроме того, члены обязывались сделать единовременное пожертвова­ние в пользу Общества деньгами, книгами или другим чем (§ 16).

Права членов заключались лишь в том, что они как участники об­щих трудов, могли безденежно получать издания Общества.

Чрезвычайно важную роль при определении отношений членов к Об­ществу должен был играть § 18, ограничивавший число членов тридца­тью. Это условие, дававшее возможность Обществу делать строгий выбор между учеными, занимавшимися русской историей, могло превратить со временем Общество как бы в Академию исторических знаний.

Придавая особое значение в литературных кружках тем лицам, ко­торые удостоились чести быть избранными в члены исторического Обще­ства, оно должно было вызывать неизбежную конкуренцию между теми учеными, которые по открытии свободного места в Обществе желали бы поступить в число его членов.

Вот почему избрание новых членов «на убылые места» обставлено было строгими правилами. Член, почему-либо выбывающий из Обще­ства, должен был заблаговременно извещать оное о том.

На место выбывшего или умершего члена могли быть предложены новые. Но предлагавший должен был доказать, что указываемый им кан­дидат обладает всеми качествами, требуемыми Обществом от своих со­членов. И, кроме того, обязаться за предлагаемого, что он:

«Примет на себя какое-нибудь сочинение или полезное для Об­щества поручение (§ 21)».

Предложение новых членов допускалось только письменное (§ 22), а самое избрание происходило посредством баллотировки, которая:

«яко вернейший способ к избранию ни под каким видом и ни для кого не оставлялась (§ 23)».

Однако, как мы увидим впоследствии, условие, ограничивавшее число членов тридцатью и удержанное даже при пересмотре Устава в 1816 году, соблюдалось Обществом буквально только «до нашествия французов».

Кроме членов Общество имело благотворителей, соревнователей и кор­респондентов. Число их не было ограничено.

Должностные лица Общества выбирались из членов. Из них предсе­датель — на неопределенный срок, но утверждался в своем звании мини­стром народного просвещения. На время его отлучки избирался времен­ный председатель. Секретарь и казначей выбирались только на три года.

Можно сказать, что главная обязанность председателя выражена была в §§ 25 и 28:

«Председатель обязан наблюдать, чтобы все статьи сего Уста­ва соблюдаемы были ненарушимо. Председатель никаких отзывов и сношений по делам Общества ни с кем не имел без общего советования, дабы ошибки председателя не пали на целое Общество».

Так как в ведении секретаря находилась переписка Общества, из кото­рой мало-помалу образовывался архив его, то § 35 Устава предупреждал: «Буде со временем умножится архив, Общество потщится иметь особого архивариуса, который бы состоял в ведении секретаря». Должность эта, сколько нам известно, долгое время не была заме­щена. И уже впоследствии учреждены были в Обществе актуариусы с известным вознаграждением за их труды.

По Уставу 1811 года занятия казначея не ограничивались только ведением денежной отчетности. Она простиралась на заведование разны­ми коллекциями, принадлежавшими Обществу. Однако § 40 заключал в себе такое постановление на случай увеличения этих коллекций:

«Если Общество будет иметь свою достаточную сумму, то употребить старание приобретать старинные русские рукописи, до российской истории относящиеся, такового же рода книги для составления библиотеки и разные редкости, относящиеся до древ­ностей и истории России, о чем особое попечение будет возложено на нескольких членов. И когда библиотека составится, тогда Об­щество изберет из членов своих библиотекаря, а до тех пор входя­щие в Общество вещи хранятся у казначея, который отвечает за целость оных».

Заседания Общества предполагались Уставом троякие: обыкновен­ные — раз в месяц, чрезвычайные — в особых случаях, по усмотрению председателя, и торжественные — раз в год, в день открытия Общества.

Наконец, Уставом предвидена была возможность изменений в его правилах. Потому дозволялось каждому члену Общества предлагать та­кие изменения, которые по одобрению всеми членами должны быть пред­ставляемы на утверждение министра народного просвещения (§ 60).

Мы не без причины остановились с такой подробностью на Уставе 1811 года. Он, за немногими изменениями, принятыми в 1816 году, до сих пор сохраняет силу действующего закона для Общества. И в этом виде может быть назван древнейшим из уставов русских ученых обществ, составляющим своего рода исторический памятник.

Торжественное открытие общества

Прежде чем открыть преобразованное Общество, Кутузов созвал на 8 марта для предварительного совещания тех членов, которых он называл «образователями». Явились все из числа бывших в заседании 22 декабря, за исключением С. В. Глин­ки, В. И. Фитингофа и С. П. фон-Визина. Зато прибыл Н. Н. Сандунов.

По прочтении Устава присутствовавшие рассуждали о времени и по­рядке торжественного открытия Общества и о других формальностях, связанных с этим делом.

Назначено было открыть действия Общества 13 марта, когда празд­новалось восшествие на престол Александра I. В этот торжественный день присутствовало 19 членов. Снова прочтен был секретарем Двигубским Устав. Постановлено было иметь навсегда 13 марта днем годовых торжественных собраний.

Председатель Бекетов прочел имена членов, которые и заняли свои места по старшинству вступления. И таким образом Общество открыло свои действия. Перед началом их председатель прочитал речь, в которой «Показавши кратко пользу истории вообще, исчислил источни­ки и пособия касательно российской истории, трудности, сопря­женные с исследованием древностей, и заключил приглашением чле­нов приступить к новым подвигам в объяснении древней российской истории».

Но прежде чем приступить к изложению деятельности Общества по его внутреннему устройству, по его внешним сношениям и по собственно ученым работам, необходимо ознакомиться с предшествовавшей деятель­ностью тех из его членов, о которых до сих пор не было говорено.

Характеристика членов Общества

Будем говорить о них в том порядке, в каком они стоятв списке членов, представленном Кутузовым министру.

Прежде всего следует остановиться на Петре Степановиче Валуе­ве, который, женившись на Дарье Александровне Кошелевой, начал службу камер-юнкером в 1772 году, а в 1798 году был уже действи­тельным тайным советником и во время открытия нового Общества занимал место главного управляющего над Кремлевской экспедицией и Оружейной Палатой.

В то время, о котором идет у нас речь, Валуев известен был как издатель двух исторических описаний: Оружейной Палаты и старинного Коломенского дворца.

Далее в списке членов стоят имена четырех профессоров университета: Ф. X. Рейнгарда, JI. А. Цветаева, А. Ф. Мерзлякова и М. Т. Каченовского.

Филипп Христиан, или Христиан Егорович Рейнгард, уроженец Виртембергского королевства, слушал лекции в университетах Тюбингенс­ком, Иенском и Марбургском. Был профессором политической и ученой истории в Кельне, в Москву приехал в 1803 году по приглашению тог­дашнего попечителя М. Н. Муравьева и назначен был ординарным про­фессором на кафедру практической философии, истории философии и прав естественного и народного, а в последствии занимал и другие долж­ности в Университете.

Кроме сочинений богословского и философского содержания он из­вестен был москвичам латинской речью, произнесенной в 1805 году в день полувекового юбилея Университета — «Об ожидаемых плодах, как принесенных, так и имеющих быть оказанными русскими университета­ми отечественной литературе».

Лев Алексеевич Цветаев, получивший образование в Московской Сла­вяно-греко-латинской академии и Московском университете. Он пробыл за границей с 1801 по 1805 год, куда отправился вместе с куратором князем Ф. М. Голициным, получил степень доктора в Геттингене, а в Париже — звание члена юридической академии.

Возвратившись на родину, он стал профессором кафедры прав знат­нейших древних и новых народов и потом преподавал почти все отрасли юридических наук. Но любимым предметом его было римское право.

Во время преобразования исторического Общества он был известен своей речью в день полувекового юбилея Университета «О взаимном влиянии наук на законы и законов на науки» и курсом лекций о теории законов.

В 1810 году комиссия составления законов Российской империи из­брала его как уже известного ученого своим корреспондентом.

Алексей Федорович Мерзляков (родился в 1778 г., умер 26 июля 1830 г.) за Оду, которая написана им, когда он учился в Пермском глав­ном народном училище, и которая была поднесена Екатерине II, отправ­лен был на казенный счет в Москву, где и воспитывался сперва в универ­ситетской гимназии, а потом в Университете.

Его литературная деятельность, начатая в Перми, продолжалась и в те годы учения, которые принадлежали Москве. Затем он помещал свои сочинения в «Утренней заре» (1800‒1808 гг.), где печатались труды воспитанников университетского благородного пансиона.

В 1804 году он занял в звании адъюнкта кафедру российского крас­норечия и поэзии, которую до тех пор занимал X. А. Чеботарев, а 30 ок­тября 1810 года утвержден ординарным профессором красноречия, сти­хотворства и языка российского.

Из его актовых речей произнесена была до преобразования истори­ческого Общества одна, носившая заглавие «Слово о духе, отличитель­ных свойствах поэзии первобытной и о влиянии, какое она имела на нравы и на благосостояние народов».

Приняв кафедру уже от состарившегося Чеботарева, он совершенно изменил характер преподавания, придал изучению русской словесности, долго соединявшемуся с преподаванием древних литератур, более само­стоятельное значение. Как критик и писатель содействовал литератур­ным занятиям и литературному образованию не только студентов, но и тогдашних московских писателей.

Прямее и непосредственнее всех из названных выше профессоров вхо­дил в деятельность исторического Общества Михаил Трофимович Каченовский (родился 1 ноября 1775 г., умер 19 апреля 1842 г.). Происходя из греческой фамилии Качони, он, получил образование в Харьковском духовном коллегиуме. Затем служил урядником в Екатеринославском казачьем ополчении (1788‒1793), потом поступил в Харьковский губерн­ский магистрат, а в 1795 году снова перешел на военную службу и был сержантом в Таврическом гренадерском, а затем в Ярославском пехот­ном полку. Попал под суд, в 1801 г. был оправдан и уволен в отставку. После чего поступил библиотекарем к графу А. К. Разумовскому и стал готовиться к ученому званию.

Наконец, в то самое время, как открылась деятельность преобразо­ванного исторического Общества, Каченовский произведен был в орди­нарные профессоры изящных искусств и археологии. Из его статей, от­носящихся к русской и славянской истории и напечатанных до 1811 года, особенно важны были следующие:

1) «Об источниках для русской истории», где рассмотрен вопрос о происхождении и самом составлении русской начальной летописи, при­писываемой Нестору, частных летописей Симона Суздальского и Иоанна Новгородского, летописных сборников Радзивиловского, Никоновского, Архангелогородского, второго Новгородского, печатных Древнего лето­писца, Царственного летописца, Царственной книги, Степенной книги, наконец хронографов, родословных и разрядных книг. При чем автором высказан был довольно правильный взгляд на состояние славянских пле­мен до Рюрика;

2) «Параллельные места в русских летописях», где Каченовский объяс­нил, что приступая к изложению русской истории, прежде всего должно критически рассмотреть летописи, сличить разные списки, одни допол­нить, другие сократить.

Доказывает, что наши летописи, начиная с половины IX века, стано­вятся подробнее лишь с конца XI, и в рассказе о первых двух столетиях содержат в себе сведения о многих событиях, заимствованные из иност­ранных источников. В доказательство чего и указывает на некоторые из этих сведений;

3) «Краткая выписка о первобытных народах, в России обитавших, и о пришельцах, с ними соединившихся, до составления государства», в которой автор, определив места расселения литовских, финских и сла­вянских племен, касается также вопроса о казарах, волохах и варяго-руссах. Причем о последних говорит, что они были не финны, не пруссы и не славяне;

4) довольно строгий разбор переведенной на русский язык «Исто­рии Российской империи в царствование Петра Великого», сочиненной Вольтером;

5) «Исследование банного строения», о котором повествует летопи­сец Нестор. Собственно критическая статья по поводу книжки, имевшей такое же заглавие и изданной в Петербурге в 1809 г. А. И. Мартосом (типография Ивана Глазунова, in 8, на 35 ст.). Он, отвергнув мнения, высказанные В. Н. Татищевым, князем М. М. Щербатовым и генерал-май­ором И. Н. Болтиным по поводу известия, находящегося в Кенигсбергс­ком летописном списке под 1089 г. о постройке переяславским еписко­пом Ефремом каменного банного строения, вывел такие положения:

a) епископ Ефрем построил каменную стену монастырскую, а не город, потому что строение городов не относилось к обязанности архиереев;

b) епископ Ефрем построил купола на церквах, а не бани, потому что святителю неприлично было строить общенародные бани;

c) церквей с куполами до того времени в России нигде не было;

d) народные бани, больницы и врачи прибавлены к Несторову сказа­нию позднейшими бытописаниями, начиная с Татищева.

Со своими замечаниями на эти положения и выступил Каченовский, чем вызвана была немалая полемика в то время.

Далее в списке членов следовали Иван Петрович Бекетов и Борис Иванович фон-Фитингоф.

Первый известен разве только тем, что был братом нового председателя Общества. Подобно ему служил в молодости в военной службе. Между обра­зованными же людьми своего времени считался любителем нумизматики.

Той же самой специальностью известен был между членами Обще­ства и барон Фитингоф (родился в Риге в 1767 году, умер в Мариенбурге в 1829 г.). Он был сыном сенатора и братом знаменитой Варвары Юлиа­нин Крюднер, имевшей некоторое время влияние на Александра I свои­ми мистическими внушениями. Внук по матери фельдмаршала графа Миниха, тайный советник Христофор Бурхард, названный русскими Борисом Ивановичем, Фитингоф был известен как любитель естествен­ных и технических знаний. Он был впоследствии почетным членом Пе­тербургской Академии наук и президентом Петербургского минералоги­ческого общества. При самом преобразовании Общества исторического признан был почетным членом Московского университета.

За Фитингофом в списке членов опять следовали два университетских профессора: Прохор Игнатьевич Суворов и Иван Алексеевич Двигубский. С последним мы уже познакомились, как с секретарем Общества.

Что касается П. И. Суворова, то он появлением своим среди любите­лей отечественной истории обязан был исключительно П. И. Кутузову. Происходя из духовного звания, он в детстве был помещен в тверскую семинарию в 1758 году, а через семь лет отправлен в Оксфордский уни­верситет. Пробыв в нем десять лет, получил диплом на звание действи­тельного магистра наук, что давало ему право гражданства в Англии.

Возвратившись на родину, назначен был в октябре 1775 года в Мор­ской кадетский корпус: сперва — преподавателем, потом — инспектором.

Он пользовался особенным расположением И. JI. Голенищева-Кутузо­ва, дослужился до чина подполковника, но при выходе в отставку в 1795 году переименован был в коллежские советники. Три года спустя снова вступил на службу в Черноморское штурманское училище в г. Нико­лаеве профессором и в 1803 году опять вышел в отставку с полной пенсией.

П. И. Кутузов, сделавшись попечителем, письмом от 2 июня 1810 года ходатайствовал перед Разумовским о назначении Суворова, соглас­но его собственному желанию, профессором в Московский университет: «Не стану о нем распространяться, — писал Кутузов, — а ска­жу только, что он человек редкий и что у нас в Университете ни из русских, ни из иностранных ему равного нет как по учености, так и по моральному характеру».

О Суворове говорил Разумовскому и адмирал Н. С. Мордвинов, быв­ший незадолго перед тем морским министром. Так как Суворов был в отставке и получал уже полный пенсион, то в Московский университет определен был именным указом 2 июня 1810 года в звании ординарного профессора высшей математики.

Следующим по порядку членом быль Сергей Николаевич Глинка (ро­дился 1775 г., умер 5 апреля 1847 г.). Отставной бригад-майор Сычевского ополчения, известный патриот и народный деятель во время борь­бы с Наполеоном. Он начал в 1808 году издавать журнал «Русский вест­ник», который был исключительно посвящен России и о котором Вигель сказал следующие любопытные слова:

«Для успехов более всего нужно умение выбирать время. Когда изданием сего журнала Сергей Николаевич Глинка сделался извес­тен москвичам, начинало уже тошнить от подслащенного рвотно­го, приготовляемого другими журналистами и их сотрудниками. И любовь к Отечеству приметно возрастала с видимо умножающи­мися для него опасностями.

Глинка был истинный патриот. Без исключения превозносил все отечественное. Без исключения поносил все иностранное. Пусть ныне смеются над такими людьми, я люблю их непреклонный ха­рактер целиком.

В обстоятельствах, в которых мы тогда находились, журнал его при всем несовершенстве своем был полезен, даже благодетелен для провинции».

Почти то же самое сказано о «Русском вестнике» Глинки и в воспо­минаниях М. А. Дмитриева:

«Сначала цель его при издании этого журнала была напомнить русским родную Русь, ее старину и подвиги. Потом мало-помалу он перешел к совершенной ненависти враждебного нам тогда народа, очаровавшего нас языком, модами и вредными обычаями.

Журнал Глинки, несмотря на оппозицию приверженцев моды и галломании, пришелся совершенно ко времени и имел успех необык­новенный. Приверженцы европейства не возлюбили Глинку, идуще­го поперек, но многие обрадовались его патриотизму».

Алексей Алексеевич Перовский (родился 1787 г., умер в 1836 г.) обязан был своей начальной карьерой графу А. К. Разумовскому, у которого было пять воспитанников и столько же воспитанниц с фамилией Перовских.

Алексей Алексеевич воспитывался в Московском университете. В то время как граф Разумовский был попечителем последнего, он первый получил степень доктора философии и словесных наук.

Потом он служил при московских департаментах Сената, ездил в 1809 году с сенатором П. А. Обрезковым для ревизии Владимирской гу­бернии. В 1810 году, благодаря содействию П. И. Кутузова, получил ме­сто экзекутора в 6-ом департаменте Сената.

Трудно сказать, чем мог быть полезным историческому Обществу А. А. Перовский. Но он вскоре оставил Москву и потом поступил в воен­ную службу. Впоследствии он был известен как попечитель Харьковско­го учебного округа, а еще более — как автор романа «Монастырка», изданного им под псевдонимом Погорельского.

Три следующих по списку члена были весьма известные профессора университета: Николай Николаевич Сандунов, Роман Федорович Тимковский и Василий Михайлович Котелъницкий.

Николай Николаевич Сандунов, московский уроженец, получивший образование сперва в дворянской гимназии, а потом в Университете на факультетах юридическом и словесном.

Он начал свою педагогическую службу еще в 1787 году. Скоро пере­шел в секретари к генерал-губернатору возвращенных от Польши облас­тей Тутолмину. От него поступил в канцелярию комиссии о составлении законов Российской Империи в звании сочинителя; оттуда, в 1798 году, — в обер-секретари 6-го департамента Сената, где и узнал его Кутузов.

Несмотря на известную резкость Сандунова даже в обращении с людь­ми, стоявшими к нему в начальственных отношениях, и на неуступчи­вый вообще характер, все, знавшие его и служившие с ним, относились к нему с большим уважением.

В литературе того времени он был известен одной только драмой «Отец семейства» (по расположению барона Гемингема), изданной еще в 1794 году, посвященной А. А. Прокоповичу-Антонскому и отличавшей­ся замечательной для того времени простотой и живостью языка.

Роман Федорович Тимковский (родился в 1784 г., умер в 1820 г.) учился сперва в Киевской академии, потом — в московской гимназии и Университете. Еще находясь в последнем, обратил свои занятия исклю­чительно на изучение греческой и латинской словесности.

С 1806 по 1809 год он пробыл за границей в Галльском, Лейпцигс­ком и Геттингенском университетах, причем избран был в члены Лейп­цигского филологического общества.

Профессором Московского университета он сделался в октябре 1810 года. Между учеными того времени он известен был как опытный критик древних текстов. Один из биографов так характеризовал его уче­ные качества:

«С глубокими сведениями в греческой и римской словесности Ро­ман Федорович соединял основательное знание древностей и истории. Как искусный критик он умел тонко раздроблять предмет и глубоко проникать в оный. Порядок и точность были средством и целью его исследований, какие он посвящал и на рассмотрение исторической ис­тины, и на определение происхождения и значения одного слова.

Кроме древних языков ему были известны немецкий, французс­кий, английский и польский. Философия была также любимым его занятием.

Напитанный чтением классических писателей, он приобрел ту определенность, ясность и порядок, с какими выражался на письме и на словах. И не только на отечественном, но и на латинском языке, который сделался для него как бы природным.

Как филолог, руководимый образцами всех образованных наро­дов, при изъяснении на лекциях своих классических писателей Гре­ции и Рима он знакомил слушателей с духом их и вкусом, откры­вал в них средства мыслить и писать.

Но старание быть точным в мыслях нередко затрудняло его в выражениях. Все что ни выходило из-под пера его, стоило ему боль­ших трудов.

Занимаясь классической литературой, этот ученый с прискор­бием видел, что другие письменные памятники славянской словес­ности как сокровища филологических и исторических сведений тле­ют в забвении, не озаренные здравой критикой».

Последнее обстоятельство, конечно, повлияло на то, что Тимковский не только примкнул к историческому Обществу по его преобразова­нии, но и стал одним из деятельнейших членов его.

Василий Михайлович Котелъницкий (родился в 1770 г., умер 11 января 1844 г.), воспитанник московской гимназии и Университета, пре­подавал в последнем с 1804 года медицинскую химию, фармокологию, фармацию, рецептуру и историю медицины.

В течение 1810 года он был произведен сперва в экстраординарные, потом в ординарные профессоры по кафедре врачебного веществословия и врачебной словесности, под каковыми названиями разумелись тогда выше названные части медицинских наук.

Кроме того, в том же году он назначен был членом цензурного коми­тета, состоявшего тогда из университетских профессоров.

В год преобразования Общества на акте 5 июля он произнес «Слово о начале, успехах и постепенном усовершенствовании химии». По преда­ниям, он был один из красноречивых преподавателей того времени.

Наконец, список членов, утвержденных в этом звании при преобразова­нии Общества, заканчивался именами: Сергея Павловича фон-Визина и Якова Иевлевича Бардовского. Первый — был сыном П. И. фон-Визина (родил­ся 1745 г., умер 1803 г.) и племянником знаменитого автора «Недоросля».

Сергей Павлович, еще будучи воспитанником университетского благо­родного пансиона, поместил несколько мелочей в «Утренней заре», быв­шей литературным органом пансиона. Этот-то фон-Визин, состоявший уже в чине коллежского асессора, и был членом исторического Общества.

Я. И. Бардовский был известен как переводчик разных сочинений, направленных против безверия философов XVII века, и только что перед преобразованием Общества издал в переводе с французского два таких рассуждения Лагарпа и Бильбея Портиуса. Он переводил также и неко­торые из масонских сочинений.

Кроме того, Бардовский был весьма близок к адмиралу А. С. Шишкову, и в борьбе последнего с реформаторами русского языка, во главе которых стоял М. Н. Карамзин, поддерживал ревнителей старого направления.

В своих письмах к Бардовскому Шишков хвалил его за употребление слова «изувер» вместо слова «фанатик» и за обстоятельные рассуждения о слове «имство».

«Признаюсь, что я, — писал ему Шишков, — очень люблю тол­кование слов. Мне кажется, не отыскивая корня их, не можем мы знать силу ветвей, из которых состоит язык. Наука сия есть са­мая важная, необходимая для процветания языка и словесности». На Бардовском оканчивался первоначальный список 27 членов Об­щества. Но так как Устав последнего разрешал иметь 30 членов, то за выходом из числа оных И. Ф. Буле и С. Н. Глинки, имелось пять свобод­ных мест. А потому в течение 1811‒1812 годов избраны были в действи­тельные члены:

в заседании 1 июня 1811 года — граф Г. С. Салтыков;

19 сентября того же года — К. Ф. Калайдович и Д. А. Облеухов;

7 мая 1812 года — граф А. А. Мусин-Пушкин.

Граф Григорий Сергеевич Салтыков был сыном генерал-майора Сер­гея Владимировича Салтыкова (родился в 1739 г., умер в 1800 г.) и вместе с сестрами Пелагеей и Аграфеной, также рожденными до брака отца с их матерью, носил имя Жердеевских. Так было до указа 11 мая 1801 года, коим Александр I вскоре после смерти отца даровал им все права наследства.

Сам Григорий Сергеевич (родился 16 января 1777 года, умер 16 апре­ля 1814 г.) женат был на графине Елизавете Степановне Толстой, но детей после себя не оставил.

Еще под именем Григория Жердеевского он участвовал в журнале «Приятное и полезное препровождение времени». Уже сделавшись Сал­тыковым, он участвовал вместе с П. И. Голенищевым-Кутузовым и гра­фом Д. И. Хвостовым в издании «Друга просвещения».

Константин Федорович Калайдович (родился в 1792 г., умер в 1832 г.) принадлежал вместе с Каченовским и Тимковским к числу членов, оста­вивших по себе наибольшую память в русской исторической литературе. Но в то время, о котором у нас идет речь, он был еще только начинаю­щим писателем.

Сын елецкого лекаря Федора Дмитриевича Калайдовича, переселив­шегося в начале нынешнего столетия в Москву, он кончил курс в Мос­ковском университете 10 мая 1810 г.

Еще до выхода из Университета он сопутствовал директору Импера­торского Общества испытателей природы графу Фишеру фон-Вальдгейму в его поездке по Московской губернии для минералогических, бота­нических и зоологических наблюдений, и издал книжку под заглавием «Плоды трудов моих» (1808), в коей помещены были как его собствен­ные сочинения, так и переводы.

С 1810 года он был преподавателем в академической гимназии и благородном пансионе при Университете и читал лекции по русской ис­тории для чиновников, гражданской службой обязанных. Собственно ученая его деятельность началась с тех пор, как он сделался членом исторического Общества.

О Дмитрии Александровиче Облеухове можно сказать, что он начал свою служебную деятельность под руководством Кутузова, сделавшись правителем канцелярии попечителя после того, как Каченовский оста­вил эту должность.

Он, однако, не покидал при этом и ученых занятий, ибо, окончив курс по физико-математическому отделению, готовил диссертацию на степень доктора, которую и получил в июне 1811 года после диспута и трех публичных лекций.

Ходатайствуя после того перед Разумовским о награде Облеухова, Кутузов писал министру, что Облеухов его добрый помощник и деятель­ный работник, его правая рука, дворянин умный и просвещенный.

Граф Александр Алексеевич Мусин-Пушкин (родился 1788 г., умер от раны в сражении под Люнебургом 23 марта 1813 г.) был сыном уже известного Обществу собирателя древностей А. И. Мусина-Пушкина.

Он получил домашнее воспитание. Служил сперва в Московском ар­хиве Государственной коллегии иностранных дел (1801‒1807). Потом находился в командировках при сенаторе Алексееве в Западном краю, при князе Прозоровском и князе Багратионе в Молдавии, где участвовал в сражениях против турок. В 1812 г. вместе с ярославским ополчением участвовал в войне против Наполеона.

Он любил заниматься историей, но все его бумаги и ученые труды сгорели в Москве в 1812 году. Сохранился только его дневник, веденный с 1809 по 1813 год.

Благотворители Общества

При возобновлении своей деятельности  историческое Общество не имело ни благотворителей, ни соревнователей, ни корреспондентов.

Почетным званием благотворителей удостоены были в течение года несколько лиц, или сделавших в пользу Общества значительное пожерт­вование деньгами и книгами, или оказавших ему покровительство: в заседании 12 апреля — дворянин Зой Павлович Зосима и купец Игнатий Ферапонтович Ферапонтов;

10 ноября — министр народного просвещения граф А. К. Разумовс­кий, Андрей Андреевич Глазунов, Николай Иванович Матрунин и не­известная особа, пожертвовавшая 1000 рублей;

1 декабря — князь Василий Дмитриевич Голицын;

20 мая 1812 г. — калужский первостатейный купец Я. И. Билибин.

Их имена были написаны золотыми буквами на доске, находившей­ся в зале заседаний.

 Соревнователи Общества

Соревнователей в течение года избрано было двадцать:

12 апреля 1811 года — К. Ф. Калайдович, перешедший вскоре в число действительных членов;

2 мая — Лев Федорович Людоговский, Дмитрий Иванович Дмит­ревский и Александр Александрович Писарев;

1 июня — Александр Иванович Тургенев и Александр Иванович Ермолаев;

19 сентября — епископ Евгений Болховитинов, Иван Семенович Орлай де-Карва, Август Лерберг, Филипп Иванович Круг, Густав Еверс, Николай Петрович Брусилов, Николай Сергеевич Арцыбашев и Гавриил Петрович Успенский;

4 января 1812 года — Петр Федорович Калайдович;

14 февраля — князь Иван Алексеевич Голицын;

1 апреля — архиепископ Ярославский Антоний;

7 мая — епископы Владимирский и Суздальский — Ксенофонт, Ни­жегородский и Арзамасский — Моисей и Старорусский — Иоасаф.

Ясно, что Общество, строго соблюдая требования Устава о постоян­ном, по возможности, пребывании действительных членов в Москве, из­бирало иногородних ученых, даже и очень известных в литературе, только в соревнователи.

Собирание Обществом книг и древностей

Очевидное сочувствие, каким встречена была Деятельность преобразованного общества как в Москве, так и в других краях России, было причиной того, что до наше­ствия Наполеона на Москву, в течение 17 месяцев по открытии своих заседаний, Общество получило 19 226 руб., составило библиотеку из 2736 книг и 96 рукописей, обладало собранием медалей и монет в 458 экземплярах и имело несколько старинных и редких вещей.

Назовем важнейшие из них. Из книг, наиболее заслуживающими внимания, были:

«Острожская Библия» (Ивана Федорова и князя Константина Кон­стантиновича, 1581 года, в лист);

«Апостол», напечатанный повелением патриарха российского Игна­тия (бывшего во времена самозванца) при Димитрии Ивановиче 7114 (1606) года, в лист.

Обе эти книги названы были в реестрах Общества «весьма важными редкостями». О второй же прибавлено:

«Некоторые думают, что в Смутное время и в междуцарствие совсем ничего не было печатано в типографии московской, даже и совсем оное пресеклось. Но несправедливость такого мнения опро­вергается сим памятником от времен Григория Отрепьева²⁴». Обе книги были пожертвованы И. Ф. Ферапонтовым. К числу его же даров относились:

«Часослов», напечатанный повелением князя Острожского в Остроге в начале XVII века, в осьмушку;

Киевский «Часослов» 1626 года, в четвертку;

«Евангелие», изданное паном Лукашей Мамоничем в Вильне при короле Сигизмунде в 1600 году, в лист;

Славянская «Грамматика» Мелетия Смотрицкого, изданная в Мос­кве в 1648 году, в четвертку;

«Учение и хитрость ратного строения» (1647); первое издание «Уложения»;

«Киевский Патерик» (1678, в лист);

«Псалтырь», переложенная стихами Симеоном Полоцким (1680, в лист). Об этой книге в отзыве Общества было сказано:

«Примечания достойна потому, что Ломоносов, прочтя ее пер­вую, воспламенился поэтическим жаром».

Большинство книг, пожертвованных П. П. Бекетовым, принадле­жало к числу изданных в XVIII столетии и по содержанию своему прямо относившихся к русской истории. Тут были издания летописей академи­ческие и другие, российские истории Татищева, Ломоносова, Щербатова и других, издания Новикова, описания областей и наместничеств, жи­тия разных исторических лиц, записки, журналы и письма их и всякие «разыскания» в области русской истории, выходившие в свет в XVIII сто­летии.

Но особенной ценностью отличалось подаренное им Обществу собра­ние духовных книг:

 «Вертоград душевный» Фикария Святогорца;

«Казанъе» Захария Копистенского;

«Меч духовный и трубы словес проповедных» Лазаря Барановича;

«Обед душевный и вечеря душевная» Симеона Полоцкого;

«Боги поганскии, в болванах мешкаючи, и души умерлых, в тела выходячии» Иоанникия Голятовского;

«Руно орошенное» Лаврентия Крещеновича;

«Осмъ блаженств» Иоанна Максимовича;

«слова» Феофана Прокоповича, Арсения Могилянского, Платона Петрункевича, Маркелла Родышевского, Симона Тодорского, Сильвестра Кулябки, Кирилла Флоринского, Димитрия Сеченова, Афанасия Топольского, Иоасафа Горленка, Алексея Флорова, Евстафия Могилянского, Панкратия Чернысского, Кирилла Ляшевецкого, Порфирия Крайского, Самуила Миславского, Соломона Доброгорского, Иоанна Ставровского и других проповедников XVIII столетия.

Книги, пожертвованные Н. И. Матруниным, принадлежали большею частью к числу изданных в XVIII столетии. По содержанию многие меж­ду ними не относились непосредственно к русской истории. Но были так­же и книги, изданные в XVII веке, и весьма многие Петровской эпохи.

Древнейшей из них была книга «Лексикон славяно российский» Памвы Берынды (в Кутеинском монастыре, 1653 года), за нею следуют:

«Мессия правдивый» (Киев, 1669 г.);

«Жезл, сооруженный от всего священного собора» (Москва, 1676);

«История о блудном сыне» с рисунками (1685);

перевод «бесед» Григория Богослова, Василия Великого, Афанасия Александрийского и Иоанна Дамаскина;

книга «Небеса» (Москва, 1686);

«Псалтырь» в переводе Симеона Полоцкого (стало быть, уже второй экземпляр в библиотеке Общества);

«Азбука» Кариона, в лист, с фигурами (1692);

«Зерцало богословия» черниговского архимандрита Кирилла (1692) и т.д.

Книги, пожертвованные Орлаем, касаясь преимущественно истории России, западных и южных славян, а также Турции, были большей час­тью латинские и отчасти немецкие и французские.

Библиотеки Дмитриева-Мамонова и князя В. Д. Голицына, пожерт­вованные ими Обществу, состояли преимущественно из французских книг, и, конечно, между ними преобладала литература второй половины XVIII столетия.

Затем некоторые из членов подарили Обществу свои издания.

Любопытно, что некоторые из книг, подаренных Обществу, обрати­ли на себя внимание Александра I, который пожелал видеть их, почему граф А. К. Разумовский и вытребовал их у Общества.

Что касается собрания рукописей, то оно составилось в 1811 и 1812 го­дах таким образом. И. Ф. Ферапонтов подарил:

«Космографию» (в лист);

Аристотелеву «Диалектику политики», переведенную для князя Кон­стантина Ивановича Острожского в начале XVI века (в лист);

«Служебник», писанный полууставом лет за 300 (в четвертку);

«Житие Кирилла Белозерского» (в четвертку);

«Житие Савватия Соловецкого» (в четвертку)»;

Древнюю крюковую нотную книгу, употребляемую у старообрядцев (в восьмушку);

«Житие Петра Великого».

Н. И. Матрунин пожертвовал:

«Известие о рождении, воспитании и житии Никона патриарха Московского» (1690, в лист);

«Список с государевой грамоты, какова прислана к окольничему и воеводе ко князю Данилу Степановичу Велико-Гагину из посольского приказа» (в четвертку);

«Зрелище жития человеческого» (в четвертку);

«О зачатии и рождении Петра I» (1680, в лист);

Древнюю рукопись, содержащую разные справки касательно исто­рии российской (1572, в четвертку);

«Историю о возмущении Московских стрельцов 1682 года» (в восьмушку);

«Историю царя Федора Алексеевича» (в четвертку);

«Книгу, глаголемую Космография» (1546, в лист);

«Историю о Махмете, о сибирских царях и князьях» (1618, в чет­вертку);

«Летопись Зарайского монастыря чудотворца Николая, писанную служителем оного» (1569, в четвертку);

«Историю о древнегреческих царях» (1576, в восьмушку);

«Книгу Алфавит, содержащую толкование иностранных речений, яже обретаются в святых книгах, не преложены на русский язык» (в четвертку);

«О древних дворянских русских фамилиях» (в лист);

«Хронограф» (в лист) и другие рукописи.

А. П. Курбатов подарил:

«Летописец от Царя Ивана Васильевича до Алексея Михайловича»;

«Царство Бориса Федоровича Годунова и других»;

«Летопись» Авраамия Палицына;

«Историю, сочиненную графом Андреем Артамоновичем Матвеевым о бунте в городе Угличе, бывшем 1682 года»;

«Ядро российской истории».

К. Ф. Калайдович представил: Суздальскую летопись и крюковую книгу.

Преосвященный Евгений — две уставных грамоты и одну губную.

А. Ф. Малиновский принес в дар историю об Александре Великом.

В. М. Котелъницкий принес в дар древний Летописец.

Особенное внимание Общества обратила на себя рукопись, подарен­ная ему в заседании 1 декабря 1811 года, при следующем письме П. И. Го­ленищева-Кутузова на имя председателя:

«Препровождаю к вам весьма редкую с раскрашенными рисунка­ми рукопись под названием «Град царства небесного», подаренную Обществу истории и древностей российских господином действитель­ным тайным советником, сенатором и кавалером Иваном Владими­ровичем Лопухиным, и по листам его рукой скрепленную.

За нужное почитаю изъяснить, что сия книга достойна внима­ния, яко поднесенная царевичу Алексею Петровичу, как видно из ее заглавия, и для его учения в юношестве сочиненная, со вмещением краткого понятия о разных науках, кои лучшей тогдашней живо­писью представлены в аллегорических фигурах.

Сие приобретение, будучи драгоценно для Общества, обязывает оное изъявить благодарность подносителю».

Получая в дар исторические рукописи, Общество не отказывалось и от приобретения их покупкой. Так, в заседании 1 июня «председатель представил рукописную древнюю летопись, присланную к нему с тем, не угодно ли будет Обществу купить ее. И как она предварительно по препоручению Общества рассмотрена членом Р. О. Тимковским и най­дена заслуживающей внимания, то и определено купить, буде продавец согласится взять за нее 25 рублей».

В заседании 5 февраля 1812 года П. И. Голенищев-Кутузов заявил, что профессор Баузе предлагает Обществу «для покупки собрание имею­щихся у него древних рукописей, буде Общество найдет их для себя нужными».

Общество, согласясь на такое предложение, поручило председателю и членам барону Б. И. фон-Фитингофу, М. Т. Каченовскому и К. Ф. Калай­довичу рассмотреть рукописи Баузе и представить о них свое мнение.

Из актов Общества не видно, однако, чтобы означенные члены успе­ли исполнить возложенное на них поручение до занятия Москвы Напо­леоном. Из другого вполне достоверного источника о библиотеке Баузе имеются такие сведения:

«Поселившись в Москве, он начал ревностно собирать русские древности — рукописи, старопечатные книги, монеты. Он сам хо­дил для этого по толкучему рынку и после 39-летних стараний, дополнив свои сокровища покупкой старинных книг и рукописей у известного в то время собирателя древностей Игнатия Ферапон­това, успел составить такое собрание древностей, которое, по от­зыву К. Ф. Калайдовича (в его брошюре об И. Ф. Ферапонтове), было едва ли не единственным в своем роде.

По смерти Баузе московское Общество истории и древностей российских желало купить собрание его, которое было оценено в 10 000 рублей. К сожалению, покупка не состоялась, и оно погибло при нашествии французов, а отчасти разошлось по разным рукам. Остались только каталог этого собрания и небольшие заметки о достопримечательностях его, написанные Калайдовичем». Намерение Общества приобрести рукописи, принадлежавшие профес­сору Баузе, для нас важно потому, что указывало, с одной стороны, на серьезное желание иметь под руками для своих изданий богатое собра­ние исторических документов, а с другой — на обладание Обществом денежных средств, необходимых для такого приобретения.

Впрочем, из актов Общества мы видели, что оно намеревалось приоб­рести от Баузе главным образом его рукописи. Что касается собрания монет и медалей, принадлежавшего Обществу, то оно составилось един­ственно из пожертвований членов его.

Так, К. Ф. Калайдович пожертвовал 8 монет, по его описанию сле­дующего рода:

1 — великокняжеская, времен татарского владычества;

1 — новгородская деньга;

1 — псковская;

1 — московская;

2 — неизвестные великокняжеского периода;

1 — Лжедмитрия;

1 — с надписью «царь и великий князь Владислав Жигимонтович всея Руси».

Князь И. А. Голицын подарил 12 древних русских монет.

Епископ Вологодский Евгений прислал в дар Обществу 47 монет: 3 — новгородских, 2 — псковских, 10 — московских великих князей из Рюрикова дома, по одной — Бориса Годунова, Лжедмитрия, Василия Шуйского и Владислава Сигизмундовича, 3 — Михаила Федоровича, из коих одна медная, 1 — неизвестного даря «с необыкновенным на оборо­те гербом», 6 — серебряных, 1 — золотая и 2 — медные монеты Петра Великого, 3 — Екатерины I, 1 — Петра II, 2 — Анны Иоанновны, 3 — золотые Елизаветы Петровны, 2 — серебряные и 1 — золотая Петра III, 2 — золотые Екатерины II и 1 — золотая Павла I.

Наконец П. П. Бекетовым было подарено 117 русских монет разных времен.

Медали пожертвованы были:

преосвященным Евгением — медная, выбитая Петру I в Париже 1717 года во время его там пребывания;

П. И. Голенищевым-Кутузовым — 10 серебряных, из коих старшая была выбита в честь канцлера Бестужева в 1757 году, а младшая — в честь Александра I, в Митаве в благодарность за оказанные им Курлян­дии милости 1802 года;

князем В. Д. Голицыным — 160 золотых, серебряных и медных, ос­тавшихся без описи и др.

Собрание исторических вещей состояло из: старинного образа, представлявшего Тайную Вечерю и подаренного Обществу профессором Баузе;

медного креста, найденного в земле и поднесенного князем И. А. Го­лицыным;

древнего образа Сергия чудотворца, рисованного на пергаменте; древнего русского бердыша, поступившего от И. Ф. Ферапонтова; костяной стрелы, найденной в реке Соже и представленной Н. И. Матруниным;

16 вещей, принесенных в дар К. Ф. Калайдовичем, в числе коих были:

древний русский шлем, по остаткам украшений и позолоты, на нем приметной, (должно думать) принадлежавший знатной особе;

наколенник из кольчуги;

орудие, насаженное на древке, неизвестно что означавшее;

партазан, носимый в руках поручиками, коего изображение можно видеть в «Уставе ратном» Царя Алексея Михайловича;

разные орудия из Оружейной Троицкой Сергиевой лавры, относящи­еся к началу XVII века:

а) пять рогаток, которые во время осады монастыря рассыпали под Троицкими стенами, известные по запискам монастырским под именем «чесноку»,

б) две пары древних конских удил,

в) пять железных орудий, неизвестно к чему употребившихся; верная модель с креста, хранящегося в Ростовском Авраамиевом мо­настыре, которым, по уверению книги «Пролога», Авраамий сокрушил идола Велеса в княжение Владимира I.

И наконец, несколько печатных штампов, полученных от минерало­га и антиквария Эттера, находившегося при Главном правлении училищ и представлявших, по его мнению, древнего славянского идола Перуна, или Перкуна.

Кроме того, соревнователь Общества, профессор Харьковского уни­верситета Г. П. Успенский прислал рисунок серебряного жетона, кото­рый был даваем во времена Петра I раскольникам при взятии с них пошлины за бороду, с предложением доставить Обществу таковую моне­ту, если ее не имеется в его собрании. Общество отвечало, что «таковой серебряной монеты в своем собрании не имеет, почему и примет оную с признательностью».

Примечания

Публикуется в сокращении по изданию: Попов Н. История Император­ского Московского Общества истории и древностей российских. М., 1884.

¹ Вильно — современный город Вильнюс в Литве.

² Дерпт — современный город Тарту в Эстонии.

³ Орденский капитул — администрация российских орденов, осуществ­лявшая проверку прав и достоинств вновь поступавших в орден членов, орга­низацию орденских празднеств и церемоний, управление финансовыми сред­ствами всей орденской организации.

⁴ Бицца Пацифик — далматинский богослов и историк (1696‒1756), сплитский архиепископ.

⁵ Нестор — монах Киево-Печерской лавры (XI век), один из составите­лей летописного свода «Повесть временных лет».

⁶ Кенигсбергский список — одно из названий Радзивиловской летопи­си — летописного свода, принадлежавшего литовско-белорусскому княжес­кому семейству Радзивиллов. Позднее эта рукопись хранилась в библиотеке города Кенигсберга, откуда в качестве военного трофея Семилетней войны попала в Санкт-Петербург, и стала храниться в библиотеке Академии наук.

В начале XIX века Радзивиловская летопись считалась древнейшей рус­ской летописью, наиболее точно передающей сочинение летописца Нестора, которого признавали главным создателем начального русского летописания. Позднее звание древнейшей было присвоено Лаврентьевской летописи.

Радзивиловская летопись является древнейшей по времени составления текста. Хронология событий в ней доведена до 1206 года, тогда как в Лав­рентьевской летописи — до 1304 года. Но Лаврентьевская летопись являет­ся древнейшей по времени составления дошедшего до нашего времени спис­ка с более раннего оригинала. Она была переписана монахом Лаврентием в 1377 году, тогда как Радзивиловская была переписана неизвестным копии­стом около 1487 года. В этом заключена причина расхождения во мнениях.

⁷ Несторов летописец печатный — имеется в виду типографское издание Радзивиловской летописи в 1767 году в «Библиотеке российской истории».

⁸ Космография — в переводе с греческого «описание вселенной» — от­расль научного знания, включавшая сведения по астрономии и физической географии. В данном случае то же, что и «география».

⁹ Чарторыйский Адам Адамович (1770‒1861) — польский и русский государственный деятель, в 1804 году возглавлял российское Министерство иностранных дел. Адам Чарторыйский и упомянутые далее Голицын и Но­восильцев были личными друзьями и ближайшими сотрудниками Александра I при проведении реформ в начале его царствования.

¹⁰ Голицын Александр Николаевич (1773‒1844) — государственный де­ятель, в 1804 году находился при Александре I, который готовил его на должность руководителя Святого Синода, органа управления Русской Цер­ковью, возглавленного Голицыным в следующем 1805 году.

¹¹ Новосильцев Николай Николаевич (1761‒1836) — государственный деятель, возглавлявший в 1804 году Святой Синод и Академию наук.

¹² Роспуски — то же, что и «телега» — простая конная повозка для перевозки клади.

¹³ Ярославле серебро — серебряная монета (сребреник) великого князя киевского св. Ярослава Владимировича Мудрого (около 988‒1054).

¹⁴ Тмутаракань — столица древнерусского Тмутараканского княжества действительно находилась на Таманском полуострове, на месте современной станицы Таманской. В подлинности Тмутараканского камня с выбитой на нем кириллической надписью 1068 года в настоящее время никто не сомневается.

¹⁵ Конференция — обсуждение важных дипломатических проблем с пол­номочными послами зарубежных стран в присутствии Императрицы Елиза­веты Петровны и ее важнейших сановников в звании конференц-министров.

¹⁶ Странноприимный дом — бесплатный приют для калек, нищих, бро­дяг, бедных паломников, путешественников. Шереметевский страннопри­имный дом включал богадельню, то есть собственно помещение для жилья, больницу и лечебную клинику для приходящих.

¹⁷ Кустос — буквально «страж», «хранитель» (лат.) — рядовой библио­течный работник, наблюдавший за сохранностью книжных фондов.

¹⁸ Суббиблиотекарь — помощник библиотекаря.

¹⁹ Иосиф II — император Священной Римской империи (1765‒1790), объе­динявшей в основном германские земли и частично земли западных славян.

²⁰ Кабинетское иждивение — финансирование за счет средств Кабине­та — государственного органа управления, соединявшего в себе черты лич­ной канцелярии императрицы Екатерины II и особого подотчетного только ей казнохранилища, пополняемого доходами с принадлежавшщих Кабине­ту производств, главным образом горных.

²¹ Розенкрейцеры — одна из масонских организаций.

²² Ставропигиалъные — лавры, монастыри, подчинявшиеся напрямую Синоду и неподвластные местным духовным властям.

²³ Харатейная летопись — летопись, написанная на пергаменте.

²⁴ Григорий Отрепьев — предположительное имя самозванца Лжедмитрия I, правившего Московской Русью в 1605‒1606 годах и выдававшего себя за Дмитрия, младшего сына Ивана IV Грозного.