Родившийся в г. Пензе 26 мая 1866 г. в семье потомственного дво­рянина Николая Николаевича Мясоедова и его жены Софьи Андреев­ны (урожденной Карачаровой), Мясоедов в 1879 г. переезжает в Сара­тов и переходит из Пензенской гимназии в Саратовскую. В июне 1883 г. он выдержал экзамен зрелости и получил диплом⁴. В ту же осень он поступил в Петербургский университет на юридический факультет. В доме родителей, по словам Николая Николаевича, он «воспринял почти фанатическое отношение к уставам 1864 года, и новым (тогда) реформированным судам». Ему казалось, что нет лучшего назначения, как творить суд «скорый, правый, милостивый и равный для всех», как это на его глазах делал отец и его товарищи в первые годы реформы, поэтому, в сущности, перед Мясоедовым не стоял выбор, он стал юри­стом. В студенческие годы он участвовал в кружках самообразования и землячествах Петербургского университета, примкнув к саратовцам, и вместе с ними вошел в Поволжское землячество⁵.

Осенью 1889 г. Мясоедов был утвержден в степени кандидата прав и тогда же, в начале октября, назначен секретарем гражданского отде­ления вновь открывшегося Ревельского окружного суда. Через год он был откомандирован в Псковский окружной суд, ему поручили заве­довать 2-м следственным участком Порховского уезда. Через два года, в начале 1893 г., Мясоедов был переведен обратно следователем в Ре­вель по его просьбе. В 1894 г. он был представлен в товарищи проку­рора, в Митовский суд (это считалось повышением)⁶. С весны 1901 г. по 22 октября 1905 г. Мясоедов пробыл в Новгороде и был вынужден фактически тайно оттуда бежать, спасаясь от черной сотни⁷.

В январе 1906 г. он вышел в отставку и тотчас получил телеграмму от своего друга А. Н. Нейперта — члена Саратовского окружного суда, приглашавшего его в Саратов. Переписываясь с Нейпертом, он дого­ворился с ним одновременно выйти в адвокатуру, чтобы работать вместе⁸. 31 января Мясоедов приехал в Саратов, но Нейперт был уже серь­езно болен, а через две недели умер. Решимость Мясоедова основаться в Саратове поколебалась. Самым естественным в практическом смыс­ле было бы устроиться в Петербурге: 20 лет Николай Николаевич про­жил и проработал или там, или около этого города, в его судебном округе — в Пскове, Новгороде, Ревеле, Череповце, Витебске. Присяж­ные поверенные этих городов обещали ему передавать свои дела для ведения их в палате и Сенате.

Однако Саратов привлекал Мясоедова как центр аграрного движе­ния, нигде более не получившего такого развития. Кроме того, Сара­тов был, по словам Мясоедова, его родным городом, так как он учился здесь в гимназии. Революционная волна захватила Саратов не меньше, чем другие города, и, следовательно, надобность в работе защитников по политическим делам здесь должна быть не меньшая, чем где бы то ни было⁹.

Полоса политических процессов только еще начиналась в Сарато­ве. В марте 1906 г. вышел закон, установивший новую форму окружно­го суда с участием сословных представителей. Этот суд должен был рассматривать все так называемые аграрные дела, в огромном количе­стве возникшие в 1905 г., особенно в Аткарском, Сердобском, Балашовском и Петровском уездах.

Уже тогда Мясоедов вошел в состав организации политических за­щитников, которая получила название «молодая адвокатура». В ее со­став входили такие «зубры» отечественной адвокатуры, как А. Ф. Ке­ренский, А. С. Зарудный, Н. К. Муравьев, П. Н. Переверзев, П. Н. Малянтович, М. Л. Мандельштам и др.

Мясоедов работал с помощниками из молодых юристов и с письмо­водителями, которые составили его адвокатскую канцелярию¹⁰. В 1908 г., в самую горячую пору его адвокатской деятельности, он ра­ботал с четырьмя помощниками, а канцелярия состояла из 12 человек во главе с начальником¹¹. Со многими из них Мясоедов сохранил до­брые отношения до последних дней.

В бытность его присяжным поверенным Саратовской судебной палаты с 1906 по 1916 г. по неполному списку дел политического ха­рактера, по которым подсудимые были под защитой Николая Нико­лаевича Мясоедова, насчитывалось 373 дела и 4759 подсудимых, кото­рые он разделил на пять групп.

1. О разгроме помещичьих имений, казенных винных лавок и же­лезнодорожных станций — 135 дел, 3448 обвиняемых.
2. О принадлежности революционным партиям и союзам, агитатор­ской и пропагандистской деятельности, оскорблении величества, изда­ние революционных книг и статей (Уголовное уложение 1903 г., ст. 102, 103, 125, 126, 128, 129, 130, 132) — 132 дела, 515 обвиняемых.
3. О террористических актах, вооруженных восстаниях, сопротив­лениях властям, поджогах казенных зданий, хранении и изготовлении взрывчатых средств и порче телеграфного сообщения — 50 дел, 413 об­виняемых.
4. Об экспроприациях — 22 дела, 205 обвиняемых.
5. Дела политического характера, не относящиеся к предыдущим рубрикам: побеги с каторги и из тюрьмы, покушения на них, оскор­бления должностных лиц и др. — 34 дела, 178 обвиняемых¹².

Среди этих дел есть особо известные, которые прогремели на всю губернию, например дело об убийстве самарского губернатора Блока¹³, дело о еврейском погроме 1905 г.¹⁴, дела о погроме имений княгини Воронцовой-Дашковой¹⁵, Шмидта и Минха¹⁶, дело о восстании в Новоузенске¹⁷, дело о так называемых бомбистах¹⁸, дело о защите Непряхина, обвиняемого в распространении брошюры «Начало»¹⁹.

По делу о «бомбистах»²⁰ обвинялись дочь действительного статско­го советника М. В. Позднякова, Э. М. Лившиц, Н. И. Черняк и киев­ский мещанин А. Ф. Сарбатов по ч. 2 ст. 126 и ч. 2 ст. 132 Уголовного уложения, на основании которых виновные наказывались срочной ка­торгой от 4 до 15 лет²¹.

Несмотря на вещественные доказательства, найденные у обвиняе­мых: материалы для изготовления разрывных снарядов (бездымный порох, картечь, гвозди, несколько пустых жестяных коробок, сахарная пудра, бертолетовая соль, танин и готовая смесь танина с бертолетовой солью), гектографированное сообщение о захвате революционерами правительственной власти и экземпляры преступных изданий разных наименований, револьверы, подложные паспорта, Н. Н. Мясоедов, являвшийся защитником подсудимых, смог максимально смягчить их участь²². После многочисленных судебных заседаний 23 октября 1908 г. председательствующий на этом процессе М. А. Евреинов объявил приговор: «Дочь действительного статского советника Марию Вениаминовну Позднякову вместе с Э. М. Лившиц, Н. И. Черняком и А. Ф. Сарбатовым подвергнуть каторге на четыре года, с лишением прав по 25 ст. Угол. Улож. и с последствиями по 28, 34, 35 ст. Угол. Улож…»²³ Это означало, что подсудимым Мясоедова, при всей очевид­ности обвинения, присуждают минимальный срок, предусмотренный по данным статьям. Но Николай Николаевич, как опытный юрист, продолжает борьбу, подает кассационную жалобу²⁴ и заявляет о том, что приговор этот состоялся со столь существенными нарушениями ст. 5821, 558, 521, 573 устава уголовного судопроизводства, что он не должен входить в законную силу. Дело в том, что Судебная палата, не указывая никакого законного основания, сократила списки свиде­телей. Единственным основанием стало то, что «товарищ прокурора находит необходимым со своей стороны вызвать только четырех свидетелей»²⁵, что явно не соответствовало статьям Устава уголовного судопроизводства.

Дело о защите 106 крестьян, обвиняемых в разгроме имений Шмидта, Воскобойникова, Минха, Башканга и Крымской при селе Колено Аткарского уезда 29‒30 октября 1905 г., отличалось большим количеством участников (106 подсудимых)²⁶. Основной целью суда и адвоката было вычленение организаторов, зачинщиков и исполни­телей из толпы оголодавших, обедневших крестьян. Они врывались в усадьбы, сжигали, уничтожали имущество, расхищали запасы зерно­вого хлеба. Убыток, который понесли помещики, оценивался пример­но в 50 000 руб.²⁷. Дело рассматривалось на заседании Судебной палаты 28 августа 1906 г. Суд выявил организаторов. Ими были купеческий сын Владимир Павлов Артемьев и сын священника Петр Гаврилов Кассандров, которые обвинялись в руководстве «действиями публич­ного скопища крестьян, учинившего соединенными силами расхище­ние и уничтожение имущества местных землевладельцев Воскобойникова, Пашканг и других, вследствие побуждения, проистекших из экономических отношений, т.е. в деянии, предусмотренном 2 ч. 269 ст. Улож. о Наказ. Остальных крестьян признали виновными по 1 ч. 269 ст. Улож. о Наказ. и 1609 ст. Улож. о Наказ…»²⁸.

Дело о представлении интересов Х. Орнштейна и других постра­давших во время еврейского погрома 19‒20 октября 1905 г. в Саратове отличается тем, что Николай Николаевич выступал в качестве граж­данского истца и защищал интересы пострадавших купцов-евреев. Перед судом предстало 13 человек, обвиняемых по ст. 269 Уложения о наказаниях, т.е. «за участие в публичном скопище, которое действуя соединенными силами участников, вследствие побуждений, проис­текших из вражды племенной»²⁹. Этот погром был связан с конфлик­том сторонников Манифеста 17-го октября 1905 г. и его противников, после чего разъяренная толпа черносотенцев с криками «Бей жидов!», «Жиды всему вина!», «Жиды сеют крамолу» направились громить и разграблять еврейские магазины и квартиры³⁰. Знаменательна в этой связи речь, произнесенная гражданским истцом Н. Н. Мясоедовым³¹. Он заявил, что это дело выдающегося общественного значения. Нико­лай Николаевич осудил суд и прокурора за то, что «судебным след­ствием удалось открыть только небольшой край занавесы, закрывшей погромные дни», что предварительное следствие было ничтожным воспроизведением действительных событий, а судебное следствие — жалким отражением предварительного. Вот что он говорил в своей за­щитительной речи: «Вы судите избранных, едва ли много разгромив­шие, виновные ушли от нашего суда. Потерпевшие по еврейскому по­грому ни откуда не видели помощи. Их ущерб исчисляется тысячами, но мы ничего не надеемся получить и не корысть привела нас сюда. Вам предлагают применить к подсудимым, к этой несчастной малень­кой кучке, случайно вырванных людей ст. 269, вас уверяет обвинитель­ный акт и за ним и представители государственного обвинения здесь на суде, будто вражда религиозная и племенная заставила подсудимых обрушиться на евреев. Вы знаете г.г. судьи, что это не так»³². Подробно изучив материалы дела, Мясоедов утверждал, что в погроме виновны «агитации в пользу погрома, исходившие от людей, присвоивших себе привилегию лжепатриотизма и убежденных во вреде инородцев вооб­ще, евреев в частности. Они следовали непосредственно за 17-е октяб­ря, и это был один из актов борьбы тьмы со светом, одна из многих попыток вернуть прошлое, неправильно называть погром еврейским. Мы знаем хорошо, что наряду с евреями опасность равная угрожала и всем представителям русской интеллигенции»³³.

Особый интерес представляет дело о защите мещан М. Г. Непряхина и П. И. Гурьева, которые обвинялись в составлении и распро­странении брошюры «Начало» Общества взаимопомощи торговых служащих, куда входили статьи, возбуждающие вражду между класса­ми и призывающие к ниспровержению существующего общественно­го строя³⁴. 18 ноября 1913 г. саратовская типография «Энергия» доста­вила инспектору по делам печати Виноградову сборник под названием «Начало», который был издан мещанином Павлом Ивановичем Гурье­вым под несуществующей фирмой «Издательство “Горизонты”» и со­стоял из ряда статей, автором одной из которых под названием «От общества взаимопомощи к персональному союзу» оказался мещанин Михаил Егорович Непряхин. Усматривая в этой статье преступную пропаганду классовой борьбы и социальных учений, названый ин­спектор ходатайствовал о наложении на означенный сборник ареста и о привлечении автора и издателя указанной статьи к ответственности по п. 2 и 6 ст. 129 Уголовного уложения.³⁵

В начале осени 1906 г. Мясоедов получил приглашение от частной женской гимназии А. Г. Воротынской преподавать в старшем классе законоведение, но дал только два урока: губернатор известил гимнази­ческое начальство, что не может разрешить неблагонадежному адвока­ту преподавательскую деятельность³⁶.

В марте 1909 г. Николай Николаевич получил письмо от члена Го­сударственной думы и ЦК конституционно-демократической партии В. Д. Набокова с просьбой сообщить имеющиеся у него как у адвоката сведения из области применения смертной казни, необходимые для издания особого сборника по данному вопросу, который должен был представлять собой средство борьбы против казней. Письмо это Нико­лай Николаевич отпечатал на машинке в количестве около 150 экземп­ляров для распространения в Саратове. После этого по приказу това­рища министра внутренних дел за Мясоедовым было установлено жандармское наблюдение.

До 1911 г. общественная деятельность Мясоедова сводилась к уча­стию в политических защитах. Вот как он описывал свой типичный день: «Я вставал всегда в 6 часов утра и особенно любил утренние два часа до 8, когда я только и мог остаться совсем один, чтобы пригото­виться к работе. За утренним чаем я просматривал дела, которыми предстояло заниматься сегодня. В 8 часов собиралась моя канцелярия, и до 9 утра я работал там, давая указания, что нужно сейчас делать. Тут же я просматривал выполнение работы, которую можно поставить на вторую очередь.

В 9 часов начинался прием посетителей, который вели мои по­мощники. У меня лично для этого был только один час, даже немного меньше, потому что в 10 часов я обычно должен был быть уже в том или другом судебном заседании. Ко мне на прием попадали только те, кого посылали ко мне мои помощники или кто проявлял особенную настойчивость меня видеть. Но, разумеется, ко мне попадали все при­ходившие по самым серьезным делам, где грозила смертная казнь или многолетняя каторга. С 1908 по 1912 год редкий день не начинался для меня плачем жен, невест, сестер, матерей, отцов, а то и братьев, мужей или женихов людей, которым грозила смертная казнь и, пожалуй, к стыду своему должен сказать. Что я привык к этому плачу, и он почти перестал на меня действовать.

В судебных заседаниях приходилось засиживаться по-разному. Чаще все в судебной палате до глубокой ночи (до 2,3 часов) с переры­вом для обеда в определенное время, перерывом, от которого приходи­лось еще урывать время, чтобы переговорить с помощниками или при­нять кого-нибудь из клиентов, если этот перерыв совпадал с часами моего вечернего приема (от 5 до 6,5). В окружном суде заседания обыч­но шли безостановочно с очень небольшими перерывами, но кон­чались раньше: обычно около 9‒10 часов вечера. Обычно после суда защитники шли обедать, а затем около 7 часов вечера снова сходи­лись — чаще всего у меня — чтобы разобраться в том, что дал нам день, и выработать план компании на завтра. Эти совещания защиты часто очень и очень затягивались.

Если заседания не было, то днем я уходил в тюрьму на свидание со своими подзащитными. Впрочем, это я делал только первые три года: 1906‒1909 и затем снова с 1913. В промежуток с 1909 по 1913 обязан­ность посещения тюрьмы я переложил почти исключительно на своих помощников. Каюсь, что я делал это не только потому, что не хватало времени, но, пожалуй, главным образом потому, что не выдерживали нервы»³⁷.

Единственное общество, от участия в котором Николай Николае­вич морально не мог уклониться, было так называемое общество с длинным названием — Общество вспомоществования недостаточным молодым людям, стремящимся к высшему образованию³⁸, в котором он принял должность секретаря правления, председателем которого за 25 лет до этого был его отец.

В 1912 г. Мясоедов принимал участие в выборах в IV Государствен­ную думу (выборы в I Государственную думу, в которых он участвовал от Новгорода, застали его уже в Саратове; во время выборов во II и III Думы он был под судом (обвинение в оскорблении Судебной палаты во время защиты)³⁹. В то время он примыкал к трудовой группе, кото­рая входила в блок левых партий, и был членом губернского комитета этой группы (свою организацию ее члены никак не называли).

Мясоедов был также членом правления Народных университетов. В 1915 г. в Саратов были эвакуированы из Киева университет, коммер­ческий институт, женские курсы; создалось общество Скорой помощи студентам высших учебных заведений, в совет этого общества попал и Мясоедов, избранный товарищем председателя. Он активно включил­ся в работу, на его квартире постоянно шли собрания, лекции, заседа­ния различных секций и подсекций этого общества. В 1916 г. в Саратов несколько раз приезжал А. Ф. Керенский с группой эсеров. Николай Николаевич познакомился с Керенским в 1907 г. на защите по упомя­нутому уже делу об убийстве самарского губернатора Блока⁴⁰.

Весной 1916 г. Мясоедов сменил высланных в Сибирь П. А. Лебе­дева и В. П. Антонова в обществе «Маяк»⁴¹, стал его председателем. Вскоре после этого он был арестован, подвергнут обыску, началось «формальное» жандармское расследование. Осенью 1916 г. Николаю Николаевичу было объявлено, что по распоряжению министра вну­тренних дел он высылается из Саратова на пять лет в местность по из­бранию. У него отобрали паспорт и выдали проходное свидетельство в Пензу, которую он избрал местом жительства. В то время к нему прие­хал старший сын Марк, высланный из Петрограда по такому же рас­поряжению и избравший Саратов. Однако Мясоедов никуда не вые­хал — за него и еще нескольких общественных деятелей Саратова, назначенных к высылке, хлопотала Саратовская городская дума, А. Ф. Керенский, Совет присяжных поверенных.

«Весь 1916 год и первые два месяца 1917, — по словам самого Мясоедова, — представляли из себя напряженное ожидание грядущих событий, неясные очертания которых вырисовывались в зависимости от степени воображения, присущего человеку. Я часто бывал на различных заседаниях, но не только в судебных я ловил всякие известия, слухи, делал что-то, казавшееся тогда важным и необходимым»⁴².

Когда до Саратова дошли известия о Февральской революции в Петрограде, было созвано заседание Думы совместно с представителями общественных организаций, куда получил приглашение и Николай Николаевич как председатель общества «Маяк». Он выступал и убеждал гласных «покориться воле восставшего и победившего народа и искренне пойти вместе с пролетариатом», но «ни в думских, ни в ши­роких интеллигентских кругах» его идеи не встречали сочувствия⁴³. В общественный комитет, образованный по решению совместного заседания, он был делегирован в числе пяти человек из состава первого Исполкома Совета рабочих депутатов, созданного тогда же.

Одновременно и Совет рабочих депутатов, и общественный ис­полком поручили Мясоедову освобождение политических заключенных. С этой целью он отправился к прокурору Саратовской судебной палаты, с которым был хорошо знаком с того времени, когда был присяжным поверенным. Ему удалось убедить прокурора «исполнить требование об освобождении политических»⁴⁴. В этот день на площади между тюрьмой, университетом и казармами назначили общий смотр саратовскому гарнизону и революционным силам. Первым из здания тюрьмы в сопровождении большой партии освобожденных вышел Мясоедов. Возбужденная толпа подхватила его на руки и пронесла по площади. «Явно политические» были освобождены сразу, для выяснения политических мотивов в действиях других заключенных под председательствованием Николая Николаевича была организованна комиссия. В ней ему почти не пришлось работать, так как в начале марта 1917 г. он получил от А. Ф. Керенского телеграмму о немедленном при­езде в Петроград в помощь ему и тому кружку общественных деятелей, который вместе с ним устраивал новые порядки в ведомстве Министерства юстиции. Отъезд Мясоедова в Петроград превратился в импровизированный митинг поддержки Временного правительства, а сам новоиспеченный сотрудник Министерства юстиции вспоминал, что на вокзале он «подвергался многочисленным овациям со стороны провожавших меня рабочих»⁴⁵. Керенский хотел «поставить правосудие на недосягаемую высоту»⁴⁶, для этого он и приглашал представителей адвокатского сословия, закаленных в судебных баталиях политических процессов начала XX в.

В Петрограде Мясоедов принял самое активное участие в работе по устройству новой судебной части России. В Министерстве юстиции он проводил целые дни, но не забывал об общественно-политической деятельности. Он встречался с массой людей, возвратившихся из ссыл­ки и каторги, посещал Петербургский Совет рабочих депутатов, выступал на митингах.

Керенский, желая удержать Мясоедова в Петрограде, предлагал ему должности сенатора, председательствующего в следственной комиссии по разбору дел прежних сенаторов, временного революционного генерал-губернатора на Кавказе с широкими полномочиями, старшего председателя Петроградской судебной палаты. Николай Ни­колаевич признавался, что «не хотел бы оставлять Саратова, где перезащищал несколько тысяч человек и где все меня знают, и. моя работа там очевидно была бы гораздо плодотворнее, чем в каком-либо другом месте»⁴⁷. Он получил еще одно предложение о вступлении в должность старшего председателя Саратовской судебной палаты. Свое согласие на занятие этой должности он обусловил согласием Саратовского Совета рабочих депутатов. 22 марта, получив полное одобрение Совета, он был назначен на эту должность, снова уехал в Петроград для работы в комиссии по пересмотру судебных уставов и сближению их с основными началами судебной реформы 1864 г. и окончательно вступил в должность в конце апреля. Новые обязанности требовали много сил и времени, и Мясоедов в августе 1917 г. вышел из состава Совета по окончании работы второго созыва.

К лету этого же года трудовая группа в Саратове окончательно рас­палась, и Мясоедов около двух месяцев был ее единственным представителем. В июле он вступил в партию эсеров, программе которых сочувствовал (кроме положений об устройстве суда), но партийной работой не занимался, отдавая все время служебным обязанностям.

В октябре 1917 г. произошел открытый разрыв между Городской думой, объявившей беспрерывное заседание, и Советом рабочих и солдатских депутатов. Дума просила Николая Николаевича как почти единственного из общественных деятелей небольшевиков, сохранивших с большевистским Советом отношения, войти в делегацию для переговоров с ними. Делегация, состоявшая из пяти человек, пришла к соглашению об условиях прекращения открытого противостояния, но Дума не приняла этих условий. На следующий день, 29 октября, переговоры с участием Мясоедова были возобновлены, условия сдачи Думы, худшие, чем накануне, были приняты.

Что касается политических позиций Мясоедова в 1917 г., то он признавал некоторое «колебание в сторону большевиков», но «не всег­да и не во всем теоретически был с ними (большевиками) согласен»⁴⁸.

Сразу после октябрьских событий Мясоедов созвал общее собра­ние департаментов Судебной палаты и сообщил о происходящем. Ре­шено было продолжить работу судебных органов по-прежнему, на основании судебных уставов. Некоторое время Николай Николаевич еще надеялся, что, изменив все гражданские и уголовные законы, су­дебная власть оставит неприкосновенными судебные места, приняв незначительные, но необходимые судопроизводственные и судоустройственные поправки, но 2 марта неожиданно для него было объяв­лено, что деятельность Судебной палаты прекращается.

Еще раньше закончилась партийная работа — после раскола пар­тии эсеров на правых и левых саратовский адвокат решил не примы­кать ни к одному из лагерей.

Не имея родового поместья или иных подобных источников дохо­да (кроме «мясоедовского» дома в Пензе, который был заложен и не давал дохода)⁴⁹, Николай Николаевич, как и его отец, зарабатывал на жизнь только личным трудом, а с прекращением работы жил на трех­месячное жалованье, выданное при увольнении, и на то, что удалось выручить от продажи обстановки адвокатского кабинета.

Летом 1919 г. Николай Николаевич был арестован и просидел в за­ключении 16 дней, в 1921 г. его арестовывали еще дважды — в марте и сентябре — на 5 дней.

В 1919 г. Николай Николаевич был зачислен по кафедре истории государственного и общественного быта в качестве оставленного при университете для приготовления к профессорскому званию. В 1920 г. он перевез свою библиотеку на хранение в университет, а архив — в Са­ратовское краеведческое общество «Истархэт» (Научное общество по изучению истории, археологии и этнографии края). Однако по болез­ни он не смог осуществить своего намерения стать профессором по истории русского уголовного права (весной 1920 г. заболел сыпным ти­фом, летом — брюшным) и вышел из университета. Библиотеку забрал в 1924‒1925 гг.

Средства к существованию Николай Николаевич добывал прода­жей книг, занимаясь этим с 1920 по 1923 г., когда он перешел на соци­альное обеспечение. Подспорьем служили частные уроки по матема­тике и выдача книг для чтения за умеренную плату.

В 1923 г. Николай Николаевич стал членом общества психологии, психопатологии и неврологии. С февраля 1926 г. работал на обще­ственных началах в Нижневолжском краевом научном кабинете госу­дарственного института по изучению преступности и преступника, весной 1927 г. принял участие в создании в Саризоляторе кружка по изучению быта заключенных, которые сами под руководством воспи­тателя и Николая Николаевича собирали материалы, разрабатывали их, делали доклады и обсуждали их на собраниях. В марте 1927 г. Нико­лай Николаевич был избран членом Саратовского городского Совета

XVI созыва⁵⁰, зачислен в его административно-судебную секцию, бюро которой назначило его в подсекцию мест заключения. Как член этой подсекции он был прикреплен к учебно-воспитательной части, что вполне соответствовало его работе в научном кабинете. Осенью 1927 г. он был направлен в Балашов для обследования Исправтруддома. Тогда же приступил к разбору своего архива, за несколько лет до этого сдан­ного в общество краеведения. С марта 1928 г. по поручению Истпарта разбирал в Губархбюро дела Судебной палаты.

С 1928 г. Николай Николаевич персональный пенсионер⁵¹.

Предположительно летом 1930 г. у Николая Николаевича был ин­сульт. Умер он 5 января 1934 г. в безвестности и одиночестве, но, может быть, это и уберегло его от сталинских репрессий 1930-х гг.

События, происходившие во второй половине XIX — начале XX в., оставили глубокий след в жизни знаменитого адвоката Н. Н. Мясоедова. Начав свою деятельность в саратовской группе «молодой адвокатуры»⁵², Николай Николаевич оказал юридическую помощь тысячам крестьян, рабочим и другим лицам и был признанным лидером адвокатского сословия. Деятельность Мясоедова во многом отражает те маштабные общественно-политические изменения, которые проис­ходили в этот переломный период российской истории.

Примечания

¹ Болдырева М. Ю. Провинциальный адвокат Н. Н. Мясоедов // Саратовское Поволжье в панораме веков: история, традиции, проблемы. Саратов, 2000.

² Варфоломеев Ю. В. Саратовская «молодая адвокатура» на политических про­цессах в годы войн начала XX века // Саратовский край в Николаевскую эпоху и документальное наследие. Саратов, 2006.

³ Варфоломеев Ю. В. Присяжный поверенный Н. Н. Мясоедов — Старший председатель Саратовской Судебной палаты // Присяжный поверенный : Межвуз. сб. научн. тр. Вып. 4 / Под ред. Д. В. Рязанова. Саратов, 2008. С. 30‒38.

⁴ ГАСО. Ф. 409. Оп. 1. Д. 356. Л. 1.

⁵ Там же. Л. 1 об — 2.

⁶ Там же. Л. 2 об — 3 об.

⁷ Там же. Л. 7 об.

⁸ Там же. Л. 13.

⁹ Там же.

¹⁰ Канцелярия находилась на Гимназической улице (Некрасова), между Московской и Царицынской (Чернышевского), в доме доктора Будкевича.

¹¹ ГАСО. Ф. 409. Оп. 1. Д. 148. Л. 1.

¹² Там же. Д. 356. Л. 55.

¹³ Там же. Д. 254.

¹⁴ Там же. Д. 279.

¹⁵ Там же. Д. 253.

¹⁶ Там же. Д. 203.

¹⁷ Там же. Д. 208.

¹⁸ Там же. Оп. 2. Д. 195.

¹⁹ Там же. Оп. 1. Д. 864.

²⁰ Там же. Оп. 2. Д. 195.

²¹ Там же. Л. 31.

²² Там же. Л. 5‒9 об.

²³ Там же. Л. 31.

²⁴ Там же. Л. 32‒33 об.

²⁵ Там же. Л. 33.

²⁶ Там же. Д. 203.

²⁷ Там же. Л. 2‒3.

²⁸ Там же. Л. 3 об.

²⁹ Там же. Д. 279. Л. 3.

³⁰ Там же.

³¹ Там же. Л. 47.

³² Там же. Л. 47 об.

³³ Там же.

³⁴ Там же. Оп. 1. Д. 864.

³⁵ Там же. Л. 17.

³⁶ Там же. Д. 44.

³⁷ Там же. Д. 356. Л. 22‒22 об.

³⁸ Там же. Д. 239. Л. 3‒32.

³⁹ Там же. Д. 160.

⁴⁰ Там же. Оп. 2. Д. 254.

⁴¹ Культурно-просветительское общество «Маяк» являлось легальным центром деятельности социал-демократов, хотя поначалу оно было задумано как место встреч либеральной интеллигенции.

⁴² ГАСО. Ф. 409. Оп. 1. Д. 356. Л. 30.

⁴³ Там же. Л. 30.

⁴⁴ Там же. Л. 31 об.

⁴⁵ Там же. Л. 32.

⁴⁶ Там же.

⁴⁷ Там же. Л. 33.

⁴⁸ Там же. Л. 34 об.

⁴⁹ Там же. Д. 1319.

⁵⁰ Там же. Д. 174. Л. 1.

⁵¹ Там же. Д. 48.

⁵² Троицкий Н. А. Адвокатура и политические процессы 1866‒1904 гг. Тула, 2000. С. 117.

^[*]Студент Института истории и международных отношений Саратовского го­сударственного университета им. Н. Г. Чернышевского (ИИиМО СГУ).