3 ½ летняя мировая война дала 10 миллионов жертв, а ведь там применялись самые усовершенствованные методы истребления людей — здесь же за пять-шесть месяцев бескровно такая же катастрофа! Мрут люди всех возрастов от грудного до старческого и в особенности мужчины цветущего возраста 20–40 лет и как мрут, с какой покорностью судьбе, опухшие от голода, еле волоча ноги, выгоняемые нуждою и колхозными бригадирами на работу, и каждый день с любой полевой делянки свозят в ямы мертвецов, погибших на работе. Те, что остались, питаясь бурьянами и макухой, тянут дальше лямку, дожидаясь свой очереди. Я не преувеличиваю, если скажу, что выживают только те, у кого есть корова. А таких очень немного! Алексей Максимович! Если бы вы только видели весь этот ужас! Если бы вы видели этих несчастных детей, или с опухшими лицами или с оттянутыми ссохшейся кожей костями, точно мумии с мукой и голодным отчаянием в глазах… Они ежеминутно стучатся к вам в дверь, прося что-нибудь поесть. Если бы вы видели, как они выбирают зерна из последнего помета, вы бы, как и я возненавидели, — но не коммунизм, не социализм, — а теперешних руководителей коммунизма. Число сирот — миллионы, число подкинутых — сотни тысяч. Голод заглушил материнское чувство, убил мораль! Где, когда, при каком режиме было что-нибудь подобное?!

На дорогах, в лесах лежат зловонные трупы — их даже некому убрать! Развилось снова людоедство. Дочь зарубливает мать и с мужем съедает ее, на улицах продают колбасу из человечьего мяса (мне об этом рассказывали коммунисты — деревенские работники). Исчезают дети. Всюду в городах открыты тысячи и тысячи детских домов, где в жутких условиях жизни и питания содержатся подобранные на улицах осиротелые и брошенные дети.

Украина вымирает с голоду. Украина вдребезги разорена. А помните А. Толстого «Ты знаешь край, где все обилием цветет»[iii]. Если бы вы видели теперь этот край, это обилье! Каким потрясающим нищенством оно заменено! Нет сил, нет красок, нет слов, какими бы можно было себе это описать! О причинах этого кошмара я буду говорить позже. Сейчас у меня к вам просьба: Спасите нас! Спасите Украину! Спасите ни в чем не повинных людей! Ведь им за чужие промахи, чужие грехи, за чужие преступные ошибки приходится расплачиваться своей жизнью. Вы мировой пролетарский писатель, вы совесть людей и вы не имеете права сидеть сейчас в Москве и писать историю заводов[iv] или что-нибудь другое. Вы должны быть здесь на фронте этого неслыханного бедствия!

Когда бывали стихийные недороды в царское время — все лучшие люди спешили на помощь голодающим. Короленко, светлой памяти писатель, рыцарь без упрека пером[v], деньгами и личным участием боролся за спасение погибающих от голода.

Вы должны быть здесь, с нами, вы должны изучить на месте, увидеть размеры этой всеукраинской катастрофы, чтобы помочь нам. Украина разорена. Если на селе осталось 10 % на круг заморенных, худых, как щепки, лошадей, — это максимум. Есть села с населением 5–6 тысяч (правда, наполовину опустевшие), где имеется на все село 3 лошади. Корову тоже имеет 10-й двор, не больше. Свинья еще большая редкость на селе. Исчезла птица: курица, гусь, утка, индюк — это почти забытые персонажи украинской действительности. Совсем почти нет овец, коз! Почему? Нечем кормиться людям, нечего давать скоту. Почти нет собак, кошек — все это полупринудительно забрано госзаготовительными органами на пушнину. Да и что стеречь деревенскому псу? Разве человеческую смерть?

Если бы вы ночью прошли по улицам этих сел, где когда-то, по Толстому, люди «вздыбивали пыль веселою пляской»[vi], вы бы в ужас пришли от этой мертвой тишины. Не лают собаки, не ржут кони на рассвете, не поют петухи — эти деревенские части не вздвигают шумно коровы в сараях[vii]. Тишина, ужас! Везде ли, всюду ли так? Есть отдельные колхозы, где люди наиболее сносные[viii] живут, хоть не вымирают. Но сколько таких колхозов? Я старожил в нашем городе и знаю на память 30–40 сел в окружности. Разве о двух селах я могу сказать, что в них нет массового вымирания. Как питаются еще живые. 200–400 грамм жуткого черного, как земля, хлеба — суррогата и еще макуха[ix] и борщи с бурьянами. Картофель, овощи, крупа — все это давно позабыто. Результаты для живых. Рождаемость понизилась в 4–5 раз, женщины, девушки по ½ — 1 году не имеют менструаций на почве недоедания, резко упала производительность труда — в 5–6 раз. Дети физически и умственно отстают в развитии, худосочны, бледны, колоссально развиваются эпидемии (степняк), которые довершают вымирание.

Колоссально развивается преступность. Урками наполнены города. Для того чтобы украсть козу не стесняются зарезать двух девочек, которые пасли ее. Вам трудно на страницах этого письма все переживаемое нами описать. Не могли вы и увидеть этого, пролетев экспрессом из Одессы в Москву. Надо пожить здесь, чтобы увидеть и почувствовать весь этот кошмар. И не судите по Москве, Ленинграду, что там есть продукты. Это столицы, это показ иностранцам. Еще города у нас на Украине хоть как-нибудь живут — 200–400 грамм хлеба в день, фунт пшена в три месяца раз, да бутылка керосина. Все остальное в базаре, где стоимость рубля равна одной копейке, а средняя ставка рабочего и служащего 100–150 рублей (500 рублей — это только инженеры). Село же все отдало государству, и ему оставлено лишь право голодной смерти. И вот село вымирает. В городах вымерло менее устойчивого населения, около 10 % и это еще хорошо.

И снова у Толстого: «в вишневых рощах тонут хутора»[x]. Нет больше хуторов, нет вишневых садов; все вырублено, высажено, объедено садовыми вредителями. Нужен уход. Но когда исчезла заинтересованность личная (ведь за 15 лет людей не переделаешь), исчезли фрукты. Их, этих важнейших носителей витаминов, — почти нет в огороде. Страна клубники — Украина, потреблявшая и вывозившаяся ее тысячами видов, осталась без клубники. Бесконечные реквизиции ее по твердым ценам и раскулачивание трудовых хозяйств — клубника любит уход над собой — раскулачили и клубнику, а она, может быть, спасла бы от вымирания тысячи жизни. И некому работать на полях, село опухшее и полувымершее не может выставить…(нрзб.) рассчитанных на нормальные условия планов. И теперь в спешном порядке мобилизуют горожан. Делают облавы в садах, в театрах, на улицах, наводя панику на людей и опустошая базары — единственное место, где еще что-нибудь можно купить. И всех гонят на поля. Не так это страшно. Но сколько истерической поспешности, злобы, грубости проявляется над и без того затурканными[xi] людьми! И вообще поражает всюду грубость в обращении. Авансом, заранее в любом учреждении говорят с вами, как с преступниками. То же, что и было в царские времена, всюду те же держиморды, только с советскими звездами на околышках.

В чем же причина этого кошмара?

Нас разорила первая пятилетка, и доканывает вторая. Конечно, пятилетка, как говорит т. Сталин, выполнена, а по отдельным предприятиям и перевыполнена. На какой жуткой ценой куплено ее выполнение. Ведь если в течение пяти лет от нашего рта отрывали кусок за куском, вывозили хлеб, мясо, скот, масло, сало, рыбу, — за машины, то только кретину или глупцу не было ясно, что мы придем к голодной смерти. Но если кто-нибудь поднимал голос против и говорил, что такими тяжелыми жертвами нельзя получить построение фундамента социализма, его затаптывали, смешивали с грязью, уничтожали морально и физически. Каких только бессмысленных подчас эпитетов еще не наклеивали, уклонист, оппортунист, соглашатель, предатель, изменник и т. д. Так были ликвидированы Рыков, Томский, Бухарин, Зиновьев, Раковский и многие, многие другие честные коммунисты, которые обладали чувством перспективы и предвидения, к чему поведет эта измождающая гонка[xii]. Все было затерроризировано генералистами[xiii] –сталинцами. А за ними тянулась партрельгия[xiv] третьим рангом пониже. Все недурно снабжаемые лучшими колбасами, живя в кремлях и кремлишках (сколько их, этих кремлишек, разбросано по лицу СССР от Москвы до любого сельского колхоза). Умер, опух от голода хоть один ответственный партиец? Какое же право имели они от Сталина до последнего головы сельроты[xv] обрекать голодных на смерть, сами съедая то, что добыто мужицкими руками? Вот если бы наравне со всеми согражданами Сталин ел макуху, — как генерал в осажденной крепости, а Калинин лебеду, и оба пухли с голоду — хотя это и никому не нужно — тогда было бы хоть извинительно. История отпустила нам малые сроки, так волей — неволей приходится подтягивать брюхо. Но если от советских пайков многие партийцы жиреют, а их жены одеваются в шелка и спекулируют мануфактурой и предметами роскоши, если позиция «долой уравниловку» для единиц значит белый хлеб, сахар, масло, рыба, конфекты, шоколад, ветчину, а для других макуху-лебеду и голодную смерть, то мы имеем право спросить: «за что же мы кровь-то проливали?» И это столь обыденный вопрос нашего существования, что не получить на него ответ — значит потерять веру во все пятилетки, смысл и значение революции, коммунизма и многое-многое другое… В результате выполнения пятилетки из нашего оборота постепенно исчезли все пищевые продукты, т. е. в области сельского хозяйства мы провалились по всем швам. Ведь когда насильственно всех записывали в колхозы, сколько было кровавых бунтов против этого, и это было противозаконно. На бумаге писалось добровольно[xvi], а задание давалось выполнить и перевыполнить, и каждый сатрап и сатрапонек на месте хотел обязательно перевыполнить план коллективизации. Такова была установка — перевыполнить и за все это тебе чины, ордена, курорты и открытая дорожка ко всем кремлишкам СССР. Скажите: при отсутствии достаточного интеллектуального развития и задерживающих центров[xvii] многие ли из попавших в сатрапы товарищей способны были удержаться от бессознательного вредительства, от отрыва от действительности, от головокружений искренних и шкурных, от мании величия. «Ведь мы большевики и нет никакой крепости, которую бы мы ни взяли»[xviii]. Это определяло собой всю сумму дальнейшего поведения любого из них. «Дуй! Авось вывезу», «Нам Америка не указ». Это наше российское шапкозакидательство, помноженное на сознательное и бессознательное вредительство, и разорило и привело Украину к вымиранию. И все не верим, что у мужика только одна шкура. «Врет, притворяется, — наверняка есть другая шкура» — вот только снять первую. И не осталось этих дутых представлений о второй шкуре у мужика, о закопанном хлебе, о спрятанных богатствах, давали и дутые цифры экспортных возможностей, сообщали дутые сводки о своих успехах и достижениях, били в барабаны, погоняли себя и других, а мужик постепенно начал пухнуть, стал падать скот, сорняки на полях сместили рожь, пшеницу. Все не верили. Притворяется. Потом стали искать виновников. Конечно, это оказались кулаки! И одного не хотели понять, что новые непривычные формы хозяйничанья при полном отсутствии новых и хороших честных организаторов дела неминуемо должны были привести к временному упадку сельского хозяйства и уменьшению хлеба, а за ним птицы, скота и т. д. Но планы по раздутым предположениям плюс накинутые на мобилизацию внутренних ресурсов в 50 и 100 % необходимо было выполнить.

Заявки сделаны, контакты за границей заключены, а платить-то нечем. Вот тогда-то и сняли последнюю (и первую тоже) шкуру с мужика и увидели, наконец, воочию, что второй шкуры у него нет, что не в мужике причина, что просто не так просчитали. Вместо того чтобы отступить так, как отступить умел Ленин, — сложили руки перед катастрофой. Насели на голодного: «Работай, голодный, до смерти», а с питанием подождем до урожая, а Украина вымирает. Или подлинному вредителю (есть он) и кулаку (а кулак в небольшом количестве есть) это не на руку?

Сказалось свойство русского духа разрушать больше, чем созидать, сначала все разрушить, а потом строить. Элементы анархизма, который вырос на русской почве. И вот в результате всюду прорехи, всюду узкие места. Как журавль из русской народной песни: то голову вытащим — глянь, хвост увяз, и то хвост вытащим — глянь, голова увязла. Большевистского упорства у нас хоть отбавляй. И надо было, чтобы вымерло ½ Украины, что, наконец, пришел грозный приказ: «отменить все встречные, — запретить под угрозой смертной кары»[xix]. А ведь это несчастье, чаще всего, из карьерных шкурных соображений усердие, за которое проявивший инициативу и ограбивший людей, доведший их до голода и смерти сатрапишко получал ордена, местечки теплые и горячие в кремлях и кремлишках. И в результате вывоза и перевывоза последнего хлеба, на которую[xx] ни один колхозник, предвидя голодную смерть, не дал бы своего согласия добровольно, — Украина вымирает. А Литвинов на мировой экономической конференции на смех курам предлагает еще закупить на миллиард долларов машин для СССР[xxi]. Как будто там не знают о нашем хозяйственном разорении. И как будто Литвинов не знает, что Украина вымирает от голода, и нужно закупить хлеба для нее, иначе кто же будет дальше собирать хлеб, сеять. Уже сейчас должен быть поднят вопрос о колонизации Украины. Думает ли кто-нибудь об этом? Вероятно, нам нынче эту работу надо уже начать. И надо спасти еще не вымерших от голода, и надо первым дать первое зерно с поля. А Молотов уже заранее распоряжается: «первый сноп государству». Что это? — глупость или предательство, как говорил когда-то Милюков в Государственной думе об Александре Романовой[xxii]. Значит, не знает нарком 1/6 части земного шара, что творится у него под носом в плодороднейшей житнице СССР. Тогда какой же он нарком? И если знает, тогда какой же кары он заслуживает? И что это за агенты у Центрального правительства, если они скрывают размеры бедствия от него?[xxiii] Чушь, ерунда, бессмыслица, неслыханное преступление. История веков не знает ничего подобного. Выкачать все до последней порошинки, не оставить никаких запасов. Спланировать так головотяпски, не учтя неизбежных потерь на переход к новым формам землепользования, не учтя естественных потерь урожая вследствие засоренности полей…(нрзб.), унавоженности земли и неизбежного со стороны определенных групп населения вредительства, — это действительно проявление российского головотяпства, помноженного на непогрешимость и самомнение!

Пишу урывками — некогда. Что это за экономика, когда допустили гибель рыцаря зерновой индустрии, где один давал продукции один на двадцатерых. И кормил всех от себя до Сталина включительно! Дичь, позор! Да разве только это? Обеднили валюту до старых совзнаков, и чтобы как-нибудь прокормиться, рабочий объявляет себя ударником, то есть сознательно (и, конечно, по нужде) отказывается от 8-часового рабочего дня и работает как раб в английских колониях, без срока, давая дрянную продукцию… Вот у нас тракторы по-ударному ремонтировали. Работали стуками, вывели их в поле и через два дня 75 % вернули в мастерские обратно — все переломалось! А ударники валятся с ног от усталости и, разрушая свое здоровье, по ударным книжечкам раз в месяц получают ½ кило колбасы, да кило дрянных галет. Рабочую лошадь в старое время хозяин лучше берег. Я и все мы по тем же причинам берем по 2–3 службы и работаем по 16–18 часов, чтобы выработать 300–400 рублей — редко 500, т. е. по базарным ценам 3–5 рублей. А где же охрана труда? Разве это не есть фактическая принудительная отмена восьми-шестичасового дня? А нападали на заграницу и проливали слезы за то, что там пшеница, видите ли, подорожала на ¼ пфеннига за последний месяц! И бедному рабочему нечего кушать! Лицемерие! Я хотел бы иметь пищевые возможности заграничного безработного!

Кругом ложь и лицемерие! Газеты неделями пишут об ударной Татарии, Горьковском крае (вашем, Алексей Максимович!), которые дружно закончили сев! Смешно! А об Украине, что вымирает с голода, не пишут ни слова! А ведь вся-то Татария с вашим имени краем — это мизинец плодородной Украины! И Петровский и Чубарь не лишились своих авторитетных и почетных мест в Харьковском Кремле[xxiv]. Почему они не в Допре? Где же правда?

В этом зло диктатуры. Убита критика, всюду вошел в обиход шаблон лозунгов, директив, тезисов. Так сказал Сталин, так решил ЦК, т. е. опять-таки Сталин же. И, храни Аллах, попробовать покритиковать, сказать против, — от тебя мокрого места не останется. И в подвалах Г. П. У, для тебя найдут теплый вшивый уголок до смерти. А Г. П. У.? А выкачка золота путем неслыханных насилий, содержания в подвалах на воде… Почти без хлеба на 2–3 месяца, а пытки бессонницы, — т. е. вас ставили к стенке и не давали спать по целым неделям, а люди падали замертво! Какой страны охранка смеет делать попытку нас перещеголять. Давай золото — иначе сгинешь тут. Но были действительно невинные, т. е. бессеребренники, которых брали на арапа, авось даст, и держали в подвалах несколько месяцев. Простим мы когда-нибудь это насилие владыкам нашей жизни? Ведь сами сыты, а золото не всегда по счету и по квартирам прилипает! Да мало ли что еще можно сказать! Я возвращаюсь снова к прежней теме. Мы погибаем от чрезмерных большевистских аппетитов: заавоськались, захватили в рот кусок, второго не можем проглотить и давимся им. Мы подобны Толстовскому мужику из его рассказа «Сколько человеку земли нужно». Все ему казалось мало — он бежал, захватывал все новые и новые баночки, пока не лопнул. Вот и мы лопаемся! И первый шов треснул на Украине. А что если война? Какой тыл будет представлять из себя Украина с ее наполовину вымершим, наполовину отечным от голода населением? Что думают об этом Сталин и Ворошилов? А если думают, то чем мыслят они, когда допустили раскулачивание доброй половины населения — самого трудоспособного, создавшего себе крепкое трудовое хозяйство! Вместо 2–3% подлинных кулаков — раскулачили, т. е. разорили 50 % населения — середняков, деревенских кустарей — кожевников, кузнецов, сапожников, бондарей и т. д. А ведь Ленин завещал не ссориться с мужиком. А они рассорились с ним навеки! Какой же тыл для нас и себя они подготовили? Ленин этого не допустил бы. Ленин любил и жалел людей! А теперешние отгородились от жизни, от людей, от голой правды: в полутьме все дела решают, в тиши наркомов, в экономике: двадцатки, тридцатки, т. е. продукты для избранных 20-ти — 30-ти, в частной жизни — колючая проволока от беспартийных масс. И вот Украина вымирает. А именами «героев» продолжают называть фабрики и заводы. И есть немало «героев», которые объясняют голод на Украине «законом исторической необходимости». Другие говорят: «Кто нам нужен, тот и важней», «Не хотели работать в колхозах, так вымирайте». А признаться в том, что содрали три шкуры с медведя, и он умирает — этого нет. Ибо тогда надо судить многих «высоких недосягаемых». Так пострадает престиж власти! Как в доброе старое время. И дождались катастрофы. И это началось давно, еще тогда, когда насильно тащили коров в обобществленное стадо под открытым небом, и они гибли там тысячами, и иначе быть не могло. Корова, овца, свинья, лошадь — любят уход, тепло, свой угол (буржуйские привычки). В угоду % — необходимо было властям ввести и перевыполнить процент обобществления. У разумных людей надо было сначала построить скоторни[xxv], а потом гнать туда скот, — а у нас сделали наоборот, и вот так потеряли на Украине 90 % скота! Ах, Горький, как горько переживать все это, видеть и не иметь возможности помочь, исправить!

То, что думаю и пишу я — думают миллионы людей: рабочих, крестьян, специалистов, в городе и на селе, так думают и многие коммунисты, когда вы говорите с ними с глазу на глаз. В толпе же, на людях, на собраниях шкурные инстинкты, при отсутствии достаточно развитого чувства перспективы, берут верх и они говорят и голосуют за «генеральную линию», чтобы она не предлагала[xxvi], — они всегда одобряют. Вчера отбирали расчетливо скот в колхозные стада — они с пеной у рта доказывали, что это именно то, что нужно и благодарили вождя, что он открыл им глаза на это, — через несколько месяцев, когда скот стал дохнуть в угрожающей прогрессии, ЦК забил отбой, — назад![xxvii] Зачем мы поотбирали у колхозников скот и лишили их молока?!

Вернуть, да еще создать фаты[xxviii] для покупки коров всем колхозникам, — хотя знали, что покупать не за что и негде. И те же комитеты в один голос стали распинаться за это новое решение (мудрое!) — в этом-де спасение революции! Но коров во многих случаях все равно не возвратили: передохли, задоили… Нет людей! Для такого размаха — переустройства нужны миллионы образованных, развитых и честных людей. А их есть тысячи. Поэтому везде и всюду на ответственных постах сидят либо простачки, либо еще хуже — сидят и вредители. И дело гибнет, расползается. Такова …[xxix] всякой диктатуры — нет массовости в работе, и верхушки 1–10 человек, которые, вооружившись карандашом в тиши кабинетов, начитавшись и не переварив как следует НЭП, не увязав их с подлинной жизнью, перестраивают страну в решительно короткие сроки! А кто пикнет против: «Что? Не согласен? Значит, ты против революции? Против пролетариата? Взять его!» Разве это не правда?

Мы создали, построили многое огромное, вложили в это дело море нашего пота и крови. Надо передохнуть людям! Надо подкормить людей! Надо чтобы люди свободно вздохнули!

Приезжайте — пройдите по нашим вымершим селам и вы найдете ответ, что нужно делать. К моему же скромному голосу, как писку комаров, — кто прислушается? Я был бы счастлив и счастлив, что долг моей совести я выполнил, если бы на страницах «Известия» или вашего журнала «Наши достижения»[xxx] вы мне ответили. Ведь это не мне одному — нас так думающих миллионы. Или вызовите меня к себе, и я вам расскажу еще многое и многое.

Иванов П. И., Украина.

(По поручению тт. и от себя лично).

P.S. Надеюсь, что за это письмо я не попаду в подвалы ГПУ.

АГ КГ-рл 11–77–1. Лл.1–6 об. Автограф. На 1 странице письма рукой неизвестного сделана надпись: «Критика».