Само существование такой мирской организации среди северных промышленников являлось важным показателем постоянных и жизненно важных связей Поморья и Мангазеи. Их прочность устанавливалась поколениями, а потому неудивительно, что в среде «промыслового люда» пушной промысел на реке Таз считался «своим» (1, с. 61). Вторжение в промысловые угодья поморов кого-либо «чужого» вызывало ожесточённое противодействие. Особенно ярко это было продемонстрировано летом 1600 года, когда из Тобольска по Оби и Обской губе двинулись к устью реки Таз первые воеводы – князь М. М. Шаховской и Д. Хрипунов со 150 «служилыми людьми».

В планах сибирских воевод было закрепиться в этом крае, привести в русское подданство и «объясачить» коренное население. Русские промышленники, стремясь сохранить за собой монополию на эксплуатацию пушных богатств, сумели организовать выступление «самодийских племён». В сражении, происшедшем в районе устья реки Таз, воеводы хотя и потерпели поражение, но всё же смогли расположиться в одном из промысловых городков (3, с. 42), который положил в дальнейшем начало Мангазее. Так поморы пытались отстаивать свои экономические интересы в борьбе с представителями царской власти.

Гораздо сложнее было противостоять угрозе проникновения иностранцев в Сибирь по Северному морскому пути. Их активность, особенно англичан и голландцев, была очень высокой в период Смутного времени. Пользуясь слабостью Российского государства, многочисленные западноевропейские дипломаты, путешественники и купцы пытались получить у членов московского правительства и русских торговых людей информацию о торговом маршруте вдоль побережья Ледовитого океана.

Иностранцы догадывались, что так можно достигнуть не только богатой пушниной «снежной Татарии», но также Индии и Китая. В то время морские трассы через Атлантику вокруг Африки в государства Востока контролировались испанцами и португальцами.

Иностранцы были готовы к захвату всех русских городов, которые располагались вдоль Северного морского пути и прилегали к нему: Колы, Сумского посада, Соловецкого монастыря, Печенги, Онеги, Архангельска, Каргополя, Устюга Великого, Мезени. В записках Генриха Штатдена, Якоба Маржерета, английского капитана Чемберлена, бумагах Лжедмитрия I отражена эта угроза северорусским владениям (7). Самозванец, заключая 25 мая 1604 года брачный договор с Мариной Мнишек, обещал полякам передать своей «жене два государства великих, Великий Новгород да Псков со всеми уездами, думными людьми, с детьми боярскими… с полновластью» (2, с. 79–81).

Перед поляками открывалась реальная возможность установления контроля над Северным морским торговым путём в Сибирь (10, с. 25). Зная об этом, польский король Стефан Баторий писал одному из своих близких друзей, что Речь Посполитая, «доставив Дмитрию корону», не только «обуздает турок, хана и шведов, возьмёт Эстонию и всю Ливонию», но и через сибирские земли «откроет путь для своей торговли в Персию и Индию». Этим другом был гетман Замойский, который не разделял таких далеко идущих замыслов польского короля (4, с. 716).

В свою очередь, англичане и голландцы со второй половины XVI века предпринимали неоднократные попытки пройти морем в Сибирь: в 1580, 1584, 1595, 1609, 1611, 1612, 1624, 1664, 1668, 1676 годах. Все они оказались неудачными и не привели к достижению желаемой цели (9, с. 75).

Российское руководство представляло последствия нависшей угрозы над своими богатейшими землями, поскольку сибирская «мягкая казна» уже при царе Фёдоре Иоанновиче стала значительным подспорьем для государственного казначейства. Ежегодно из Сибири поступало 5 тысяч сороков соболей, 10 тысяч чёрных лисиц, до полумиллиона белок. При этом доходы государства увеличивались пропорционально расширению российских территорий на восток (6, с. 229). «Не высылая денег за границу, но ежегодно скопляя оные, – отмечал Я. Маржерет, – Россия платит иноземцам обыкновенно товаром: мягкой рухлядью (мехами. – Р. П.), воском, салом, кожами, льном. Царь платит серебром, когда сумма не превышает 4 или 5 тысяч рублей. Он имеет свою сокровищницу, ежегодно… увеличивающуюся» (7, с. 42). В годы Смутного времени Сибирь оставалась важным источником пополнения финансовых резервов, «сибирские меха выручали царскую казну в то время, когда невозможно было много собирать налогов с разорённых жителей внутренних областей» (5, с. 207).

С окончанием Смутного времени и укреплением центральной власти ситуация стала меняться: у государства появилась возможность защитить свои экономические интересы от посягательств иностранных держав. Ярко иллюстрирует это история, связанная с закрытием Северного морского пути. В основе лежало личное заявление двинского торгового человека Кондратия Курочкина. Он обладал географическими познаниями и разбирался в морских путях. При посещении устья Енисея в 1610 году он убедился в возможности пройти туда с моря судну любой величины. Поскольку ему были известны настойчивые попытки иностранцев найти путь в Мангазею и далее на восток, он быстро понял, какие последствия могло это иметь не только для купечества, но и для всего Российского государства.

Курочкин обратился к тобольским воеводам с этим важным государственным вопросом. Шестнадцатого февраля 1616 года тобольская воеводская канцелярия дала делу ход. На воеводскую грамоту Москва отреагировала незамедлительно. Девятнадцатого октября правительство запретило плавания Северным морским путём. Мангазейскому воеводе было приказано выставить дополнительные караулы около енисейского устья и близ Карской губы, усилить расспросы о появлении иноземцев, предписывалось с ними в общение не вступать и отказаться от собственного передвижения по морю.

Было бы ошибочным полагать, что с этого момента плавания морем в Сибирь и обратно прекратились. «Государев указ» нарушался не только промышленными людьми, но и представителями местной власти, вызывая тем самым широкий внутриполитический резонанс. Примером тому являются события, происшедшие в Мангазее в 1626–1630 годах и являвшиеся в плане «самоуправства» воевод отголосками минувшего безвременья.

Согласно официальной трактовке этого дела, мангазейский воевода Григорий Кокарев, пользуясь слабостью правительственного контроля и опираясь на свои широкие полномочия, нередко злоупотреблял своим положением при сборе ясака. Он «спаивал самоедов», привозивших «ясачную подать» в острог, присваивал себе всю доставлявшуюся туземцами пушнину и брал взятки. Кроме того, воевода нередко допускал нарушения в ходе торговых сделок с коренным населением и довольно часто «устраивал пиры», которые обычно сопровождались поднесением ему богатых «подарков». Описываемые события были характерны практически для всех сибирских воевод в изучаемый период. «В Сибири, как в стране более отдалённой, сильно проявлялись пороки тогдашних русских людей. Воеводы с особенной наглостью брали взятки и делали всем насилия, а служилые люди обращались дурно с туземцами и накладывали на них лишний ясак, сверх положенного, в свою пользу» (5, с. 209).

По мере сокращения во вверенной ему округе поголовья пушных зверей Григорий Кокарев стал задумываться о поиске новых богатых соболем земель. Нарушив правительственный запрет «морского ходу» Северным путём, он попытался тайно нанять мезенца Табанку Куяпина в проводники на Большое море. Табанка отказался, а про вербовку его Кокаревым рассказал попу Евстафию Арзамасу. Воевода не успокоился и нашёл «воровского назывателя» Мотьку Кириллова, который «из корысти» перешёл с воеводой на коче на другую сторону Мангазейского залива. Однако к «большой океанской проливе» им пробиться не удалось.

Тогда Кокарев стал самостоятельно разведывать путь между Обью и Енисеем, которым шли многие промышленники, осваивавшие сибирские земли за Тунгуской. Такую настойчивость воеводы поморы расценили как попытку вторгнуться в их монопольное право на эксплуатацию местных пушных промыслов. Поэтому они решили воспрепятствовать намерениям Кокарева и поддерживавших его казаков.

Бить челом от имени всех торговых людей на насилия и злоупотребления воеводы отправился в Москву знаменитый впоследствии устюжанин Ерофей Хабаров. В доставленном им письме на имя государя и патриарха, между прочим, говорилось: «И то, государи, не явная ли вам измена. Нечто, государи, он, Григорий, умысля воровски, хотел, тою заповедную дорогу приискав, и привести тем путем немецких людей и вашей государскою златокипящею далекою заморскою Мангазейской землею завладеть» (9, с. 80).

Как видно из приведённого отрывка, поморские купцы постарались придать политическую остроту злоупотреблениям Кокарева. Вероятно, это было предпринято в расчёте на то, что московские власти, обратив внимание на такие детали «мангазейского дела», ускорят его решение.

Увидев в этом доносе угрозу государственным интересам, руководство страны предприняло довольно быстрые меры. Второму мангазейскому воеводе Андрею Палицыну приказано было доставить Кокарева в Москву для проведения следствия. Поддержанный казаками, Кокарев заперся в стенах Мангазейского острога, отказался подчиниться государеву указу и начал обстреливать посад из пушек.

Палицын, осадив крепость, узнал от своих лазутчиков неожиданную новость: Кокарев, сидя в осаде, пировал со своими приближёнными, один из которых громогласно заявил за столом, что пирующих жалует «царь Григорий Иванович» (8, с. 310). Объявив Кокарева изменником, Палицын вместе с посадскими и туруханскими казаками пошёл на штурм. Острог был взят, а Кокарев отправлен в кандалах в Москву. Его судьба неизвестна.

Изложение мангазейских событий 1626–1630 годов, во многом загадочных и не выясненных до сих пор, на этом заканчивается. В немногочисленных трудах отечественных исследователей, рассматривавших упомянутый исторический сюжет, существуют на его счёт различные оценки. Так, русский историк С. Ф. Платонов приводил эту историю в своём «Полном курсе лекций» в качестве типичного примера злоупотреблений сибирской воеводской администрации. Напротив, В. Н. Скалон и С. Н. Марков увидели в этих событиях призрак измены и самозванчества.

Мы склонны предполагать, что эта мангазейская история представляет собой завуалированную недостатком источникового материала историю борьбы поморской общины за свои экономические интересы. И в этой борьбе, развернувшейся на фоне русской Смуты и иностранной интервенции, она проявила себя активной социальной силой.

В истории экономического освоения севера Сибири важная роль принадлежала «торговым» и «промышленным» людям Поморья. Во времена тяжелейшей борьбы «леса» со «степью» они проложили первый морской торговый маршрут за Урал и установили торговые и хозяйственные связи с Мангазейской землёй. Опираясь на правительственную поддержку, поморы сумели отстоять не только свои экономические интересы, но и позаботиться о сохранении целостности России в годы Смутного лихолетья и в последующий период становления российской государственности.

Литература и источники

1. Булатов В. Н. Русский Север: в 5-ти т. Архангельск.: Изд-во Поморского государственного университета имени М. В. Ломоносова, 1998. Т. 2. Встреча солнца. С. 60.

2. Запись Лжедмитрия Гришки Отрепьева, данная Юрию Мнишеку о бракосочетании с дочерью его Мариною и предоставлении ей государств Новгородского и Псковского // Бутурлин Д. История Смутного времени в России в начале XVII века: в 3-х ч. Ч. 2. СПб.: Тип. А. Смирдина, 1839.

3. История Сибири. Т. 2. Сибирь в составе феодальной России. Л.: Наука, 1968.

4. Карамзин Н. И. Предания веков. М.: Правда, 1988.

5. Костомаров Н. М. История Руси Великой: в 12-ти т. Т. 2. М.: Мир книги, 2004.

6. Любавский М. К. Историческая география России в связи с колонизацией. СПб.: Лань, 2000. С. 229.

7. Маржерет Я. Состояние Российской державы и Великого княжества Московского с присовокуплением известий о достопамятных событиях, случившихся в правление четырёх государей с 1590 по 1606 г. СПб.: Тип. Глав. упр. путей сообщения, 1830.

8. Полосин И. Западная Европа и Московия в XVI веке // Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немецкого опричника / Пер. И. И. Полосина. М.: Изд-во С. и М. Сабашниковых, 1925.

9. Скалон В. Н. Русские землепроходцы XVII века в Сибири. Новосибирск: Сова, 2005. С. 75.