Первая из них, Средняя, была воздвигнута на левом берегу Днестра непосредственно напротив турецкой крепости в Бендерах. Вокруг неё быстро начал складываться город Тирасполь, ныне столица непризнанной Приднестровской Молдавской Республики. Две другие крепости, Хаджибей (на востоке) и Хаджидер-Овидиополь (на западе) прикрывали с суши будущий крупный порт Одессу. Защиту её с моря обеспечивал военный порт – Севастополь.
Все три крепости так или иначе оказались привязанными к Днестру, этой реке с ярко выраженным характером пограничья, рубежа между крупными политическими, цивилизационными мирами. Его так и не смогли пересечь легионы Траяна, покорившего гето-даков, этих древних предков нынешних румын и молдаван. Не перешли на левый берег Днестра и османы, что предопределило различие судеб и характеров народов, проживающих на двух берегах Днестра.
Заметим это различие, без учёта которого трудно, если вообще возможно, понять глубинные причины и суть трагических событий конца 80-х – начала 90-х годов XX века, а также нынешнюю ситуацию в этом регионе с её «замороженным», но далеко еще не урегулированным конфликтом: Республика Молдова де-факто не контролирует почти треть территории, принадлежащей ей де-юре.
Достичь здесь подлинного, а не формального урегулирования невозможно, не учитывая главного: того, что ядром конфликта является не столько этническое и даже не политическое, а именно цивилизационное противостояние «двух берегов», пути которых жёстко развело турецкое завоевание просуществовавшего два столетия Молдавского княжества. Частью его была Бессарабия, ныне «ядровая территория», если воспользоваться выражением Ангелы Меркель, Республики Молдова. Подчеркнём однако, что в него никогда не входили земли, расположенные на левом берегу Днестра.
Обе территории, и Бессарабия, и нынешнее Приднестровье, некогда были частью Древнерусского государства. Однако распад его вследствие татаро-монгольского нашествия создал качественно новую ситуацию. На правом берегу предпринимаются попытки создания собственной государственности, увенчавшиеся созданием уже упомянутого Молдавского княжества. Под скипетром самого крупного из его правителей (господарей) Штефана Великого оно достигло немалых успехов, но не смогло противостоять османской экспансии.
Тем временем на левом берегу развивалась, притом тоже весьма успешно, совсем другая жизнь. Здесь сформировался свой мир, мир многоэтничной русской цивилизации, сохранявшей собственный характер как под властью Великого княжества Литовского, а затем Речи Посполитой, так и в те периоды, когда территория эта оказывалась без опредёленного суверена, становилась вместе с землями, прилегающими к Южному Бугу, частью так называемого Дикого поля.
Название это, впрочем, не должно обманывать, ибо, хотя край и слыл невозделанным и безлюдным, там и сям на его пространстве были разбросаны села и даже города, цивилизованный облик которых, да и уровень общественной самоорганизации поражали заезжих чужеземцев. Например, Павел Алеппский, сын Антиохийского Патриарха Макария, попавший в середине XVII века в приднестровской город (ныне село) Рашков, так описывал свои впечатления: «Начиная с этого города и по все земле русских, то есть казаков, мы заметили возбудившие наше удивление черты: все они, за исключением немногих, даже большинство их жён и дочерей, умеют читать, знают порядок церковных служб и церковные напевы, кроме того, священники обучают сирот и не оставляют их на улице невеждами».
Отождествление казаков с русскими в рассказе Павла Алеппского, конечно, нельзя назвать совсем точным, если иметь в виду именно этнический состав тогдашнего населения Приднестровья. Действительно, его обитателей уже с XVI века начинают именовать казаками. А иногда, на польский манер, рыцарями. Именно так именует приднестровских казаков молдавский писатель XIX века Богдан Хашдеу, который говорил даже о «рыцарской республике на Днестре».
Большинство этих казаков, или рыцарей, составляли восточные славяне, прежде всего малороссы, сами себя называвшие украинцами, как засвидетельствовал первый историограф Новороссийского края А. Скальковский в начале XIX века. За ними следовали великороссы, среди которых уже в XVII веке было немало беглых крепостных и спасавшихся от гонений старообрядцев. Но немало было и молдаван, бежавших с правого берега Днестра от османского гнета. В целом же состав населения был ещё более пёстрым, однако всё оно, пишет тираспольский историк Н. Бабилунга, отождествляло себя как русское, государственным языком был русский, а преобладающей конфессией – православие. Кроме того, подчёркивает автор, здесь сохранялись свои налоги, свой суд, своя финансовая система.
По сути, это был крошечный сколок уже исчезнувшего великого славянского государства – Киевской Руси, и не случайно, на протяжении почти шести веков, весь уклад жизни здесь сохранял многие черты, восходящие ко временам великой славы Древнего Киева, уже почти утраченные в Северо-Восточных землях под гнётом ордынского ига. Именно эти, глубокие древнерусские и общеславянские корни, устойчиво сохранявшие свою жизненную силу в Приднестровье, предопределили органичность и легкость его вхождения в Россию в 1791 году.
Также следует заметить и сравнительную беспроблемность присоединения Бессарабии в 1812 году. Надо отдать должное царскому правительству. Оно не соединило в единое административное целое земли по левому и правому берегам Днестра, но выделило Бессарабию в отдельную губернию, тогда как земли на левом берегу вплоть до Октябрьской революции 1917 года входили в Херсонскую и Подольскую губернии.
Вероятно, эта щепетильность способствовала лёгкости вхождения Бессарабии в Российскую губернию. Но главным было всё-таки другое: в Бессарабии, целиком следуя в этом культурной традиции Молдавского княжества, сохранили кириллическую письменность, равно как и молдавский язык таким, каким он сложился исторически, с включением немалого количества славянских и греческих слов.
Иным путём пошла история на оставшихся за Прутом молдавских землях, на которых почти полвека спустя после присоединения Бессарабии к России суждено было сложиться государству Румыния. Свою идентичность новорожденное государство весьма агрессивно обозначило как «римскую», что не имело никаких корней в истории этого региона с сильно выраженным славянским присутствием. Концентрированным выражением этой ориентации был «легионерский миф», возводивший происхождение Румынии к эпохе императорского Рима.
В начале II века новой эры войска Траяна с огромным трудом сломили сопротивление гето-даков, угнали в рабство сотни тысяч её жителей и романизировали оставшихся. Уже подмечено, что римские легионеры меньше всего могли бы именоваться италиками. А поток переселенцев, хлынувший на завоёванную территорию, и подавно состоял из обитателей балканских и других восточных окраин империи.
Как бы то ни было, положить факт иностранного завоевания в основу национальной идентичности – означало заведомо обречь её на некую неврастеничность с характерными для неё приступами антимолдавской агрессивности. На политической карте Европы Румыния впервые появилась в пунктирных границах, как автономия в составе Османской империи, только в 1859 году – в результате объединения княжеств Молдовы и Валахии. О независимости она мужественно объявила в начале предпоследней русско-турецкой войны, а конституировалась как королевство по её итогам – в 1881-м.
К этому времени уже практически была завершена языковая реформа – перевод языка на латиницу и активное замещение славянских и греческих слов на итальянские там, где это было возможно, и, особенно, на французские. К сожалению, факт этот был впоследствии полностью игнорирован советским руководством, когда Новороссия как таковая была ликвидирована и встала задача нового административного устройства края.
Именно тогда, в 1924 году, большевики под давлением румынских коммунистов, следуя доминирующей установке на мировую революцию, согласилось на создание на левом берегу Днестра Молдавской автономии в составе УССР. Большевики надеялись, что такое название обеспечит магнетический эффект притяжения для эксплуатируемого народа Румынии, и в первую очередь обеспечит возращение Бессарабии.
Неожиданное решение вызвало нешуточный переполох в румынском парламенте, однако премьер Братиану провидчески заявил: надо быть благодарными СССР за то, что он самим этим актом косвенно заявил о присутствии румын на территории, никогда не имевшей ничего общего с идеологией «великой Румынии» и имевшей, как мы видели, совершенно другую культурную историю.
Таким образом, на будущее закладывалась возможность территориальных претензий Румынии к СССР, уже не ограниченных Бессарабией. Что и произошло в ходе Второй мировой войны, когда румынское фашистское руководство, положившее в основание своей идеологии тот самый «легионерский миф», ввело в оборот понятие «Транснистрия» для обозначения Приднестровья и объявило о программе полного очищения этой территории от славян. Не случайно же Антонеску за 10 дней до нападения Германии на СССР заявил Гитлеру: «Конечно, я буду там с самого начала. Когда вопрос встаёт о войне против славян, вы всегда можете рассчитывать на Румынию».
С приходом к власти фашистской Железной гвардии румынская аннексия Бессарабии, в общем, никогда не признававшаяся международным сообществом, становилась совершенно неприемлемой для советского руководства. Возвращение её по Советско-Германскому договору о ненападении 1939 года было вполне естественным шагом. Он восстанавливал историческую границу между Румынией и Россией и создавал возможность сохранения здесь именно молдавской культуры, грубо утесняемой в составе Румынии. Ошибка заключалась лишь в том, что в провозглашённой Молдавской Советской Социалистической Республике базовым образованием была обозначена Бессарабия, а не Приднестровье, с его традициями межэтнического мира и культурного многообразия. Это возымело роковые последствия в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века при распаде СССР.
Верховный Совет МССР, принявший 23 июня 1990 года решение о «ликвидации последствий пакта Молотова – Риббентропа», в своём националистическом ожесточении даже не заметил, что тем самым он разрушает единственное международно-правовое основание границ Молдавии – такой, какой она просуществовала на протяжении пятидесяти лет.
Поскольку международно признанными были только границы Советского Союза, внутренние же были административными и неоднократно перекраивались, все те, кто не забыли о румынской оккупации и категорически не принимали агрессивную идеологию румынизма, получали законное право на новое самоопределение. Такое право, уже записанное в Конституции СССР, незадолго до распада СССР, 3 апреля 1990 года, было подтверждено специально принятой Поправкой к Конституции, согласно которой, в случае сецессии союзной республики, автономные образования и территории компактного проживания получали право самоопределения через референдум. Этим правом и воспользовалось Приднестровье, провозгласив 2 сентября 1990 года свою государственность, поскольку все попытки договориться с Молдовой сначала об особом экономическом статусе, затем – об автономии завершились провалом.
Следует напомнить, что Приднестровская Молдавская Республика приняла активное участие в референдуме 17 марта 1991 года, подавляющим большинством высказавшись за сохранение СССР. Республика Молдова в референдуме на участвовала. На протяжении последующих двух с лишним десятилетий Приднестровье неоднократно обращалось к руководству СССР, а затем Российской Федерации с просьбой о принятии в любые интеграционные проекты, которые будут сформулированы на постсоветском пространстве. На протяжении всего этого времени власти Приднестровья действовали в полном согласии с нормами союзного и международного права. Обвинение их в «сепаратизме», абсолютно беспочвенное, впервые прозвучало сразу после провозглашения республики на камеры советского телевидения из уст Горбачёва, позировавшего с улыбающимся Мирчей Снегуром.
Молдавия к этому времени именовала себя иначе – Молдовой. Конечно же, это не было случайностью. Вассальное Османской империи Княжество Молдова и Валахия до 1812 года включало Бессарабию, и преемственность с той Молдовой позволяла выставлять России счёт за расчленение «государства». Антисоветский и антрирусский настрой Народного фронта Молдовы получил дополнительную поддержку.
Непротивление Москвы воинствующему национализму, граничащее с его поощрением, неминуемо вело к кровопролитию. Его первым актом стало зверское убийство семнадцатилетнего Дмитрия Матюшина в центре Кишинёва 14 мая 1990 года. Десятиклассника насмерть забили за то, что говорил по-русски. Причём забили именно у памятника Штефану Великому, политика которого была отмечена восточной (прорусской) ориентацией. Виновных не нашли, а народофронтовская газета «Цара» откровенно писала: «Быть румыном, думать и чувствовать по-румынски означает заявить во всеуслышание о своём происхождении, о естественной гордости за сохранённое имя, указующее на древнеримских предков. Это значит говорить на румынском, даже если кое-где кое-кто называет его молдавским языком, который является не только прямым потомком прославленной латыни, носительницы мировой культуры, но и языком-победоносцем […] потому что в вековой борьбе со славянскими диалектами и с другими языками он вышел несомненным победителем».
Победа, о которой вещали националисты, по сути, была победой румынского проекта над собственно молдавским. Молдавский язык, соединивший славянские и латинские корни, – это уникальный феномен, который я называю славяно-романством. Все молдавские государственные акты, все богослужебные книги были написаны на кириллице. И для огромной массы молдаван переход на латинский шрифт стал трагедией. Когда газеты стали набираться латиницей, они мгновенно оказались неграмотными. По сути, оказалось, что молдаване – это румыны, испорченные славянским влиянием державной политики русских царей, а затем большевиков и, особенно, Сталина. Не собиравшихся «перестраиваться » президент Снегур объявил манкуртами, отступниками и предателями.
Таким образом, ось конфликта прошла не столько между русским (или, шире, славянским) миром и молдавским, сколько внутри последнего. Даже символика современной Молдовы заимствована не из собственного прошлого, а у западного соседа. За основу флага взят не один из исторических флагов Молдавии, а современный румынский. Вслед за Бухарестом копию Капитолийской волчицы поместили на Бухарестской (бывшей Киевской) улице в Кишинёве. Именем Антонеску названа одна из столичных улиц. Дойдет ли дело до переименования Одессы в Антонеску, как хотел того Гитлер?
Само же по себе Приднестровье никогда не было антимолдавским. Более того, вопрос о языках, сыгравший роковую роль в конституировании новых государственных образований на развалинах СССР, здесь был решён легко и эффективно. Статус государственного получили три языка: молдавский на кириллице, русский, украинский. Равным образом среди защитников Приднестровья сражались рядом и молдаване, и украинцы, и русские, и болгары.
Агрессия Молдовы против ПМР началась ещё весной 1992 года, а её апогеем стало полномасштабное вторжение в Бендеры – с танками, артиллерией и авиацией – 19 июня 1992 года. Героическое сопротивление местных ополченцев, добровольцев из России, Белоруссии, Украины, казаков, позволило отстоять город и республику. Итоги агрессии были страшными: восемьсот убитых, тысячи раненых, чудовищные разрушения. Конец войне положила инициированная Россией миротворческая операция, которая по праву считается одной из самых успешных в международной практике. Однако она не означала окончательного решения проблемы. Последовали годы неопределённости статуса ПМР, экономической и гуманитарной блокады, которая то ослабевает, то усиливается. Всё это поддерживает напряженность на Днестре.
Фундаментальная историософская ошибка «отложенных решений» состоит в забвении того, что история, как и мироздание в целом, не знает статики. Как показывают сегодняшние события, не получившие подлинного разрешения, «замороженные » конфликты под коркой заморозки сами собою не рассасываются, но разгораются с новой силой при повышении градуса международной напряжённости. И если кому-то хочется «на время» о них забыть, то противоположная сторона использует это время для реализации своих планов.
Тема Приднестровья в России не просто снята из политической повестки, но почти ушла из сферы экспертного обсуждения и общественных интересов. Один из видных приднестровских священнослужителей, вернувшись из Румынии, с горечью признал, что овладение Приднестровьем сделалось там национальной идеей, в России же об этой земле позабыли. Очень многие не знают ни того, где она находится, ни даже, несмотря на кодовое имя «Суворов», – какое отношение она имеет к России, её прошлому и тем более, к будущему.
Двухсотлетие Ясского мира в 1992 году прошло в России незамеченным по причинам вполне очевидным. Однако не вспомнили о нём и 20 лет спустя, когда 220-летие того поворотного для Восточной Европы договора живо обсуждалось в Румынии. Пятнадцатого ноября 2011 года там прошла парламентская конференция, где один из выступавших заметил: «Приднестровье остаётся вопросом особого значения для Юго-Востока Европы и геополитического вектора в регионе».
С этим спорить не приходится. В мае этого года о том же, в сущности, заявил в Кишинёве заместитель Генсека НАТО Александр Вершбоу, прямо увязавший приднестровский вопрос с обострением российско-украинских отношений: «Мы очень негативно отнесёмся к попыткам сближения Приднестровья с Российской Федерацией ».
Подобные предупреждения доходят до Приднестровья в первую очередь. И всё же в августе текущего года в Тирасполе, торжественно, как нигде, отметили 70-летний юбилей Ясско-Кишиневской операции, которая открыла Красной армии путь на Балканы. Эти события возвращают проблему Приднестровья, оттеснённого было на периферию, к её реальному масштабу: политическому, историческому, цивилизационному.
Литература и источники
1. История Приднестровской Молдавской Республики. В 3-х т. РИО ПГУ, 2001.
2. Матеевич А. Избранное. Кишинев, 1988.
3. Переговорный процесс между Приднестровской Молдавской Республикой и Республикой Молдова в документах. МИД ПНР, 2011.
4. Феномен Приднестровья / колл. авторов. РИО ПГУ, 2001.
5. Хашдеу Б. П. Ион Воевода Лютый. Кишинев, 1989.
