В отличие от польских и скандинавских писателей русские летописцы редко использовали длинные лживые рассказы. Но искусством через небольшие изменения, сокращения и другие тонкие приёмы переработки текста проводить нужную для себя тенденцию они владели и успешно пользовались.

В старших летописях успехи Ярослава по возможности преуменьшены, а неудачи — преувеличены. В самом факте иссечения ладей мы можем не сомневаться. В Тверской летописи имеются добавки, свидетельствующие о том, что первоначально рассказ был обширнее:

«Ярослав же прибеже к Новогороду, и хотяше бежать за море, и не даст ему посадник Костянтин, сын Добрынь, и повеле в нощи той вся лодии Ярославли испросечи на Волхове, дабы нелзе в них бежати за море, глаголя Ярославу: «Хощем еще битися по тебе з Болеславом и Святополком». И начаша скоти збирати от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от боляр по 18 гривен, имже бы наяти варяг. И послаша за море, и приведоша варяг, и вдаша им скот, и совокупи Ярослав воя многы». (26, 137–138)

В конфликте с Ярославом были не все новгородцы, а их посадник Константин. По его приказу в ночь перед отплытием княжеские ладьи были приведены в негодность.

Татищев в первую редакцию своего труда включил расхожий рассказ об иссечении ладей. Но в окончательную редакцию он не попал:

«И, пришед, просил посадника Снятина, сына Добрынина, чтоб приготовили войско, если Святополк на него придет. И обещались все новгородцы ему помогать, глаголя: «Мы есче можем против Болеслава и Святополка стать». И определили собирать подать по 4 куны от крестьян, а от старост по 5 гривен, а от бояр по 18 гривен. Пославше же, вскоре привели варяг и дали им деньги. Тако совокупил Ярослав войско немалое». (32, 74)

Татищев дорожил каждой деталью русской истории и тщательно собирал все сведения, её дополняющие. Но что-то при дальнейшем изучении летописей его смутило, и он исключил следы конфликта. В этом Татищев был не одинок. Рассказ о пылком желании новгородцев постоять за своего князя новгородские летописцы из чувства местного патриотизма должны были бы ярко запечатлеть. Но в старших новгородских летописях от описания всех последовавших за любечской битвой событий междоусобицы остались только малые осколки в виде упоминаний в статье 6525 года о походе к Берестью и заложении киевской Софии.

Слова о церковном строительстве свидетельствуют о том, что статья, повествующая о прибытии Ярослава после любечской битвы к Киеву, пожаре из-за печенежского налёта и даже об ошибочно отнесённом к этому году строительстве Софии и Золотых ворот, в Новгородской летописи была. Соответственно были и широко представленные в русском летописании статьи, рассказывающие о перипетиях борьбы с поляками. Но все эти сведения, включая и льстящие новгородскому самолюбию эпизоды с патриотическим порывом при подготовке второго похода на Киев, были исключены. Не так всё просто было в северном городе, как пытаются нам показать стародавние рассказчики.

Рассмотрим обстановку, царившую в Новгороде в сентябре 1018 года, когда Ярослав вернулся в город. В 1017 году, устрашённые расправой над вздумавшими бунтовать против Ярослава жителями Славенского конца, новгородцы приняли участие в походе на Святополка. Новгород был торговым городом, и интересы его жителей сильно страдали от немирья, прерывавшего торговые пути. Новгородцам по большому счёту было всё равно, кто из Рюриковичей будет править в Киеве, лишь бы был мир и процветала торговля. Этими мирными посулами Святополк и склонил на свою сторону славенскую старшину. Только кровопускание заставило новгородцев вспомнить, кто в городе хозяин. После похода 1017 года новгородцы были отпущены по домам. Какая-то их часть осталась при Ярославе и приняла участие в бугском сражении.

Война с Болеславом отличалась от предшествующей внутренней междоусобицы. Поляки владели значительной частью балтийского побережья, мимо которого приходилось двигаться новгородским торговым караванам. Польский поход был одобрен германским императором, и война с Болеславом могла осложнить положение русских купцов в немецких землях.

Даже если бы армия Ярослава разгромила отряды врага и вынудила Болеслава вернуться на родину, положение новгородских купцов в северных морях от этого не улучшилось бы. Многоопытные новгородские старцы понимали, как опасно ссориться с западными державами, и не разделяли боевой пыл вернувшегося за подмогой князя.

Татищев нашёл и привёл в первой редакции своего труда редкий текст, в котором позднейшая переделка ещё не полностью исказила первоначальное известие:

«…разсекоша лодьи Ярославли, рекучи: «Можем еще бити з Болеслава и Святополка». (33, 145)

Окончания имён противников новгородцев не согласованы с начальной частью текста, да и всё предложение составлено с нарушением древнерусской речевой традиции. В аналогичной ситуации перед первым новгородским походом новгородцы говорили обычным русским языком. Так, в Радзивиловской летописи читаем: «Можем по тобе бороти». (25, 62) Несмотря на последующую редакторскую правку ряда мест текста Радзивиловской летописи, авторы Лаврентьевской и Ипатьевской летописей оставили эту фразу без изменений, так как она ничем редакторское ухо не коробила.

Иная судьба была у «татищевской» фразы. Посмотрим, как она трансформировалась от более старших летописей к более младшим. Радзивиловская летопись: «Можем ся еще бити с Болеслав и Святополком». Здесь второе имя уже согласовано, первое - ещё нет. Добавлена связующая частица «ся». Лаврентьевская летопись: «Хочем ся и еще бити с Болеславом и Святополком». (17, 143) Согласовано и первое имя, странно звучащее в данном контексте слово «можем» заменено на более приемлемое и решительное — «хочем». Ипатьевская летопись: «Можем ся еще бити с Болеславом и Святополком». (13, 130) Здесь редакция более древняя, нежели в Лаврентьевской летописи. Но зато показательны приписки. В слове «бити» под дугой приписана буква «с», что означает переделку в слово «битися». На среднем поле другой рукой добавлено «по тобе». В результате коллективного творчества получилось довольно благозвучное предложение: «Можем ся еще битися по тобе с Болеславом и Святополком». В Никоновской летописи находим итог работы по доведению фразы до древнерусских норм: «Хощем еще битися по тобе с Болеславом и с Святополком». (23, 76)

До редакторских правок перед именами стоял предлог «на». Исходя из обычных для таких словосочетаний конструкций вторая половина предложения звучала так: «…идти на Болеслава и Святополка». Всё же предложение в этом случае звучит очень странно: «Можем еще идти на Болеслава и Святополка». Для доведения до речевой нормы не хватает частицы «не».

Первоначально посадник, как и положено в той ситуации предводителю торговой старшины, говорил: «Не можем еще идти на Болеслава и Святополка». Ярослав готовился к походу на Киев. Константин принялся отговаривать князя, а, чтобы остудить его воинственный пыл и удержать от развязывания невыгодной для Новгорода войны, ночью его подручные продырявили суда формируемой княжеской флотилии. В Тверской летописи сообщается о заточении Константина в городе Муроме и его последующей казни по приказу Ярослава. (26, 142) Так пропуск какой-то пары букв превратил представителя славного новгородского рода из мятежника в героя, безвинно замученного трусливым и мстительным правителем.

В статье 6614 года Радзивиловской летописи записано:

«В се же лето преставися Ян, старец добрыи, жив лет 90, в старости мастите. Жив по закону Божью, не хужеши первых праведник. У него же и аз многа словеса слышах, еже и писах в летописании сем, от него еже слышав». (25, 102)

Ян перед этим упоминался неоднократно. Летописец активно использовал рассказы престарелого киевского тысяцкого. Ян был внуком Константина и правнуком Добрыни, хорошо знал деяния собственных предков и был патриотом своего рода. Он был одним из участников очернительства Ярослава, виновного в гибели его деда.

Татищев нашёл дополнительные известия о происходивших в Новгороде событиях, противоречащие летописному рассказу о намечавшемся бегстве Ярослава. Для новгородцев, кстати, уход Ярослава с Руси был наиболее приемлем, так как исчезал повод для раздоров с Киевом. Это бегство и предложил Константин князю, оставив из готовившейся для нового похода флотилии неповреждённой только часть ладей — для самого князя и его ближайшего окружения. Не сумев определиться, какая же из версий более правильная, Татищев выбросил эпизод с иссечением ладей из окончательной редакции своего сочинения.

В Тверской летописи сюжет с наказанием Константина имеет характер вставки. Сводчик где-то отыскал редкое известие и поместил его в текст, в результате чего произошло удвоение статьи 6528 года. Речь идёт о 1020 годе. Расправа с противящимся продолжению войны Константином произошла через два года.

Встретив сопротивление горожан, Ярослав начал более тщательную подготовку к войне. Радзивиловская летопись:

«Начаша скот брати: а от мужа по 4 куны, а от старост по 5 гривен, а от бояр по 80 гривен. И приведоша варягы, и вдаша им скот, и совокупи Ярослав вои многы». (25, 62)

Куны и гривны — новгородские денежные единицы. Словом «скот» обозначены деньги. Обращает на себя внимание тот факт, что чрезвычайная подать на наём войска с бояр более чем в 10 раз превышала подать с иных категорий населения. Это бросалось в глаза и последующим летописцам. Лаврентьевская летопись:

«Начаша скот сбирати от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен». (17, 143)

Здесь сбор со старост увеличен вдвое, а с бояр уменьшен до 18 гривен. В Ипатьевской летописи находим более раннюю, промежуточную, версию:

«Начаша скот брати от мужа по четыри куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по осмидесят гривен». (13, 130–131)

В результате редакторских правок вначале была вдвое увеличена подать со старост, подать с бояр была оставлена в размере 80 гривен, затем уменьшена подать с бояр. В Лаврентьевской летописи запечатлена наиболее поздняя версия первоначального летописного сказания. Она как раз и закрепилась у последующих летописцев. Никоновская летопись:

«И начаша збирати дань от мужа по 4 куны, а с старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен. И приведоша варяги, и даша им дань, и совокупи Ярослав воя многы». (23, 76)

Малопонятное слово «скот» было заменено на слово «дань», распределение же податей было сохранено.

Можно предположить, что увеличение податей со старост было вызвано желанием летописца согласовать их размер с летописным же размером вознаграждения старост по результатам первого похода.

Сравнение известий показывает, что первоначально речь шла о четырёх кунах подати с простых новгородцев, пяти гривнах — со старост и восьми гривнах — с бояр. Затем какой-то доброхот новгородских бояр увеличил их денежный вклад в обеспечение похода на порядок. Последующие редакторы вначале увеличили подати со старост, а затем уменьшили подати с бояр до размера, показавшегося им разумным.

При консерватизме обычаев той эпохи размер вознаграждения за первый поход действительно должен был соответствовать размеру сборов на второй поход. Вознаграждение составляло одну гривну простому ратнику, по пять гривен старостам и по 10 гривен боярам. При последующем редактировании запись была сокращена, и упоминание о боярах исчезло. В результате старостам было приписано боярское вознаграждение. Эту несправедливость и хотел устранить летописец, добавивший фразу о выдаче всем новгородцам по 10 гривен. Здесь под новгородцами понимались бояре.

Выплаты новгородцам были не столько наградой, сколько компенсацией за ратный труд и понесённые в результате похода убытки. Вначале их обязывали сформировать войско, а по завершении похода князь «утирал с них пот» выплатами из военной добычи.

Триста новгородских бояр обеспечили поставку для похода 1017 года несколько менее 3000 воинов. Недостающую из-за истребления и бегства части бояр Славенского конца численность добрали из смердов с Плотников. Эти смерды получили по гривне вознаграждения.

Каждый боярин выступил в поход в составе набранного из его владений отряда в 10 человек. На такой боярский отряд выделялось 10 гривен, то есть по гривне на каждого. Ратный труд самого боярина был приравнен к ратному труду каждого из его воинов. Деньги выдавались боярину, а, как он распоряжался ими в отношении набранных им людей, это уже другое дело. Скорее всего, часть он мог присвоить себе. Половину, в случае если содержание отряда в походе осуществлялось за его счёт, он забирал на законном основании.

В саге Ярицлейва смутило требование Эймунда выплачивать наёмникам вознаграждение серебром. Среди доводов норвежца, успокаивавшего князя, были такие:

«Можете, господин, потому что мы будем брать это бобрами, и соболями, и другими вещами, которые легко добыть в вашей стране, и будем мерить это мы, а не наши воины». (5, 108)

Отстранение воинов от определения величины платы натурой сулило какие-то выгоды Ярицлейву. Эймунд, настаивавший на таком способе расплаты, также получал какие-то выгоды, иначе зачем ему было заботиться о князе-чужаке в ущерб интересам своих земляков. Перед нами сговор за счёт рядовых воинов.

Получение платы на отряд его предводителем снижало денежное вознаграждение простого воина. Соответственно снижалась заинтересованность как отдельного человека, так и отпускавшей его на военный промысел общины. В целом всё это вело к снижению качества набора наёмников.

Более древней формой найма было заключение договора между правителем и каждым из наёмников. Разъяснения Эймунда говорят в пользу того, что для Руси коллективный способ найма викингов целыми отрядами был довольно новым. Он стал возможным из-за того, что отряд Эймунда в значительной мере состоял из беглых рабов, под которыми следует понимать изгоев, по разным причинам оказавшихся вне родины.

Предыстория появления Эймунда на Руси в саге изложена так:

«Хринг звался конунг, который правил в Упленде в Нореге (Норвегии. — В. Т.). Хрингарики называлась та область, над которой он был конунгом… У Хринга было три сына, и все они были конунгами. Старшего звали Хререк, второго — Эймунд, третьего — Даг. Все они были храбры, защищали владения отца, бывали в морских походах и так добывали себе почёт и уважение… И когда он (Олав Святой. — В. Т.) овладел Норегом, он покорил себе всю страну и истребил в ней всех областных конунгов… Одних он велел убить или искалечить, а других изгнал из страны. В эту беду попали Хринг, Хререк и Даг, а Эймунд и ярл Рагнар Агнарссон были в морских походах, когда всё это случилось…

Прежде всего надо сказать, что Эймунд и Рагнар пришли в Норег немного времени спустя со многими кораблями. Олава конунга тогда поблизости не было. Тут они узнали о тех событиях, о которых уже было сказано. Эймунд конунг собирает тинг с местными людьми и говорит так: «С тех пор как мы уехали, в стране были великие события. Мы потеряли наших родичей, а некоторые из них изгнаны и претерпели много мучений. Нам жаль наших славных и знатных родичей и обидно за них. Теперь один конунг в Нореге, где раньше их было много… Для себя я от него (Олава Святого. — В. Т.) жду доброго почёта, но не имени конунга»…

Рагнар сказал: «Эймунд говорил много такого, что я и сам думаю. Не верю я в нашу удачу против счастья Олава конунга, но думается мне, что если мы покинем в бегстве наши земли, то надо нам позаботиться о том, чтобы в нас видели больших людей, чем другие купцы»…

Собираются они в путь с Эймундом и Рагнаром и отплывают с большой дружиной, избранной по храбрости и мужеству, и стали держать путь в Аустрвег». (5, 105–106)

Мелкий конунг Хринг вместе со своими сыновьями был изгнан Олавом. Вернувшийся из похода Эймунд мог пойти на службу к королю только на унизительных условиях отказа от своего права на отчие земли и примирения с правителем, нанёсшим обиду его роду. Эймунд предпочёл отправиться в изгнание. Такова версия саги. Но Ярославу Эймунд говорит иное:

«Мы позорно изгнаны из (нашей) страны и пришли сюда на восток в Гардарики (на Русь. — В. Т.) к вам, трём братьям». (5, 107)

Позорное изгнание не похоже на добровольную эмиграцию, но более соответствует реалиям того времени. Старший брат Эймунда Хререк был Олавом Святым ослеплён и жил у короля в качестве заложника. Остальное семейство изгнали. До своего изгнания сыновья Хринга охраняли владения отца и ходили в викингские походы. Они не были конунгами, то есть самостоятельными правителями какой-либо области, хотя по рождению имели право претендовать на это звание. Такие обезземеленные выходцы из знатных семей становились морскими конунгами — вождями плавучих викингских отрядов, живших грабежом.

Эймунд был морским конунгом, но сказитель не стал заострять на этом внимание, ограничившись намёками, понятными компетентному слушателю. Морские конунги в отличие от более ранних предводителей викингских походов обладали большей властью над членами отряда.

На ранней стадии своего существования морские походы являлись частью языческой традиции. Молодёжь отправлялась в грабительский набег на соседей, представлявший собой один из обрядов инициации. Доказавшие своё право именоваться мужчинами юноши сдавали захваченную добычу в родовую сокровищницу, в роли которой обычно выступало одно из языческих святилищ. Такие походы относились к разряду священных войн во славу богов, санкционировались племенем, а их участники находились под общеплеменной защитой. В случае пленения юношей, например, заботой племени был их выкуп.

С началом распространения христианства и разложением языческих традиций походы стали превращаться в разбойные нападения, обогащавшие только их участников и непосредственных организаторов. Это вело к расслоению общества и дальнейшему подрыву традиционных устоев. В лучшем случае такой поход санкционировало какое-либо знатное лицо. В худшем шайка морских грабителей действовала на свой страх и риск.

Скандинавское общество в целом негативно относилось к подобным походам и их участникам, приравнивая их деятельность к обычному разбою. Правители страдавших от набегов стран безжалостно уничтожали такие отряды викингов, не боясь межгосударственных осложнений.

Статус участников викингских предприятий мог быть различным. Если это было узаконенное на родине предприятие, то отряд был товариществом свободных земледельцев-бондов. Его возглавлял предводитель-хёвдинг, который был первым среди равных. В случае найма такого отряда на военную службу каждый из его участников заключал договор с нанимающей стороной. Часть полученных доходов шла в распоряжение соответствующего племени или рода. Предводители и их воины не имели права соглашаться на оплату более низкую, нежели общепринятая, так как это нарушало родовые интересы.

В случаях, когда составлялась шайка изгоев или искателей наживы, отряд действовал по своему усмотрению и не был подотчётен племени. Под влиянием христианской традиции вербовка в отряды могла осуществляться предводителем на условиях беспрекословного подчинения, а предводитель становился морским конунгом — аналогом христианского короля с большой властью над своими подданными.

До своего изгнания Эймунд был хёвдингом. Он командовал одним из отрядов, которые охраняли область его отца и ходили за добычей, чтобы поправить благосостояние этого небольшого княжества. В отряды набирались местные бонды. Численность подобных отрядов обычно была около сотни воинов, что позволяло составлять команду из трёх-пяти кораблей. Рагнар был таким же мелким хёвдингом.

Вряд ли все служившие под началом Эймунда и Рагнара бонды захотели отправиться вместе со своими вождями в изгнание. Эймунд же набрал очень крупный для викингских предприятий отряд и привёл на Русь 600 человек, среди которых только малую часть составляли участники его предыдущего предприятия. Новобранцев Эймунд принимал уже в звании морского конунга, и их статус был значительно ниже статуса ветеранов его предыдущих походов.

Единолично договариваясь с Ярославом об условиях содержания своего отряда, Эймунд выставил традиционные условия, но дал согласие на более низкое обеспечение заявленного эйрира серебра реальными выплатами мехами и прочими ходовыми товарами. Морские конунги вынуждены были соглашаться на снижение вознаграждения. Их воины довольствовались ещё более низким по сравнению с традиционными нормами содержанием вплоть до службы за один кров и хлеб. Надежды возлагались на поправку дел за счёт предстоящей военной добычи.

Новгородские бояре управляли своими волостями, в которых проживало население разного статуса. Наряду со свободными смердами здесь жили более зависимые от бояр люди, такие как поселившиеся на принадлежавших боярам землях переселенцы, добытые в походах пленники, купленные рабы. В зависимости от статуса набранных в боярские отряды ратников их предводитель по-разному оплачивал их ратный труд.

В 1018 году с бояр взимали по восемь гривен, что равнозначно найму восьми воинов. Но боярский отряд состоял из 10 человек. Освобождение от двух гривен означало, что в войско вступал сам боярин, на иждивении которого был один человек. Это шло в зачёт подати в размере двух гривен. Восемь гривен передавалось князю, который самостоятельно проводил дальнейший набор. Такая реформа набора армии предотвращала боярские злоупотребления и повышала личную преданность войска князю, у которого были причины не доверять новгородским боярам.

Боярину оставили право брать с собой одного воина. Исходя из западноевропейских аналогов можно сделать вывод о том, что этот воин был оруженосцем рыцаря-боярина. Четыре вышгородских боярина отправлялись к Борису каждый в сопровождении двух воинов. Киевские бояре были выше по статусу новгородских и имели по два оруженосца.

Бояре составляли бронированную конницу. Их отряды в походе и в бою группировались вокруг своего предводителя. Армия представляла собой пехотный строй с вкраплениями конных воинов. Реформа Ярослава позволяла выделить конницу в отдельное подразделение и разбить войско на тактические единицы, включавшие в себя отряды боярской конницы, пехотинцев и варягов.

За счёт бояр Ярослав сформировал тяжеловооруженную конницу, состоявшую из 300 рыцарей и 300 оруженосцев, и набрал отряд пехоты в 2400 воинов.

Старосты населённых боярами концов Новгорода выбирались из боярской среды. Их статус, а скорее всего, и благосостояние были выше, нежели у среднего боярина. Подати для старост должны были быть не меньшими, чем для обычного боярина, а равными им или даже большими их. Двойное уменьшение подати говорит о том, что здесь под старостами понимаются не кончанские старосты Новгорода, а старосты территориальных единиц Новгородского княжества.

В Новгороде было всего три конца и 15 гривен, достаточные для найма 15 воинов, для успеха всего предприятия существенного значения не имели.Иное дело служивое сословие, которое управляло территориальными единицами княжества. Их количество должно было быть кратным числу боярских владений-волостей.

Набор 300 учеников в новгородскую церковную школу осуществлялся из семей сельских старост и приходских попов. Предпочтительнее для церковной школы были поповские дети, сызмальства приобщаемые к церковным делам. Но само заведение школы было вызвано недостатком церковнослужителей для обеспечения приходов. Основной набор делался из семей сельских старост, отвечавших, кроме всего прочего, и за церковное благополучие в своей волости. И только там, где уже жила поповская семья, в ученики брали поповича. Боярские волости стали совпадать с образованными церковными приходами.

Бояре подолгу проживали в Новгороде или участвовали в военных походах. На местах управление осуществляли старосты. Вознаграждение старост в 1017 году можно объяснить привлечением к набору войска старост волостей, бояре которых были казнены или разбежались. Этот успешный опыт обращения к посадским смердам и старостам Славенской трети, минуя бояр, и был использован Ярославом в 1018 году.

Кроме бояр Ярослав обложил военным налогом смердов, потому что войска в 3000 воинов было недостаточно. Киевское боярское ополчение насчитывало 8000 человек. Кроме киевлян Святополк мог привлечь к войне силы иных княжеств. Ярославу нужно было не менее 8000 воинов. Для дополнительного набора 5000 воинов ему нужны были средства в размере 5000 гривен. Триста гривен у него были за счёт традиционных сборов. Недостающие 4700 гривен он решил получить за счёт рядовых жителей княжества.

С каждого смерда взимали по четыре куны, что значительно меньше одной гривны. Несколько семей смердов должны были обеспечить наём одного воина. Одна гривна кун равнялась 25 кунам, или 20 ногатам. Сбор по четыре куны не составляет целого числа гривен кун. Если бы подать собирали по четыре ногаты со смерда, то пять смердов обеспечивали бы содержание одного воина. (27, 109)

Целое число гривен составляется в случае, если смерды объединялись по 25 человек. С 25 семейств взималось 100 кун, или четыре гривны кун. Четыре гривны кун составляли половину большой гривны-фунта, или весовую гривну серебра в 204,75 грамма. На весовую гривну серебра можно было нанять четыре воина. На Руси существовало административное деление по сотням. Подать с сотни составляла две большие гривны, достаточные для снаряжения 16 воинов. Обязанности возлагались не на отдельные семьи, а на целые общины - сотни и четверти сотен.

Судя по размерам податей, староста возглавлял четверть территориальной сотни. Смерды четверти сдавали четыре гривны или выставляли четырёх воинов. Староста вносил гривну за себя, если сам не выступал в поход.

Собрать 4700 гривен можно было с 29 375 смердов. Новгородское княжество включало в себя 300 боярских владений. Соотнесение числа владений с числом податных смердов говорит о том, что боярское владение было тождественно территориальной сотне. Податных смердов было около 30 000 человек, а старост - около 1200. За счёт чрезвычайного подушного обложения всего населения княжества военным налогом Ярослав дополнительно получил около 6000 воинов, доведя свою армию примерно до 9000 воинов.