Так журнал «Сатирикон» изобразил в 1910 г. взаимодействие председателя Совета министров с Государственной думой[i]. Действительно, П. А. Столыпин удачно нашел себе опору в Государственной думе в лице фракции «Союза 17 октября» и ее лидера А. И. Гучкова. Известен механизм так называемого «октябристского маятника»: оказавшись в III Государственной думе (1907-1912) фактически на положении хозяев, октябристы получили возможность путем голосования заодно то с правыми, то с левыми фракциями поддержать в Думе почти любой законопроект. Известно, что этой возможностью «Союз 17 октября» широко пользовался для поддержки проектов Столыпина, в частности, самой известной из его реформ — реформы крестьянского землевладения. Данная статья посвящена ряду малоизученных сторон сотрудничества октябристов и Столыпина, а также осмыслению этого сотрудничества.

Прозванный «партией последнего правительственного распоряжения», «Союз 17 октября» на самом деле не был проправительственным. Октябристы были всего лишь «попутчиками» Столыпина, как выражалась октябристская газета «Голос Москвы»: «Два пассажира, из которых один едет в Бологое, другой — в Москву, едут до Бологого вместе. Поезд дошел до Бологого — вот и все»[ii]. Однако в те годы, когда обеим сторонам было еще по пути, их сотрудничество оставалось взаимовыгодным, еще более укрепив позиции октябристов.

Один из товарищей А. И. Гучкова по «Союзу 17 октября» впоследствии охарактеризовал его отношение к П. А. Столыпину как «влеченье — род недуга»[iii]. Сам лидер октябристов говорил, что сошелся с председателем Совета министров «на вере в силу крестьянства»[iv]. Впрочем, и по другим вопросам они находили взаимопонимание. Например, Гучков выступал за военные преобразования и в этом «находил поддержку» у Столыпина: «Пойдешь к нему, расскажешь о том, о другом. Он собирал нас у себя, военного министра, морского министра, о чем-нибудь договариваемся»[v].

Заняв в 1910 г. должность председателя Государственной думы, Гучков стал еще теснее сотрудничать со Столыпиным. Чиновник думской канцелярии Я. В. Глинка отмечал в дневнике: «Гучков у себя в кабинете ежедневно на крошечного формата листочках пишет и все пишет. Вы спросите, кому? — министрам и премьеру, да так часто, что иногда становится совестно даже перед курьерами… Кроме того, в разговорах со мной ежедневных употребляется имя Столыпина: Столыпин по этому поводу сказал то-то, Столыпин желает так-то, я говорил со Столыпиным, Столыпин говорил со мною»[vi].

Несколько раньше произошло известное столкновение между Гучковым и другим октябристом — графом Уваровым, из-за стремления последнего играть во фракции роль доверенного лица Столыпина. Возникло соперничество, не предвещавшее ничего хорошего. «Достаточно было видеть, какой ненавистью загорались глаза Гучкова, как только его взор останавливался на тучной фигуре графа», — писал один из известных октябристов[vii].

Вскоре нашелся и повод. Гучков узнал от Уварова, что Столыпин пренебрежительно отозвался о нем, Гучкове. Он обратился к самому председателю Совета министров, и тот поручил ему изобличить Уварова во лжи. Гучков увидел, что дело идет к дуэли между Столыпиным и Уваровым, и решил опередить события. Он сам демонстративно оскорбил Уварова, позаботившись, чтобы при этом присутствовали свидетели.

Впоследствии Гучков объяснял свое вмешательство желанием «принять огонь на себя», поскольку дуэль поставила бы крест на государственной деятельности Столыпина[viii]. Едва ли это объяснение соответствует действительности: лидер октябристов, по-видимому, просто обрадовался случаю свести счеты со старым врагом.

Несмотря на открытое оскорбление, Уваров не решался на дуэль, возможно, его пугала репутация Гучкова как прекрасного стрелка. Не дождавшись от своего противника секундантов, Гучков написал ему угрожающее письмо, после которого у несчастного Уварова не оставалось выбора, кроме как согласиться на навязанную ему дуэль.

«Но пойми ты наконец, что дуэль, какой бы исход она ни имела, будет проигрышем для тебя (если ты его убьешь или ранишь, то это конец твоей политической карьере, придется отсиживаться в крепости; если оба промахнетесь — обычный материал для юмористики с выигрышем для него (ореол героя, полная реабилитация)», — писал Гучкову его брат[ix]. Тем не менее дуэль состоялась, и один из очевидцев потрясенно рассказывал, «как хладнокровно и с намерением убить противника Гучков выцеливал Уварова»[x]. К счастью, оба дуэлянта остались живы, и Уваров получил лишь легкую рану.

В те годы дуэли были запрещены, поэтому Гучков был приговорен к четырем месяцам заключения в Петропавловской крепости. Ко времени исполнения приговора он занимал должность председателя Думы, и Николай II хотел отменить наказание, но Гучков не согласился и сам отправился в крепость. Кадетская газета «Речь» иронизировала над этим тюремным заключением Гучкова, рисуя воображаемую картину идиллического пребывания лидера октябристов в крепости: «Приятно, черт возьми, провести две недели в Бастилии, с полным комфортом и без малейшего ущерба для здоровья»[xi]. Долго сидеть не пришлось: через пару недель Николай II прислал министра финансов В. Н. Коковцова освободить храброго дуэлянта из заключения[xii].

Возможно, что сотрудничество октябристов со Столыпиным не ограничивалось стенами Государственной думы. Во всяком случае, Ф. И. Гучков, фактический редактор октябристского «Голоса Москвы», сообщая 1 августа 1909 г. брату, А. И. Гучкову, о бедственном положении этой газеты, предлагал, чтобы необходимый взнос в 100 тыс. руб. сделал некто «101-ый». Он писал, что группа промышленников, на чьи средства в то время издавался «Голос Москвы», потеряла интерес к газете.

«…Лучше всего, — писал Федор Иванович, — было бы 101-му совсем взять все дело в свои руки, совсем стряхнуть с газеты зависимость от этой ватаги эгоистов, корыстных, узких, глупых, скаредных, колеблющихся, неустойчивых.

Чтобы вести дело в том же виде, как теперь, нужно 150 тыс. р. в год. Неужели этого не найдется? На такое дело? Если говорю “в том же виде”, то говорю про формат и размер. А по содержанию и направлению конечно будет лучше, потому что не будет у нас 40 хозяев, тянущих каждый в свою сторону.

Да тогда, при переходе в новые руки, возможны будут, наконец, и те решительные реформы и в персонале, и в хозяйстве, на которые никогда не решится наш коллегиальный Совет Товарищества, отбрыкивающийся от всякой ответственности и не дающий воли Правлению.

Конечно, вся эта комбинация возможна только в том случае, если новый хозяин газеты не станет известным. Иначе мы разделим участь известной тебе газеты, очень хорошей, но которую никто не читает. Мне кажется, что достаточно определилось, что 101 наш полный единомышленник, с ним можно идти рука об руку. Нам с ним во всяком случае более по дороге, чем с разными Рябушинскими, Карповыми, Арно и проч.

Обдумай все это в общих чертах. Когда приедешь в Москву, изложу тебе свои соображения во всех подробностях. Газета нам нужна и должна быть и будет. Когда с тобою все обсудим, поеду в Питер для переговоров с 101»[xiii].

Кто скрывается под кличкой «101-го»? Судя по тексту, этот человек не принадлежит к «ватаге эгоистов» и, видимо, вообще не из промышленников. С другой стороны, он должен обладать необходимыми средствами для ведения газеты единолично. Наконец, он постоянно живет в Санкт-Петербурге.

Имя нового хозяина должно остаться в тайне, говорит Федор Иванович, иначе «Голос Москвы» разделит участь газеты, которую никто не читает. Что это за газета? Ответ, возможно, содержится в другом письме, от 14.08.1909: «Ведь их «Россию» никто не читает и никто с ней не считается. С нами — другое дело», — пишет Ф. И. Гучков[xiv]. Итак, перейдя к новому хозяину, «Голос Москвы» рискует стать таким же официозом, как и газета «Россия».

Со «101-м» октябристам «по дороге», говорится в письме. Не парафраз ли это уже упоминавшейся передовицы «Голоса Москвы» о «попутчиках»?

Наконец, сам тон письма наводит на мысль, что Федор Иванович просит брата убедить «101-го» прийти газете на помощь. С какой значительной фигурой А. И. Гучков был настолько дружен, что мог бы попросить секретную субсидию?

Итак, не скрывается ли под именем «СТО первого» — «СТОлыпин»? И не идет ли речь о надежде на тайное финансирование октябристской газеты из государственной казны?

Письмо от 5.08.1909 ставит новые вопросы. «Адрианов вернулся из Санкт-Петербурга, — сообщает Федор Иванович. — 101-ый говорил ему, что наш барин очень желал бы посетить Москву, поручил справиться у Коли, как встретит Москва? Хорошо было бы, если бы барин решился. Приезд предполагается в октябре»[xv].

Как видим, появляется новая загадочная фигура — «наш барин», который на что-то должен решиться. А. А. Адрианов — московский градоначальник, но мне не удалось найти в весьма подробной «Биохронике» Столыпина указаний на его встречу с председателем Совета министров в эти месяцы (впрочем, они могли поговорить и по телефону)[xvi]. «Колей» в переписке братьев Гучковых именовался брат Федора и Александра Ивановичей, московский городской голова Н. И. Гучков. Но кто же такой «наш барин», настолько важная особа, что о своем приезде в город советуется с городским головой? Министр финансов В. Н. Коковцов, действительно проезжавший через Москву осенью 1909 г.? Сам Столыпин, также проезжавший в октябре 1909 г. через Москву? Может быть, Николай II? Но он не стал бы спрашивать городского голову, чтобы посетить одну из своих столиц.

И, главное, на что должен решиться этот «барин»? Наверняка речь опять идет о существовании «Голоса Москвы», мыслями об этой газете заполнены почти все дошедшие до нас письма Федора Ивановича брату. Складывается впечатление, что «барин» — то за непосредственный отпуск средств и отвечает. Тогда, пожалуй, подходит Коковцов.

Любопытно, что после убийства Столыпина таинственный псевдоним «101-ый» исчезает из писем Ф. И. Гучкова. 19.12.1911 г. редактор печально отмечает, что «по-видимому дела с “Г. М.” обстоят не важно», и угрожает заявить нынешним хозяевам газеты, что «прекращение “Г. М.” будет принято октябристами как окончательный разрыв с промышленниками»[xvii]. Но уже 23.12.1911 заметно повеселевший Федор Иванович упоминает какую-то телеграмму брата «о вмешательстве в дело Кок. — вероятно следствие моего первого письма о видах на будущее газеты»[xviii]. Кто этот «Кок.»? Не новый ли председатель Совета министров Коковцов?

«У меня вообще эти дни, — пишет Ф. И. Гучков, — крепнет уверенность в благополучном разрешении вопроса о судьбе газеты. Нападки на общем собрании я ожидаю; но их я не боюсь: ответить сумею и в обиду себя не дам. Ничего, все устроится. В крайнем случае, оттяну решение до приезда в Москву Кок.»[xix]. Коковцов приезжал в Москву весной 1912 г. Возможно, на него и возлагал свои надежды Федор Иванович. В таком случае можно предположить, что «Голос Москвы» попросту пытался добиться субсидии от председателей Совета министров, — сначала Столыпина («101-ый»), затем Коковцова («наш барин», «Кок.»). Однако надежды, судя по всему, оказались тщетными. Спустя почти год, 12.11.1912, Ф. И. Гучков отмечал: «Правительство злобствует против Гол.М. и штрафует его с необыкновенной придирчивостью»[xx].

Таким образом, версия о попытке октябристов получить финансирование своей газеты от Столыпина выглядит вполне правдоподобно. Конечно, не исключены и другие варианты расшифровки таинственного псевдонима «101-ый». Например, ряд авторов высказывали мнение о причастности А. И. Гучкова к организации масонов[xxi]. Если это достоверно, то возникает экстравагантная версия: «101-ый» — это некий видный масон. В любом случае, фактов, свидетельствующих в пользу какой-либо версии, пока недостаточно.

Теперь рассмотрим мотивы, побудившие Гучкова баллотироваться на должность председателя Государственной думы.

Как известно, 4.03.1910 Столыпин написал лидеру октябристов короткое письмо, в котором сообщал, что «председателем Государственной думы для пользы дела должен быть Александр Иванович Гучков»[xxii]. Через несколько дней, 8.03.1910, Гучков был выбран председателем. Так как председатель Думы должен быть беспартийным, Гучков вышел из бюро фракции «Союза 17 октября», оставшись лишь ее рядовым членом. Его осиротевшая фракция растерялась, не зная подоплеки событий, но остановить своего лидера не смогла.

Программная речь нового председателя обращала на себя внимание, между прочим, словами: «Мы часто жалуемся на различные внешние препятствия, тормозящие нашу работу или искажающие ее конечные результаты. Мы не должны на них закрывать глаза, — с ними приходится считаться, а, может быть, придется и сосчитаться»[xxiii].

С. С. Ольденбург в своей книге о Николае II привел эти слова как подтверждение того, что Гучков уже тогда был врагом монарха. Император, по мнению Ольденбурга, «крайне холодно» встретил нового председателя, когда тот приехал представляться по случаю избрания. В газетном сообщении об аудиенции даже отсутствовала обычная формулировка о «высокомилостивом приеме». Такая встреча обидела Гучкова, и он стал видеть в Николае II «главное препятствие не только для себя, но и для той эволюции русской жизни, к которой он стремился»[xxiv]. Это убеждение он и выразил в своей вступительной председательской речи.

В данном случае исследователь заблуждался, находясь, видимо, под впечатлением позднейшей антиправительственной деятельности Гучкова. Указаний на «высокомилостивый прием» в сообщении «Нового времени» действительно не было[xxv], однако они были в газете Гучкова «Голос Москвы» (доступа к которой у Ольденбурга, возможно, не было, поскольку он писал свою книгу, находясь в эмиграции). Эта газета сообщала, что Гучков «имел счастье представляться» Николаю II, причем «высочайшая аудиенция продолжалась около 40 минут, и председателю Думы был оказан весьма милостивый прием»[xxvi].

Подробности своего первого доклада в качестве председателя Государственной думы Гучков отказался сообщать сотрудникам газет. Более того, он не взошел на думскую трибуну до тех пор, пока не представился Императору (что было особо разъяснено в «Голосе Москвы»[xxvii]).

Словом, Александр Иванович был подчеркнуто корректен по отношению к Николаю II, что не удивительно, поскольку и председателем он стал, по словам хорошо знавшего его Н. В. Савича, ради права личного доклада Императору[xxviii]. Поэтому Гучков в своей первой и программной речи не стал бы намекать на ошибки Николая II. К кому же тогда относятся слова о «внешних препятствиях»?

По всей видимости, речь шла о врагах П. А. Столыпина в Государственном совете. В «Русских Ведомостях» в те дни появилась статья, которая немного проливает свет на сущность «внешних препятствий». «Рассказывают, — писала газета, — что кандидатура А. И. Гучкова в председатели Государственной Думы вызвала целую бурю протестов в той части правительственных кругов, которая настроена враждебно к П. А. Столыпину. Но ведь это значит — волновались противники председателя совета министров, — что он вместо одного доклада будет иметь теперь два»[xxix]. С этими-то противниками, вероятно, и хотел «сосчитаться» Гучков.

Впоследствии в показаниях, данных Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, Гучков назвал три гнезда реакционных сил, боровшихся со Столыпиным: «придворные сферы — камарилья», правое крыло Государственного совета и организации объединенного дворянства[xxx]. Самым опасным противником можно считать Государственный совет, имевший право отклонять законопроекты, прошедшие Государственную думу.Возглавлял оппозицию в Государственном совете ненавидевший Столыпина граф С. Ю. Витте. Он, по выражению В. В. Шульгина, «где было можно, вставлял палки в колеса правительственной колымаги»[xxxi].

В результате Столыпину приходилось бороться с оппозицией не только левой (от конституционных демократов до социалистов), но и правой. «До меня добираются со всех сторон», — говорил он в 1911 г.[xxxii] Нашлись правые, в которых преданность Императору Николаю II уживалась с оппозицией председателю Совета министров, тем же Императором и назначенному. В то время как Николай II согласился на учреждение в Российской империи такого представительного учреждения, как Государственная дума, члены правой оппозиции были «большими роялистами, чем сам король» и ненавидели как Думу, так и лояльного к ней председателя Совета министров.

Как впоследствии говорил Гучков, «Петру Аркадьевичу пришлось многое перестрадать и вынести. Он вел борьбу на два фронта и терпел поражения, о которых знают только немногие близкие»[xxxiii]. Лидер октябристов видел эту борьбу и стремился поддержать Столыпина, заняв в Думе председательское кресло с грандиозными планами: по мнению Савича, Гучков хотел путем докладов Николаю II устранить «междустение» между Императором и Думой и «противодействовать тем силам, кои вели тогда подкоп и против нас, и против Столыпина»[xxxiv]. Недаром Столыпин хотел, чтобы именно Гучков стал председателем Думы. Предыдущий председатель Н. А. Хомяков в те дни предсказывал, что Гучкову «несомненно суждено сыграть историческую роль в жизни Думы»[xxxv]. Газеты наперебой хвалили программную речь нового председателя, сам же он заявил своим единомышленникам, «что он охотно принял звание председателя, ибо в нем живет вера в то, что никакие силы не помешают ему служить родине, вера, что Россия великая и славная, и что, служа народу, он находится на правом пути»[xxxvi].

К сожалению, план Гучкова не удался. Надежда приобрести доверие Николая II сорвалась по неосторожности самого Александра Ивановича, когда он разгласил в кругу депутатов Думы некоторые мнения, высказанные ему Императором в личной беседе. Предполагавшаяся же помощь Столыпину неожиданным образом закончилась тем, что самое крупное нападение на него правых произошло именно в период председательства Гучкова. В марте 1911 г. законопроект о введении земств в девяти западных губерниях, которому Столыпин придавал большое значение, неожиданно для него был отклонен Государственным советом, причем интрига правых членов Совета (главным образом, П. Н. Дурново и В. Ф. Трепова) в этом деле была очевидна. По просьбе председателя Совета министров Николай II распустил обе палаты на три дня, с тем чтобы экстренно издать законопроект без их участия. Проект был спасен, но так искусственно, что Дума и Совет были возмущены. Что до Гучкова, то он не только не поддержал Столыпина, но, наоборот, подчеркнул конфликт, демонстративно уйдя в отставку с должности председателя Думы, «хлопнув думской дверью», по выражению А. И. Солженицына[xxxvii]. Столыпин был удивлен, просил Гучкова не уходить, но тот боялся, что фракция октябристов будет скомпрометирована из-за роспуска Думы и Совета: «будто это было с одобрения нашего»[xxxviii]. Как в Думе, так и в Совете Столыпин выступил с объяснениями инцидента, но обе палаты осудили его действия. После этого случая председатель Совета министров стал «неузнаваем», как пишет один из его сотрудников. «Что-то в нем оборвалось, былая уверенность в себе куда-то ушла, и сам он, видимо, чувствовал, что все кругом него молчаливо или открыто, но настроено враждебно»[xxxix]. Впоследствии Гучков сказал, что «Столыпин умер политически задолго до своей физической смерти»[xl], но в те дни он не попытался защитить своего «попутчика» от нападок Думы[xli]. «Поезд дошел до Бологого — вот и все».

Подведем итоги. «Я глубоко верю в П. А. Столыпина», — говорил Гучков в 1906 г.[xlii] Столыпин, в свою очередь, настолько доверял октябристам и их лидеру, что даже председателем Думы хотел видеть Гучкова. Почему же в таком случае их сотрудничество кончилось провалом?

Во-первых, Столыпин и Гучков — люди разного происхождения, один — дворянин, другой — купец. В Российской империи начала XX в. сословные различия еще имели значение. Между этими людьми не было и не могло быть полного понимания. Столыпин был одним из лучших представителей дворянства, и для него воля Императора была важнее собственных политических убеждений. Правые монархисты осуждали Столыпина за то, что он стремился к сотрудничеству с Думой, однако они забывали, что председатель Совета министров должен исполнять волю Императора, его назначившего, в том числе и его Манифест 17 октября о даровании Думы как представительного учреждения.

Что касается Гучкова, то он стремился, безусловно, ко благу России, однако это благо определялось для него лишь его же мнением. Служить, подчиняться он не умел, что заметно в том числе из того факта, что ни его государственная служба, ни его военная служба не удались[xliii].

Видя первые шаги Столыпина, его попытки совместной работы с Думой, Гучков решил, что имеет дело с таким же конституционным монархистом, каким был и он сам. Это впечатление вместе с очевидными личными достоинствами молодого председателя Совета министров заставило Александра Ивановича «глубоко» поверить в Столыпина.

Но в дальнейшем его ждало разочарование. Столыпин, при всем своем реформаторском настрое, действовал как монархист. В своей первой речи в III Государственной Думе он заявил, что «историческая самодержавная власть и свободная воля Монарха являются драгоценнейшим достоянием русской государственности»[xliv]. Были эти слова выражением его личного убеждения или лишь корректности по отношению к назначившему его Николаю II — трудно сказать. Но очевидно, что Петр Аркадьевич всегда подчинялся воле Императора, поэтому был монархистом если не в душе, то в делах, то есть был сторонником самодержавной монархии, при которой последнее слово в принятии решений остается за Императором.

Гучков наоборот был горячим сторонником парламентской монархии по английскому образцу. Он отлично понимал, что Николай II стремится сохранить именно самодержавную монархию, даже при существовании Думы. В Столыпине же Александр Иванович видел своего единомышленника-конституционалиста и впоследствии рисовал его властным человеком, который напоминал «наверху» «о данных обещаниях и угрожал грядущими бедами»[xlv]. Направление политики «наверху» лидер октябристов определял по тому признаку, что Николай II назначал в Государственный совет лиц правых убеждений. «…Самый характер назначений, — говорил Гучков, — был показателем, какое политическое направление было в данный момент в милости»[xlvi].

Как известно, после убийства Столыпина Гучков с думской трибуны открыто обвинил чинов охраны в попустительстве убийце. Судя по позднейшим рассказам Александра Ивановича, в глубине души он винил также самого Николая II за якобы равнодушие к участи Столыпина и желание замять дело, за «вздох облегчения»[xlvii] после избавления от председателя Совета министров[xlviii]. Такая позиция показывает, что Гучков противопоставлял Столыпина Николаю II, считал Петра Аркадьевича на своей стороне, а Императора — на противной. Поскольку же фактически, как уже говорилось, Столыпин действовал в духе верноподданнической присяги, то для Гучкова хлопание «думской дверью» было неминуемо.

Наконец, сам по себе «Союз 17 октября» был слишком либеральной партией для безусловной поддержки монархического правительства, поэтому они далеко не всегда его поддерживали, а иногда и прямо противились ему. Как говорил один из октябристов, Н. В. Савич, «мы были союзниками Столыпина, но не хотели быть его вассалами»[xlix]. Сам Столыпин это понимал, судя по тому, что он пытался опереться не только на них, но и на русскую национальную фракцию, которую возглавляли П. Н. Балашов и П. Н. Крупенский.

Итак, несмотря на большую поддержку, которую оказывала фракция «Союза 17 октября» Столыпину в принятии Думой ряда важных законов, несмотря на поддержку, которую и сам председатель Совета министров, возможно, оказывал октябристам, существенное расхождение во взглядах на государственное устройство Российской империи и личные качества и особенности лидера октябристов не позволили долго продолжаться этому многообещающему сотрудничеству.