Во-первых, приток «посторонних» начинался уже в кадетских корпусах. Государство в этих учебных заведениях брало детей офицеров на полный пансион. Кадеты из семей, не принадлежавших к военной среде, были «своекоштными», то есть их содержание и обучение оплачивали родители. По приблизительной оценке, таких неофицерских детей в корпусах было 50-60 %. Под влиянием среды уже в первом поколении культурные различия между «посторонними» и «наследственными» членами офицерского корпуса стирались.
Во-вторых, офицеры часто женились на девушках разных сословий, национальностей, из семей разного достатка, хотя специфическое положение офицерства, безусловно, вносило свои коррективы в выбор спутницы жизни. С 1866 года действовал закон об офицерских браках: запрещалось вступать в брак до 23 лет; до 28 лет офицеры могли жениться с разрешения своего начальника и только в случае предоставления ими имущественного обеспечения – реверса, принадлежащего офицеру, невесте офицера или им обоим. Представленное обеспечение должно было приносить в год не менее 250 рублей чистого дохода. Юнкерам и подпрапорщикам женитьба быта запрещена.
Позднее эти правила были подтверждены и развиты законом от 7 февраля 1881 года и другими актами, принимавшимися в 1887, 1901-1906 годах. По-прежнему сохранялись названные возрастные ограничения и внесение реверса офицерами, получающими до 100 рублей в месяц, а с 1901 года и всеми офицерами, получающими менее 1200 рублей в год, независимо от возраста. Сумма реверса быта к тому же повышена. Эти и многие другие законодательные меры, ограничивавшие вступление офицеров в брак, во многом объяснялись тяжёлым материальным положением офицеров. Немаловажным, а часто определяющим являлся пункт о пристойности брака – доброй нравственности и благовоспитанности невесты.
Внешняя обособленность от гражданского общества имела свои причины. Офицеру предписывалось жить в полковой среде, чтобы не терять свойств, привитых в кадетском корпусе, в военном училище. Он был привязан к своему полку. Чем скромнее была полковая стоянка, тем крепче оказывалась «полковая семья».
Наряду с этим рознь и отчуждённость наблюдались между разными родами оружия и отдельными подразделениями: «Гвардия глядела свысока на армию; кавалерия на другие роды оружия; полевая артиллерия косилась на кавалерию и конную артиллерию и снисходила к пехоте; конная артиллерия сторонилась полевой и жалась к кавалерии; наконец, пехота глядела исподлобья на всех прочих и считала себя обойдённой вниманием и власти и общества. Надо сказать, однако, что рознь эта была не глубока и существовала лишь в мирное время. С началом войны – так было и в Японскую и в Первую мировую – она исчезала совершенно».
Преимущества гвардии и Генерального штаба болезненно воспринимались армейцами, и небезосновательно. Кадетские корпуса и военные училища делились на привилегированные и непривилегированные, куда принимались даже не окончившие курса в гражданских учебных заведениях. По окончании корпуса юнкера выбирали вакансии не по полкам, а по стоянкам: заканчивавшие с наивысшими баллами разбирали лучшие стоянки, остальным доставались «медвежьи углы». Таким образом, одни полки комплектовались портупей-юнкерами, другие – последними в списке.
Тут коррективы вносила сама жизнь: последние в училище зачастую оказывались первыми в строю и в бою, тогда как карьеристы, выбиравшие лучшие стоянки, мало чем были полезны полку. К началу Первой мировой войны офицерский состав многих пехотных полков начал отождествлять себя со всей армией, вместо того чтобы сознавать себя её мозгом, её нервной системой, её аристократией. Результатом этого стало непротивление революционным тенденциям, а позднее и разложение армии.
До революции в России считалось, что армия должна быль аполитичной. Поэтому офицер и солдат не смели ни принадлежать к какой-либо политической партии, ни принимать участия в партийной деятельности. Офицер не должен быт симпатизировать каким бы то ни было политическим идеям. Более того, офицеру предлагали уйти со службы, если было установлено, что его жена увлекается подобными идеями.
Недостаточная осведомлённость в области политических течений и социальный вопросов сказалась уже в дни первой революции и перехода страны к представительному строю. А в годы второй революции большинство офицеров оказались безоружными и беспомощными перед революционной пропагандой. В наследии военной эмиграции немало места занимают воспоминания и размышления о том, как в 1917 году армия стала разменной картой в руках политиков и политиканов, не сумев противостоять революционному угару масс. Несчастных аполитичных офицеров – ещё вчера героев, а сегодня врагов народа – убивали десятками тысяч без всякого сопротивления с их стороны. «Они не сумели организоваться не только для защиты своего государя и гибнущего Отечества, но даже для защиты их собственный жизней», – писал в начале 1930-х годов полковник А. Шавров.
Жизнь офицерского сообщества регулировалась посредством двух важнейших институтов: офицерского собрания и суда общества офицеров. Офицерские собрания функционировали на средства, поступающие из разный источников: государственной казны; взносов членов собрания; денег, поступающих за игры. Офицер быт обязан проводить часть своего свободного времени в офицерском собрании, являвшемся центром жизни полковой семьи.
Там давали общие обеды и ужины, устраивали танцевальные вечера с присутствием офицерских жён. В офицерском собрании имелись читальня, шахматы, бильярд, карточная комната для игр «коммерческих», но не азартных. Стоимость блюд в столовой собрания быта довольно низкой, что облегчало жизнь офицеров. Кроме того, питание предоставлялось в кредит: офицер мог брать продукты на всю семью. Имелась касса взаимопомощи, выдавались пособия к знаменательным датам и событиям.
Правила повседневно-бытовой жизни офицеров ужесточались по мере приближения к столицам и в зависимости от элитарности полка. Например, гвардейские офицеры не имели права ходить в рестораны II и Ш класса, занимать в театрах, кроме императорских, места далее пятого ряда кресел, носить по улице пакеты с покупками. Офицер должен быт вращаться в «обществе», то есть в среде лиц соответствующего общественного уровня, ходить в гости, принимать гостей, посещать балы, благотворительные базары. При выполнении этих светских обязанностей офицер не должен быт скупиться на раздачу чаевых. В провинциальных городах тягота этих светских условностей быта ощутима, в больших городах она значительно возрастала, а в Петербурге быта непосильной для нормального офицерского бюджета.
Владимир Сергеевич Трубецкой в «Записках кирасира», рассказывая о прибытии молодых офицеров, цитирует слова старшего офицера полка: «Полк требует от своих офицеров, чтобы они жили прилично, но... если у вас нет для этого средств, постарайтесь сами скорее покинуть полк. Жизнь выше средств, неоплаченные счета, долги и векселя – всё это в конце концов приводит офицера к совершению неблаговидных, даже бесчестных поступков. Запомните это и сделайте отсюда сами надлежащие выводы».
С петровских времен до революции 1917 года важным средством нравственного воспитания в русской армии быт суд чести, или суд общества офицеров. Поступки, связанные с нарушением обязанностей службы, воинского чинопочитания или противоречащие долгу службы и присяги, суду общества офицеров не подлежали. Если штаб-офицеры оказывались виновными в поступках, не совместимых «с доблестью офицерского звания», они увольнялись со службы «с особого высочайшего на то разрешения».
В компетенцию суда чести входили дела о драках между офицерами, заёме денег в долг у нижних чинов, об игре с нижними чинами в карты, на бильярде, о приводе в офицерское собрание лиц сомнительного поведения, писании анонимных писем, нечестной игре в карты, об отказе от уплаты карточного долга, о двусмысленном ухаживании за женой товарища по полку, появлении в общественном месте в нетрезвом или неприличном виде, об отказе присоединиться к разделяемым всем обществом офицеров данной части, вполне правильным взглядам на задачи армии, вызвавшем единодушный протест и порицание всех товарищей.
Специальный совет посредников проверял предъявляемые обвинения, проводя дознания, разбирая ссоры между офицерами, изыскивая возможности их примирения. Если по окончании дознания посредники признавали обвинение недоказанным, старший из них докладывал об этом командиру полка, и совет прекращал свою работу. Если же обвинение подтверждалось, совет быт вправе, опять-таки с разрешения полкового командира, предложить обвиняемому покинуть полк и подать просьбу об отставке, давая ему для размышления три дня. Если офицер отказывался подать такое прошение, совет представлял подробный доклад о результатах дознания командиру полка. Окончательное решение вопроса оставалось за судом.
Оправданный решением суда офицер оставался служить в полку и уже не мог за ту же вину быль уволен по распоряжению вышестоящего командования. Если суд выносил обвинительное заключение, признавая необходимость увольнения офицера из полка, командир представлял донесение об этом, с приложением приговора суда, корпусному командиру. Вновь принять уволенного на службу можно было только с особого высочайшего разрешения.
Однако не всегда и не все спорные ситуации можно было решить с помощью суда общества офицеров. Важнейшим инструментом поддержания чести и достоинства были дуэли. Отказ вызвать противника на дуэль, как и отказ принять вызов, считался бесчестьем. Извинение со стороны оскорбителя не считалось унизительным, а наоборот, как бы возвышало доброе имя человека в обществе.
Официально дуэли в России были узаконены приказом военного ведомства от 20 мая 1894 года № 118. В русское законодательство закон о дуэлях вписывался плохо и вызывал много возражений в печати, даже военной, по причине жестокости и несоответствия нормам цивилизованного общества. И все же он быт весьма сочувственно встречен большинством офицеров, так как ставил понятие офицерской чести на совершенно особую высоту, подчёркивая исключительность положения офицера в обществе. Это было особенно важно в конце XIX века, когда жизненный уровень офицеров резко упал, а престиж этой почётной профессии пошатнулся. Официальное разрешение дуэлей сразу же повлекло увеличение их числа. Если с 1876 по 1890 год их было всего 15, то за 10 лет со времени узаконения дуэлей число их составило 186.
Дуэльный кодекс, составленный французом Шатовильяру в 1836 году, в России быт значительно ужесточён. Например, противник, сохранивший выстрел, имел право подозвать врага к барьеру и расстрелять его в упор, как неподвижную мишень. При этом выстрелить в воздух можно было только после того, как выстрелят в тебя. Русские офицеры дуэли на жизнь и смерть проводили постоянно. В России не признавали дистанции между противниками от 15 до 30 шагов. Офицеры стрелялись по особой «моде» через платок.
Приказом 1894 года лишь были узаконены нормы поведения, издавна принятые в офицерско-дворянской среде и соответствовавшие представлениям о благородстве и достоинстве их носителей.
Русский офицерский корпус объединяли чувство преданности царю и любовь к Родине. Политическая программа российского офицерства была проста и ясна. Перефразируя выражение Тертуллиана: «Человеческая душа по природе своей христианка», можно сказать, что «офицерская душа – монархистка». Когда заболевший офицер подавал установленной формы рапорт: «Заболев сего числа, службу Его Императорского Величества нести не могу», – он действительно ощущал, что его служба есть служба Его Императорского Величества.
Монархизм офицерства не проявлялся в каких-либо эффектный словах или экзальтированны» актах, но он традиционно был составной частью души офицера и основой всей его деятельности.
