Известный своей вспыльчивостью Маниак обозвал проштрафившегося Стефана трусом и предателем, а в довершении ударил бичом. Император не спустил оскорбления родственника, писавшего доносы и обвинявшего Маниака в стремлении захватить власть. Результатом вспышки гнева стала отставка Георгия, которого в цепях привезли в столицу и бросили в тюрьму. (8, 292) После его удаления византийцы стали терпеть поражения, и вскоре остров был отвоёван мусульманами.
Скальд Иллуге Бриндальский писал:
«Мой господин часто приступал к союзу франков (сражался вместе с франками) ранним утром пред городом женщины. Мужественный потомок королей не мог быть удержан в своём стремлении». (8, 294)
Франками византийцы называли германоязычных норманнов и лангобардов. Вместе с германцами, служившими в войске Маниака, штурмовать город Харальд мог только в Сицилии. Самой знаменитой осадой сицилийской компании была осада Сиракуз. Под городом женщины скрываются Сиракузы – город святой Лучии.
Снорри приводит красочные рассказы о взятии четырёх хорошо укреплённых сицилийских городов при помощи различных военных хитростей. Военные хитрости были заимствованы скальдами из византийских приключенческих повестей, впитавших как восточные, так и западные бродячие сюжеты. Но наличие подобных рассказов также свидетельствует об участии Харальда в сухопутных операциях, во время которых византийцы выбивали мусульман из укреплений.
Во время сицилийской компании Харальд служил во флоте:
«Шов корабля наполнялся по самые скважины кровию там, где ты, князь, начинал кровопролитие. Ты привёл и мужественно покорил землю, - трупы убитых, выброшенные с борту, лежали, имея песок под собою, при южной сицилийской земле, там, где струился (кровавый) пот многих людей». (8, 293)
Крупных морских сражений во время сицилийского похода не было, поэтому Маниак привлекал моряков Стефана к осаде крепостей.
Ссора Маниака с флотоводцем отразилась в сагах. Естественно, что роль удачливого соперника грозного покорителя Сицилии в них была отведена не Стефану, а Харальду:
«Много раз возникало несогласие между ними, и всегда дело кончалось тем, что Харальд добивался своего…
И часто выходило, что если Харальд стоял во главе войска, он побеждал там, где Гюргир терпел поражение. Это заметили воины и говорили, что дело пошло бы лучше, если бы Харальд стал единственным предводителем всего войска, и осуждали военачальника за то, что ни от него, ни от его войска нет никакого толку. Гюргир говорит, что веринги не оказывают ему помощи, и предложил им отправиться куда-нибудь ещё, а он пойдёт с остальным войском, и пусть они добиваются того, чего сумеют. Тогда Харальд отделился от войска, а с ним веринги и латиняне. Гюргир же пошёл с войском греков. И тогда стало ясно, кто на что способен. Харальд всякий раз одерживал победу и брал добычу, а греки отправились домой в Миклагард, исключая юношей, которые, желая завоевать богатства, присоединились к Харальду и признали его своим военачальником». (38, 404)
Латинянами в саге названы итальянские норманны и лангобарды. Гюргир показан неудачником, сбежавшим из-за проигранных сражений домой. На самом же деле неудачником был Стефан, упустивший Абдалу, а после удаления Маниака разбитый в сражениях и потерявший Сицилию. Георгий обвинял трусливого флотоводца, а, следовательно, и его моряков, в бездеятельности. В рассказе прослеживаются отголоски конфликта Маниака и Стефана. Сведения саги свидетельствуют о том, что после битвы под Траиной и ссоры, Стефан перестал выделять своих моряков в помощь сопернику, и Маниаку пришлось без поддержки флота завершать освобождение острова. В Константинополь Георгий действительно вернулся, покинув войско, но не по своей воле. Оставшимся в Сицилии воинам пришлось подчиниться Стефану.
На этом пересечение жизненных путей Харальда и Георгия Маниака не закончилось. После чудесного освобождения из тюрьмы Харальд ослепил конунга греков:
«Харальд тотчас же отправился к верингам, и все они встали навстречу ему и радостно его приветствовали. Тут вся дружина вооружилась, и они отправились туда, где спал конунг. Они схватили конунга и выкололи ему оба глаза…
В этих двух драпах о Харальде и во многих других песнях о нём рассказано, что Харальд ослепил самого конунга греков. Скальды могли бы приписать этот поступок военачальнику или графу или другому знатному человеку, если бы знали, что это более правильно. Но Харальд сам рассказывал так, да и другие люди, которые там были вместе с ним». (38, 410)
Эти события проглядываются в строфе Тодольва:
«Укротитель волчьего голода приказал вырвать тот и другой глаз престолодержателя. Тогда поднялось сильное смятение (бунт, возмущение). Князь агденский (Гаральд) наложил позорный знак сильному царю на востоке, и царь греческий подвергся большому бедствию». (8, 279)
Судя по полученным в Византии чинам, Харальд был предводителем только одного из отрядов наёмников. Для того, чтобы дворцовая стража признала его своим вождём, он должен был бы иметь более высокий статус.
Саги относят мятеж, в котором был ослеплён император, к правлению Константина IX Мономаха. На самом же деле, перед нами более ранние события апреля 1042 года, связанные с низвержением Михаила V Калафата.
Михаил Пселл, живший в это время в Константинополе, подробно описывает обстоятельства возвышения и падения Михаила V. Его привёл к власти родной дядя Иоанн Орфанотроф, который был всесильным временщиком во время правления своего брата Михаила IV Пафлагона. Михаил IV в конце жизни тяжело болел. Предвидя скорую кончину императора, Орфанотроф начал готовить ему замену. Он добился титула кесаря, который давался наследникам престола, для своего племянника Михаила Калафата, а также усыновления его Зоей.
Михаил IV скончался 10 декабря 1041 года. (14, 210) Спустя три дня после его кончины, Иоанн стал уговаривать Зою признать своим соправителем Михаила Калафата. За длительное и славное правление Македонской династии в глазах византийцев священные начала императорской власти покоились на её представителях. Во время малолетства последних мужчин Македонской династии Василия II и Константина VIII их держали в качестве своих формальных соправителей реально царствовавшие Никифор Фока и Иоанн Цимисхий. Никифор был женат на их матери, а Иоанн – на их тёте. Даже после угасания мужской линии династии, легитимность правлению Романа III Аргира и Михаила IV Пафлагона придавали их браки с Зоей, дочерью Константина VIII.
Михаил Калафат был слишком юным, чтобы числиться мужем престарелой Зои, и Орфанотрофу пришлось проявить недюжинную изобретательность, чтобы удержать свой род на вершине власти. Но и усыновление Михаила Зоей ещё не гарантировало передачи ему императорской короны:
«Всему этому я сам был свидетелем, собственными глазами видел, как был дело, и, не изменив ничего, расскажу об этом в своём сочинении. Услышав, что Иоанн (Иоанн Орфанотроф. – В. Т.) миновал дворцовые ворота, и, вознамерившись встретить его, как самого Господа, они (родственники Иоанна. – В. Т.) с нарочитой торжественностью поспешили навстречу, окружили и приняли целовать его, а племянник (Михаил VКалафат. – В. Т.) даже протянул ему руку, чтобы поддержать и словно сподобиться некоей благости от самого прикосновения. Насытившись лестью, Иоанн без промедления приступил к осуществлению хитроумного плана: велел им ничего не предпринимать без согласия царицы (Зоя. – В. Т.), положить в ней основание и власти, и жизни своей и постараться всеми средствами склонить её на свою сторону.
И вот тотчас же общими силами пустили они в ход стенобитные машины доводов и осадили легко уязвимую крепость её души. Братья напомнили ей об усыновлении, привели сына под покровительство матери и госпожи, бросили его к её ногам, произнесли весь набор подходящих к этому случаю слов, доказывая, что племянник только по имени станет императором, а она к тому же будет иметь и царскую власть – отцовское достояние и, если захочет, возьмёт все дела в свои руки, а если не захочет, станет только ему приказывать, отдавать повеления, и этот царь будет ей служить не хуже раба. Дав торжественные заверения и поклявшись на святынях, они сразу уловили царицу в свои сети. А что оставалось ей ещё делать? Помощников у неё никаких не было, она размякла от обольщений, а вернее – поддалась на их уловки и пошла навстречу их желаниям». (28, 52-53)
Заручившись согласием императрицы, Орфанотроф добился венчания племянника на императорский престол. Первое время Михаил V соблюдал достигнутые договорённости:
«В первый день царь не забывал ни слов своих, ни дел, и на его устах постоянно было: «царица», «моя госпожа», «я раб её», «как ей угодно».
Не меньше заискивал он и перед Иоанном, именовал «своим господином», давал садиться на трон рядом с собой, ждал его знака, чтобы начать речь, и называл себя не иначе, как инструментом в руках мастера, говоря, что мелодия рождается не лирой, а музыкантом, ударяющим по её струнам. Все были поражены его благоразумием и довольны тем, что Иоанн не ошибся в своих надеждах». (28, 53)
Вскоре новый император стал тяготиться своим наставником. По мнению Пселла, он нашёл опору в другом дяде Константине, которого почтил титулом новелисима. Михаилу V удалось отправить самого видного представителя своего рода в ссылку. Далее настал черёд иных родственников:
«Император изгнанием Орфанотрофа как бы потряс основание рода, а потом принялся искоренять его целиком, и всех родственников – а в большинстве случаев были это бородатые мужи в цвете лет и отцы семейств, занимавшие высшие должности, - лишил детородных членов и в таком виде, полумёртвых, оставил доживать жизнь». (28, 66)
Михаил Атталиат также пишет об оскоплении многих родственников императора, как мальчиков, так и взрослых. (28, 274) Михаил V не доверял той части своей родни, которая традиционно ориентировалась на Иоанна Орфанотрофа и боялся, что из её среды будет выдвинут кандидат на престол. Доказавшего же свою преданность новелисима Константина репрессии не коснулись.
Михаил V задумал провести реформы в пользу народа, сильно страдавшего после смерти Василия II от притеснений знати, особенно в эпоху фаворитства Иоанна Орфанотрофа, потакавшего алчным устремлениям своей многочисленной родни:
«Подданных он хотел сделать беспрекословно послушными, большинство вельмож лишить принадлежавшей им власти, а народу дать свободу, чтобы стражу его составляло не малое число избранных, а многочисленная толпа. Охрану своей персоны он передал купленным им раньше скифским юношам - всё это были евнухи, знавшие, чего ему от них надо, и пригодные к службе, которую он от них требовал. Он смело мог положиться на их преданность, особенно после того, как удостоил их высоких титулов. Одни из них его охраняли, другие исполняли иные приказы». (28, 57)
С высокими титулами иноземным рабам-евнухам были переданы ответственные и сложные обязанности по управлению страной. Это требовало многолетних навыков. Освободившись от опеки всесильного дяди, Михаил V мог накупить рабов, но не имел возможности за своё четырёхмесячное правление воспитать из них опытных царедворцев.
Купленными и специально воспитанными для государственной службы юными варварами были сотрудники Василия II. Эти «государственные янычары» верой и правдой служили императорам Македонской династии вплоть до кончины последней её представительницы Феодоры. Михаил V нашёл опору в борьбе со столичной аристократией в этих временно оттеснённых безродных, но опытных мужах. Молодыми варварами он пополнил свою дворцовую гвардию. Ещё до воцарения Михаил был этериархом, то есть начальником отрядов иноземных наёмников. (9, 357) На этом посту он, надо полагать, и сблизился с варварами. Пселл принадлежал к партии царедворцев, враждебной варварской группировке и поэтому его рассказ весьма краток.
Начинания Михаила V были популярны среди простого народа. Он отменил часть налогов, любил заседать в суде, где решал дела в пользу простых граждан. (9, 360) Пселл:
«Таким образом Михаил осуществил свои намерения. В то же время он привлёк к себе избранный городской люд, а также людей с рынка и ремесленников и завоевал их расположение милостями, чтобы в случае необходимости получить от них помощь для достижения поставленной цели. И они льнули к нему и выражали чувства всевозможными изъявлениями преданности. Так, например, они не позволяли царю ступать по голой земле и считали для себя позором, когда он шёл не по коврам, а конь его не был разукрашен шёлковыми материями». (28, 57)
Коврами улицы перед императором устилали, естественно, не простые горожане, а богатые руководители городских корпораций ремесленников и купцов. Укрепив позиции, Михаил V решил сместить свою формальную соправительницу. Он обвинил её в заговоре против себя, сослал и постриг в монахини в монастыре на острове Принкип. Свой поступок император объяснил членам синклита, собрания высшей знати империи, и получил от них одобрение. Он собрал горожан и заручился их согласием. (28, 60) Покорность подданных оказалась обманчивой.
Зоя была выслана в ночь с воскресенья 18 апреля на понедельник 19 апреля. До этого в Пиперудский монастырь был отправлен патриарх Алексей Студит. (28, 274) Согласно Скилице, Михаил V считал патриарха Алексея приверженцем Зои и Феодоры и сделал попытку «извергнуть его из церкви». (8, 283) Арабский писатель Ал-Атир оставил такой рассказ о мятеже 1042 года:
«Михаил V требовал настоятельно от Зои, чтобы она шла в монастырь… Сослав её, он хотел схватить патриарха, дабы быть спокойным от его приговоров, так как (иначе) царь не мог остановить (в этом) патриарха. Царь потребовал от патриарха, чтобы он устроил для него пир в одном монастыре вне Константинополя и хотел присутствовать у него (на пиру). Патриарх согласился на это и вышел в указанный монастырь, чтобы сделать то, что сказал император. Затем император отправил в монастырь сборище из русов и болгар и приказал им убить тайно патриарха. Они отправились ночью в монастырь и здесь осаждали его. Тогда он (патриарх) раздавал им большие деньги и вышел тайком. Затем, отправившись в город, патриарх велел звонить в колокола и поднял народ». (8, 282)
Под надуманным предлогом Михаил V удалил патриарха из города в монастырь и попытался расправиться с ним. Рассказ Ал-Атира поясняет, кем были скифы - сподвижники императора. Доверенных людей он набирал среди русов и болгар. На следующий день после ссылки Зои, то есть в понедельник, в столицу явился патриарх Алексей Студит. (28, 275) Оказавшись перед лицом смертельной опасности он возглавил мятеж против Калафата. Согласно Скилице, в Софийском соборе «нашёл себе убежище патриарх, который поносил императора и был за возвращение императрицы». (8, 283)
Скилица и Атталиат пишут о том, что мятеж начался во время прочтения на центральной площади эпархом столицы царской грамоты о низложении Зои. Эпарх Анастасий был закидан камнями и спасся, укрывшись в Софийском соборе. По Скилице народ кричал: «Не хотим царём Калафата, а хотим законную наследницу, матушку нашу Зою!». Атталиат говорит о более решительных лозунгах: «Помнём кости Калафату!». (28, 275) Надо полагать, что накалу обстановки способствовали сторонники патриарха. Главным оружием против императора стало требование вернуть к власти Зою.
Поначалу внешне всё было спокойно:
«Император предавался удовольствиям и был полон высокомерия, а весь город – я имею в виду людей всякого рода, состояния и возраста, - будто распалась гармония его тела, уже приходил по частям в брожение, волновался, и не осталось в нём никого, кто бы не выражал недовольства сначала сквозь зубы, но, тая в душе замыслы куда более опасные, не дал бы в конце концов волю языку. Когда повсюду распространился слух о новых бедах императрицы, город явил собой зрелище всеобщей скорби. Как в дни великих и всеобщих потрясений все пребывают в печали и, не в силах прийти в себя, вспоминают о пережитых бедах, и ожидают новых, так и тогда страшное отчаяние и неутешное горе вселилось во все души». (28, 60-61)
В понедельник 19 апреля император выяснял мнение синклита и богатых горожан по поводу низложения Зои. Отсутствие протестов успокоило его, и он предался удовольствиям. Простому народу ничего не сообщалось, но по городу стали распространяться слухи о низвержении императрицы. Копившееся недовольство привело к волнениям на следующий день. Пселл:
«И уже на другой день никто не сдерживал язык – ни люди вельможные, ни служители алтаря, ни даже родственники и домочадцы императора. Проникся великой отвагой мастеровой люд, и даже союзники и иностранцы – я имею в виду тавроскифов и некоторых других, которых цари обычно держат при себе, - не могли тогда обуздать своего гнева. Все готовы были пожертвовать жизнью за царицу.
Что же до рыночного народа, то и он распоясался и пришёл в возбуждение, готовый отплатить насильнику насилием. А женское племя… но как я скажу о нём тем, кто не наблюдал всего этого собственными глазами? Я сам видел, как многие из тех, кто до того никогда не покидал женских покоев, бежали по улицам, кричали, били себя в грудь и горестно оплакивали страдания царицы или носились как менады, и, составив против преступного царя изрядное войско кричали: «Где ты, наша единственная, душой благородная и лицом прекрасная? Где ты, одна из всех достойная всего племени госпожа, царства законная наследница, у которой и отец – царь, и дед, и деда родитель? Как мог безродный поднять руку на благородную и против неё замыслить такое, чего ни одна душа и представить себе не может?»». (28, 61)
К утру 20 апреля нужно отнести прочтение указа эпархом перед уже возбуждённой слухами толпой. Историки по-разному запечатлели крики на площади. Поразившее Пселла участие в волнениях женщин-затворниц и их религиозный экстаз свидетельствует в пользу участия в распространении мятежных настроений священников и монахов, имевших особое влияние именно на женщин.
Из военного сословия Пселл выделил две группы – союзников и иностранцев. Союзников далее он называет тавроскифами, то есть русами. Под иностранцами, которым он не смог подобрать иного названия, скрываются скандинавы, с 1033 года в большом количестве служившие в Византии. Постепенно за ними в Византии закрепляется русское прозвание варяги – общее для всех северных заморских воинов. Об этом же говорят сведения саг об ослеплении византийского императора. Харальд участвовал в апрельском мятеже.
Пселл так передал свои личные наблюдения начала мятежа:
«В тот день я стоял перед входом во дворец (издавна служа царским секретарём, я незадолго до того посвящён был в таинство царского приёма). Итак, я находился в тот момент в наружной галерее и диктовал секретные документы. Вдруг до нас донёсся гул, будто от конского топота, вселивший страх во многие души, а затем явился человек с известием, что весь народ взбунтовался против царя и, как по мановению руки объединился в одном желании. Всё происходящее казалось тогда многим чем-то неожиданным и невероятным, но благодаря виденному и слышанному мною ранее я понял, что искра разгорелась костром, гасить который нужно целыми реками и потоками воды, и, сразу оседлав коня, поскакал через город и своими глазами видел то, во что теперь и сам верю с трудом». (28, 61-62)
Пселл был в дворцовом комплексе - в одном из помещений императорской канцелярии, так как диктовал секретные послания. Услышанный им гул был вызван криками на площади у Софийского собора после прочтения императорского указа. Большой дворец располагался неподалёку от собора, и крики многотысячной толпы здесь были слышны.
В сочинениях Пселл искусно маскировал свои неблаговидные поступки и назойливо выпячивал свою мудрость и провидческий дар. Он не скрывает страха, охватившего обитателей дворца, но причиной своего удаления выставляет желание увидеть происходившее своими глазами. Именно это благородное устремление позволило историку столь красочно запечатлеть всё виденное.
Благодарный читатель его сочинения не сомневался, что храбрый Пселл поскакал на коне в гущу мятежников, чтобы самолично разобраться в грозных событиях, и как можно достовернее их описать. Вообще-то его проницательность позволила ему предугадать всё наперёд, но долг историка требовал максимальной точности. На самом же деле, перетрусивший Пселл сбежал из дворца, бросив возвысившего его императора. Самый опасный период восстания он отсиживался в укромном месте. Отсюда его неточности и поразительная скромность в описании событий 20 апреля, последовавших после его бегства.
Пселл начало мятежа описал так:
«Так они говорили и ринулись ко дворцу, чтобы спалить его, и ничто не могло их остановить, ибо весь народ поднялся против тирана. Сначала они по группам и поотрядно построились к битве, а потом вместе со всем городом целым войском двинулись на царя.
Вооружены были все. Одни сжимали в руках секиры, другие потрясали тяжёлыми железными топорами, третьи несли луки и копья, простой же народ бежал беспорядочной толпой с большими камнями за пазухой или в руках». (28, 61)
Выслушав эпарха, толпа кинулась к дворцу, достичь которого должна была за считанные минуты. Только торопливость Пселла, да резвость его коня позволили ему удрать до того как выходы из дворца были блокированы. Площадь перед дворцом была наполнена простыми горожанами, собравшимися перед этим у Софийского собора по призыву патриарха. Секиры – традиционное оружие русов-наёмников. В осаде дворца участвовали отряды профессиональных воинов и беспорядочные толпы вооружённых одними камнями мирных жителей. Но отряды воинов появились позднее. Пселл спрессовал в один рассказ разновременные события.
Беспорядки начались на площади, затем толпа обступила Большой дворец. Но Пселл начало мятежа связывал с разрушением домов царских родственников. Крушили особняки и растаскивали из них добро простые горожане, среди которых было много девиц и детворы:
«Решено было прежде всего двинуться к царским родичам и разрушить их красивые и роскошные дома… Разрушили же большинство зданий не руки цветущих и зрелых мужчин, а девицы и всякая детвора обоего пола, утварь же получал тот, ко первый схватит». (28, 62)
Большинство царских родственников к тому времени было репрессировано, а их имущество - конфисковано. Редкое исключение составляла усадьба новелисима Константина. Усадьбы византийских вельмож были укреплены и наполнены многочисленной прислугой. Девицам и детворе было бы не просто захватить и разрушить такую среднего размера крепость. Но как раз усадьба новелисима оказалась пустой:
«В это время, к уже отчаявшемуся было царю, явился на помощь новелисим. Когда начался бунт, его во дворце не было. Узнав о случившемся и опасаясь беды, он сначала заперся в своём доме и не показывался из него, боясь, что у входа толпа не отпустит его живым, если он выйдет. Но потом новелисим вооружил всех слуг и домочадцев (сам при этом не одел и панциря), и они, незаметно покинув убежище, с быстротой молнии помчались по городу с кинжалам в руках, готовые уложить на месте каждого, кто встанет на их пути. Пробежав таким образом через весь город, они забарабанили в дворцовые ворота и явились, чтобы помочь императору». (28, 62)
Константин вооружил в своей усадьбе мужчин и привёл этот отряд во дворец, прорвав заслоны из невооружённых горожан. Это привело в ярость мятежников, ранее ограничивавшихся криками. Первым их по настоящему мятежным деянием стало разграбление и разрушение брошенной на произвол судьбы усадьбы новелисима.
Новелисим Константин имел полководческие навыки. Он одно время занимал такие высокие военные должности, как доместик схол и стратиг Антиохии. (28, 274) С его приходом дворец был превращён в крепость:
«И вот они (Михаил VКалафат и новелисим Константин. – В. Т.) решают немедленно вернуть из ссылки царицу, из-за которой взбунтовалась толпа и разразилась битва, а самим спешно превратить дворцовых людей в копейщиков и пращников и выстроить их против тех, кто бесстыдно рвался на приступ. Устроившись в укрытиях, те принялись метать сверху камни и копья, многих убили и разорвали плотный строй нападающих, но восставшие, разобравшись в чём дело, снова обрели силу духа и встали теснее прежнего». (28, 63)
Деятельность Константина позволила временно посеять в ряды мятежников смятение. Далее Пселл выдвигает ещё одну версию начала восстания:
«Такое творилось в городе, так быстро переменился его обычный облик. Царь в то время находился во дворце и сначала не проявлял никакого беспокойства по поводу происходящего. Подавить восстание граждан он намеревался без пролития крови. Но когда начался открытый бунт, народ построился по отрядам и составил значительное войско, он (Михаил VКалафат. – В. Т.) пришёл в страшное волнение и, оказавшись как бы в засаде, не знал, что и делать: выйти опасался, но осады боялся ещё больше, союзных отрядов во дворце у него не было, послать за ними тоже было нельзя. Что же касается вскормленных во дворце наёмников, то часть их колебалась и уже беспрекословно не слушалась его приказов, а часть взбунтовалась, покинула его и присоединилась к толпе». (28, 62)
Обстановка вокруг дворца накалялась постепенно. Пришедшие с площади толпы уже утром обступили дворец. На императора громкие женские причитания по поводу Зои впечатления не произвели, а кидавших во дворец камни горожан он надеялся устрашить одним лишь видом вызванных из провинции военных подкреплений. За спинами русско-болгарских наёмников Михаил чувствовал себя в безопасности, несмотря на беснование под стенами дворца толп простонародья.
Через какое-то время безоружный заслон прорвал вооружённый одними лишь кинжалами отряд новелисима, проникший во дворец. Если бы в это время на площади стояли отряды профессионалов-наёмников, участь Константина и его спутников была бы незавидной. Разгневанные горожане отрядили часть сил для разгрома усадьбы Константина и иных родственников императора. Взрослые горожане концентрировались возле дворца и Софийского собора, ставшего штабом мятежников. К погромщикам присоединились толпы оставшейся без призора молодёжи и детворы.
Видя неуступчивость императора, мятежники перешли к решительным действиям. Им удалось переманить на свою сторону отряды русов, что изменило соотношение сил. После того, как перед дворцом появились военные отряды, Михаил V почувствовал угрозу своей жизни. Вооружение обитателей дворца и отражение первого штурма следует связать со второй частью осады, когда дворец подвергся нападению с участием военных. Оказавшись в западне, император принял решение вернуть из ссылки Зою.
Для перехода части русов на сторону мятежников должны был быть серьёзные причины. Анна Комнина, дочь императора Алексея Комнина, правившего с 1081 по 1118 годы, оставила обширное сочинение о своём отце. Она описывает осаду 1081 года Константинополя войсками отца во время его борьбы за императорскую корону:
«Кесарь (Иоанн Дука. – В. Т.) выяснил, какие воины охраняют каждую башню. Он узнал, что в одном месте стоят так называемые бессмертные (это специальный отряд ромейского войска), в другом – варяги из Фулы (так я называю вооружённых секирами варваров), в третьем – немцы (этот варварский народ, издавна подвластный Ромейской империи).
Кесарь сказал Алексею (Алексей Комнин. – В. Т.), что не советует ему обращаться ни к варягам, ни к бессмертным. Ведь эти последние – земляки императора (Никифор III Вотаниат. – В. Т.), они, естественно, преданы ему и скорее расстанутся с жизнью, чем замыслят против него зло. Что же до варягов, носящих мечи на плечах, то они рассматривают свою верность императорам и службу по их охране как наследственный долг, как жребий, переходящий от отца к сыну. Поэтому они сохраняют верность императорам и не будут даже слушать о предательстве. Если же Алексей попытается обратиться к немцам, то будет недалёк от достижения своей цели и ему удастся войти в город через башню, которую они охраняют». (4, 109)
Алексей Комнин послушал мудрого совета и сумел договориться с немцами, которые предательски открыли ворота и впустили врага в город. Так император Никифор III Вотаниат лишился власти.
Восточнославянский по преимуществу корпус северных наёмников, по-византийски росов, начиная с конца X века стал пополняться скандинавами, а после завоевания французскими норманнами в 1066 году Англии – англо-саксами. Включались в него и поселившиеся в Италии французские норманны, а также итальянские лангобарды. В результате славяноязычный состав наёмников сменился преимущественно германоязычным. Изменения национального состава иноземного корпуса отразились на его названии. Наёмников стали всё чаще называть варангами-варягами. Одно время именование росы и варяги употреблялось в качестве обозначения одних и тех же воинов, позднее именование росы исчезло. У Анны отразилась конечная стадия этой трансформации. Варягами она называла воинов, которых её предшественники знали как росов и тавроскифов.
В Константинополе проживала колония русов, для которых служба в дворцовой гвардии была наследственным делом. Эти уроженцы империи были хранителями традиций русского корпуса, убыль которого из-за участия в войнах пополнялась выходцами из северных земель. Часть пришельцев со временем уезжала на родину, часть женилась на местных женщинах и оставалась в Византии навсегда, пополняя столичную колонию гвардейцев.
Отток из Византии был небольшим. Гвардейцы привыкали к роскошествам столичной жизни и не стремились возвращаться в свои бедные северные страны. Об этом свидетельствуют скандинавские законы. По «Законам Гулатинга» человек, покидавший страну, сохранял право на оставляемое имущество в течение трёх лет. По истечении этого срока, имущество переходило к его наследникам. Если же человек уезжал в Византию, то его имущество сразу передавалось наследникам. (18, 135) Уезжавшие в Византию приравнивались к умершим, так как возвращались оттуда крайне редко. Типичная судьба византийского наёмника описана в «Саге о Ньяле»:
«Теперь надо сказать о Кольскегге, что он приехал в Норвегию и пробыл зиму ту в Вике на востоке, а на следующее лето отправился на восток в Данию и поступил на службу к Свейну конунгу, и был там в большой чести.
Однажды ночью приснилось ему, что пришёл к нему муж, он был светел, и казалось ему, что он его будит. Он сказал ему: «Вставай и иди со мной». «Чего ты хочешь от меня?» - говорит он. «Я хочу женить тебя, и будешь ты моим рыцарем». Снилось ему, что он согласился, после того он проснулся. И пошёл он к одному мудрецу и рассказал ему про сон тот, а он объяснил так, что он поедет на юг и будет Божьим рыцарем.
Кольскегг принял крещение в Дании, но не понравилось ему там, и поехал он оттуда на восток в Гардарики и пробыл там одну зиму. А после того поехал он оттуда в Миклагард и поступил там на службу. Последнее, что о нём узнали, это – что он женился там и был вождём варяжской дружины, и был там до самого дня смерти, и нет его больше в этой саге». (34, 81)
Е. А. Рыдзевская поместила эти события под 991 годом. Кольскег вместе со своим братом Гунаром был приговорён за убийства к изгнанию из Исландии. Кольскег подчинился решению альтинга, Гунар остался дома. На следующее лето на очередном альтинге Гунар был объявлен вне закона, отряд исландцев напал на его усадьбу и её хозяин погиб. (21, 172-178) После описания целого ряда иных событий, в саге сообщается о гибели короля Хакона Сигурдсона и приходе к власти Олава Трюгвасона. (21, 224) Отъезд Кольскега из Исландии пришёлся на правление Хакона Сигурдсона. По исландским анналам гибель Гунара датируется периодом с 990 по 992 год. (21, 540) Расхождение связано с различиями в эрах. Поэтому гибель Гунара следует отнести на 991 год, а начало изгнания его брата – на 990 год.
Кольскег приехал в Норвегию в 990 году, а в год датского нашествия на Англию оказался на службе у Свейна Вилобородого. Так что летом 991 года он доблестно сражался под знаменами Олава Трюгвасона, который на следующий год отправился на Русь. Кольскег очутился на Руси в составе отряда Олава в 992 году. Сияющий человек, из-за которого Кольскег отправился в дальние южные странствия, - Олав Трюгвасон, который в саге выступает в качестве крестителя Норвегии.
В 993 году Олав Трюгвасон был среди йомсвикингов, нападавших на Норвегию. На Руси же в это время шло крещение жителей сёл и городов, к которому привлекались крещёные воины.
В сентябре 993 года на Русь приехало греческое посольство во главе с митрополитом Леонтом. (12, 303) Помогая Владимиру Святому крестить Русь, византийцы взамен должны были по традиции потребовать помощи воинами в трудной болгарской войне. После блестящих побед в Болгарии в 991 году, в 992-993 годах византийцы особых успехов не имели. Это можно связать с уходом основной части русского корпуса на родину. Но в 994 году византийцы сумели нанести крупное поражение болгарам, что привело к окончанию войны. В 995 году Василий II отправился во главе своей армии на восточные границы империи для войны с мусульманами. Крупный отряд наёмников прибыл из Руси в Византию в 994 году, что ускорило разгром болгар. В составе этого русско-варяжского отряда Кольскег поступил на византийскую службу.
Пребывание Кольскега на Руси исчислено в один год. На самом же деле до отъезда в Византию прошло два летних сезона. Исчезновение одного следует связать с тем, что летом 993 года он участвовал в нашествии йомсвикингов, осуждавшемся скандинавами, и сведения о нашествии из рассказов о Кольскеге были изъяты.
На Руси Кольскег побывал в хорватском походе и участвовал в крещении киевлян. Затем он вместе с Олавом Трюгвасоном оказался у берегов Норвегии. После поражения йомсвикингов их пути разошлись. Олав в битве попал в плен, освободился и в 994 году вернулся на датскую службу. Кольскег, с частью бежавших из битвы йомсвикингов, вернулся на Русь, где набирались охотники служить в Византии.
Кольскег был изгоем, а его византийская служба - столь редким в скандинавском мире явлением, что связывалась с чудесными повелениями, полученными им в вещем сне.
Варяги, по мнению Анны Комнины, были выходцами с острова Фуле - так обычно именовали Скандинавию. Но для византийцев понятие Фуле было расплывчато и могло включать все северные «острова», откуда к ним прибывали наёмники, включая Англию, Данию, Норвегию и Швецию. Далее Анна именует секироносцев и меченосцев кельтами, то есть отождествляет их с эмигрировавшими из Англии англо-саксами. (4, 150-151) Англия к тому времени оставались одним из последних прибежищ кельтских племён, отсюда столь архаичное и экзотическое именование её обитателей. По идущей со времён античности традиции средневековые писатели часто именовали Францию Галлией, а её обитателей теми же галлами-кельтами. Но Францию не причисляли к северным островам.
В 1081 году англо-саксы не могли претендовать на служение императорам в течение многих поколений. Традиции верности императорам варяжский корпус вместе с вооружением и иными обычаями унаследовал от более древнего русского корпуса. О службе отрядов русов в византийском флоте известно, по крайней мере, с 934 года. (25, 138) Традицию верности императорам заложили русские наёмники. Эта верность ценилась правителями Византии, что обусловило длительное существование русской гвардии.
Атталиат сообщает об освобождении участниками апрельского мятежа узников. (8, 283) Об освобождении из тюрьмы Харальда Сурового перед ослеплением императора повествуют скальды. Выбравшись из темницы, Харальд отправился к наёмникам:
«Харальд тотчас же отправился к верингам, и все они встали навстречу ему и радостно его приветствовали. Тут вся дружина вооружилась, и они отправились туда, где спал конунг». (38, 409-410)
Нападение было ночным. Конунг, то есть император, мог в это время спать только в Большом дворце. В «Красивой коже» рассказывается, как Харальд, чудесным образом освобождённый из тюрьмы, приходит на варяжское подворье, приказывает всем встать и идти в палаты царя:
«Харальд сразу же отправился в Веринга Скифт, так они называют те дворы, в которых живут. И когда он пришёл туда, велел он им встать и взять оружие. И пошли тогда в палату конунга, где он спал». (34, 57)
В переводе с греческого, Веринга Скифт означает «варяжская стража». Так в Византии называли караульное помещение во дворце, где размещались иноземные наёмники. В «Истории норвежских королей» события изложены сходно. (8, 284-285) Вышедший из тюрьмы Харальд направился во дворец, в который он мог проникнуть только силой.
Харальд выступает в качестве авторитетного вождя, которому подчиняется охрана дворца. По его команде гвардейцы изменяют императору и идут на штурм. Для дворцовых гвардейцев командир одного из армейских отрядов имел слишком низкий статус, чтобы они выполняли его указания. За пределами своего отряда Харальд не мог иметь существенного влияния на иноземных наёмников, славившихся своей преданностью императорам. Тем не менее, часть их действительно перешла на сторону мятежников. Склонивший их к измене агитатор должен был пользоваться большим авторитетом. Харальд в описании событий заменил иного узника. Этот узник был более знатным, чем Харальд, и ему привыкли повиноваться иноземные наёмники.
В Константинополе был только один человек, который подходит на роль вождя мятежников, увлекшего за собой императорских гвардейцев и иные воинские отряды – Георгий Маниак. Обычно считается, что во время мятежа он был в Италии. Поводом к этому мнению стало сообщение Барийской летописи о том, что Маниак прибыл в Тарент в апреле 1042 года. (8, 301) Михаил V освободил из заключения ряд аристократов, пострадавших в предшествующее царствование. Считалось, что среди выпущенных им на свободу был Георгий, которого отправили в Италию, где византийские войска терпели поражения. Это мнение находит подкрепление в рассказе Пселла:
«Когда у нас отторгли Италию и мы лишились лучшей части империи, второй Михаил отправил его воевать с захватчиками и вернуть государству эту область (под Италией я сейчас имею ввиду не весь полуостров, а лишь часть его, обращённую к нам и принявшую это общее наименование). Явившись туда с войском, Маниак пустил в ход всё свое военное искусство и, казалось, что скоро он уже прогонит завоевателей, и меч его послужит лучшей защитой от их набегов.
Когда же Михаила свергли, и власть перешла к самодержцу Константину, которого я ныне описываю, новый царь должен был бы оказать Маниаку честь всякого рода посланиями, увенчать тысячами венков, уважить его иными способами, но он ничего такого не сделал, дал ему повод для подозрений и, таким образом, с самого начала потряс основы царства». (28, 91-92)
Под вторым Михаилом, которого сменил Константин, здесь подразумевается Михаил V. Тяжёлые поражения византийских войск в Италии в 1041 году привели почти к полной утрате византийских владений на Апеннинском полуострове. Но успехов в Италии Маниак достиг в июне 1042 года, когда Михаил V был уже свергнут. Деяния, свершившиеся во время трёхмесячного правления Зои и Феодоры, то есть с апреля по июль, Пселл причислил ко времени правления Михаила V.
Скилица писал о назначении Георгия Маниака в Италию во время совместного правления Зои и Феодоры, то есть после низвержения Михаила V. (27, 211) Данные самого Пселла также свидетельствуют об активном участии Маниака в апрельском мятеже. Пселл сознательно исказил события, приведя две разные версии. В одной, для посвящённых, он, не называя по имени, изобразил Маниака главным героем низвержения императора, в другой, для общего пользования, представил дело так, что Маниак уехал в Италию задолго до апрельских событий. Жестокости апрельского мятежа, в котором погибло 3000 человек, осуждались в византийском обществе, и Пселл, как мог, маскировал участие своих друзей, ругая Михаила V и расхваливая рядовых мятежников.
Скальды считали Георгия Маниака родственником императрицы. Зоя и Феодора были дочерьми болгарыни. Георгий был из знатного иноземного рода, и ученые давно уже предполагают его болгарское происхождение. Отцом его был Гуделий. (26, 268)
В византийских хрониках упоминается Гудел, который, судя по редкости имени, был отцом Георгия. Гудел известен среди заговорщиков, связанных с мятежом стратига Никифора Комнина 1026 года. После смерти Василия II военная аристократия хотела поставить во главе страны более способного правителя, нежели Константин VIII. Но Константину VIII удалось расправиться с оппозицией. Гудел упоминается в списке пострадавших сановников, который открывают представители самых известных аристократических родов: Константин Вурца, Варда Фока, Василий Склир, Роман Куркуас, Богдан, Глаба, Гудел. (9, 333) Замыкают перечень славяне во главе с Богданом.
В 1028 году болгары приняли участие в попытке привести к власти царевну Феодору. Во главе заговора стоял магистр Прусиан, сын болгарского царя Иоанна, и императорский зять Константин Диоген. Среди заговорщиков было три сына Михаилы Вурца и два родственника монаха Захарии, пострадавшего из-за участия в заговоре 1026 года. В обоих заговорах были замешаны представители одних и тех же родов. Предполагалось, что Прусиан станет супругом Феодоры и императором. Прусиана ослепили, Константина Диогена посадили в тюрьму, а потом постригли в монахи. (9, 342-343) В 1031 году Константин Диоген пытался организовать бегство Феодоры в Иллирик для последующего разжигания мятежа. Заговор был раскрыт, Константин погиб, а Феодору Зоя постригла в монахини. (9, 343-344)
Гудел упоминается среди пострадавших в результате репрессий, обрушившихся на Константина Даласина и его сторонников в августе 1034 года. Даласина своим преемником хотел оставить Константин VIII, но полководец был далёко и умирающий император выдал Зою в ноябре 1028 года за жившего в столице Романа Аргира. (14, 204) В 1034 году зять Константина Даласина Константин Дука был посажен в тюрьму, протовестиарий Симеон пострижен в монахи, а у патрикиев Гудела, Ваиана и Провата конфисковали имущество. (9, 356)
В имени Ваиан просматривается болгарское имя Боян. Третье имя имеет характерное славянское завершение на –та, подобно таким именам, как Путята, Вышата, Гюрята. Здесь Гудел уже не замыкает перечень славяно-болгарской знати, а стоит в его начале. К этому времени он был самым знатным из болгар-заговорщиков. Гудел входил в состав проживавшей в Византии болгарской знати.
Георгий Маниак был болгарином. Мятежная биография его отца должна была осложнять его военную карьеру. Пселл пишет о том, что после взятия Эдессы Георгий попал под следствие. (27, 91) Эдессу войска под командованием Маниака взяли в 1031 году. Но он после этого не подвергся репрессиям, а был поощрён. Из стратига приевфратской Самосаты его произвели в катепаны Нижней Мидии. Он стал во главе целой провинции.
Драматизируя биографию полководца, Пселл приблизил репрессии против него к достигнутому им впечатляющему успеху. Под следствие Маниак попал гораздо позднее захвата Эдессы. Опалу следует связать с участием в заговоре его отца. Наказание традиционного смутьяна Гудела бросало тень на сына-полководца, которого заговорщики должны были попытаться склонить на свою сторону. Следствие по делу Маниака можно приурочить к 1034 году.
Сведениям скандинавских источников о родстве Георгия Маниака с императрицами можно доверять. Императрицы по матери были внучками болгарского царя Бориса II. (12, 422) Так что Георгий Маниак происходил из знатного рода, родственного одному из болгарских царских родов.
Михаил V в борьбе за власть опирался на русов и болгар. Он мог попытаться привлечь на свою сторону пострадавшего в предшествующее царствование Георгия Маниака и выпустить его из тюрьмы. Но этот популярный полководец в предстоящей схватке с Зоей мог встать на сторону своей родственницы и поэтому представлял опасность. Примирению императора и полководца мешало то обстоятельство, что Михаил V был сыном Стефана, из-за избиения которого Георгий подвергся опале. Стефан должен был сопротивляться помилованию своего обидчика.
Георгий Маниак во время событий 21 апреля был одним из военных вожаков восставших. Хвалебное описание Пселлом полководца, возглавившего делегацию к Феодоре 20 апреля, также обрисовывает образ Маниака. Маниак был одним из главных противников Михаила V в трагические апрельские дни. Император не подходит на роль благодетеля, выпустившего его из тюрьмы. Следует довериться сагам, заменившим образ предводителя наёмников Георгия Маниака на Харальда.
Атталиат пишет о том, что в самом начале мятежа толпа разломала двери государственной темницы, убила стражников и выпустила узников. (8, 281) Георгий Маниак был освобождён из тюрьмы мятежниками и возглавил их военные силы. К популярному полководцу примкнула часть военных, и он, организовав из них отряды, начал штурм дворца. Император, увидев на месте истеричных женщин лучшего полководца империи, умело руководившего опытными наёмниками, пришёл в страшное волнение. Появление популярного полководца привело к брожению среди болгаро-русской охраны дворца. Агитаторы предлагали русским гвардейцам выполнить свой священный долг, покинуть узурпатора и встать на сторону законной императрицы. Болгар также подбивали на переход к их знатному земляку, защищавшему своих родственниц-императриц. Теперь всё зависело от того, на чью сторону встанет Зоя. Император опередил мятежников и его корабль успел доставить Зою во дворец:
«Между тем во дворец доставили императрицу (Зою. – В. Т.)… Михаил же, вместо того, чтобы переменить её одежды и облечь её в пурпурное платье, потребовал ручательств, что не станет она жить по-другому, когда уляжется буря, и смирится с уготованной ей участью. Царица всё обещала, и перед лицом грозящей беды заключили они между собой союз. И тогда они вывели её на самую высокую площадку Великого театра и показали взбунтовавшемуся народу, ибо думали, что смирят бурю его гнева, если вернут ему его госпожу. Но одни таки и не успели увидеть ту, которую им показывали, а другие, хотя и узнали её, ещё больше возненавидели тирана, который и в гуще бед не освободил своего сердца от злонравия и свирепости.
После этого битва вспыхнула с новой силой, но затем многие из бунтовщиков, опасаясь, как бы тиран вместе с царицей не обратил их в бегство, поддались на её уговоры и приняли иное решение, единственное, способное сорвать козни тирана». (28, 63)
Зою по крытому переходу провели из Большого дворца на царский балкон на ипподроме и показали собравшемуся народу. (28, 275) После этого положение мятежников стало шатким. Главный повод для мятежа – спасение законной императрицы от посягательств узурпатора – исчез. Зоя уговаривала горожан разойтись по домам, и её агитация на склоне столь беспокойного дня должна была иметь успех. Но мятежники нашли выход из, казалось бы, безнадёжной ситуации:
«Между тем восставший, как уже говорилось, народ опасался дурного оборота событий и боялся, что тиран возьмёт над ним верх и всё дело кончится только шумом. В то же время заполучить себе первую царицу он не мог – узурпатор уже успел привлечь её на свою сторону и привести в свою гавань – и поэтому обратился к её сестре – второму побегу царского корня. Толпа не двинулась к ней без порядка и строя, но избрала предводителем одного из её отцовских слуг, родом не эллина, человека отменного нрава, по виду героя, из почтенного старинного и знатного рода, и полками во главе с полководцем отправилась к Феодоре.
Поражённая и не ожидавшая ничего подобного Феодора на первую попытку не поддалась, укрылась в храме и оставалась глухой ко всем уговорам. Однако войско горожан, отчаявшись убедить её, прибегло к силе, и несколько человек с обнажёнными кинжалами ринулись вперёд, будто готовые её убить. Они дерзнули вытащить её из церкви, вывели на улицу, облачили в царские одеяния, усадили на коня и, окружив со всех сторон, доставили в Великий храм Божьей Мудрости (Софийский собор. – В. Т.). После этого уже не только простой народ, но и все лучшие люди встали на сторону Феодоры, и все тогда отвернулись от тирана и в славословиях стали провозглашать Феодору царицей». (28, 64)
Варварский полководец, происходивший из сотрудников Константина VIII, имел тот же характерный облик героя, что и Георгий Маниак:
«Я видел этого человека (Георгия Маниака. – В. Т.) и восхищался им. Природа собрала в нём всё, что требовалось для полководца. Рост его достигал чуть ли не десяти стоп, и окружающие смотрели на него снизу вверх, как на холм или горную вершину. Видом он не был изнежен и красив, но как бы смерчу подобен. Голосом обладал громовым, руками мог сотрясти стены и разнести медные ворота, в стремительности не уступал льву и брови имел грозные. Да и в остальном он был такой же, а молва ещё и преувеличивала то, что было в действительности». (28, 91)
Болгары активно участвовали в политической жизни империи, а Феодора издавна была знаменем оппозиции. Георгий Маниак направился к Феодоре во главе воинских отрядов, так как царевна уже имела опыт участия в неудачных попытках мятежей и была осторожной. Склонить её на свою сторону мятежники надеялись, показав военное могущество. За Феодорой посланники отправились из Софийского собора, куда и привели её из Петрийского монастыря. (8, 283) Вечером 20 апреля патриарх Алексей Студит венчал Феодору на царство.
Новая императрица объявила Михаила V Калафата низложенным. (9, 364) Георгий Маниак получил возможность действовать от имени законной императрицы и рассматривать Калафата как узурпатора престола. Положение же императора осложнилось. Его сторонница Зоя имела статус монахини. Освободить от монашеского пострига и повторно венчать её в императрицы мог только патриарх, который был на стороне Феодоры. Союз императрицы Феодоры с патриархом Алексеем создавал в глазах византийцев более законное основание власти, нежели союз Михаила и Зои, и столичные аристократы потянулись в Софийский собор.
Противостояние могла разрешить только сила. Войска, расквартированные в империи, возглавляли ставленники Михаила V, и он мог рассчитывать на прибытие подкреплений. Георгию Маниаку предстояло действовать быстро и решительно.
Скилица описал успешный штурм Большого дворца. Нападение шло с трёх сторон:
«Окружающие императора, разделившись на три части, сильно защищались, и было большое убийство. Говорят, что погибло до 3 000 человек». (8, 282)
Охрана Михаила V отчаянно защищалась, многие погибли. Русы до конца исполнили свой долг. Согласно сагам, Харальд и его соратники убили во дворце несколько верингов, охранявших царя. (8, 284) В строфе скальда Вальгарда из Велли говорится о казни пленённых во дворце верингов:
«Тотчас ты потомок шлемоносцев
Приказал повесить тех, что держали стражу.
Ты так повернул дело,
Что менее стало верингов». (8, 284-285)
Скальд Торарин Скегьясон сообщает об истреблении целого отряда:
«Сын конунга, ты велел сразу же перевешать отряд. Вы сделали так, что варягов стало меньше». (34, 57)
Михаил V бежал из дворца. Восставшие опасались, что оставшиеся в живых русы придут к нему на помощь, чем и были вызваны казни.
Согласно Скилице, один из трёх отрядов мятежников устремился на караульную часть дворца. (8, 286) В сагах описан приход Харальда в помещение, где жили веринги. Из этого помещения Харальд и веринги прошли в палату, где спал император, по дороге сразившись с охранявшими императора иными верингами.
Проживание варягов в самом императорском дворце следует из описания событий 1079 года, когда часть варягов восстала против императора Никифора III Вотаниата, и какое-то время защищалась в верхней части дворца, отведённой для их проживания. (8, 353) Скальдам было известно, что царская дружина занимала помещение в два этажа, а на верхнем - жили варяги. (34, 157) Столь точное знание расположения дворцовых покоев восходит к информатору, жившему во дворце.
Сравнение известий показывает, что Георгий Маниак направил отряд Харальда против караульной части дворца. Здесь гвардейцы-варяги жили и хранили своё имущество, угроза утраты которого могла сделать их более сговорчивыми. Караульная часть была захвачена, при этом часть дворцовой гвардии перешла на сторону восставших. Но какой-то отряд русов остался верным императору.
Василий Кекавмен был участником апрельских событий и оставил такой рассказ:
«Расскажу тебе, государь, как произошло низвержение престола Пафлагонянина. Этот блаженный василевс (Михаил IV Пафлагон. – В. Т.) не имел знатных предков. Родители его были незнатные и совершенно простые люди. Но он обладал великими добродетелями… Но у него было много близких бедных родственников, во главе которых стоял Орфанотроф. Он был братом василевса и управлял дворцом. Захотел Орфанотроф обогатить своих родственников и предоставил им возможность грабить чужое имущество, а василевс ничего не знал об этом… И вот частью из-за этих людей, а особенно из-за беззаконий его родственников, оказался ненавистным (людям) этот удивительный и светлый человек И все поклялись уничтожить его род, что вскоре и произошло.
Когда Михаил умер в мире и совершенном раскаянии и воцарился его племянник (Михаил V Калафат. — В. Т.) против него восстали и вся столица и все провинциалы, находившиеся в ней, выдвинув как предлог против него то, что он сослал деспину, свою тётку (императрица Зоя. — В. Т.). И были уничтожены в один день и он сам и весь его род…
А именно, я видел эксвасилевса Михаила, который некогда был кесарем, поутру на восходе Солнца, — державным василевсом, а в третьем часу дня — жалким и сирым слепцом». (22, 287–291)
Крушение императора произошло в один день. Поутру он был ещё державным властелином, а в третьем часу дня – уже был ослеплён. Державным властелином Михаил V оставался до тех пор, пока находился во дворце. Бежав, он прибыл в монастырь с просьбой постричь его в монахи, в надежде сохранить жизнь. В этом жалком состоянии он уже не соответствовал образу державного властелина. Ослепили Михаила V 21 апреля, следовательно, бежал он из дворца утром этого дня. В сагах описан ночной штурм дворца. Харальда спасли из тюрьмы ночью, и он тотчас же отправился во дворец, где застал императора спящим. (38, 409-410)
После коронации Феодоры и низложения ею Михаила V Георгий Маниак без промедления повёл свои отряды на штурм. Защитники дворца продержались всю ночь, а поутру император решил сдаться на милость победителей. Пселл опустил описание ночного побоища и причиной утреннего бегства императора назвал вечернее воцарение Феодоры:
«О случившемся (провозглашении Феодоры императрицей. – В. Т.) донесли тирану, и он, опасаясь, как бы неожиданно нагрянувшая толпа не схватила его в самом дворце, сел на один из царских кораблей, приплыл вместе с дядей к святому Студийскому монастырю и сменил там царское обличье на облик молящего и ищущего защиты». (28, 65)
Студийский монастырь Иоанна Крестителя находился в юго-западной части столицы на берегу Мраморного моря в 4 километрах от Большого дворца. (28, 276)
К утру 21 апреля под контролем императора находилась часть дворца с прилегающей гаванью, так как он бежал на корабле. Основные силы мятежников в это время сражались с дворцовыми гвардейцами, и путь по морю был для Михаила открыт в любую сторону. Он избрал Студийский монастырь. Выбор монастыря следует объяснить тем, что выходцем из него был патриарх Алексей Студит.
Судя по прозвищу патриарха, он сохранял тесную связь с родным монастырём во время своего патриаршества. Алексей на тот момент был наиболее видным главарём мятежа. Зоя находилась в осаждённом дворце, только что венчанная в императрицы Феодора ещё не успела собрать вокруг себя сильную партию сторонников. Попытка укрыться в Студийском монастыре говорит о достигнутой в ночь с 20 на 21 апреля договорённости между патриархом, Зоей и Михаилом V. Патриарх гарантировал Михаилу сохранение жизни в обмен на добровольный отказ от трона и освобождение Зои. Наличие этих договорённостей подтверждает задержка в расправе над свергнутым императором.
Известие о бегстве императора обрадовало мятежников:
«Об этом стало известно в городе, и сразу облегчённо вздохнули все, чьи души до того были полны страха и робости. Одни стали приносить благодарение Богу за избавление, другие славить царицу, а простой и рыночный народ принялся водить хороводы и распевать о событиях, на ходу сочиняя песни. Большинство же прямым ходом устремилось к узурпатору, чтобы растерзать, зарубить его.
Это о них. Тем временем люди Феодоры отправили к царю отряд стражников во главе с начальником, человеком из благородных. Рядом с ним шёл я – его друг, которого он взял и для советов, и для содействия. Подойдя к воротам храма, мы увидели другую, уже самозваную стражу. Этот отряд простолюдинов со всех сторон окружил святой дом и разве что не готов был его разрушить. Поэтому нам не без труда удалось войти в церковь, а вместе с нами влилась туда и огромная толпа, осыпавшая преступника проклятиями и выкрикивавшая непристойности по его адресу…
Вошедшая в храм толпа со всех сторон окружила обоих мужей и, как стая диких зверей, готова была их растерзать». (28, 65)
Образ готовых зарубить Михаила людей восходит к образу секироносных иноземных наёмников. Отряд отправленных от имени Феодоры стражников-северян возглавил Георгий Маниак, к друзьям которого причислил себя Пселл. В монастырском храме отряду Маниака пришлось охранять Михаила Калафата от жаждавших расправы простолюдинов. Поначалу договорённости о сохранении жизни выполнялись. Во второй половине дня ситуация изменилась:
«День уже клонился к вечеру, когда неожиданно явился некий человек из нововозведённых в должность, сказавший, что ему велено Феодорой перевести ищущих защиты в другое место. За ним следовала толпа горожан и воинов». (28, 66)
Под нововозведённым сановником скрывается назначенный Феодорой эпархом столицы Никифор Капанера. (8, 287) Он привёл ещё один отряд воинов и забрал Михаила Калафата и новелисима Константина из монастыря. Победители нарушили достигнутые ранее соглашения, опасаясь возврата Михаила Калафата к власти:
«Люди Феодоры знали, что Зоя ревнует к ней и скорее согласится увидеть на царском престоле какого-нибудь конюха, чем разделит власть с сестрой, и потому, не без причины опасаясь, как бы императрица не пренебрегла сестрой и тайными кознями не вернула на трон прежнего царя, единодушно решили устранить бежавшего. Людям, наиболее из них умеренным, не хотелось приговаривать его к смерти. Они судили и рядили, каким иным способом погасить в нём всякие надежды, и в конце концов отправили отважных и дерзких мужей с приказом немедленно железом выжечь глаза обоим, как только встретят их за пределами святого храма.
И вот они выходили из храма, а их уже поджидала позорная процессия. Чернь, как ей и положено в этих случаях, потешалась над несчастными, и одни хохотали и осыпали их насмешками, другие, поддаваясь гневу, тащили их с намерением провести через город. Пройдя совсем немного, они повстречали людей, которым было приказано погасить глаза пленникам. Те сообщили о приговоре и, готовясь привести его в исполнение, принялись точить железо…
Когда вырвали глаза и у царя, всеобщее возбуждение и злоба улеглись, и толпа, оставив их в покое, снова устремилась к Феодоре. Из двух императриц одна в то время находилась в царском дворце, другая – в Великом храме Божьей Премудрости». (28, 67-68)
Днём высшая столичная знать договорилась о совместном правлении сестёр, поэтому сторонники Феодоры хотели опередить сторонников Зои, пока их предводительница была изолирована во дворце под охраной воинов Маниака. Сторонники Феодоры были замешаны в погромах столичных усадеб, захвате и разграблении императорского дворца. Если бы Михаила Калафата объявили невинно пострадавшим, то сторонники Феодоры оказались бы в роли государственных преступников, и у Зои появлялась возможность оттеснить сестру от власти. Им было нужно добиться осуждения и жестокого наказания свергнутого императора.
Ослепление было совершено отрядом эпарха в месте под названием Сигма. (28, 276) Рассказ Пселл страдает неточностями. По его мнению, казнь состоялась где-то на окраине города, так как пленники удалились от монастыря совсем не на много. Между тем Сигмой называли один из парадных залов Большого дворца, построенный для торжественных приёмов во времена императора Феофила. (30, 62-63)
Михаила Калафата провели через весь город, ввели во дворец и уже здесь ослепили. Казнь была публичной, так как состоялась в зале, в котором проводились императорские приёмы для цирковых партий столицы. В Сигму были приглашены богатые горожане, которые участвовали в мятеже и были заинтересованы в казни. Об участии горожан в судилище свидетельствует и большая роль в этих событиях столичного эпарха.
Согласно Скилице, Катакалон Кекавмен сохранил верность Михаилу V и был среди защитников дворца от восставших. (22, 615) С Катакалоном был его сын Василий, ставший очевидцем событий 21 апреля. Утром Василий видел во дворце Михаила в блеске царских одеяний, а во второй половине дня стал свидетелем казни. Василий Кекавмен, имевший смешанное армяно-болгарское происхождение, сочувственно относился к Михаилу IV и его племяннику Михаилу V. (22, 89) Михаил V как раз опирался на русов и болгар. Убедившись, что дело императора проиграно, оба Кекавмена перешли на сторону Феодоры. Это позволило им оказаться в Сигме среди сторонников Феодоры, наблюдавших за ослеплением.
Пселл называет палачей отважными и дерзкими мужами. В другом варианте перевода палачи названы жестокими и смелыми. (8, 282) Подобными характеристиками византийские писатели награждали иноземных наёмников. Так у Атталиаты бунтовщики-варяги 1079 года - «мужи душегубные и иноплемённые». (8, 352) Саги приписывают расправу над императором Харальду. Правители Руси использовали варягов в качестве палачей своих знатных противников. Иноземные наёмники были удобны в этой роли, так как местные уроженцы могли стать жертвой мести родственников казнённых. Мнение скальдов выглядит достоверным. Харальд участвовал в ночном штурме дворца. Его отряд занял место в дворцовых покоях, предназначенных для иноземных наёмников, что отразилось в сагах. Так что днём 21 апреля Харальд находился во дворце, став удобным исполнителем казни поверженного правителя.
Ослепление было одним из распространённых способов расправы с неугодными. Чаще всего глаза выкалывали раскалённым железом. Иногда к глазам подносили раскалённое железо, отчего они постепенно теряли зрение. (22, 519) Михаил подвергся наиболее жестокому виду казни – палачи точили железо, а затем вырвали у него глаза. Он был столь жестоко изувечен, что вскоре умер. Наблюдая расправу над дядей, Михаил, предчувствуя свою близкую кончину, «без конца взывал к состраданию». (28, 68) Михаил до конца надеялся на заступничество находившейся во дворце Зои и поэтому напоминал клятвенные обещания её и патриарха сохранить ему жизнь. Но мятежники были безжалостными, сделав Зою невольной соучастницей казни.
В возведении Феодоры участвовал Константин Кавасила. (28, 276) Летом 1043 году мы находим его на высоком посту доместика схол Запада. (27, 201) Часть сторонников Феодоры сохранила своё высокое положение во время правления Константина IX Мономаха. Сложнее было положение участников мятежных бесчинств.
Георгий Маниак уже в апреле оказался в Италии. Из Константинополя до Бари насчитывается около 800 километров морского пути, который можно было преодолеть за 4 дня плавания. Чтобы оказаться до конца апреля в Бари, Маниак должен был отправиться в путь в считанные дни после событий 21 апреля. Вместе с ним в Италии оказался Катакалон Кекавмен, который в 1042 году возглавил оборону сицилийской Мессины. (14, 209) Скальд Тодольв писал, что «Харальд с (мужественным) духом прошёл землю лангбардов». (8, 259) Успешно воевал с лангобардами и иными противниками Георгий Маниак. Но слова скальда, говорят о том, что в его армии оказался и Харальд.
Георгий Маниак взял в июне 1042 года город Монополи, под которым в предшествующем году потерпел поражение его предшественник Воиоанн, расправился с мятежниками в городе Матеру. (8, 302) Отряд Харальда уже в июне принял участие в победоносных сражениях.
С итальянскими событиями лета 1042 года следует связать имеющееся в ряде саг описание маршрута Харальда из Руси в Византию через земли вендов, то есть балтийских славян, Саксонию, Францию, Лангобардию, Рим, Апулию. (8, 258) Из Киева в Константинополь он приехал традиционным путём через Днепр и Чёрное море. Но у скальдов оказалось описание пребывания Харальда в Лангобардии и Апулии, которое было принято за остатки рассказа о его странствиях через западные страны.
Богатая добыча, доставшаяся Харальду, согласно сагам, стала причиной его отправки в тюрьму при Константине IX Мономахе. Жестокости по отношению к пленным гвардейцам также имели материальные причины. Скандинавы истребляли старожилов дворца в надежде занять их место, а также для того, чтобы присвоить их захваченное в караульном помещении добро.
Совершённые в ходе мятежа грабежи и убийства с наступлением мирного периода подлежали расследованию, мародёры и убийцы - наказанию. Участников штурма дворца спешно посадили на корабли и отправили в Италию. Феодора спасала военных, добывших ей в бою императорскую корону, Зоя избавлялась от самых могущественных сторонников своей сестры. Маниаку и его соратникам за счёт новых побед в Италии предстояло избавиться от сомнительной репутации грабителей и мятежников.
