В Москве, среди кремлевских зданий, изумительных и своеобразных, вырос Василий Баженов. По-видимому, отец научил мальчика чтению, а затем и письму. Чему-нибудь большему он не мог его научить, потому что сам был человеком малограмотным.

В сороковых годах XVIII века в Москве почти не было учебных заведений. Единственной серьезной школой была Славяно-греко-латинская академия, основанная в 1685 го­ду. Из стен ее вышли и первый русский математик Маг­ницкий, писатели Антиох Кантемир, Тредьяковский и, наконец, великий ученый и поэт Ломоносов.

Иван Федорович Баженов, отдавая сына учиться в московскую академию, мечтал, что он будет или ученым, или образованным священником. Но сына не прельщали ни риторика, ни пиитика, ни прочие литературно-фило­софские предметы с трудными, нерусскими названиями. Он выбрал иной путь.

Первый биограф Баженова, оставшийся анонимным, но, очевидно, лично знавший зодчего, оставил нам харак­терные строчки, посвященные его детским годам:

Любимое было его упражнение, вместо забавы, срисо­вывать здания, церкви и надгробные памятники по разным монастырям.

Это «срисовывание» научило его понимать искусство древнерусских зодчих. Уже тогда в нем зарождалось стра­стное стремление увидеть возрожденной сказочную кра­соту былого русского зодчества, как бы забытого архи­текторами того времени.

Позднейшие биографы Баженова утверждают, что пристрастие мальчика к рисованию привело его в архи­тектурную школу известного московского архитектора Дмитрия Ухтомского, открытую в 1749 году. Однако в списках учеников школы за пятидесятые годы XVIII века имени Баженова нет.

В то же время известно, что в 1754 году он поступает в гимназию при Московском университете. Поэтому пребы­вание его в архитектурной школе Ухтомского сомнитель­но. Можно лишь предположить, что он брал уроки у этого знаменитого мастера, прославившего себя постройкой ряда нарядных, богато украшенных зданий, среди кото­рых видное место занимает колокольня Троице-Сергиевской лавры (г. Загорск — Сергиев Посад).

Московский университет был основан образованней­шим деятелем русской культуры И. И. Шуваловым и ве­ликим Ломоносовым и открыт только 12 января 1755 го­да. А в 1754 году для предварительной подготовки буду­щих студентов были организованы две гимназии — одна для привилегированных лиц, другая для разночинцев. Ба­женов был записан в последнюю.

По своим знаниям, приобретенным в Славяно-греко­-латинской академии, он был принят в четвертый, после­дний класс гимназии, где проходили главным образом древние и новые языки. Одноклассниками его были: Иван Старое, известный впоследствии архитектор — создатель Таврического дворца и собора Александро-Невской лавры в Петербурге; Денис Фонвизин — «друг свободы», «сатиры смелый властелин»; писатель и издатель свободомыслящих, сатирических журналов «Живописец», «Кошелек», «Трутень» Ни­колай Новиков; и известный государственный деятель екатерининс­кой эпохи Григорий Потемкин.

В 1758 году И. И. Шувалов, заботясь о воспитании деятелей русского искусства, основывает в Петербурге высшее художественное учебное заведение — Академию художеств. В Московский университет был прислан за­прос о наборе наиболее даровитых студентов, «способных к изящным искусствам». В списке, посланном в Петер­бург, имя Баженова стояло первым.

Среди тридцати восьми учеников, поступивших в Ака­демию, первое место на испытаниях по рисунку опять-таки занял Баженов. На следующий год Баженов был за­писан в архитектурный класс, где преподавали архитек­торы Кокоринов, Чевакинский, а несколько позднее на­чал свою педагогическую деятельность и француз Дела­мот, автор и строитель здания Академии художеств.

Уже через полгода Баженов показал тут такие успе­хи, что его главный учитель Кокоринов 12 января 1760 года написал Шувалову:

«Санкт-Петербургской Академии художеств студент Василий Баженов по особливой своей склонности к ар­хитектурной науке прилежным своим учением столько приобрел знания, как в начальных пропорциях, так и в рисунках архитектурных у чем впредь хорошую надеж­ду в себе обещает, что осмеливаюсь за его прилежность и особливый успех всепокорнейше представить к про­изведению в архитектурные второго класса кондуктора, с жалованием по 120 руб. в год».

Через три с лишним месяца пришел ответ — сенатс­кий указ от 1 мая: «Быть ему архитектурным помощни­ком в ранге прапорщика». Баженов получил даже боль­ше того, что просил для него Кокоринов. Вместе с тем Ба­женову предписывалось состоять при самом Растрелли.

В том же 1759 году Баженов выполнил первый само­стоятельный архитектурный проект. Князь Черкасский задумал построить в своей подмосковной усадьбе — Черкизове-Старках — новую каменную церковь. Проект цер­кви Черкасский заказал Баженову. Молодой зодчий, по­лучив первый заказ, выполнил его с большой смелостью и самостоятельностью.

Деламот научил Баженова преклоняться перед клас­сическим стилем в архитектуре, пришедшим на смену пышному и тяжеловатому барокко. Но, изучая класси­ческую архитектуру с ее стройными колоннами, Баженов не находил ответа на волновавший его вопрос: почему чудесные по красоте и оригинальности здания русских мастеров, созданные еще так недавно — каких-нибудь пятьдесят лет тому назад, забыты и никем не изучаются?

Баженов был убежден, что в произведениях древне­русского зодчества скрыт неиссякаемый источник вдох­новения творческой фантазии архитектора. Еще в детс­кие и юношеские годы он подолгу любовался своеобраз­ной красотой русской архитектуры, столь отличной от того, чему его учили в школе. Баженов понял ту глубо­кую любовь к красоте, которая питала творчество безы­менных русских мастеров, оставивших в наследство по­следующим поколениям свои чудесные, сказочные произ­ведения.

Изучая древние памятники Кремля, села Коломенс­кого, Москвы и Подмосковья, сопоставляя и сравнивая их друг с другом, Баженов ясно видел, как от столетия к столетию, от памятника к памятнику нарастало декора­тивное узорчатое убранство русской архитектуры. Своего апогея оно достигло в XVII веке, когда стены зданий по­крылись такими обильными, такими красивыми деталя­ми, что собственно стен даже не стало видно.

Все эти детали, то белые, то многоцветные, сделан­ные из изразцов, рельефно выделялись на обычно оран­жевом или красном фоне стен. Мастера, словно соревну­ясь друг с другом, стремились создать все новые и новые формы. То любовно вытесывали они тонкий профиль из плиты белого камня, то вытесывали специальный кир­пич особой формы, дававший в кладке оригинальный ри­сунок с углублениями и выступами, со своеобразной и не менее причудливой игрой теней.

Древнерусские зодчие знали в совершенстве свое мас­терство, не хуже, чем прославленные мастера Западной Европы. Но если западноевропейские архитекторы в сво­ем творчестве руководствовались четкими, геометричес­ки правильными построениями, подчиняя им все — и само здание и окружающую его природу, пейзаж, то древнерус­ский мастер шел в своем творчестве по другому пути.

Русская природа с ее своеобразной красотой была тем животворным началом, из которого исходил русский зод­чий. Поэтому он так умело ставил свое здание среди лесов и полей, на склонах холмов, на берегах рек и озер. Он точно вылепливал от руки свои здания, сообразуясь с изу­мительной по простоте и такой лиричной русской приро­дой, с русским пейзажем.

Здания древнерусского зодчего никогда не имели, как западноевропейские сооружения, одного главного фаса­да, лишь одной точки зрения. Их всегда надо обойти кру­гом, осмотреть со всех сторон, полюбоваться ими с раз­ных точек зрения.

Одно и то же здание, когда взглянешь на него не с фа­сада, а сбоку, предстает пред тобой совершенно другим, всегда таким неожиданным, новым, словно в нем одном соединилось несколько зданий. Этим-то и объясняется пристрастие русского человека ко всякого рода пристрой­кам, многочисленным главам, куполам, островерхим кры­шам, крыльцам, лестницам, так изменяющим вид зда­ния, придающим ему такое разнообразие, такое богатство архитектурных форм.

Баженова глубоко волновало и влекло к себе великое искусство русских зодчих конца XVII века, полное какой-то необычайной неугасающей трепетной жизни. Редкая красочность и нарядность этих зданий так соответство­вала описаниям в сказках и песнях дивных теремов и са­дов с алыми и лазоревыми цветами, жар-птицами и ябло­нями с золотыми наливными яблоками!

Сочинить проект в духе древнерусской архитектуры XVII века в то время было большой дерзостью. Это значило от­крыто идти против установившихся в архитектуре вкусов.

Такой шаг мог навсегда погубить карьеру молодого зодчего. Вкусы и традиции, привитые Растрелли и его современником, знаменитым московским архитектором Ухтомским, еще царили в художественных и обществен­ных кругах обеих столиц. Но проект Баженова понра­вился князю Черкасскому, любившему все родное, рус­ское.

Проект Баженова был действительно интересным. Зодчий не копировал старорусскую архитектуру. Он не был безличным подражателем. Он смело видоизменял, творчески перерабатывал ее.

Так, к прямоугольному, сильно вытянутому вверх храму тесно примкнули низкие столбы-колонны, соеди­ненные арками. На углах крыши Баженов поставил вы­сокие остроугольные пирамидки-обелиски, увенчанные вызолоченными шарами, с торчащими во все стороны иг­лами. Они напоминали цветы репейника. Такие же ост­роугольные пирамидки окружили венцом купол здания с высоким граненым шпилем.

Церковь и рядом стоявшая колокольня были окра­шены в красный и белый цвета. Центральный выступ хра­ма высился над рекой, как олицетворение дерзкого и ра­достного устремления к чему-то прекрасному, уходяще­му ввысь, в просторы голубого бездонного неба.

В храме Черкизова-Старках нет и тени мрачного аске­тизма, отрешенности от мира, мистики и уныния. Все со­оружение проникнуто жизнеутверждающей силой, гово­рящей о радостном, бодром и уверенном в себе человеке, осознавшем красоту и широту окружающего мира.

В этом первом произведении Баженова многое, конеч­но, еще несовершенно, не доработано. Но главное уже найдено. В нем есть уже все то, что с таким блеском разо­вьется впоследствии.

Учителя Баженова пришли к заключению, что обра­зование одаренного молодого зодчего не может быть за­вершено с должной полнотой в стенах Академии худо­жеств. Кокоринов и Чевакинский были архитекторами старой растреллиевской школы и не могли научить ниче­му новому явно перераставшего их ученика. Необходимо было отправить, по старой петровской традиции, талант­ливого питомца Академии за границу, в Париж — центр западноевропейской архитектурной мысли.

Слава всемирно-известных зодчих Версаля, Лувра и Трианона была надежной гарантией выдающихся способ­ностей профессоров французской Королевской академии.

Кокоринов снова пишет Шувалову. И вот 9 сентября 1760 года Баженов выезжает в Париж вместе с Антоном Лосенко, который за успехи в области живописи также был включен в число заграничных пенсионеров Академии. На содержание каждого было отпущено по 350 рублей в год.

Париж в то время был как бы столицей Европы, цент­ром наук и искусств. Сотни художников здесь создавали то, что потом служило образцом, приобреталось за бас­нословные суммы и формировало вкусы почти во всех ев­ропейских государствах. Учиться у знаменитых француз­ских профессоров почиталось великой честью.

Устроив свои личные дела, Баженов направился с ре­комендательными письмами к Шарлю де Вальи — «архи­тектору короля», талантливому ученику знаменитого Блонделя — основоположника французского классициз­ма. Де Вальи, прочитав письма, сейчас же начал придир­чиво экзаменовать русского юношу. Архитектурные по­знания Баженова превзошли ожидания де Вальи.

Началось время напряженного учения. Баженов сам составил себе строгое расписание, от которого не откло­нялся во все время своего пребывания в Париже. Рисунок и проектирование в мастерской де Вальи чередовались с занятиями в библиотеке или с черчением на дому.

Незаметно промелькнули полтора года. Ученик де Вальи, Баженов постепенно превратился в его помощ­ника. Курс обучения был закончен.

Баженов вернулся в Парижскую академию на публич­ный экзамен, превратившийся в подлинный триумф мо­лодого зодчего. Он получил диплом за подписью знамени­тых архитекторов Академии — Суффло и Jlepya.

Диплом давал право на «римскую премию» (Prix de Rome), то есть на высшую награду Парижской академии — золотую медаль и поездку в Рим. Но медаль и команди­ровку в Рим Баженов, как иностранец, к тому же не като­лик, не получил.

Известно, что из работ, выполненных Баженовым за этот период пребывания в Париже, привлек к себе внима­ние вариант проекта уже выстроенного Дома инвалидов. Украшенное колоннадой, здание Дома инвалидов по проекту русского мастера должно было напоминать собор св. Петра в Риме. Позднее архитектор Воронихин, ученик Баженова, вдохновленный этим проектом, создал свой знаменитый Казанский собор на Невском проспекте в Пе­тербурге,

Узнав о блистательных успехах Баженова, петер­бургская Академия художеств на заседании 19 августа 1762 года произвела его в адъюнкты (ученое звание) и по­высила ему годовой оклад. Все это была сделано заочно, впервые за время существования Академии и ее архитек­турного отделения. И. И. Шувалов специальным «орде­ром» уведомил об этом Баженова и Лосенко, также удо­стоенного звания адъюнкта.

30 октября 1762 года Баженов выехал в Рим. Гранди­озные древние руины, здания, созданные великими зод­чими XVI‒XVII веков — Браманте, Микеланджело, Бер­нини и другими, произвели на Баженова огромное впе­чатление.

Первое время он только и делал, что бродил по ули­цам, поднимался на древние холмы Рима, глядел, зари­совывал. От развалин римского форума или терм — ос­татков древних бань, триумфальных арок, колонны Траяна он переходил к замку св. Ангела, сохранившему свой средневековый облик, или к собору св. Петра с его величе­ственными колоннадами, к дворцам и виллам в окрестно­стях города.

Баженов старался навсегда запечатлеть в своей памя­ти эти дерзновенные сочетания архитектурных форм, эти смелые приемы, эти художественно законченные детали, поражавшие своим совершенством, умелым рисунком и лепкой, передававших величие Рима, этого «центра зем­ли» по выражению древних.

В начале 1764 года Баженов представил выполнен­ные им проекты и модели на публичный экзамен. Его твор­ческие и практические познания поразили экзаменаторов своей полнотой и всесторонностью. Диплом, торжествен­но объявлявший о присвоении Баженову звания акаде­мика Римской академии св. Луки, с особой привилеги­ей — быть ее профессором, был заслуженной наградой для русского зодчего.

Флорентийская, Клементинская и Болонская акаде­мии избирают его своим членом. Еще никто из иностран­цев не удостаивался в Италии таких почестей, не пользо­вался таким признанием.

Успех и слава не вскружили голову молодому акаде­мику. Он продолжал работать с той же энергией и усидчи­востью.

Архитектурные сокровища Пизы, Флоренции, Пар­мы, Генуи, Венеции становятся предметом его усердного и восторженного изучения. Особенно его внимание при­влекает итальянская готика.

Легкие, веселые, узорные здания итальянской готи­ки напоминали ему родную древнерусскую архитектуру — то ли любовным отношением к резному камню, то ли пе­реплетающимися архитектурными линиями, родственны­ми богатому резному орнаменту, которым любовался ког­да-то Баженов в Кремле, в церкви Троицы в Никитниках, в Китай-городе.

Так или иначе, кружевное убранство дворца дожей и отдельных зданий на каналах Венеции привлекли вни­мание Баженова. Он зарисовывает полюбившиеся ему де­тали, изучает сочетание форм и бег линий, покупает гра­вюры с изображением этих зданий. Все это пригодилось ему впоследствии.

В Венеции «вояж» был закончен, путь лежал обратно в Париж, к де Вальи.

В столице Франции Баженова встретили, как заслу­женного мастера. Король дал ему специальную аудиен­цию. Придворные на приеме поздравляли его, льстиво улыбались, восторгались его проектами, сулили выгод­ные заказы. Но Баженов стремился домой.

8 мая 1765 года Баженов приехал в Петербург, окру­женный ореолом славы, которая еще ни разу не выпадала на долю русского художника.

Генерал-фельдцехмейстер Григорий Орлов, фаворит императрицы, пригласил Баженова к себе в артиллерийс­кое ведомство. Он дал ему чин капитана и звание главно­го архитектора артиллерии. Первой работой Баженова на новом поприще был проект, а затем и постройка арсенала на Литейном проспекте Петербурга.

Арсенал — это склад оружия и боеприпасов, простое служебное здание, имеющее чисто практическое назначе­ние. А вместе с тем это военная мощь и слава России. И Ба­женов создал монументальное здание с сильными, стро­гими, лаконичными формами. Прямоугольник арсенала, простой и суровый, с небольшими нишами на скошенных углах и двухколонными портиками, занял почти целый квартал. Баженов создал величественное здание. Одина­ково оформленное со всех сторон, оно производит силь­ное впечатление именно единством и строгостью своей ску­пой обработки.

Орлов был доволен, и скоро благоволение его к Баже­нову выразилось в том, что зодчий получил новый заказ на составление проекта Института для благородных девиц.

Внешняя архитектура этого здания поразительна. Двухэтажный суровый цоколь — основание института-дворца — обработан так, словно он выложен из больших, одинаковых по форме камней. На него поставлена тоже двухэтажная, более легкая часть здания, украшенная в центре, как Луврский дворец в Париже, парными колон­нами. Эта центральная часть сильно выдвинута вперед. В углы ее «врезаны» грандиозные полукруглые ниши — выемки, внутри которых расположены колонны.

Баженов с совершенством разработал здесь мотив про­тивопоставления и игры тяжелых и легких архитектур­ных форм.

Будь здание института построено, мы имели бы одно из замечательнейших произведений русской архитектурной мысли, равное по силе и совершенству прославленным тво­рениям мирового зодчества. Но по неизвестным причинам этот проект так и остался проектом. Знаменитый впослед­ствии Смольный институт благородных девиц был постро­ен позднее по проекту архитектора Кваренги.

В 1767 году Орлов командировал капитана и главно­го архитектора артиллерии Баженова в Москву как бы «для казенных артиллерийских надобностей», а, в сущ­ности, для того, чтобы привести в порядок, приукрасить и территорию и здания Кремля, так как императрица Ека­терина хотела на долгий срок поехать в Москву и посе­литься в Кремле.

Баженов решил создать единый центр Москвы новы­ми средствами, но на основе старых традиций. Центр Мос­квы он задумал в виде гигантского здания, олицетворяв­шего силу и славу русского народа. Такое здание не могло конкурировать с Кремлем. Оно должно было занять его место.

Неслыханный, грандиозный дворец должен был не только стать на кремлевском холме, но и вместить в свои дворы древние прославленные кремлевские соборы и ис­торически ценные здания.

Эта площадь, по замыслу зодчего, как гигантская зала, перекрытая куполом неба, должна была вмещать множество людей и иметь то же назначение, что и древние русские площади, на которых собиралось когда-то народ­ное вече.

Сверкающие окна многочисленных парадных и при­емных зал дворца, театра и других зданий будут обраще­ны на эту площадь, в центре которой встанут четыре обе­лиска. От площади, как лучи, как стрелы трезубца, ра­зойдутся в разные стороны три улицы, переходящие за пределами города в большие дороги к сердцу России — к Москве из Петербурга, Ярославля и Коломны.

Свои первые наброски, как бы вслух высказанные мысли, Баженов показал приехавшему наконец из Петер­бурга вместе со двором Орлову. Тот, пораженный титани­ческим замыслом зодчего, рассказал все Екатерине.

Екатерина пришла в восхищение от замысла Бажено­ва. Она решила, что такое сооружение будет иметь не толь­ко огромное художественное, но и политическое значение. О дворце, выстроенном во время войны с турками, загово­рит вся Европа. Значит, Россия сильна, неистощима, если в такое тяжелое время может строить гигантские дворцы. Императрицу-строительницу будут сравнивать с римски­ми императорами...

Не подсчитав как следует миллионных затрат, необ­ходимых для сооружения исполинского дворца, Екате­рина заказала Баженову проект. Баженов был немедлен­но освобожден от всех прочих обязанностей.

Проект потребовал пятилетнего напряженного труда, и не одного Баженова. Один он не мог всего осилить. Ему потребовались преданные помощники, разделявшие его замыслы. Была создана специальная «экспедиция по стро­ению Большого Кремлевского дворца» с генерал-поручи­ком М. М. Измайловым во главе.

Измайлов посоветовал Баженову пригласить своим заместителем — «заархитектором» — молодого, но уже зарекомендовавшего себя на восстановительной построй­ке сгоревшей Твери М. Ф. Казакова. Вторым помощни­ком стал архитектор Е. Назаров. (Позднее Назаров выст­роил по проекту петербургского архитектора Кваренги Шереметьевскую больницу в Москве, ныне институт име­ни Н. В. Склифосовского).

Около колокольни Ивана Великого в Кремле была ус­троена специальная мастерская— «модельный дом». Здесь искусные резчики начали изготовлять модель. Они делали ее из липы, специально отобранной при разборке Коломенского дворца. Этот исключительно сухой мате­риал легко поддавался обработке и гарантировал буду­щую модель от трещин и прочих дефектов. Капители мно­гочисленных колонн делались из свинца, лепнина же — из особой пластической мастики. Среди резчиков был и Андрей Витман, прославившийся изготовлением модели Смольного монастыря по проекту Растрелли.

Баженов дни и ночи проводил с Казаковым в « модель­ном доме».

Началась разборка старых, ветхих зданий Кремля. Снесли здание «приказов», стоявшее по кромке кремлев­ского холма, перед Архангельским собором, ряд неболь­ших церквей, Тайнинскую и две безыменные башни, кре­постные стены между ними.

Столь решительный снос кремлевских древностей многих взволновал и возбудил споры и толки. Одни уп­рекали Баженова в неуважении к историческим здани­ям, другие, наоборот, поддерживали его смелое начи­нание.

Что же представлял собою проект дворца Баженова? Первые наброски, представленные летом 1768 года Ека­терине, превратились в громадный проект. Для того что­бы сделать его годным для выполнения в натуре, надо было не только разработать детально всю его архитекту­ру, но, что было труднее всего, планировку дворца. Ведь, во дворы этого колоссального сооружения должны были войти древние здания Кремля.

Кроме того, дворец должен был состоять из многих зданий, составлявших одно целое. Сюда входили и соб­ственно дворец, и театр, и корпуса коллегий — этих ми­нистерств XVIII века, и дома для придворных, и хозяй­ственные помещения, и улицы, и площади. Все это надо было связать друг с другом, соединить в нечто единое, спло­ченное одной идей, одним общим замыслом.

Не меньшую сложность представляло решение каж­дой части в отдельности. Ведь дворец строился на ровном холме. Главнейшие его части должны были обладать бо­лее мощным и сильным убранством, чем второстепенные.

Основная идея, которую Баженов положил в основу своего проекта, была следующая: Кремль — сердце Моск­вы, а Москва — сердце России. Сюда сходятся все дороги, здесь собрано все самое святое и дорогое для русского на­рода. Новый дворец должен воплотить славу новой Рос­сии, преобразованную гением Петра. Дворец должен стать как бы русским народным акрополем, подобным акропо­лю древних Афин.

В этом величественном здании традиции древнерусско­го зодчества должны перекликаться с великими идеями, внесенными в сокровищницу мировой архитектурной мысли зодчими других, передовых стран в периоды их наивысшего расцвета. А идеи эти — слава и величие на­рода, его трудов и бранных подвигов.

У Баженова было неиссякаемое мощное творческое воображение. В этом отношении мало кто мог с ним срав­няться.

В то же время вместе с Казаковым Баженов внима­тельно изучал веками сложившееся расположение зданий Кремля. Он решил применить старую архитектурную ком­позицию дворцовых зданий Кремля. В сторону Москва-реки выходили древний дворец и приказы Кремля. Баже­нов решил сохранить эту старую традицию. Фасад глав­ного корпуса будущего дворца будет смотреть на Москва-реку. Река отразит в своих водах его колоннады и как бы удвоит, усилит мощь этого величественного фасада.

Дворец со всеми его корпусами и колоннадами был задуман Баженовым, как гигантский храм, храм славы русского народа. Лес колонн, обрамлявший площадь, был подобен венку победы, венчавшему русского человека за подвиги во славу отчизны. Эту мысль Баженов последо­вательно стремился провести во всем своем проекте. И об­щий замысел всего сооружения, и отдельные его части и детали, и обработка внешних и внутренних стен — все было решено в радостном, торжественном тоне.

И вот, наконец, проект был готов. Модель разобрали и со всеми чертежами увезли в Петербург для окончатель­ного утверждения. Легко себе представить, как волновал­ся Баженов в ожидании решения участи того, что он счи­тал делом своей жизни. Волнение Баженова передалось всей «экспедиции». Наконец, при общей радости, было получено известие об утверждении проекта императрицей Екатериной.

Москвичи давно уже привыкли к тому, что на склонах кремлевской горы велись строительные работы. То увози­ли щебень после ломки здания приказов, где некогда сиде­ли царские дьяки, то рыли котлованы, то разбирали крем­левские стены и башни, выходившие на Москва-реку.

Весной на работах заметно прибавилось народу, и Кремль ожил еще больше. Под горой плотники спешно забивали деревянные сваи, настилали поверх их помост. Во всю высоту кремлевской горы поднялась широкая ле­стница, ярко блестевшая на солнце свежевыструганными досками.

В последних числах мая по приказу московского глав­нокомандующего князя Волконского были расклеены по городу объявления о том, что 1 июня состоится торже­ство по случаю закладки вновь сооружаемого Большого Кремлевского дворца. И вот 1 июня 1773 года народ с ран­него утра повалил к Кремлю.

Мраморные кирпичи, положенные на приготовленное место князем Волконским и членами «экспедиции крем­левского строения», образовали правильный прямоуголь­ник. Туда опустили закладную доску и залитый воском пергамен и прикрыли мраморной плитой с медной дощеч­кой, на которой была выгравирована надпись.

Так началось сооружение одного их самых грандиоз­ных зданий Европы XVIII века. Казалось, перед Бажено­вым раскрывалось блистательное будущее, но его замыс­лу не суждено было осуществиться.

Из Петербурга был прислан негласный приказ, пред­писывающий остановить работы. Распоряжение это объясняется тем, что будто бы кем-то обнаружена неус­тойчивость кремлевского холма, доказательством чего служили трещины в Архангельском соборе.

Трещины эти существовали уже давно, и все это было лишь предлогом, так как главную роль в отмене построй­ки, по-видимому, сыграла баснословная стоимость стро­ительства — десять миллионов рублей золотом. Да и на­добность в постройке к этому времени уже миновала.

Война с турками была уже выиграна, мощь России уже явлена миру. А на постройку дворца императрица только потому и согласилась, чтобы показать миру именно во время войны неистощимость богатства и мощи России.

Вскоре последовала и официальная отмена построй­ки дворца.

Разобрали павильон под кремлевским холмом, где зод­чий с таким волнением говорил о своем великом замысле. Засыпали котлованы. В 1776 году была восстановлена Тайнинская башня в прежнем виде. К 1788 году исчезли все следы недавно начатой грандиозной постройки.

Баженовский Кремлевский дворец не был выстроен. И тем не менее, значение его для русского искусства было огромным. Современники сравнивали его с «Утопией» Томаса Моора и «Республикой» Платона. Ни «Утопии», о которой мечтал Моор, ни «Республики» Платона не было на свете. Но идеями огромного, мирового значения обладали оба эти произведения.

Баженов показал своим проектом, чем может стать градостроительство в руках мастера. Можно утверждать, что под влиянием баженовской перепланировки Кремля проходит вся дальнейшая деятельность комиссии Бецко­го, занимавшейся в течение последующих десятилетий перепланировкой русских городов.

Планировка Ярославля, Одоева, Богородицка и дру­гих носит на себе отпечаток баженовской архитектурно-­планировочной мысли. Баженов ввел в русскую архитек­туру такие масштабы, какие давно уже не видела и архи­тектура Западной Европы.

До Баженова даже знаменитый Растрелли строил лишь отдельные здания в городе, не решая задач градост­роительства. Баженов же не только предложил подобное решение, но пошел дальше, создав огромный по размерам городской центр в виде единого колоссального сооруже­ния. Замысла такой мощи не знал даже античный импе­раторский Рим.

Баженов вдохновлялся древнерусскими традициями, но, развивая их, шел дальше. Его проект Кремлевского дворца можно смело поставить наравне с величайшими архитектурным памятниками человечества,

Великие архитектурные идеи Баженова не исчезли, не погибли. Их продолжали позднее, половину столетия спу­стя, в Петербурге — архитектор Росси, а в Москве — Бове (Театральная площадь), Они также решали отдельные части города в едином стиле, подчинив все здания одной общей архитектурной идее. Поэтому мы с полным правом можем говорить, что в их произведениях живет душа Ба­женова.

Чертежи и знаменитая модель Кремлевского дворца хранятся ныне в музее Академии архитектуры СССР, в Донском монастыре в Москве.

Друзья не узнавали Баженова. Обычно живой, жиз­нерадостный, полный всевозможных планов, всем инте­ресующийся, он превратился в малоразговорчивого, ушедшего в себя человека. Баженов был надломлен по­стигшей его катастрофой. Медленно, тягуче прошел для него 1774 год.

Слухи о тяжелом душевном состоянии Баженова дошли до Екатерины. Она решила ободрить его новым заказом.

На лето 1775 года было назначено в Москве торже­ственное празднование мира с Турцией. На Ходынском поле надо было выстроить увеселительные строениями Екатерина поручила это Баженову.

Подготовка к торжеству началась еще зимой. С весны же работы развернулись еще шире. На пересечении Твер­ской и Садовой (на современной площади имени Маяков­ского) были сооружены огромные 32-метровые ворота, окруженные колоннадами (отсюда и прежнее название площади — Старые Триумфальные ворота). Это был сво­его рода въезд к месту празднества.

Увеселительные павильоны открывали большой про­стор для творческой фантазии. И вот Ходынское поле по­крылось сказочными, причудливыми зданиями. Казаков был в восторге от творческой изобретательности Бажено­ва. Он не мог удержаться, чтобы не зарисовать эти вол­шебные сооружения из камня и дерева, как он зарисовал несколько раньше павильон, воздвигнутый при торже­стве закладки Кремлевского дворца. Рисунки эти сохра­нились до наших дней.

Не успели отгореть праздничные огни и фейерверки, как Баженов получил новый заказ от императрицы Ека­терины — составить проект подмосковной царской усадь­бы в виде ряда отдельных павильонов, похожих на ходынские «увеселительные строения». Императрице хоте­лось, чтобы архитектор создал такой уголок, в котором можно было бы весело проводить время в интимном кругу.

Недалеко от Коломенского, славившегося красотой пейзажа и древними зданиями, у родственников писате­ля начала столетия — Кантемира — была куплена неболь­шая усадьба, носившая название «Черная грязь». Здесь и началась постройка царской подмосковной, получив­шей вскоре новое название — «Царицыно».

Баженову было предложено в наикратчайший срок сделать эскизный проект усадьбы. Зодчий в несколько дней набросал карандашом до полутора десятков планов различных по форме павильонов. Все они были невелики и не похожи друг на друга.

Баженов, большой любитель сложных архитектур­ных планов, дал здесь себе полную волю. То круглые ком­наты, чередующиеся с овальными, он располагает веером, то в простую форму полукруглого здания вписывает са­мые сложные по очертаниям помещения со множеством углов и выступов.

Баженов не успел закончить свои наброски, как его вызвали к Екатерине. Спешно пришлось перенумеровать эскизы, надписать на одном из них, что именно этот эс­киз — дворец императрицы. Это было тем более необхо­димо, что этот дворец, по замыслу Баженова, состоял из двух совершенно одинаковых зданий. Одно из них Баже­нов предполагал отделать для Екатерины, другое — для наследника престола Павла.

Находясь еще под впечатлением ходынских пави­льонов Екатерина почти без поправок утвердила пред­ставленные эскизы. Вслед за этим началась детальная разработка чертежей многочисленных построек Цари­цына.

Царицыно было существенным продолжением преды­дущих построек Баженова, выполненных им в том же сти­ле «русской готики». Кремлевские зубцы и башни, остро­конечные пирамиды Старков, декоративные мотивы Зна­менки — все это еще раз послужило для убранства пави­льонов Царицына.

Белокаменные висячие гирьки-шишки в арках окон и ворот, колонны-дудочки и другие детали древнерусского зодчества вновь нашли здесь себе применение. Особенно богаты этими мотивами «фигурный мост», мост через ов­раг, «фигурные ворота». Так, розетки с остроконечными «лучами » на мосту через овраг навеяны деталями церкви в селе Острове XVI века, расположенной в семи верстах от Царицына.

Кроме того, Баженов изобрел интересную кладку из специального ромбовидного кирпича, который то высту­пал вперед, то западал в глубь стены. Благодаря этому стена выглядела, как ковер, покрытый косыми шахмат­ными клетками. В орнаментальных мотивах некоторых зданий найдутся детали итальянской готики, свидетель­ствующие о том, что поездка в Италию не прошла для Баженова даром. Всю усадьбу должна была завершить высокая башня, напоминавшая своими очертаниями Утичью башню Троице-Сергиевской лавры.

Летом 1785 года в Москву приехала Екатерина. Же­лая подвинуть дело с окончанием постройки Царицына, Баженов решил показать императрице недостроенные здания. Но он не учел, что с того дня, как им был получен заказ от императрицы, прошло десять долгих лет и мно­гое изменилось.

Вкусы императрицы не отличались особым постоян­ством. К этому времени уже классическая архитектура завоевала общее признание. Гладкие белые стены, почти лишенные украшений, простые портики с белыми колон­нами — вот что считали теперь образцом красоты и за­казчики и художники. Екатерина уже успела забыть свое былое увлечение причудливым проектом Баженова.

Императрица приехала в Царицыно. Ее поразило не­соответствие этих разбросанных, полузаконченных зда­ний тому, что привыкла она видеть в эти годы в проектах и зданиях петербургских архитекторов — Камерона, Ква­ренги и других. Кучи неубранного строительного матери­ала, непривычно яркая красно-белая окраска неболь­ших — не дворцовых по своему характеру — павильо­нов — все это крайне раздражало ее.

Не без умысла сообщенные Екатерине слухи о причаст­ности Баженова к какому-то тайному обществу еще более усилили недовольство всесильной императрицы, думавшей увидеть под Москвой величественную резиденцию.

— Это острог, а не дворец! — воскликнула она.

Екатерина с гневом отвернулась от потрясенного Ба­женова и его семьи, стоявшей рядом с мастером. Баженов привез в Царицыно и жену и детей, чтобы представить их Екатерине.

—Государыня! — сказал растерявшийся Баженов. — Я достоин Вашего гнева, не имея счастья угодить Вам, но жена моя ничего не строила.

Екатерина усмотрела в этих словах новую дерзость. Не ответив ни слова, она села в карету и уехала в Москву. По дороге М. М. Измайлову был дан приказ сломать двор­цовые павильоны до основания, а новый дворец поручить выстроить Казакову.

Казаков, очутившись по отношению к своему бывше­му начальнику в затруднительном и неловком положе­нии, проявил исключительный такт и глубокую любовь к другу. Не смея ослушаться приказа Екатерины, он, одна­ко, убедил Баженова сделать новый проект дворца, кото­рый вместе со своим отвез для утверждения в Петербург. Лишь после того, как и этот проект Баженова был откло­нен Екатериной, он представил свой, по которому и был построен недоконченный дворец в Царицыне.

Новое тяжкое несчастье обрушилось на Баженова. Правда, царицынское строительство не было равновели­ко кремлевскому, но эта вторая крупная неудача означа­ла, что зодчий отстранялся от всех официальных госу­дарственных построек. Отныне он мог прокормить себя и семью только частными заказами.

В эпоху белых гладких стен, фронтонов и колонн про­изведения Баженова поражали современников новизной форм, необычайностью и остротой приемов, расцветкой и оригинальностью деталей.

Казалось бы, красный кирпич и белый камень внесут монотонность и скуку в многочисленные здания, создан­ные Баженовым в этом стиле. Нет. Баженов, применив эту цветовую гамму, не только возродил художественную расцветку древнерусского искусства, но внес в архитек­туру необычайную жизнерадостность и узорность, кото­рыми так богато древнерусское зодчество.

Используя всего лишь два цвета, два материала — белый камень и красный кирпич, Баженов создает разно­образнейшие произведения: Старки, Знаменка, Царицы­но, Михалково, Быково, Красное. В каждом из них все­гда нечто новое, неповторимое, и в то же, время в каждом из них великий мастер остается самим собой. Его здания узнаешь, как почерк близкого человека.

С 1779 по 1786 год Баженов строит для Голицына цер­ковь в Пехре-Яковлевском, недалеко от Москвы по боль­шой дороге во Владимир. Незадолго до того здесь, воз­можно, тоже по чертежам Баженова, был выстроен дом с флигелями, колоннадами и садовой лестницей и распла­нирован огромный парк с многочисленными дорожками в виде переплетающихся звезд.

Особое внимание уделил Баженов силуэту храма, сто­явшего на обрывистом берегу запруженной и широко раз­лившейся реки. С высоким куполом, увенчанным шпи­лем, с парными башнями-колокольнями храм этот похож на старинный замок, гордо рисующийся на фоне неба над озером. Пехра-Яковлевское — одна из романтических уса­деб Подмосковья.

Но лучшим произведением мастера является краси­вейшее здание Москвы — знаменитый Пашков дом. Те­перь в нем помещается читальный зал библиотеки име­ни В. И. Ленина. То, что именно Баженов был автором этого здания, свидетельствует первый его биограф И. Снегирев, пользовавшийся не дошедшими до нас ма­териалами.

Строительство Пашкова дома началось в 1785 году и было закончено в три года. Как бы продолжая линию подъема холма, расположенного на стыке двух улиц, Пашков дом с боковыми флигелями, украшенными ко­лоннами, легко и свободно возносится вверх.

Холм, на котором стоит Пашков дом, был в свое вре­мя огорожен легкой изящной решеткой с массивными круглыми столбами. При кажущейся пышности и богат­стве архитектурных украшений дом удивительно прост и не сложен по своей композиции. Но какая тонкая игра архитектурных линий и форм, какой поразительный эф­фект достигнут простейшими средствами.

Центральный трехэтажный, сравнительно небольшой дом соединен галереями с небольшими же флигелями. Первый этаж — это цоколь, основание здания. Его стена покрыта продольными бороздами — рустами, придающи­ми этой части здания устойчивость и силу. Окна, вторя аркаде центра, заканчиваются полукружиями арок. Над ними в замковых камнях — львиные маски, как бы сим­волы внутренней силы этой части сооружения.

Второй и третий этажи объединены стройными корин­фскими пилястрами, с капителями из листьев аканта — растения, распространенного на юге, в Греции. Пиляст­ры покрыты ложбинками — каннелюрами, благодаря чему игра освещенных и затемненных частей еще более разнообразит фасад здания.

Как бы продолжая пилястры, по краю крыши Паш­кова дома стоят легкие вазы, соединенные друг с другом балюстрадой. Дом венчает род круглой беседки — так на­зываемый бельведер — с куполом причудливой формы. Некогда на нем стояла статуя.

Боковые флигели, по существу, так малы, что они мог­ли бы легко потеряться рядом с трехэтажным домом. Но Баженов избежал этого. Он подчеркнул их значение иони­ческими четырехколонными же портиками, поставленны­ми не на цоколь, а непосредственно на землю. Этот прием усилил их архитектурное значение в общей композиции.

С другой стороны дома, у входа во двор, поставлены массивные ворота с колоннами. От ворот под углом рас­ходятся стены невысокой ограды, покрытой декоратив­ными арками. Благодаря этому и кажется, что выступаю­щий вперед колонный портик дома сам устремляется на­встречу гостю.

Можно до бесконечности любоваться этим совершен­ным произведением архитектурного гения Баженова. Даже самые мельчайшие детали Пашкова дома выполне­ны мастерски.

Павел, в ту пору наследник российского престола, в 1792 году заказывает Баженову проект нового дворца и назначает его главным архитектором своего двора в Гат­чине. Баженову не оставалось ничего другого, как закрыть недавно созданную им школу, проститься с Москвой и переселится в северную столицу.

В Петербурге Баженов разрабатывал порученный ему проект дворца. Но к постройке он приступил лишь спустя четыре года, когда умерла Екатерина и на престол всту­пил Павел.

Новый император уже на второй день своего царство­вания, 8 ноября 1796 года, издал указ о присвоении Ба­женову чина действительного тайного советника. Это был генеральский чин. Четвертого декабря того же года Ба­женову было «пожаловано» 1000 душ крестьян.

Запроектированный Баженовым в 1792 году дворец Павел решил построить на месте деревянного Летнего двор­ца, в котором он родился. Спешно была организована «эк­спедиция» по строению нового дворца, и 26 февраля 1797 года состоялась торжественная его закладка.

За несколько дней до этого торжества, когда, каза­лось бы, счастье улыбнулось наконец Баженову, его раз­бил паралич, и он на долгое время слег в постель. Уезжая в Москву на коронацию, Павел назначил главным архи­тектором-строителем дворца, или Михайловского замка, как его назвали, Ф. Бренна.

Дворец этот, спроектированный Баженовым, был пос­ледним крупным дворцом XVIII века. Со свойственной ему склонностью к сложным плановым решениям зодчий впи­сал в прямоугольник дворца восьмигранный двор, — при­ем, некогда примененный им в одном из павильонов Ца­рицына. Прямоугольные, овальные, круглые и иных форм комнаты и залы были размещены зодчим с прежней изоб­ретательностью и совершенством.

Больной Баженов не мог участвовать в строительстве дворца. Однако Павел решил еще раз проявить к нему свое благоволение. В день двухлетней годовщины со времени закладки дворца — 26 февраля 1799 года — император назначил Баженова на специально учрежденный пост вице-президента Академии художеств и наук.

Смерть прервала интереснейшие и огромной важнос­ти начинания великого русского архитектора, одного из самых одаренных и разносторонних людей XVIII века.

Этот горячий, увлекающийся и порывистый человек был одновременно и теоретиком архитектуры, и гениаль­ным воссоздателем великих традиций нашего архитектур­ного прошлого, творцом нового национального стиля и вместе с тем великим мастером архитектуры классициз­ма. Творчество Баженова может быть с полным правом поставлено наряду с величайшими дарованиями лучших зодчих мира.

Судьба не баловала Баженова. Жизнь его прошла в напряженном и непрестанном труде. Роковые потрясения и неудачи не сломили его. Он оставил нам произведения, насыщенные мощной, неиссякаемой жизнеутверждающей силой.

Публикуется по изданию: Ильин М. А. Баженов. М., 1945.