Мы предлагаем к обсуждению четыре проблемы. Первая проблема — причины Февральской революции. Вторая — характер Февральской революции. Третья — соотношение Февральской революции и Октябрьской революции 1917 г. Последний вопрос — Февральская революция 1917 г. и Демократическая революция рубежа 1980–1990-х гг. Конечно, эти четыре пункта не исчерпывают всей полноты проблемы, потому что мы могли бы в ходе этого обсуждения поставить и другие вопросы: о генетической связи событий Февральской революции и революции 1905 г., о еще более глубокой генетической связи этих событий с реформистскими устремлениями XIX в. — скажем, с Программой М. М. Сперанского, с Программой Н. Н. Новосильцева. Мы могли бы сопоставить эти события и с умеренной Программой декабристов в 1823–1825 гг., и со многими другими событиями, которые генетически дают основу, платформу для будущего развития тех идей, которые прозвучали и частично были реализованы в 1905 г. и в феврале 1917 г. Здесь можно было бы поставить вопрос, который, наверное, всех интересует: вопрос о роли Николая II в этих событиях, о смысле и значении отречения от престола, потому что у историков на этот счет имеются самые разнообразные взгляды; взгляды и на то, какие последствия имел сам акт отречения для судеб тогдашней России февраля 1917 г. и для последующих ближайших нескольких лет в истории нашей страны. Все эти вопросы тоже могут быть в круге нашего обсуждения, как и многие другие, которые могут возникнуть спонтанно.

Поскольку у нас «круглый стол» (а он действительно почти круглый), я думаю, что и обсуждение мы будем проводить так, как положено на «круглом столе»: мы ставим проблему и даем возможность нашим участникам высказаться по этой проблеме. Время, конечно, мы не ограничиваем, но тем не менее здесь у нас не повод для выступлений с докладами, с большими сообщениями. Дается возможность заявить свою точку зрения по поставленной проблеме. Потом по такому же кругу мы пойдем дальше и обсудим второй вопрос, третий вопрос, четвертый вопрос и какие-то другие вопросы, которые неожиданно могут возникнуть.

Что касается порядка обсуждения, то он заранее не нормирован. Мы можем пойти по часовой стрелке или против часовой стрелки, можем пойти по желанию — кто, как и когда захочет выступить. Так что здесь каких-то канонов у нас нет. Всю работу мы рассчитываем закончить в течение двух часов.

Полагаю, что материалы нашего «круглого стола» будут в дальнейшем обработаны. Ведется стенограмма. По-видимому, эти материалы мы напечатаем, дадим им возможность выйти в свет либо в журнале нашего института, а может быть, одновременно и в других наших изданиях — таких, как «История и историки» и т. д. Вот что мне хотелось бы вам сказать в качестве вступления.

Здесь присутствует председатель Научного совета по революциям академик Севостьянов Григорий Николаевич. Может быть, он что-то добавит? Григорий Николаевич предлагает прямо перейти к обсуждению. «Добро» от Совета по революциям получено.

Г. Н. СЕВОСТЬЯНОВ

Мне кажется, тема очень большая и, безусловно, актуальная. Сегодня многие выступают по этому вопросу: и специалисты, и намного чаще не специалисты. Выдвигается много разных версий, часто неубедительных, и сегодняшний «круглый стол» как раз отличается тем, что здесь встретились профессионалы. Я поддерживаю Андрея Николаевича, сказавшего, что надо сугубо академически подойти к обсуждению истории Февральской революции, оценить ее последствия, сравнить с другими историческими событиями и явлениями и в целом поставить вопрос о том, чтобы в дальнейшем эта проблема изучалась как можно больше и серьезнее, находя отражение в исследовательских статьях и монографиях. Очень приветствую публикацию материалов дискуссии в академических изданиях.

Желаю успеха!

А. Н. САХАРОВ

Спасибо, Григорий Николаевич.

Итак, первый вопрос — причины Февральской революции. Кто хотел бы начать? Тогда пойдем по часовой стрелке.

Пожалуйста, Владимир Михайлович.

В. М. ЛАВРОВ, доктор исторических наук, заместитель директора Института российской истории РАН.

Революции начинаются не на улицах. Они начинаются в сердцах и умах людей. Русское православное самодержавие зашаталось тогда, когда оскудела и превратилась в формальность православная вера. А произошло это задолго до февраля-марта 1917 г. Произошло тогда, когда сотворили идолов из серебряных и золотых рублей, из демократии и социализма, из соответствующего им «прогресса». В 1915 г. священнослужители-депутаты Государственной думы констатировали «оскудение в Церкви религиозного духа и охлаждение к ней всех слоев общества».

При этом имелись и социально-экономические причины революции, примерно те же, что и в 1905 г. Однако они могли и не привести к революциям, тем более победившим. Октябрьскую и Февральскую революции спровоцировали, прежде всего, страдания и ожесточение народа от страшной войны, которая так и не стала действительно народной.

Одновременно имелась и такая причина, которую можно назвать изменой высшего генералитета и ряда известных политиков (прежде всего А. И. Гучкова), вошедших вскоре во Временное правительство. Дворцовый переворот или заговор не только готовился, но и осуществился по меньшей мере в том, что генералитет во главе с Алексеевым поддержал революцию.

Императора многократно предупреждали о назревающей революции. 3 декабря 1916 г. по поручения ряда членов царской семьи великий князь Павел Александрович даже советовал скорее даровать конституцию или хотя бы правительство, пользующееся поддержкой Думы. В конце декабря великий князь Александр Михайлович предупреждал, что революцию следует ожидать не позднее весны 1917 г. 10 февраля 1917 г. председатель Думы Родзянко заявил государю, что происходящая между ними встреча может стать последней из-за революции.

Почему же император не даровал сверху ответственного перед Думой правительства или конституцию, чтобы предотвратить революционный взрыв снизу?

Еще С. Ю. Витте и П. А. Столыпин пытались привлечь в свои правительства ответственных политиков из оппозиции, и не нашли таковых. Летом 1906 г. государь даже встретился с Г. Е. Львовым и А. И. Гучковым (в будущем первый станет Председателем, второй — военным и морским министром Временного правительства). «Говорил с каждым по часу. Вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т. е. государственного управления, в особенности Львов. Поэтому приходится отказаться от старания привлечь их в совет министров», — писал государь Столыпину.

К 1917 г. Львов, Гучков, Милюков и другие ведущие политики из среды кадетов и октябристов не стали более ответственными политиками, не обогатились историческим опытом. Возглавив Временное правительство, они проявили себя бездарными руководителями и не удержали власть в своих руках.

И лидеры тогдашних демократов, и лидеры социалистов оказались способными только проиграть почти выигранную войну и втравить народ в более кровавую гражданскую войну. Николай II в конце 1916 г. не согласился на правительство, ответственное перед Думой, и на конституцию, так как считал, что надежнее сохранять существующее положение, чем ринутся во время войны в радикальные преобразования, которые могут обернуться не контролируемым развитием событий, бедой. Ведь реальными силами в России являлись не кадеты, октябристы и умеренные социалисты, а самодержавная власть и воспитанный в общине неграмотный и уставший от войны народ. Передавать власть тем, кто не стал реальной силой?

«Конечно, мы должны признать, что ответственность за совершившееся лежит на нас, то есть на [Прогрессивном] блоке Государственной думы, — писал позднее П. Н. Милюков. — Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота принято нами вскоре после начала этой войны, знаете также, что ждать мы больше не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство, вызвали б в стране взрыв патриотизма и ликования. История проклянет пролетариев, но она проклянет и нас, вызвавших бурю».

А. Н. САХАРОВ

Слово имеет доктор исторических наук А. Н. Медушевский.

А. Н. МЕДУШЕВСКИЙ

Уважаемые господа!

Я считаю, что причина Февральской революции состоит в конфликте новых социальных условий развития, связанных с появлением массового общества, и с широкой социальной мобилизацией, с одной стороны, и архаичной политической надстройкой российского государства — с другой. По-моему, это главная причина.

Причина, как и всех революций, состоит в том, что реформы не проводятся вовремя. Запоздание с реформами ведет к появлению революционной ситуации. И, конечно, это связано с неадекватной реакцией правительства на ситуацию. Что вытекает из предшествующих двух положений?

Я полагаю, что Февральскую революцию можно рассматривать как мощный рывок в развитии демократии, первую революцию такого рода в ХХ в., которая породила целое направление либеральных революций в ХХ в. Этот факт сам по себе уже говорит о том, что данная революция, если и была случайной по времени начала, не была случайной по характеру перемен.

Такого рода революции произошли примерно в одно время в очень многих странах. Связано это с распадом крупных империй по результатам 1-ой Мировой войны, с распадом Германской империи, Австро-венгерской империи, Османской империи, а также и Российской империи. Поэтому говорить о какой-то исключительности Февральской революции и демократического перехода я бы не стал. Я думаю, что это как раз типичная реакция общества на традиционализм и отставание политической системы от новых социальных условий.

В связи с этим нам важно посмотреть на те социологические схемы объяснения русской революции, которые были предложены в России, и понять, в чем их неадекватность, в чем их неэффективность.

Я полагаю, что существует три таких основных схемы, и все они до сих пор работают в историографии.

Первая из таких схем была предложена А. Богдановым в его известной «Тектологии», где он говорит о том, что революции (в том числе Февральская революция) это просто кризис организационных форм. Это верно, но слишком статично, и, я сказал бы, что это слишком абстрактное, метафизическое объяснение.

Другое объяснение было предложено структурными или классовыми теориями. Например, Рожковым, Покровским, или Крицманом. Эти теории объясняют революцию динамикой соотношения классовых сил, и по существу, моделируют российский революционный процесс по аналогии с западноевропейскими демократическими революциями. Недостаток этих теорий, на мой взгляд, состоит в том, что они слишком телеологичны, фаталистичны в том плане, что если революция уже началась, то она должна идти определенным образом по законам классовой борьбы.

Третья теория, которая возникла непосредственно в связи с Февральской революцией, это бихейвиористская (психологическая, поведенческая) теория Сорокина в его книге «Социология революций», где он объясняет Февральскую революцию спонтанной реакцией масс на предшествующие лишения, угнетения по ряду основных базовых потребностей.

Есть также различные комбинированные теории. Например, Ону написал книгу «Социология революций», о необходимости сочетания рассмотренных подходов.

Я полагаю, что все эти теории содержат долю истины, но они не объясняют явления по существу. Такое объяснение может быть найдено в институциональных подходах, выяснении того, какие были институты, механизмы их функционирования и технологии. Это позволит нам понять, как развивался революционный процесс, каковы были его основные стадии и как мы можем поместить Февральскую революцию в сравнительный контекст.

С этих позиций, я думаю, мы можем рассматривать Февральскую революцию как первую массовую демократическую революцию ХХ в., поставить ее в контекст теории демократических переходов, которая, как известно, говорит о трех волнах демократических революций в ХХ в.

Первая волна как раз начинается с Февральской революции, охватывает 20-ые гг. (это создание парламентских режимов повсюду в Европе) и заканчивается установлением авторитарных диктатур: в России после переворота 25 октября 1917 г., в Италии — переворот Муссолини, в Германии — крушение Веймарской республики и т. д. по всей Европе, за исключением ряда стран со стабильными демократическими порядками.

Вторая волна демократического перехода — возрождение парламентских систем после Второй мировой войны. Причем во всех странах их создатели апеллировали к периоду начала ХХ в.

Эта волна (по крайней мере, в Восточной Европе) завершается установлением номинального конституционализма по образцу советской Конституции 1936 года, то есть она оказалась так же оборвана.

Наконец, третья волна появляется уже в конце ХХ века. Она связана с перестройкой и демократизацией в Советском Союзе и означает только то, что в конце ХХ века Россия, как и другие страны, решала те задачи, которые были поставлены, но не решены Февральской революцией. Таким образом, Февральская революция с этой точки зрения является незавершенной революцией. Ее задачи мы решаем до сих пор, и в этом смысле существует глубокая историческая преемственность рассматриваемых процессов.

В заключение я бы хотел сказать, что если мы применяем эту методологию, связанную с изучением институтов, процессов и механизмов, то можем легко отказаться от фаталистического взгляда на события. Мы можем постараться понять, где были сбои, почему первая попытка создать демократическую республику в России кончилась неудачей и где, собственно, были те институциональные ловушки, в которое попало Временное правительство и Февральская революция. В этом контексте, я думаю, мы можем конструктивно мыслить и сравнивать Февральскую революцию в том числе и с демократическими процессами в современном мире. 

А. Н. БОХАНОВ, доктор исторических наук.

Уважаемые коллеги, дамы и господа!

Тема, поставленная сегодня, конечно, актуальна во всех смыслах. Она будет всегда интересовать публику, и не только нашу, но и заграничную, и здесь, конечно, я не очень согласен с уважаемым Андреем Николаевичем, что мы должны углубиться в какие-то академические затворы, и там, минуя шум времени, который за окном, заниматься чисто академическим изучением процессов, происходивших тогда-то или тогда-то. (А. Н. Сахаров: вы меня хорошо страхуете…). Историк вообще никогда не бывает вне времени. Можно себе представить Карамзина или Ключевского вне времени? Да конечно нет! Историки вообще такой категорией, как время, не занимаются. Занимаются этим философы. Я хочу здесь сослаться на мнение блаженного Августина, относящееся к IV веку, когда он говорил, что не бывает «вчера», «сегодня», «завтра». Есть настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего, и интерес нашего настоящего обуславливает наш интерес к прошедшему, потому что мы думаем о будущем. Конечно, прошло уже 90 лет, почти пять поколений появилось на свет, но вопросы тем не менее остаются и их не становится меньше по мере того, как мы удаляемся от эпицентра этих событий.

Февральская революция, с моей точки зрения, никаких задач не решила и никаких идей не осуществила, потому что те задачи и те идеи, которыми руководствовались лидеры и поводыри, были фальшивыми. Керенский убаюкивал себя в эмиграции мыслью, которая потом широко тиражировалась (она и до сих пор востребована в историографии), — что Россия в 1917 г. стала самой свободной страной в мире. «В Европе», как он писал. Но ведь надо отличать демократию от охлократии. К сожалению, до сих пор далеко не все историки в состоянии эту грань различительную провести.

В 1918 г. Струве поставил, с моей точки зрения, очень точный диагноз. Он назвал революцию национальным банкротством и позором. Я думаю, это совершенно верно. Очень часто сравнивают Французскую революцию 1789 г. и нашу революцию 1917 г. Я думаю, что они несравнимы ни по целям, ни по задачам, ни по результатам. Все прекрасно знают эту триаду Французской революции — Либерте, Эгалите, Фратерните — то, что было, кстати, еще в конце февраля 17–го года намалевано на первых красных тряпках, которые появились в Петрограде. Так вот, помимо Либерте и Эгалите, там было еще одно очень важное положение Французской революции, которого напрочь не было у нашей. Там был призыв к собственности. Французская революция создала массовый класс собственников, мелких собственников. Русская революция такую задачу не ставила и ее не решала. Мало того, я могу сказать (я не беру социалистические фракции), что те фракции, которые до сих пор почему-то называют либеральными, к европейским аналогам не имели никакого касательства, только очень слабое касательство по каким-то общеполитическим понятиям, потому что русский либерализм — это был либерализм маниловский, барский. Это либерализм не дела, а либерализм мечты и страданий, в то время как Французская революция утвердила психологию и философию лавочника. В России лавочник существовал, но никакого заметного влияния на ход событий он не оказывал.

Бердяев (ну это великий русский путаник) сначала Петра I называл Робеспьером, потом так же называл и Ленина (у него есть такое высказывание: «Владимир Ильич — это Робеспьер»). Если их сравнить, то формально общее у них только то, что оба они были адвокатами. Но если сравнить, скажем, Петра I и Ленина, то, как ни странно, в отношении к национальному творчеству, в отношении к русскому национальному наследию, в отношении к русской традиции у них достаточно много точек соприкосновения, хотя, казалось бы, это совершенно несопоставимые и по времени, и по характеру, и по должности фигуры.

Русская общественность — та, которая алкала вот это «либерте», которое никто так и не определил, что это такое: что такое «свобода», до сих пор не определили, — она же была совершенно лишена чувства, во-первых, государственного сознания, во-вторых, государственного мировоззрения, в-третьих, вообще национально-государственного инстинкта. Ни национальной, ни государственной проблематики в их багаже фактически не было. Очень хорошо 140 лет назад написал об этом Ф. М. Достоевский. Он назвал эту философию русского западничества «идеологией государственного отщепенства». Те люди, которые пришли к власти, которые рвались к власти и которые встали у власти, они как раз представляли вот это направление людей, исповедующих идеологию государственного отщепенства. Кстати, здесь существует перекличка с нашими событиями 15-летней давности, когда наша демократическая общественность обуреваемая опять этим «либерте», в багаже не несла никаких конструктивных идей. Та же самая идеология государственного отщепенства: долой все, и потом все само собой отрегулируется… Здесь прямая перекличка с событиями как раз Февральской революции.

Я думаю, что сейчас чисто фактурный анализ причин, следствия, движущих сил не очень интересен и не очень конструктивен, потому что о Февральской революции известно все или почти все. Никаких новых комплексов документов, материалов, каких-то исследований, которые перевернули бы наше представление, я думаю, в обращение уже не поступит. Я думаю, сейчас наступило время уже другого уровня — я бы сказал, историософского уровня осмысления тех событий, потому что в едином пространстве и времени Февральская революция занимает очень важное и очень особое место, потому что революции, как правило, если брать другие революции, — это всегда прерыв. Русская же революция была провалом.

И последнее, что я хочу сказать. Федор Степун — один из последних русских культурфилософов — очень хорошо написал, что революционные пожары начинаются с поджогов господствующего мировоззрения. Если мы начнем искать, когда же был зажжен «фитиль», то это, конечно, не предреволюционные годы. Это даже не эпоха «Союза благоденствия» Пестеля. Это, конечно, по крайней мере, эпоха Петра I. Я думаю, что революция нуждается в новом уровне, в новом масштабе, в глубине и высоте осмысления.

Благодарю за внимание.                              

С. М. ИСХАКОВ, доктор исторических наук.

Россия в начале ХХ в. находилась в состоянии острого соперничества с другими державами, которые значительно продвинулись по пути капиталистической индустриализации. Шансы в этом международном противоборстве зависели от способности русской монархии в краткий срок мобилизовать огромные ресурсы, умело использовать их.

В результате Первой мировой войны, потребовавшей предельной концентрации сил и ресурсов, произошел коллапс, повлекший для страны самые тяжкие последствия. Прежде всего, была подорвана прочность государства, началось банкротство царской России. Проблема изыскания средств на войну стала особенно острой. На пути ее решения возникли большие трудности. В январе 1917 г. ежедневные государственные расходы увеличились в 4–5 раз по сравнению с начальным периодом войны и достигли огромной суммы.

Правительство могло оплачивать не более половины своих затрат, что означало финансовый провал, банкротство государства, не выдержавшего «гонки» военных расходов. Наступление финансового краха в свою очередь привело к возникновению многогранного кризиса, парализовавшего производство и транспортную систему, вызвавшего необузданную инфляцию, обвальное падение фондового рынка. Банкротство, с одной стороны, ослабляло государство, с другой — давало обществу ясный сигнал о слабости власти.

Февральская революция возникла из военно-политического и финансово-экономического кризиса монархического строя, явилась результатом неспособности устаревшей системы адекватно реагировать на угрозу со стороны экономически более развитых держав, стала следствием банкротства самодержавного государства, его административной и военной машины, которая обеспечивала основу политического и социального порядка в обществе. И только возникшие вследствие этого возможности позволили действовать революционным элементам и недовольным массам.

Не подкрепленные ни престижем, ни принудительной властью существующие общественные отношения становились уязвимыми для атак снизу. Господство сословного строя было несовместимо с дальнейшим развитием общества. При этом межнациональные проблемы оказали сильное влияние на ход событий, поскольку прежняя власть лишилась поддержки многочисленных нерусских народов, составляющих большинство населения Российской империи.

Весной 1916 г. депутат Государственной думы А. Ф. Керенский констатировал, что налицо сильное недовольство этих этносов проводимой в их отношении политикой. «В начале войны такого настроения не было… Национальный вопрос в стране назрел, и его надо поставить на первую очередь, ибо он важнее всяких земских и городских реформ». В 1921 г. русские политики, оказавшиеся в Париже, выслушали упрек в том, что национальный вопрос «всегда старались скомкать» и в думах, и в земствах, и везде, где преобладали реакционеры…»

П. Н. Милюков уже в 1918 г., хоть и с опозданием, признал справедливой критику той политики, которую в отношении к нерусским народам проводили не только царская власть, но и Временное правительство.

Таким образом, следуя принципу «разделяй и властвуй», используя межэтнические и другие противоречия в своих целях, власть запаздывала с проведением назревших реформ, не решала накапливавшиеся проблемы. Наоборот, принимались такие внутри- и внешнеполитические решения, которые лишь обостряли эти противоречия, разжигая социальную ненависть и межнациональные конфликты.

А. К. СОКОЛОВ, доктор исторических наук.

Как мне кажется, когда мы сейчас говорим о Февральской революции, то во многом следуем старому большевистскому разделению на Февральскую буржуазно-демократическую революцию и Великую октябрьскую социалистическую революцию. По-моему, революцию 1917 г. надо рассматривать в едином контексте, — начинается она с падения самодержавия и заканчивается установлением большевистской диктатуры в октябре 1917 г. Думаю, что из этого следует очень многое. Я приветствую идею рассматривать события 1917 г. в России в более широком, международном контексте. Не одна Россия пережила революцию, поэтому сравнительно-исторический анализ всегда полезен.

Но что сразу бросается в глаза согласно современным подходам? Это теория революции, которая происходит в крестьянских по преимуществу странах, вступивших на путь модернизации. Когда имеют место новые ожидания, новые настроения, новые вызовы и когда существующая власть не способна ответить на эти веления времени, тогда возникают крупные проблемы.

Я считаю, что среди причин, которые обусловили падение самодержавия в России, события февраля 1917 г., мы должны учитывать не объективные предпосылки, а то внутреннее напряжение, которое существовало в стране. Заметьте, Россию в начале ХХ в. начало буквально трясти. Вопрос революции был вопросом времени. Конечно, война ускорила это, она усилила напряженность, обозначила те острые углы, которые существовали в стране. И достаточно было бросить спичку в этот «котел», чтобы произошел взрыв. Так случилось в феврале 1917 г.

А. Н. САХАРОВ

Слово предоставляется доктору исторических наук В. П. Булдакову.

В. П. БУЛДАКОВ, доктор исторических наук.

Теорий революции очень много. Предпосылки имеют чрезвычайно сложный характер. Я думаю, что для того чтобы объединить все теории, все факты, все концепции, надо исходить из двух простых вещей.

Первое, то о чем я писал очень давно и что сейчас, кстати, начинает находить некоторый отклик. Всякая революция, всякая смута должна быть вписана в длительный период существования той или страны, той или иной империи. И до меня, еще в 1918 г., некоторые из лиц, которые здесь упоминались, говорили совершенно откровенно: никакая это не революция, это некое подобие смутного времени, которое Россия однажды уже пережила. Это было сказано не единожды.

На мой взгляд, походя к проблеме предпосылок революции, прежде всего, надо исходить из понятий империя и кризис империи.

Что такое империя? Ее можно рассматривать как набор определенных иерархий: прежде всего, иерархии духовной, иерархии военной и иерархии бюрократической. Все эти иерархии должны находиться в состоянии некоторого динамического равновесия.

И зададимся вопросом: когда было нарушено это равновесие, в какую эпоху?

Что касается духовной иерархии, то колоссальный удар по ней был нанесен еще в XVIII в. Если говорить о XIX в., то примерно в то же время, когда Россия была объявлена империей, которая базируется на принципах православия, самодержавия и народности, православие-то как раз находилось в самом что ни на есть плачевном состоянии.

С бюрократической иерархией тоже была весьма странная ситуация. Достаточно сказать, что вся высшая российская бюрократия (практически вся) была масонами или масонствующей. Дело не в том, плохо масонство или нет. Дело в том, что с традиционными иерархиями, с традиционной и особенно народной культурой это не стыковалось.

Что касается военной иерархии, то и она была довольно странная, поскольку в высших чинах значительно преобладал инонациональный элемент. Если мы возьмем другие иерархии — допустим, иерархию торгово-промышленную, то здесь тоже известные всем перекосы, очень значительная часть старообрядческого капитала, инославного капитала, иностранного капитала. Это показатели того, что все упомянутые иерархии оказались не состыкованными. Если мы возьмем инновационные иерархии — допустим, сферу образования, положение также оставляло желать много лучшего. К ХХ веку единой системы образования не существовало. «Внизу» имелись школы двух типов: с одной стороны, приходские, с другой — земские, которые противостояли друг другу, а классическое гимназическое образование плохо с этим стыковалось. Короче говоря, здесь иерархии не существовало, а самое главное — российская наука, как ни парадоксально, на промышленность, на инновации в самом широком смысле слова не работала. Достаточно привести такой пример: только в годы Первой мировой войны под руководством Вернадского возник пресловутый КЕПС (Комиссия по изучению естественных производительных сил России. — Ред.), когда наконец-то поняли, что природные ресурсы надо разрабатывать внутри страны и внедрять в производство, а не завозить их откуда-то из Германии.

Что касается реформ. Тут всегда возникает вопрос: что такое реформа в России, как она действовала? На мой взгляд, совершенно очевидно, что так называемые «великие реформы» носили несистемный характер, что бы ни говорили на этот счет современные легковесные экономисты. Простой пример. В Японии в эпоху Мэйдзи, практически в то же время, реформы проводились примерно в такой последовательности: наделение крестьян землей, фактическая ликвидация самурайского сословия (они все перекинулись в сферу управления), затем внедрение всеобщего начального образования. Крестьяне получили права гражданства. Естественно, проводились военные реформы, осуществлялась официальная поддержка синтоизма и, наконец, открылся парламент.

Я не хочу сказать, что это был идеальный путь реформирования, но в конечном счете реформы Мэйдзи имели далеко идущие последствия. В Русско-японской войне России уже противостояли не отсталые азиаты. Вот пример системного ведения реформ.

Что касается Первой мировой войны, то ее влияние на упомянутые иерархии, конечно, совершенно отрицательное. Достаточно сказать о сфере управления, которое резко разделилось на военное и гражданское, что сопровождалось страшными неувязками. Я не буду говорить о таких вещах, как колоссальные миграционные потоки. Депортации сыграли колоссальную роль в дестабилизации обстановки.

И несколько забегая вперед, приведу такой простой пример, относящийся уже к Октябрю. Кто защищал Временное правительство в Зимнем дворце? Юнкера. Из кого они этнически состояли? Оказывается в значительной степени из евреев и латышей. Откуда они взялись? Да очень просто: это те самые беженцы, которые переполнили столицу в феврале 17-го года. И, кстати, если говорить о Феврале, — то же самое: в списках убитых очень много беженцев, латышей.

То есть все взаимосвязано, и отдавать предпочтение какому-то одному ряду предпосылок ни в коем случае нельзя.

А. Н. САХАРОВ

Спасибо, Валерий Прохорович.

Слово имеет доктор исторических наук Нежинский Леонид Николаевич.

Л. Н. НЕЖИНСКИЙ

Уважаемые коллеги, я хотел бы обратить внимание еще на один узел проблем, толчком к которому послужили события февраля 1917 г. Речь идет о дальнейшей международной политике России, а точнее о том, что мы в последние 15–20 лет стали называть в нашей отечественной исторической литературе дуализмом международной политики России, то есть ее двойственностью. В чем было дело?

К февралю 17-го года абсолютное большинство населения России очень устало от войны и ее последствий, что было одной из главных причин февральских событий 1917 г. и краха самодержавия. Этим воспользовались руководители большевистской партии, которые начали активно подогревать антивоенные настроения населения.

Как вы знаете, Временное правительство летом 1917 г. потерпело полную неудачу, когда попыталось не только остановить немцев, австрийцев и т. д., но и повернуть их обратно. В то же время событиями в России очень обеспокоились некоторые крупные государства. Очень любопытно (Григорий Николаевич Севостьянов это знает лучше меня), что только в апреле 17-го года Соединенные Штаты объявили о том, что они участвуют в войне. Ничего себе — сколько времени прошло! А до этого они находились как бы в стороне, хотя, конечно, большей частью были на стороне Антанты. Всем этим воспользовались руководители большевиков, чтобы захватить власть в октябре 1917 г. Однако еще раньше, еще со знаменитой работы Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма» они очень активно начали пропагандировать идею так называемой «мировой революции» со всеми вытекающими последствиями, и, придя к власти, руководство партии большевиков уже в знаменитейшем ленинском Декрете о мире, с одной стороны, провозгласило курс на мир без аннексий и контрибуций, а с другой — обратилось к рабочим Франции, Великобритании, Германии с призывом полностью покончить с угнетением, с капиталистическим рабством и т. д. и т. п.

С этого времени можно говорить о двойственности руководства советского государства в проведении обоснования выработки концептуально-доктринальных основ и практических основ международной политики.

Я не буду долго на этом останавливаться, но примерно с лета 1921 г., когда большевики вынуждены были объявить переход с НЭПу, с одной стороны, с другой — они всячески не только проповедовали, но и помогали дальнейшему процессу «мировой революции». Имел место дуализм международной политики: с одной стороны, полезный и правильный курс на мирное сосуществование государств с различным социальным строем, что было правильно и полезно; с другой стороны, курс на всемерную поддержку мировой пролетарской, а потом и социалистической революции, который проводило советское руководство, в том числе с помощью созданного в 1919 г. по инициативе Москвы Коминтерна.

Эта двойственность (дуализм) советской международной политики давала о себе знать и продолжала существовать несколько десятилетий. Могу вам напомнить, что она была и после смерти Сталина, который тоже очень активно проводил двойственную политику; при Хрущеве, при Брежневе и только (извините меня, здесь я твердо стою на этом) при Горбачеве, наконец, была признана разновариантность исторического развития стран и народов, был взят более последовательный курс на мирные отношения нашего государства с другими странами и народами.

Так события февраля 1917 г. сказались на важнейшей стороне жизни нашего населения, нашего государства.

А. Н. САХАРОВ

Слово имеет доктор исторических наук Б. С. Илизаров, Институт российской истории РАН.

Б. С. ИЛИЗАРОВ

Сейчас каждый заявляет свою позицию, я тоже попробую ее обозначить: в России было не меньше реформ и революций, чем в других странах. И в этом отношении Россия мало чем отличается от любой другой крупной державы современного мира. С моей точки зрения революция, как явление, совершенно неизбежна: революции были, революции будут, и на наших глазах революции происходят. Это естественная форма существования любого развивающегося социального «организма».

Хотел бы провести аналогию (она не нова) и сказать, что любая революция — это, конечно же, насилие, это, конечно же, кровь, это, конечно же, ужас. Но это, если говорить об аналогии, примерно такое же событие, как и рождение нового существа, рождение младенца в недрах старого организма, организма матери. Поэтому, с моей точки зрения, революции будут всегда, как необходимые формы обновления социального «организма».

Что касается истории России. Как любая другая страна, она развивается от этапа к этапу. В начале каждого этапа закладывается некая парадигма, закладывается некая исходная модель. Она всегда создается и закладывается конкретным человеком. Это, как правило, творческая личность, исторический герой, человек, который способен на какие-то очень крупные свершения.

Очень интересные были высказывания, но почему-то никто не вспомнил о конкретной личности. Я хочу напомнить, — личность играет гораздо большую роль, чем даже самые массовые социальные или классовые движения или события, связанные с деятельностью элит и т. п., потому что личность всегда определяет характер, она является мозгом любого социального движения.

Я являюсь сторонником идеи С. Соловьева, который говорил о том, что та модель развития, которая была заложена Петром Великим, с его точки зрения, продолжалась осуществляться вплоть до реформенного времени. Он говорил о реформах 1860-х годов. Я думаю, что это действительно так.

То, что заложил Петр Великий, это было не только «окно в Европу», это было нечто иное, — это было начало поэтапного освобождения рабского народа. Народ, который получил Петр в наследство, в целом был народ-раб, и он получил его в таком состоянии. Петр — сознательно или это было интуитивное решение — начал с того, что освободил от рабства верхушечный слой. И первыми свободными людьми в России стали дворяне. И этап освобождения дворянства и части городского населения продолжался весь XVIII в., потом эту линию подхватила Екатерина II. И, наконец, важнейший этап — реформа 1861 г., когда была освобождена большая часть населения Империи.

Если рассматривать поставленный нами вопрос с изложенной выше позиции, то Февральская революция 1917 г. — это результат, это следствие отказа от кропотливой, но неуклонной реформаторской деятельности в сторону демократизации, которую должны были осуществлять российские правители после великих реформ Александра II. Февраль 1917 года это результат отката, реакции Александра III и трусливых метаний Николая II. Обвинения в бездеятельности и политической бездарности, брошенные А. И. Солженицыным в адрес Николая II, очень справедливы. Революция Февраля 1917 г. есть по существу попытка радикально решить вопросы, которые не решались реформаторским, постепенным путем. Поэтому если нет реформ, если вовремя не проводятся преобразования, любое общество обречено на революции и взрывы, и, в конечном счете — на развал.

И еще несколько соображений — о роли личности. Если взглянуть на ХХ век и посмотреть, как меняется страна (особенно страна недемократическая) там, где личность находящаяся у власти определяет практически все от начала до конца, то предстанет калейдоскопическая смена картин: Россия Николая II, Россия времен Ленина, Сталина, Россия времени Брежнева и современная Россия — совершенно разные не только государства, это разные социальные устройства. Постоянные сломы, постоянные преобразования, которые происходят на очень глубинном уровне, как правило, всегда определяются конкретной личностью.

Монархическая форма правления на примере судьбы Николая II показала, что она одна из самых неудачных, во всяком случае, для России. Потому что монархическая система правления — это не выбор наиболее яркого, наиболее талантливого, наиболее способного государственного деятеля. Наследственная монархия — случайность, и мы видели, что одно дело было, когда у власти был Александр II, другое дело — Александр III, Николай II и т. д. И мы видим, насколько категоричной стала ситуация, связанная с появлением на исторической арене Николая II.

В связи с Февральской революцией, здесь упоминались масоны. Я всегда настораживаюсь, когда привлекают мифологические силы. Звучало также и то, что защищали Зимний дворец в основном латыши и евреи. Это у меня тоже вызывает определенную настороженность, потому что, а кто же тогда их выбивал оттуда? Те же латыши и те же евреи?

Я этого тоже не могу понять. Когда мы переходим на такие маркеры, как говорят философы, здесь всегда есть опасность вульгаризации, недостойной ученого.

Так вот, февраль 17-го года — это попытка продолжить ту самую парадигму, которая была заложена Петром, — продолжить реформаторскую деятельность в условиях ХХ века. Самое же главное — 17-й год показал вот еще что: да, к власти пытались прийти либералы. Без сомнения, это были либералы очень разного плана: и князь Львов — совершенно особенный, и Керенский. Можно говорить о Мартове. Я считаю его также левым либералом. Это разные оттенки разных либеральных течений того времени. Кстати, демократические революции, как правило, проводятся как раз такого типа людьми, и не только в нашей стране. Это характерно для любого развитого государства. Эти люди обладают, мне кажется, очень интересными особенностями. С одной стороны, это талантливые, как правило, люди. Это люди, имеющие большой запас интеллектуальных сил. Люди, которые могут быть очень смелыми, решительными и т. д. Но самое главное, чего всегда не хватает либералам (это видно особенно и у наших, хотя сейчас, может быть, меня за это будут «казнить»), — им не хватает сил переступить через кровь, через большую кровь, потому что любое преобразование, а тем более в нашей стране… (А. Н. Сахаров: плохо это или хорошо?). Я ставлю вопрос. Я не знаю, хорошо ли рожать детей? Любой ребенок рождается, как известно, в муках и крови матери. Я не знаю, хорошо это или нет. (Оживление в зале). Подождите секундочку, дайте мне договорить. Так вот, либералы и демократы как раз и не могли «родить» новое общественное устройство, потому что они не смогли переступить через кровь. Мы видим это и сейчас, в наше время. Они не способны переступить через большую кровь, чья бы это кровь не была.

В такой ситуации либералы всегда терпят поражение, в любое время и везде они терпят поражение. И тогда появляются лидеры крайностей: или правой, или левой. То же самое было в Февральской революции. Это могла бы быть крайность правая — и тогда пришел бы Корнилов, и тогда была бы тоже огромнейшая кровь (генерал не боялся этой крови), или пришли большевики, и они, как известно, не только не испугались большой крови, а напустили могучий океан.

А. Н. САХАРОВ

Спасибо, Борис Семенович.

Мы с вами проделали небольшую интеллектуальную историческую разминку. Давайте подумаем над вопросом о характере Февральской революции. Мы привыкли, как правило, все укладывать в прокрустово ложе определенных дефиниций. Так было десятилетиями, и сегодня, наверное, мы от этого принципа не откажемся, хотя многие считают, что смысла в определении характера той или иной революции нет, поскольку это вопрос сложный, многофакторный и очень широкий,. Но все-таки, согласно нашим традициям, давайте подумаем над характером Февральской революции: что это была за революция — буржуазная, демократическая, буржуазно-демократическая, а может быть, ни та и ни другая? Каково мнение участников нашего «круглого стола» по этому вопросу?

Владимир Михайлович, ваше мнение.

В. М. ЛАВРОВ

После победы РСДРП (б) в октябре 1917 года закрепилась социал-демократическая точка зрения, что Февральская революция и первая российская революция были буржуазно-демократическими. Такая характеристика, на мой взгляд, упрощает происходившее в соответствии с марксистской (марксистско-ленинской) доктриной.

Собственно, буржуазная революция успешно происходила «сверху», начиная с крестьянской реформы 1861 г., и сопровождалась постепенными переменами, имевшими демократическую направленность. Февральская революция 1917 г. прервала реальную буржуазную революцию с демократической перспективой. Февральскую революцию совершили рабочие, солдаты и генералы, распропагандированные октябристами и кадетами. Февраль, на мой взгляд, был победившим русским бунтом, началом «красной смуты».

А. Н. МЕДУШЕВСКИЙ

Я, следуя своей логике, хотел бы подчеркнуть, что Февральская революция есть незавершенная демократическая революция или, можно сказать, оборванная революция, или упущенная революция. Можно, конечно, называть революцию «смутой», так как всякая революция есть смута в каком-то смысле. Но если мы признаем объективное стремление людей к демократии и тот факт, что это стремление время от времени выражается в спонтанных взрывах, то должны констатировать, что это была именно незавершенная революция. Я бы так ее и определил по сравнению с завершенными демократическими революциями.

Почему она была не завершена? Я думаю, по трем причинам. Первая — это, конечно, нерешенность проблемы преемственности власти в ходе и после Февральской революции. Вторая проблема — это соотношение конституирующей и конституционной власти. Третья — это невозможность достичь консенсуса политических сил.

Что касается первой из этих возможностей и первой из этих особенностей революции, то всем хорошо известно, что в любой революции возникает конфликт легитимности и законности, то есть представления о справедливости и действующего позитивного права. В зависимости от того, может ли эта революция перевести легитимность в позитивное право, может ли она обеспечить преемственность, правовую преемственность власти, может ли она создать стабильные рамки для дальнейшего развития политических институтов, — эта революция бывает успешной или не успешной. Хорошо известно, что Февральская революция эту проблему не решила. Общеизвестно, что имела место юридическая неопределенность в отношении Государственной думы и монарха накануне революции. Здесь можно напомнить о существовании такого явления, как мнимый конституционализм, чрезвычайное законодательство, роспуск Государственной думы указом от 26 февраля накануне революции. То есть новая власть оказалась подвешенной в воздухе. Далее — это, конечно, некорректность акта об отречении. Царь мог отречься только за себя, но не за сына, и не передать власть брату. Далее — это некорректность акта отказа самого Михаила Александровича, поскольку он должен был отречься в пользу Учредительного Собрания в крайнем случае, но не Думы, если бы даже был монархом. Это также юридическая противоречивость деклараций Временного правительства, которое выступало то как Временный Комитет Государственной думы, то как Временное правительство. В целом можно констатировать, что вопрос о преемственности и легитимности власти решен не был. Последующая легитимация также не была осуществлена.

Другой важный момент — это особая конструкция конституирующей и конституционной власти, которая была реализована в России. Выскажу, может быть, несколько парадоксальный тезис, но мне кажется чрезвычайно деструктивной роль идеи Учредительного Собрания. В связи с этим я бы хотел отметить, что та концепция демократии, которая господствовала в умах демократов того времени, в умах деятелей Временного правительства, — это была популистская концепция демократии, в основе которой лежала руссоистская вера в возможность народа самостоятельно решать сложные государственные вопросы. Эта идея и воплотилась в идеале Учредительного Собрания. Неэффективность идеи Учредительного Собрания проявилась даже в той стране, откуда эта идея была взята (я имею в виду Францию), поскольку там существовали, во-первых, различные концепции Учредительного Собрания — от Конвента до модели 1875 года, которая была заимствована в России. Концепция 1875 года — это Третья Республика — модель, которая была взята за основу российскими либералами в период Февральской революции. Так вот, там это приводило к чередованию парламентских режимов (или учредительных режимов) и бонапартистских диктатур. Все это чередование (некоторые связывают его с конфликтом идеи народного суверенитета и разделения властей) закончилось только при Де Голле: Конституцию Пятой Республики (1958 г.), как вы знаете, разрабатывали в закрытом режиме, без всякого Учредительного Собрания, а впоследствии в готовом виде вынесли на Всенародный референдум. Закрепили смешанную форму, а не парламентскую форму правления.

Де Голь считал, что та концепция учредительной власти, которая доминировала во Франции предшествующего периода, является основной причиной поражения Франции во Второй мировой войне, поскольку эта модель не обеспечивает сильной исполнительной власти, способной принимать решения, а дает всю власть законодательному собранию.

Я думаю, что модель, которая была принята, модель конституанты 1875 г., к таким же последствиям привела и в России. Во Франции эта модель являлась компромиссом между республиканцами и монархистами. Идея состояла в том, чтобы заимствовать английский парламентаризм, парламентскую монархию. Но в результате монархическая надстройка не была принята по ряду причин, остались только очень сильная парламентская власть и очень слабое правительство. Парламент по существу занимался тем, что каждый год менял правительство.

Это привело к нестабильности Третьей и Четвертой республик во Франции, вело к кризису парламентских режимов повсюду в Европе, поскольку французская модель была чрезвычайно популярной. И это привело, соответственно, к тем же последствиям в России.

Вследствие этого — в России:

- Во-первых, существовало иллюзорное представление о возможности достижения единства подходов всех политических партий на базе Учредительного собрания. Но они понимали его диаметрально противоположным образом.

- Во-вторых, это привело к отказу от немедленного созыва Думы, превращения ее в Национальное собрание, и, таким образом, был упущен конституционный момент: возможность принять демократическую конституцию на волне демократических ожиданий.

- В-третьих, — это невозможность достижения консенсуса между политическими партиями. Последующие попытки такого рода в виде Демократического совещания, Предпарламента, Директории имели уже запоздалый характер.

- И последнее, что стоит отметить, — это невозможность преодоления двоевластия, которое, более того, было усилено тем, что Временное правительство пролонгировало ситуацию неопределенности до Учредительного собрания. Наивно было объявить себя Временным правительством, нужно было объявить себя Постоянным правительством.

Все это, как мне представляется, позволяет констатировать, что был упущен шанс добиться консолидации умеренных политических сил, преодолеть на этой основе двоевластие, добиться легитимации новой власти и осуществить последовательную передачу власти. Здесь говорилось о том, что всякая революция это кровь и что выход возможен только через насилие.

История, однако, знает примеры, когда эти проблемы решались на правовой основе. Если мы сравним Февральскую революцию с некоторыми другими революциями (даже аграрными), то эта проблема решалась. Возьмите Ататюрка в Турции, Чан Кайши в Китае, президента Карденеса         в Мексике. Кровь была минимальна. Речь идет не об уничтожении миллионов людей, а только сотен и тысяч. Это совершенно другой масштаб.

(РЕПЛИКА: В гражданской войне в Китае 9 млн. покалечены.)

Гражданская война в Китае имела характер внешней войны с Японией, поэтому в данном случае мы не можем сравнивать эти показатели с Россией. Я имею в виду характер стабилизации временной власти, который позволяет выйти из конфликта без гражданской войны. На это я хотел бы обратить ваше внимание.

А. Н. САХАРОВ

Вы поставили очень любопытный вопрос о незавершенности революции. У меня возникает к Вам следующий вопрос: какие революции были завершены, и вообще может ли любая революция быть завершенной? Если да, то какую революцию Вы назвали бы завершенной в принципе? Есть ли такая революция в мире?

А. Н. МЕДУШЕВСКИЙ

Я считаю, что завершением революции является принятие демократической конституции, которая обеспечивает стабильные институты, позволяющие политической системе работать бесконфликтно. И таких революций очень много. Если брать пример Франции, то из этого ничего не выйдет, потому что там каждые 50 лет революция, хотя там тоже были относительно бескровные революции или перевороты. Здесь называли революцию Мейдзи. Кстати, это пример революции, которая бескровно решила многие социальные проблемы. В Японии не было такого масштабного применения насилия как в России или Китае в последующее время. И вот вам пример того, как можно решать сложные социальные вопросы на основе права.

(РЕПЛИКА: Вы забываете уровень социализации японского общества. Это несколько не соответствует российским образцам.)

А. Н. МЕДУШЕВСКИЙ

Хорошо, давайте возьмем более близкий к нам пример — пример демократического перехода в Восточной Европе. Это были демократические революции, которые начинались с протеста против коммунизма и завершились принятием демократических систем, демократических конституций, созданием плюралистических демократий, на основании чего возможно было дальнейшее развитие гражданского общества. Таким образом, такие примеры существуют.

А. Н. САХАРОВ

Александр Николаевич. Пожалуйста, Ваша точка зрения по поводу характера Февральской революции.

А. Н. БОХАНОВ

Здесь возникло уже столько всяких чувств и эмоций, что хочется обсуждать самый широкий спектр вопросов, но я постараюсь себя сдерживать.

Если мы говорим о Февральской революции и вообще о революции, почему пало царство, прежде всего, надо ответить на вопрос: а чем это царство держалось многие сотни лет? Этой темы вообще никогда не возникает.

В этой связи я хочу обнажить один момент, который прозвучал вскользь, тем не менее он один из самых сложных и запутанных в современной историко-социологической понятийной системе, — это вопрос об империи.

Империя отличается от государства не размерами и не какой-то иерархической структурой. Империя отличается от простого государства всемирным устремлением. Нет этого устремления, значит нет империи, есть большое государство.

Если отбросить частности, есть две модели империи: первая римская, языческая, перед Цезарем, и вторая римская или константинопольская. В первом случае это трансляция мощи, силы, цивилизационного миропорядка. Вторая модель — несение веры. Русская, российская империя была образцом второримской модели. Поэтому очень важно понять истоки основы той системы, которая существовала сотни лет.

Ресурс монархизма был исчерпан не потому, что был плохой Протопопов, и не потому, что экономика была плохой. Экономика была блестящей. Русская экономика в некоторых областях развивалась в 15–20 процентов годовых. Сейчас бы за 10 процентов Грефу дали бы Ленинскую премию. Экономическая революция в России была совершенно не обоснована и бессмысленна. Что касается продовольственного или военного кризисов, ничего подобного в России не было до такой степени, как это было, скажем, во Франции или в Германии, где к 17-му году была просто катастрофа. В России, как мы знаем, даже карточки не вводили, за исключением сахара.

ВОПРОС

А в Германской империи, какой тип?

А. Н. БОХАНОВ

Безусловно, языческий, перворимский.

Февральская революция — конечно, увертюра Октября. Ленин был логичен, уместен, он как раз был самым главным цивилизатором. Культура потерпела крушение, и к власти пришли те самые цивилизаторы, которые захотели всех сделать грамотными, всех посадить на электрические стулья и т. п. Никакая это не демократическая революция, потому что никто ничего не решал. Здесь правильно говорили, что в формально юридическом смысле Россия так и осталась монархией, потому что не было какого-то легитимного учреждения и законодательного акта, и просто хочется сказать «Да здравствует Учредительное собрание!».

Сказать сейчас, по прошествии ста лет. А Россия формально осталась монархией, потому что все, что потом приходило, было самозванчество, политическое самозванчество — люди, которые не получали никакой легитимизации, когда одна клика сменила другую, другая — предыдущую, и т. д. Не было ничего легитимного. Это была социалистическая революция в результате прихода к власти охлократии.

А. Н. САХАРОВ

Да, но был все-таки один акт, который мы недооцениваем, акт абсолютно легитимный, формальный: 14 сентября 1917 г. Россия официально была объявлена республикой. Об этом объявило Временное правительство. (Оживление в зале). Россия была объявлена республикой тем правительством, которое управляло ею в течение полугода. Это был факт, который можно, конечно, оспаривать с точки зрения легитимности, но он вошел в историю, и мы должны с этим считаться.

С. М. ИСХАКОВ

После падения монархии в стране получили возможность интенсивно действовать множество социальных движений — крестьянское, рабочее, солдатское, национально–освободительное, культурно–автономистское, казачье, молодежное, женское и другие, которые отражали протестные настроения масс. Это дает основание считать, что Февральская революция приобрела общенациональный характер. В результате революции началась постепенная демократизация жизни народов России.

А. Н. САХАРОВ

Спасибо. Пожалуйста, Андрей Константинович.

А. К. СОКОЛОВ

Я считаю, что если мы сегодня всерьез задумаемся о построении демократического гражданского общества, нам очень внимательно нужно посмотреть на характер тех событий, которые начали происходить после февраля 17-го года, и с этой точки зрения я лично высоко ставлю те события, которые начали происходить, даже если мы извлекаем оттуда какой-то негативный урок. Мы должны сделать определенные выводы. Очевидно, что задачи, которые должна была решить революция, все были прописаны, между прочим, на знаменах, с которыми на улицы выходили эти толпы, эта охлократия, о которой говорил Александр Николаевич. Это скорейший созыв Учредительного Собрания, это выход из войны, которая всех измотала. Написано было: «Мир без агрессии и контрибуции». Это проведение аграрной реформы, это осуществление демократических преобразований. Все это было прописано на лозунгах, поэтому я не одобряю такого уничижительного отношения к тем, кто участвовал в этой революции.

Другое дело — почему из этого ничего не вышло. Да, царь был свержен, но взамен что возникает? Да, были выборы, но вместе с революцией на арену исторического действия выходят толпы. Да, пена наблюдается. Но, тем не менее, если мы посмотрим, что образуется, что проводится в жизнь под знаменами этой революции, это все-таки организации. Возникают профсоюзы, возникают Советы. Они тоже стараются навести порядок — и т. д., и т. п.

Действительно, субъективный фактор имеет очень большое значение в этих условиях. И мы должны учитывать еще массовую поддержку — насколько она может быть оказана всем этим преобразованиям. То есть многое зависит от состояния того общества, которое приходит в революцию. Вот здесь мы натыкаемся на целый ряд аспектов, которые связаны с тем, что к осуществлению таких демократических преобразований общество в то время было не готово. Мы писали в нашем Центре работу по событиям 17-го года, писали о том, что происходило в армии, об истории с Учредительным Собранием. Большинство населения просто не понимало, что это такое.

Я думаю, что поэтому не в последнюю очередь и созыв его затягивался, хотя Комиссия по выборам подготовила избирательный закон, где намечался день. Нужно было быстрее созывать Учредительное Собрание и решать вопрос о государственном устройстве, о новом «хозяине земли русской».

А. Н. САХАРОВ

Спасибо, Андрей Константинович.

Вот такая в истории России парадоксальная вещь складывается. В начале XIX века российское общество было не готово к демократическим преобразованиям, даже к отмене крепостного права. В 70-е гг. оно тоже не было готово к демократическим преобразованиям. В 1905 г. оно тоже не было готово к демократическим преобразованиям. В 1917 г. оно тем более было не готово к февральским демократическим преобразованиям. В 90-е гг. все уже согласились с тем, что наше общество не готово к демократическим преобразованиям. У меня возникает вопрос к вам как к специалисту по советскому периоду, специалисту по политологии: когда российское общество будет готово? Ну, хотя бы примерно. И будет ли готово?

А. К. СОКОЛОВ

У меня как раз противоположная точка зрения, которая состоит в том, что многие вопросы, которые стояли на повестке дня, назрели. Со всеми существующими традиционными структурами нашей власти, строя и т. д. они не проводились в жизнь.

Вот реформа 1861 года. Вы говорите, что народ к ней был не готов. Я же считаю, что она явно запоздала. (А. Н. Сахаров: к демократии, к социализму, к отмене самодержавия и т. д.). Все зависит от народа, и я думаю, что большинство населения это поддерживало. Другое дело — есть ли силы, способные претворить это в жизнь, и что это за силы, и каким образом это будет поддержано. Например, мы занимались армией. Армия тоже нуждалась в демократизации, хотя шла война. Значит, естественно было выйти из войны. Кому нужна была эта война? Зачем Россия ввязалась в нее? Мы же знаем, какую роль в революции 17-го года сыграла армия. Она воевать просто не хотела. Какой вывод из этого следует? Для умного политика — выйти из войны, и тогда бы не было всех этих событий. (Оживление, шум в зале). Почему мы считаем себя умнее, чем современники тех событий? А я лично считаю, что там были и очень умные, добропорядочные люди.

А. Н. САХАРОВ

По-моему, дело все в том, что все эти периоды — XVIII в., XIX в. и конец XX в. — Россия с трудом, но поэтапно все-таки идет путем демократизации, никогда не останавливаясь на идеальной конечной точке. Безусловно.

В. П. БУЛДАКОВ

Мне кажется, наша дискуссия разворачивается по сценариям марта 1917 г.: все стремятся высказаться, но при этом никто даже не пытается услышать друг друга.

Прежде чем вернуться к событиям 1917 г., хотелось бы сделать одно замечание. Здесь говорили о том, что империи бывают различными. Действительно, к началу XX в. были известны империи традиционные (по преимуществу сухопутные) и новейшие (буржуазно-индустриальные) с огромными заморскими территориями. Некоторые из империй пытаются черпать силы, используя теологический компонент (это относится и к России). Я хотел бы особо подчеркнуть этот момент, поскольку в дискуссии прозвучали ссылки на очень древние времена и отдаленные страны.

Если исходить из того, что российская власть оглядывалась на византийское наследие, то позволю себе напомнить следующее. За всю историю Византии в ней правило свыше ста императоров. Из них насильственной смертью погибли 74 или около того. Это считалось «нормой». В некоторых случаях император (вроде Маврикия) до такой степени ощущал себя бессильным перед волей «рока», что безвольно взирал на то, как обезглавливают шестерых его детей. Он воспринимал это как «небесную кару». Если вернуться к Николаю II, то создается впечатление, что и он фатально следовал своей собственной несчастной «судьбе». Я вовсе не собираюсь его упрекать, как это делали многие его современники. Хотелось бы только заметить, что на должность императора-самодержца, способного противостоять судьбе — своей империи — он никак не тянул.

Теперь позвольте вернуться к вопросу о характере Февральской революции. В свое время нам настойчиво внушали, что она была «буржуазно-демократической». Впрочем, даже во времена марксизма-ленинизма ее называли и «общенародной», что, в общем, вполне соответствовало истине. Ленин не случайно говорил о «верхах» и «низах». Строго говоря, это не марксистское, а бихейвиористское объяснение истоков революции. В основе его лежит понимание того, что существующий режим люди перестают оценивать объективно — для них он становится нестерпим, они больше так «жить не могут».

Я обратил бы особое внимание на то, что императора никто не поддержал, включая церковь, официальным главой которой он считался. Практически все епископы сразу же встали на сторону Временного правительства и дружно принялись сочинять присягу новой власти. Это ли не показатель того, что власть развалилась сама? Относительно «измены» генералитета своему главнокомандующему здесь уже говорилось. Впрочем, лично я не верю в решающую роль подобных «измен», скептически отношусь и к всевозможным конспирологическим версиям.

Относительно так называемых движущих сил революции. Я обратил бы внимание на то, что революция началась как рабочая, «пролетарская». При этом одними из первых взбунтовались работницы текстильных фабрик — сработал «истерический» фактор; затем волнения перекинулись на металлообрабатывающие предприятия. Но судьба революции была решена только тогда, когда на сторону восставшего народа перешли солдаты столичного гарнизона. Впрочем, не только солдаты — известен случай, когда казак зарубил жандарма. Власть оказалось некому защищать. Здесь уже говорили об охлократии. В общем, это справедливо даже применительно к Февралю. Если вчитаться в газеты того времени — не только столичные, но и провинциальные, — то обнаружится, что о забастовках, о «движении пролетариата» там говорится немного. Зато очень часты упоминания о бытовых бесчинствах, о выпадения людей из этоса «нормального» времени. О реальном ходе революции на этом уровне — уровне устремлений «человека толпы» мы сегодня, увы, знаем немного. Более того, по известного рода этатистской привычке, даже и знать не хотим.

В связи с этим хотелось бы обратить особое внимание на следующий недооцененный фактор развала имперского управления. «Сухой закон» — плод добрых устремлений последнего императора — сыграл совершенно катастрофическую роль в судьбе России. После Февральской революции не случайно последовала череда винных погромов — сначала вблизи столицы, затем в других городах. Кстати, возможность такого развития событий предсказывали. Во время войны запасы спиртного складировались в определенных местах, об этом всем было известно — солдаты, которые переполняли города, давно уже кружили вокруг винных складов. Самое худшее началось, конечно, осенью, когда Россию затопила волна так называемых пьяных погромов. Но это была только часть общероссийского хаоса — последовала также серия продовольственных бунтов и погромов. В это же время начались и еврейские погромы, а в марте 1918 г. все еврейское население трепетало в ожидании все новых и новых антисемитских бесчинств.

Говоря об этой стороне революции, я хотел бы поставить вопрос: в чем причина разгула охлоса? Глубинная причина, на мой взгляд, в одном: «верхи» и «низы» российского общества (если уместно употреблять этот термин) при всей общей нетерпимости к власти существовали в разных социокультурных измерениях, говорили на разных «языках». Если в феврале 1917 г. массы ждали от правительства (неважно как оно назовется!) своего рода магических действий, которые мгновенно удовлетворят наиболее насущные социальные потребности, то «верхи» вели себя совершенно по-другому. Обложившись существующими «прогрессивными» конституциями европейских государств, власти стали составлять «самую лучшую» конституцию, придумывать «самую совершенную» систему выборов в Учредительное собрание. Это тоже была своего рода магия — магия веры в формальное право и демократию, которая якобы сама по себе способна решить самые наболевшие вопросы. Разумеется, от власти ждали вовсе не самых справедливых законов — ждали моментальных «магических» действий или просто жестов.

В само понятие Учредительного собрания «низами» вкладывался вовсе не тот смысл, который вкладывали в него образованные верхи. Как понимали конституанту массы? Очень просто! Соберется новый «Хозяин Земли Русской» — своего рода «коллективный царь», нечто подобное народным Соборам XVII в. — и все жизненно важные вопросы будут раз и навсегда решены «по справедливости». Кстати, если бы Учредительное собрание собралось в 3-месячный срок, как это обычно случалось в истории европейских революций, эффект от него был бы куда более значительным. Не думаю, чтобы оно решило все стоящие перед страной вопросы, но нарастанию хаоса оно в известной степени смогло бы противостоять. Остается только удивляться, насколько самоубийственно может вести себя российская власть — неважно как она себя при этом называет.

В связи с этим хотелось бы напомнить о «предсказаниях» дурного развития событий, а также о том, насколько близорукой оказывается власть по отношению к ним. Удивительно, но Февральскую революции предсказывали еще до начала мировой войны, а также в самом ее начале! При этом «пророчества» исходили из самых различных кругов: возьмем записку Дурново, вспомним также о небезызвестном Парвусе. Все знали сценарий 1905 г., все знали, к чему ведет «смута в умах» в России. Все понимали, что падение самодержавия создаст совершенно необычную квази-политическую ситуацию: «без царя, а правительство рабочее» (Троцкий). Главное же было в том, что после падения самодержавия все то, что было связано с ним, обессмыслилось — прежде всего, война. Что можно было ожидать теперь от народа, которого нелепейшим образом гонят на войну под лозунгом «мир без аннексий и контрибуций»? Вопрос о мире стал решающим фактором развития тогдашних событий. И оценивая сегодня Февральскую революцию, об этом нельзя забывать.

Попутно замечу, что и развитие событий в октябре 1917 г. также предсказывали. Выступления большевиков ожидали до такой степени, что им попросту нельзя было отказаться от захвата власти. Ожиданиями переворота пестрели заголовки всех газет, кроме, разумеется, большевистских. При этом бросается в глаза, что руководители большевиков (за исключением Ленина) скорее упирались, медлили, нежели рвались осуществить «замысел истории». Не случайно накануне Октября был столь ощутим раскол в верхах «монолитной» партии. Любая революция всегда напоминает пьесу, написанную неведомым сочинителем, от реализации замысла которого никто из действующих лиц уклониться не может. И самое нелепое, что может в связи с этим сделать историк — это попытаться навязать революции логику и мораль своего времени, то есть оценивать прошлое по неведомым прошедшей эпохе критериям.

Если людям, оказавшимся в эпицентре социального хаоса, трудно понять происходящее, то это должны суметь историки.

А. Н. САХАРОВ

Спасибо. Пожалуйста, Ваша точка зрения, Леонид Николаевич.

Л. Н. НЕЖИНСКИЙ

Все, что хотел, я в основном сказал. Поэтому если у кого-то есть конкретные вопросы, я могу ответить.

А. Н. САХАРОВ

Борис Семенович, пожалуйста, Вам слово.

Б. С. ИЛИЗАРОВ

Я думаю, что характер Февральской революции можно определить как либерально-демократический. В связи с этим хотелось бы высказать следующие соображения.

Я согласен с Андреем Николаевичем в том, что на исторических путях Россия движется кругами, петлями и тем не менее постепенно выбирается на какую-то магистральную цивилизационную линию. Надеюсь, что в общем и целом, в перспективе реальная форма демократии станет для России предпочтительнее виртуальной.

Одна из таких «петель» произошла как раз в феврале 1917 г. Я хочу обратить внимание на то, что сегодня также не прозвучало. Сначала забыли человека, а теперь забыли то, что наша империя была особенной: она была многонациональной империей. Мы совсем этот фактор упустили. Не случайно — либерально-демократические реформы, которые выдвигались в многонациональной империи, автоматически, объективно зависали в воздухе. Они не могли быть реализованы в такой империи, с ее культурным, этническим и цивилизационным разнообразием.

Колониальные империи (во всяком случае, в конце XIX — начале XX вв.) сложились, с моей точки зрения, двух типов. Один тип — это классическая, предположим, Британская империя: метрополии находятся далеко от своих колоний, они разбросаны по всему миру, и это, с одной стороны, очень затрудняет сохранить целостность империи. В то же время, когда начинается кризис в метрополии, очень легко избавиться от своих колоний, и метрополия остается самостоятельной и может преобразовываться в той форме, как это задумывается элитой. Другой тип империи — это империя Российская или Австро-Венгерская, когда вокруг метрополии формируются различные национальные окраины, которые срастаются с метрополией. Поэтому распад такой империи — это всегда очень тяжелое, очень кровавое и очень опасное явление. Мы видим, что произошло с Австро-Венгрией. Мы видим, что произошло сейчас, уже в наше время, с Югославией и СССР. Так вот, как раз тогда, в феврале 1917 г. в преддверии либерально-демократических преобразований вопрос встал так: как возможны демократические преобразования в многонациональной колониальной империи? Ее народы в первую очередь ринуться решать вопросы своей государственной самостоятельности и реальной независимости, в то время как метрополия — вопросы модернизации и демократизации. В таких условиях развал колониальной империи неизбежен. Это и произошло со всеми империями Новейшего времени.

Второй момент. Если бы все-таки не либералы пришли к власти, а предположим, правые (я имею в виду — Корнилов и т. д.), то они бы сделали все чтобы сохранить ту империю, которая бы продолжала колониальную традицию, и опять вопрос бы не решался. Поэтому тот выход, который нашли большевики, был, может быть, единственным. Старая имперская традиция была переориентирована сначала на мировую революцию, а затем на создание сталинской сверхдержавы и т. д. Можно по-разному здесь говорить, но, тем не менее, это была переориентация. Поэтому обреченность либерально–демократических начинаний в феврале 17-го года очевидна. Иное, т. е. демократизация, могла происходить только при одном условии. Если бы либералы, (которые, подчеркиваю, действительно были яркими личностями, это не ничтожества, как постоянно пытаются толковать и толковали в свое время, а это разные люди и по-разному интересные) — если бы эти люди поставили вопрос о том, что либерально–демократические преобразования в огромной стране нужно все же провести, то им пришлось бы распустить все национальные окраины, т. е. большую часть колоний. Им пришлось бы прийти примерно к тому же финалу, к какому пришли мы сейчас в 1991 г., когда были сброшены все колонии и когда метрополия так или иначе сохранила себя и могла попытаться стать уже демократической. Похожий процесс намечался и после Февраля, когда все окраины начали заявлять о своей самостоятельности, когда во всех так называемых теперешних независимых республиках, во всевозможных национальных районах и т. д. началась по существу Гражданская война за размежевание, в том числе и война за независимость против метрополии.

Поэтому считаю, что демократическая революция Февраля 17–го года была обречена, и она должна была привести к развалу страны, а диктатура — правая или левая — была, что называется, предопределена. В какой-то степени сейчас мы опять находимся на пороге этих очень похожих событий. Слава Богу, советская империя была распущена, а попытка собрать ее вновь может привести к развалу уже новую Россию.

А. Н. САХАРОВ

Спасибо, Борис Семенович.

Давайте подумаем над проблемой «Февраль и Октябрь 17-го года», над соотношением этих событий в нашей стране.

Пожалуйста, Владимир Михайлович.

В. М. ЛАВРОВ

Февральская революция отняла власть у государственной власти, у главной в России созидательной силы, и создала власть не другой реальной силы, не власть простого народа (солдат, рабочих и крестьян), а временную и переходную полувласть, переходную к единственно оставшейся силе — к власти этого самого народа во главе с социалистами-радикалами. Лидером последних в лучшем случае мог стать автор аграрной программы эсеров В. М. Чернов, но в его характере не было необходимой решительности; оставались те, кто был левее Чернова, в том числе Ленин.

В России не было выбора между императором Николаем II, с одной стороны, и цесаревичем Алексеем, великим князем Михаилом Александровичем, князем Г. Е. Львовым, А. Ф. Керенским или В. М. Черновым, с другой. Или самодержавная власть законного императора (со всеми минусами существовавшей власти), или сползание в беззаконие и самодержавие крайних революционеров.

Еще в 1910 г. в Государственной Думе премьер-министр П. А. Столыпин предупредил: «Если бы нашелся безумец, который в настоящее время одним взмахом пера осуществил бы политические свободы России, то завтра же в Петербурге заседал бы совет рабочих депутатов, который через полгода своего существования вверг бы Россию в геенну огненную».

Сказано: по плодам их узнаете их. Плодом Февраля был Октябрь.

А. Н. МЕДУШЕВСКИЙ

Я должен начать с антитезы. Я считаю, что не было никакой предопределенности в том, что Февраль сменился Октябрем, и я думаю, что этот вывод можно вывести, исходя из анализа механизма власти в переходный период. Когда я говорил о том, что Февральская демократическая революция была оборвана, я имел в виду прежде всего ситуацию двоевластия. Я думаю, что настало время переосмыслить вообще это понятие «двоевластие», отказаться от его классовой интерпретации и рассматривать его просто как столкновение конституционной власти и антиконституционной власти. Я полагаю, что в этом смысле, конечно, Советы очень интересный феномен. Это такой суррогатный орган власти, который напоминает различные комитеты, хунты, которые были в разных революциях, начиная от Кромвеля, но которыми очень легко манипулировать, и сами большевики, например, не кто иной, как Троцкий, в своей «Истории Октябрьской революции» пишет о них с презрением, говорит о том, что «это чернь, которую нужно использовать для свержения власти». В этом смысле функция Советов в революции состояла в том, чтобы противопоставить съезд Советов Учредительному Собранию, а затем установить партийную диктатуру над Советами. Вот такой механизм власти. Соответственно, возникает вопрос: было ли это предопределено, действительно должен был так развиваться процесс от Февраля к Октябрю, как у нас говорят? Я думаю, что нет. И продолжая сравнительную линию, я хотел бы сказать, что были революции, где события шли именно так, как в России (а двоевластие не уникальный феномен, я считаю), а были революции, где события шли по-другому. Пример первого — это Иранская революция: после свержения шаха в 1979 году было создано Временное правительство Базаргана, которое разработало демократическую Конституцию, ожидало Учредительного Собрания. Параллельно возникла система комитетов, где доминировало духовенство во главе с Хомейни. Хомейни создал такой институт, как Совет религиозных экспертов (это аналог нашего 2-го Съезда Советов), который, захватив власть, отстранил Временное правительство и установил теократическую диктатуру, существующую ныне, и если вы посмотрите Конституцию Ирана 1979 г., она очень похожа на российскую Конституцию 1918 г., только «Советы» надо заменить на «религиозных экспертов» и вместо «Политбюро» поставить Совет религиозных экспертов во главе с Хомейни. Так что история повторяется.

(А. Н. Боханов: это разные вещи. Ислам и Советы все-таки на одну доску нельзя ставить).

Исламские специалисты говорят о том, что идея Советов проникла в Иран еще в 1905 г., была очень популярна среди исламского духовенства и влияла на сознание людей в 1979 г. Это ссылка на литературу. Можно спорить.

Второй пример — это революция в Португалии, известная как «революция гвоздик» 1974 г. После свержения диктатуры Каэтано образовалось двоевластие: с одной стороны правые партии, с другой — коммунисты-сталинисты, которые активно претендовали на власть. В центре оказалась социалистическая партия во главе с Суарешем. Когда Суареш год назад приехал в Россию, я беседовал с ним и спросил, как он вообще вышел из этой ситуации, которая очень напоминает российскую ситуацию Февраля 17-го года. Он сказал: «Очень просто. Генри Киссинджер позвонил мне и сказал: «Не повторяйте ошибок Керенского». Таким образом, ситуация в Португалии развивалась уже по другому сценарию. Это значит, что Суареш договорился с правыми партиями, коммунизм был подавлен, и далее постепенно из Конституции изъяли положение о необходимости строительства коммунизма. Это, кстати, пример еще одной бескровной революции или относительно бескровной, потому что они действительно потеряли все колонии, просто отказались от них. Там началась Гражданская война. Тут я согласен: быстрое решение проблемы демократизации в колониальной империи имеет издержки. Но я хотел бы завершить эту часть своего анализа следующей констатацией.

Мне представляется, что основная причина крушения февральской системы состоит в ошибках той концепции демократии, которой руководствовалось Временное правительство. Временное правительство, где преобладали юристы, исходило из концепции классического парламентаризма, которая сформировалась в условиях сословного общества, цензовой демократии и которая не годилась для новых социальных условий массового общества и массовой мобилизации.

Поэтому возникла совершенно новая техника государственных переворотов, к которой Временное правительство было не готово. Эта техника включала массовую мобилизацию внепарламентских сил, осуществление т. н. «невидимых» маневров, направленных на захват стратегических коммуникаций вместо штурма непосредственных институтов власти и далее использование таких институтов, как советы, архаичных по своей природе, против действительно рациональных институтов политической власти.

Этот анализ давал, во-первых, Троцкий, во-вторых — я могу напомнить книгу известного итальянского авантюриста Курцио Малапарте «Техника государственных переворотов», где он сравнивает большевистский переворот с захватом власти итальянским фашизмом и говорит о том, что это была одна и та же техника, то есть: «Муссолини учился у большевиков», как писал позднее Троцкий, а Гитлер учился у большевиков и у Муссолини.

Очень важно, что эта техника не имеет никакого отношения к классовой направленности движений. Это именно технология. Если бы демократия могла научиться использовать эти технологии, она была бы ничуть не хуже большевиков с точки зрения консолидации власти.

Проблема состоит в том, что у Временного правительства не было людей, которые понимали бы, как можно осуществлять такие перевороты или контрперевороты. В настоящее время это становится более или менее понятно, и если мы возьмем «цветные» революции, то там делается акцент не на парламентские формы борьбы, а именно на массовую мобилизацию.

(РЕПЛИКА: На заграничные фонды…)

Между прочим, заграничные фонды были и у большевиков. Если Вы посмотрите литературу, например, книгу Каткова о февральской революции, Вы найдете там свидетельства того, что немецкие деньги работали именно в период Февральской революции. Так что этот вопрос дискуссионный, но мы его оставим, как не относящийся к существу дела. Деньги ведь можно брать у кого угодно, весь вопрос в том — как их использовать. Использовали их неправильно. Временное правительство вполне могло бы использовать поддержку АНТАНТЫ, получить от них деньги и разработать адекватную стратегию защиты демократических институтов от этих т. н. советов.

Так что вывод у меня совершенно другой: никакой фатальной предопределенности не было, предопределенность возникает из цепочки ошибок Временного правительства и, я согласен, из личностного фактора. Личностный фактор проявился в том, что Керенский в июне не уничтожил советы. Это очень существенная ошибка Временного правительства. То есть Керенский не сделал того, что сделал Суареш в Португалии в 1970-е гг.

А. Н. БОХАНОВ

Все разговоры о либеральных ценностях абсолютно абсурдны. Да, в России был капитализм, который очень интенсивно развивался, но не хватало того, что называл С. Франк «буржуазным миросозерцанием» или, как по Максу Веберу, «духа капитализма» не было в России. Другая этика, другая мораль, другое жизнепонимание. И вне православия русскую культуру рассматривать нельзя, потому что русский архетип — главный субъект русской истории — формировался под сенью системы православия, и православие в отличие от других это не иерархия.

Что касается вообще широкого подхода. Этот какой-то «бермудский» треугольник — плохое правительство, обуреваемая жаждой прогресса общественность и изнывающий в тяготах народ — ничего нам не объясняет. Это какой-то заколдованный круг, потому что надо шире смотреть и глубже смотреть.

Один философ очень хорошо сказал, что «история — страшный суд над правителями». Я думаю, что надо не только правителей судить (не те ресурсы, не те резервы, не те технологии использовались), надо и к народу обратить эти претензии. Трумэн в свое время правильно писал, что «народофильство русской интеллигенции — «сифилис» русской мысли». Это абсолютно правильно, потому что народ хороший, а элита — не та.

Надо предъявлять претензии и к народу, и к тому, что мы называем «основной толщей населения». Народ поддержал большевиков. Да, было избрано Учредительное собрание, но это были не выборы, а общероссийский опрос. И социалистические партии, в том числе большевики, получили подавляющее большинство голосов. Именно поэтому вслед пришли Ленин, Сталин... и наступила кара. Я не исключаю, что через некоторое время опять та же самая история повторится. И мне совсем не жалко этих страдающих и рыдающих членов Политбюро в казематах Лубянки, потому что казематы были уже и в 18-м, 19-м, 20-м... 29-м, а вот большой террор это ужасно, — номенклатуру тронули… Все виновные свое получили. Это было возмездие.

А. Н. САХАРОВ

Спасибо, Александр Николаевич. Вы ставите нашу дискуссию в другую плоскость: с точки зрения оценки ответственности за события не только Николая II, Думы, Временного правительства, Керенского, но и непосредственно народных масс. Я думаю, что такая точка зрения имеет право на жизнь.

Что касается того, что у нас идет спор глухих. Вы же знаете, мы дети своей страны, мы дети и Февраля, и Октября, и 1991 г… Когда пройдет определенная цивилизационная пора, тогда будем внимательно прислушиваться друг к другу, искать, как говорил незабвенный классик, консенсус.

Пожалуйста, следующая точка зрения.

С. М. ИСХАКОВ

Временное правительство за 8 месяцев своего правления ничего не сделало для удовлетворения насущных потребностей большинства населения. Не было продвижения в отношении мира, земли, продовольствия и других вопросов. Естественно, любой должен был бы понимать это как пренебрежение его интересами, его правами и надеждами. В этом смысле здесь ничего странного нет. Это простая, нормальная логика.

В результате плодами начавшейся в феврале 1917 г. социальной революции воспользовались люди, которые осуществили в октябре политический переворот, предложив большинству граждан то, что они хотели. Дальнейший ход событий показал, что большевикам пришлось столкнуться с такими проблемами, которые разошлись с их собственными представлениями: надо было защищаться от вооруженной интервенции и тем самым решать проблему сохранения страны. С таким результатом, собственно говоря, и закончилась Октябрьская революция, приведшая к установлению уже другого режима, о котором надо говорить отдельно. Никакой сталинской эпохи в 1917 г. еще не было.

А. К. СОКОЛОВ

Тоже буду очень краток. Я не являюсь сторонником широких историко-философских обобщений. Есть логика исторического факта. Причем, факты 17-го года изучены очень подробно, расписаны буквально по дням. Смотри, изучай, делай соответствующие выводы! Конечно, у каждого есть право делать обобщения, но в данном случае я сторонник той линии, которая в свое время была обозначена нашим Советом по Октябрьской революции. И яснее всего ее выразил П. В. Волобуев: «события в течение 1917 г. принимали все более и более опасный поворот; страна все больше погружалась в состояние хаоса, анархии». Вывести из этого состояния могла только диктатура.

Вопрос стоял так: чья это будет диктатура — левая или правая. Здесь нельзя недооценивать роль личности, я согласен. И в этом смысле, конечно, на мой взгляд, Ленин и Троцкий являлись действительными вождями масс. Если говорить об альтернативах в истории, я сторонник того, чтобы рассматривать только реально существующие альтернативы, а такие альтернативы (здесь я согласен с Владимиром Михайловичем [Лавровым]) были в 1917 году. Надо посмотреть, в какой момент они были упущены и почему. (В. М. Лавров: почти сразу же были упущены). Да, почти сразу. Вопрос о войне оттягивался. Попытки превратить ее в революционную войну, оборонческую при таком состоянии армии были невозможны.

Аграрная реформа. Давайте посмотрим. Она назрела, что-то надо было делать. Создаются многочисленные комиссии и бесконечно обсуждают проект аграрного законодательства. Кстати, с чего, собственно, начало свою деятельность Учредительное собрание, которое собралось уже при большевиках? Опять же, с обсуждения аграрного закона, все того же аграрного закона, к сожалению, без решения вопроса о власти.

В. П. БУЛДАКОВ

Я позволю себе вернуться к сюжету дискуссии, связанному с выступлением Солженицына. Я вовсе не его поклонник, скорее наоборот. Тем не менее, должен частично согласиться с его определением: после Февраля наступил хаос с невидимым стержнем. Солженицын, как видно, угадал (не думаю, чтобы он был знаком с теорией динамического хаоса, с синергетикой). Однако, «стержень» этот просматривался давно. К сожалению, его лучше всех разглядел ни кто иной, как Владимир Ильич Ленин. Впрочем, стержень был «двойным» — вопрос о мире и вопрос о земле. Первый вопрос, известный с 1915 г., слился со вторым, превратившись в вопрос о власти. Нормальные политики должны были это понять. В действительности понял это только Ленин. Все остальные политические лидеры 1917 г., будучи доктринерами, а не политиками в полном смысле слова, всего этого не поняли, то есть не поняли самой природы происходящего.

Я уже говорил о том, что российское общество (если этот термин в данном случае уместен) было не просто многоукладным. Оно было расколото в культурном отношении, причем расколото давно и очень основательно. Культура интеллигентских верхов при всей их партийно-политической пестроте ничего общего не имела с «политической» культурой низов. Строго говоря, они жили в разных столетиях. В связи с этим обсуждать вопрос о том, готова ли была Россия к демократии вообще не стоит: существовало совершенно различное — можно сказать противоположное — представление о демократии (как и законе) в верхах и низах. К демократии — к гражданскому существованию — народ надо готовить заранее. Решающую роль в этом призвана сыграть школа. Ничего подобного в России сделано не было. Разумеется, и о ликвидации общины надо было говорить задолго до Столыпина и соответственно решать вопрос. Кстати сказать, запоздалое решение вопроса об общине также сыграло «роковую» роль. События 1917 г. показали, что решающее значение приобрела так называемая общинная революция — консолидация традиционалистских масс (прежде всего крестьян) против враждебного, как им казалось, окружающего мира. По сути дела произошел консервативный откат в прошлое. Иного решения своих проблем сами массы придумать не могли — это тоже закон всякой социальной революции. Существующая власть лишь провоцировала массы, ибо не понимала их образа мысли. Характерно, что разжег разрушительные инстинкты крестьянства ни кто иной, как «селянский министр» Виктор Чернов. Случай с Черновым символичен, здесь я должен согласиться с Владимиром Михайловичем [Лавровым]. В начале июля 1917 г. из бунтующей толпы ему было сказано: «Бери власть, сукин сын!». И что? Был ли он, представитель самой массовой партии, уже находясь во власти, в состоянии решить вопрос? Он уклонился! Так какова должна была стать судьба представляемой им власти?

Символично и то, что спас Чернова от расправы толпы ни кто иной как многократно упоминавшийся здесь в чисто негативном контексте Троцкий. Он сказал буквально: «Оставьте его!» (как говорят о людях, не заслуживающих серьезного внимания) и толпа не тронула Чернова. Судьба революции была тем самым уже прописана. Ленину оставалось только прибрать к рукам эсеровскую (крестьянскую) программу решения вопроса о земле (известную с 1905 г.), что он и сделал в октябре 1917 г. Тем самым и вопрос о власти был решен.

Вообще, говоря о 1917 г., надо исходить не из идеи «захвата власти», а из понимания, что за вопросом о власти стоял целый спектр социальных движений, революций, если угодно. А это было известно со времен Французской революции. И на первое место стоит поставить не «пролетарскую революцию», как теоретически полагали большевики (они тоже, как всякие интеллигенты, оставались доктринерами), а «солдатскую революцию». Развал армии обусловил окончательный развал старой государственности. На выборах в Учредительное собрание большевики в значительной степени опирались на голоса солдат, которым было дано право голоса — отказать им в этом было уже невозможно. Избирательный ценз был понижен — специально дня них — до 18 лет. И это сыграло громадную роль.

Возвращаясь к крестьянству, нельзя забывать, что с 1905 г. они требовали одного: «Земли, земли, земли!». Ясно было, что происходящая под этим лозунгом «общинная революция» затронет буквально всех — не только помещиков. Крестьяне не случайно начали с грабежа хуторян — их проще было грабить, они оставались теми «своими», которые некогда пошли против воли общины. Тем более осмелевшие крестьяне, войдя в азарт «справедливого» грабежа, не пощадили помещичьих имений. Не удивительно, что «народ-богоносец» поприжал при этом и сельских батюшек — отбирали общинные наделы и у них. И в этом была виновата старая власть, не сумевшая материально обеспечить своих собственных «идеологов» (также вопреки опыту 1905 г.). Конечно, так происходило не везде — на юге России, где люди были побогаче, крестьяне более снисходительно отнеслись к сельским священникам. Что касается Центральной (нечерноземной) России, то там священников сгоняли с общинной земли постоянно.

Примечательны в этом контексте так называемые национальные революции. Они в действительности, как и другие, носили не агрессивный, не «сепаратистский» (при всей своей разрушительности), а оборонительный характер. Все социальные силы руководствовались инстинктом выживания в условиях хаоса. Каждый социальный слой думал о том, как улучшить условия своего существования за счет других, проще говоря, «хапнуть».

Национальные революции, как я уже не раз писал, носили «этноизоляционистский» характер — люди руководствовались стремлением отгородиться от «русского» хаоса. Политикам, напротив, казалось, что объединение по интернационалистскому сценарию будет спасительно. Но такое было возможно в мирных условиях, а не в ситуации системного развала империи. И если аграрный вопрос соединялся с вопросом «национальным», судьба центральной власти оказывалась предрешенной. Классический тому пример — Украина. Украинские эсеры говорили селянам просто: «Лучшие земли на Украине. Придут москали и эти земли заберут». Вот и весь сценарий так называемой украинской революции, о которой сегодня столь много пишут на Украине. Увы, историки слишком охотно подстраиваются не только под свое собственное скудное (сравнительно с реалиями прошлого) воображение и этические императивы современности (не говоря уже о текущей политике). Мы не составляем исключения — нынешняя дискуссия это подтверждает.

Если современники не в силах осмыслить то или иное событие истории в силу его чрезмерной для их умственного горизонта масштабности, то со временем оно почти автоматически превращается в набор противоречивых апокрифов. При этом оказывается, что из них со временем попеременно используется то один, то другой. Сегодня мы выложили весь набор «концепций», каждая из которых стоит другой. До системного осмысления революции, увы, все еще далеко — этому мешают наши неостывшие эмоции.

Б. С. ИЛИЗАРОВ

Я хочу подхватить предыдущего оратора и сказать, что в данном случае я во многом согласен. Хочу подчеркнуть только несколько моментов.

Характер Февральской революции — все-таки либерально-демократический. Напомню, что большевики пришли к власти под лозунгами либерально-демократических преобразований. Они сами этого не скрывали, и Ленин об этом постоянно говорил. Благодаря этому они получили поддержку довольно широких слоев населения. «Декрет о земле» и особенно «Декрет о мире» и другие декреты — как раз часть вопросов, которые волновали большинство аграрного населения страны. Другое дело — что из этого получилось.

Второй момент, который хотелось бы отметить. Говоря о том, что революции неизбежны в истории человечества, для ХХ в. требуется корректировка. Революция, которую совершили большевики, и особенно та идея, которую внес в нее Троцкий, привели к тому, что весь ХХ в. для нашей страны, да и для всего мира, стал эпохой перманентной революции.

Я понимаю это как реализацию троцкистской идеи, правда, в сталинистской форме. Отсюда отношение к революции, как к таковой, должно быть резкое, отрицательное, особенно в теперешних условиях. Революция после Октября 1917 г. в нашей стране, по крайней мере, это уже совершенно новый этап, когда революция превращается в орудие «перманентной» диктатуры, диких периодических репрессий, которые привели в ХХ в. к тому, о чем мы с вами прекрасно знаем. Между подлинной революцией, когда происходит смена модели общественной организации и, — «перманентной» революцией, как формы «маятникового», периодического террора, существует огромная разница. Советская история открыла новую эпоху управления обществом, когда перманентный террор в корне пресекает любые попытки любого развития общества. С тех пор наша власть постоянно испытывает соблазн вновь и вновь использовать этот сталинский механизм.

А. Н. САХАРОВ

И последний вопрос, который мы хотим сегодня обсудить — «Февральская революция 1917 г. и Демократическая революция рубежа 1980-х — 1990-х гг.».

В. М. ЛАВРОВ

Февральская революция 1917 г. начала процесс сползания страны в социалистическую эпоху. Демократическая революция рубежа 1980-х — 1990-х гг. начала выводить страну из социалистической эпохи. Это объективно разнонаправленные революции. И в этом главное.

А затем мы можем говорить об общем и особенном в данных революциях. Ведь есть и то, и другое. Причем особенно бросается в глаза, что все русские революции породили похожие типы политических деятелей.

Главный исторический урок Февраля в том, что революция может застать врасплох руководителей России. Наличие и почти свободное распространение антиправительственной идеологии, совпадение во времени и пространстве нескольких дестабилизирующих событий (включая спровоцированные) на фоне нелегкой жизни народа — и революция. Поэтому нельзя убаюкивать себя заклинаниями, что лимит на революции исчерпан.

А. Н. МЕДУШЕВСКИЙ

Хотел бы сказать, что, по-моему, нам надо отказаться от морализирующих оценок, которые были в старой литературе. Например, Вишняк писал, что «Февральская революция потому погибла, что она не хотела гильотинировать, поэтому сама была гильотинирована».

Я думаю, что точка зрения, которая здесь высказывалась, имеет право на существование. Но нам следует более трезво и прагматично посмотреть на эти события. Я думаю, что Февральская революция впервые в России выдвинула те идеи, которые реализовались в конце ХХ в. или которые, по крайней мере, мы сейчас пытаемся реализовать; что не было фатальной неизбежности октябрьского переворота и что основное внимание мы должны обратить на те ошибки Временного правительства, которые были сделаны, и на возможность их избежания в настоящее время.

Несколько таких ошибочных решений я зафиксировал, и хочу сравнить их с решениями 1993 г.

Временное правительство, как и правительство в 1990-е гг., не было легитимным, то есть произошел разрыв правовой преемственности. Тогда последующая легитимация не была обеспечена. Здесь она была обеспечена путем референдума. Разрыв конституирующей и конституционной власти был и там, и здесь, но этот разрыв при Ельцине был завершен тем, что была быстро разработана Конституция в закрытом режиме, и она была вынесена на референдум без всякого Учредительного собрания.

Вместо дискуссии по вопросу о соотношении социальных реформ и политических реформ такие реформы в 1993 г. начали проводиться сразу (я имею в виду политические реформы), а социальные реформы были отложены на последующее время. Рычаги договорных механизмов, которые Временное правительство не смогло активизировать (в частности, договоренности с армией), здесь были реализованы. Далее, конституционный момент, то есть быстрое создание Конституции, упущенный в Февральской революции, здесь не был упущен, хотя Ельцин в своих мемуарах пишет, что перед ним встала дилемма после августовского путча — распустить Верховный Совет или нет, он не распустил его сразу и не назначил новые выборы, и это, как пишет он, «было ошибкой». Если бы Верховный Совет, — говорит он, — был распущен сразу после августовского путча, его не пришлось бы распускать с помощью вооруженных сил в 1993 г.».

Таким образом, двоевластие на исходе ХХ в. было ликвидировано именно так, как это должен был сделать Керенский в начале ХХ в. Поэтому можно сказать, что все-таки известный опыт Февральской революции был использован. Поэтому мы получили выход из того конституционного тупика, который возник в России в 1991 г., и характер Конституции 1993 г., которая является либеральной, хотя она была принята крайне нелиберальными методами, показывает, что из острых политических конфликтов можно выходить без гражданской войны. Россия начинает выходить из той циклической смены анархий и диктатур, которые были в предшествующей истории, и в этом смысле можно сказать, что современный политический режим является наследником именно тех процессов, которые начались в России в период Февральской революции.

А. Н. БОХАНОВ

Я хочу вернуться к событиям 1985–1993 гг. Хотя, естественно, Горбачев и его соратники задумывали это как реформу, их реформа привела к политической революции, а политическая революция, соответственно, привела к социальной революции и, в конечном счете, к распаду Советского Союза. Все это, конечно, совершенно не напоминает Февральскую революцию и события 17-го года. Никаких аналогий здесь быть не может, поскольку Февральская революция — это классическая, можно сказать, подлинная революция, которая произошла по другим сценариям, если так можно выразиться, была обусловлена историческим ходом, а события 1985–1989 гг., еще раз повторю, были обусловлены другими причинами и происходили в совершенно другую историческую эпоху. Могу сказать только одно: та же самая Афганская война явилась одним из важных факторов этих событий, поскольку, как вы хорошо знаете, ввод советских войск в Афганистан был обусловлен тем, что появилась некая угроза со стороны американцев, которые хотели установить там «першинги». Потом выяснилось, что это была дезинформация, которую не смогли вовремя разоблачить, и с этого момента началась эта неудачная и позорная война.

Поэтому главное, что есть между всеми этими событиями, — это неудачные действия руководящих слоев, действия правительства, отдельных личностей и групп — элитных и неэлитных, идеологов, практиков и т. д. Естественно, везде есть человеческий фактор, который сближает любую революцию, хотя, конечно, каждая революция уникальна, но есть в ней то, что позволяет найти какие–то общие вещи. Естественно, сравнительный анализ нужен, но этот анализ должен быть ограничен исторической эпохой, и ни в коем случае нельзя переносить события 17-го года в период перестройки и постперестроечное время.

Каждая революция имеет общие черты и индивидуальные, и если говорить о Феврале и августе, то я думаю, что здесь один генеральный признак, который сближает эти явления. И в том и в другом случае к власти пришли люди, и каждый человек сам по себе был замечательный, честный, образованный, но люди совершенно не государственного склада ума. Пришли те самые носители идеологии государственного отщепенства, поэтому все, что они делали, было заведомо обречено на провал.

Говорят, в 17-м году Временное правительство что-то упустило, что-то могло…

Знаете, историк имеет дело с тем, с чем имеет. Ни на чем это не основано. Ничего Временное правительство не могло. Оно не могло заключить мир по той простой причине, что оно свергало прежнее правительство, обвиняя его в сепаратных переговорах с Германией. Оно не могло разделить крестьянскую собственность, потому что не было никаких инструментов и т. д. Это огромный комплекс проблем, которые реально тогда стояли, а вот сейчас можно сказать: да, вот они упустили; была демократическая альтернатива, либеральная и т. д.

Я думаю, что какие-то выводы, конечно, делать надо всем и как гражданам, и как историкам. Февральская революция показала, что петровский эксперимент завершился, то есть не получилась «Голландия», как написал Н. М. Карамзин. Русско-голландский эксперимент закончился, ничего не получилось. Вторая революция была одержима идеей сделать из России некую «Америку». Ну, мы сделали какое-то подобие протектората. Я не знаю, что у нас сейчас за государство. Я это не очень понимаю. Но, во всяком случае, решение одной проблемы национальной самоидентификации и власти, и нашей политики, и идеологии — не националистической (у нас любят передергивать слова), а именно национальной самоидентификации власти, общества и каждого из нас, я думаю, тогда даст нам шанс на существование как некоего социокультурного образования. Если этого процесса не будет, мы превратимся в некое отстойное болото, признаки которого вполне различимы.        

А. К. СОКОЛОВ

Я присоединяюсь к тому, что сейчас было сказано. Считаю, что проводить какие-то аналогии, параллели между событиями 17-го и 1991 г. неправомерно. Это другое время, совершенно иные исторические условия, совершенно другой народ, совершенно другие классы или, если хотите, социальные образования. Ну, просматриваются какие–то формы протестных действий, которые существовали не только в Феврале 17-го года. Они всегда существовали. Это толпы на улицах, это лозунги и т. д., и т. п. Но, тем не менее, те события, которые стали происходить в 1991 г., это очень специфические события. Они требуют особого подхода, индивидуального объяснения. Я вообще не придавал бы этому очень большое значение. Для нашей истории очень своеобразным было развитие конституционалистских идей, конституционализма. Страна шла не в сторону конституционализма и гражданского общества: определяющим было служение на благо народу, социальной справедливости. Поэтому вообще кто из нас сейчас Конституцию 1993 г. знает, что там прописано? Чтобы мы действовали и руководствовались ею в тех событиях, которые происходят у нас сейчас, я бы не сказал.

В. П. БУЛДАКОВ

Два слова. Мне приходилось уже не раз сравнивать революцию или, точнее, «смуту» начала ХХ в. и события конца ХХ в. Я пришел к выводу, что сходства больше, нежели различий. Самое основное сходство: в том и ином случае решающее значение приобрел фактор десакрализации власти. Я не говорю, какая была власть (в данном случае эмоции бесполезны), но, так или иначе, историческая власть в первом случае предстала во всем мыслимом безобразии в глазах большинства народа, всех слоев общества. То же самое случилось и в конце ХХ в.

И второй момент, который я хотел бы подчеркнуть и от обсуждения которого мы здесь совершенно напрасно ушли. И в том, и в другом случае мы имели, без всякого сомнения, психопатологическое состояние общества. Происходило полное «депрограммирование» социальной среды. Иначе и быть не могло, — в империи, которая строится по определенным законам, не мог не сработать этот фактор.

И еще один момент. И в том, и в другом случае — и в начале и в конце ХХ в. — у власти, вне всякого сомнения, оказались не просто демагоги, но и доктринеры. Те самые доктринеры, для которых на первом месте стояла та или иная доктрина, а не те импульсы, требования, пожелания, которые исходили от народной массы. И это в большей или в меньшей степени предрешило ход событий.

Я не стал бы обсуждать проблему современной революции, поскольку ситуация, на мой взгляд, все еще достаточно неясна. Хотя надо сказать, что выход из системного кризиса уже происходит по тем же законам, что и в начале ХХ в. Это — вне всякого сомнения. В конце концов, еще Платон говорил, что «демократия имеет обыкновение перерастать в определенные времена в охлократию, а там верх берет уже демагогократия». В большей или в меньшей степени сегодня мы это наблюдаем.

Б. С. ИЛИЗАРОВ

Я думаю, что есть достаточно близкая аналогия с теми событиями, которые были в 17-м году, с теми событиями, которые мы с вами пережили и все еще переживаем.

Здесь два коренных момента.

Во-первых, произошла очень наглядная и глубинная смена социальной парадигмы. Сталинскую модель, которая была заложена в 30-х гг. пытался реформировать Хрущев. Эта попытка была «задушена», а система законсервирована во времена Брежнева, что и привело к взрыву, очень напоминающему то, что случилось после консервации Александром III и Николаем II парадигмы, которая была заложена Петром I. Это первый вывод, который нужно сделать.

Во-вторых, события, которые происходят в нашей стране, во всех отношениях подлинно революционные, потому что революции бывают очень разные. В этом плане то, что произошло и то, что было сделано в 1986–1991 гг., т. е. в эпоху «перестройки», напоминает события 17-го года. Но здесь есть и другая параллель: те люди, которые участвовали в «перестройке» (включая Горбачева, Ельцина и, особенно, их окружение), очень напоминают людей 1917 г., особенно люди демократического толка. Поэтому, кстати, Горбачев и не смог, с моей точки зрения, перешагнуть через большую кровь. Был вариант, была возможность сохранения страны (я имею в виду СССР), но для этого требовалось принять очень решительные карательные меры, на которые он был не способен, как интеллигентный человек в хорошем смысле слова.

Поэтому роспуск СССР — единственно возможный путь сохранения России, который, будем надеяться, в будущем все же приведет к подлинной демократизации страны.

Что касается возможных вариантов выхода из кризиса 90-х гг. Их было три. Мы об этом тоже забыли.

Первый проект — горбачевский: создать нечто вроде Соединенных штатов Европы и Азии. Как бы вернуться к ленинскому варианту, но юридически более обоснованному, когда был бы создан новый Союз республик, имеющих очень большую самостоятельность, но при ослабленном центре. К чему это привело, мы знаем.

Второй вариант был выдвинут академиком Сахаровым. Это, с моей точки зрения, очень перспективный вариант: отказаться от любого национально-территориального деления; всю страну разделить по экономическим и территориальным районам, где не имел бы никакого значения национальный признак. Такой вариант, мне кажется, позволял бы уйти от национальных проблем с сохранением, может быть, даже СССР, но совершенно в новом качестве.

И третий вариант, который выдвинул А. И. Солженицын, когда, как предполагалось, Россия должна освободиться от своих колоний и превратиться из колониальной империи в мультинациональную, имея в виду то понятие национальность, о котором сегодня говорили, т. е. не только русский народ, а россиян.

Эта идея, с моей точки зрения, как раз сейчас и реализуется. Хорошо это или плохо? — это другой вопрос.

И несколько слов о перспективах. Действительно, на очередном распутье видно, что «вертикаль», которая была на наших глазах построена, очень уж смахивает на те события, которые были в 30-х гг. Надеюсь, полного восстановления сталинизма не произойдет, поскольку нет ни возможностей, ни сил. А альтернативы дальнейшего развития могут быть разные и, к сожалению, даже трагические. Их надо хотя бы проговорить. Очень надеюсь, что ни одна из них не превратится в реальность.

Первая альтернатива — превращение России в некую внутреннюю колонию, когда народ используется для охраны тех национальных богатств, которые удалось удержать теперешней элите. Когда довольно рыхлое внутреннее содержание государства, но мощные границы и вооруженные силы, которые будут их охранять, и территории, которые будут эксплуатироваться в интересах достаточно узкого круга людей, хотя какие-то крохи, как всегда, будут перепадать и остальным. Это тот путь, по которому мы движемся последние лет десять.

Второй вариант еще более мрачный — дальнейший, третий этап распада России. Она может окончательно расколоться на очень «выпуклые» части. Они уже намечались в 90-х гг. Это Центральная Россия, это Кавказ, это Краснодарский край, это Сибирь, это Дальний Восток и т. д. То есть, это создание конгломерата самостоятельных государств. С одной стороны, для теперешней России это гибель, это гибель для той элиты, которая сейчас набрала силу; но одновременно с этим, может быть (как бы кощунственно это не звучало), это спасение для российского народа, как стал спасением для современных британцев, французов, испанцев, португальцев, голландцев… окончательный отказ в ХХ в. от своих колоний.

А. Н. САХАРОВ

Дорогие друзья, мы с вами обсудили четыре вопроса. И несколько минут я хотел бы предоставить для нашей аудитории. Может быть, у кого-то есть вопросы, реплики или замечания. Пожалуйста.

С. Ю. РАЗИН (Государственная академия славянской культуры)

Я хотел бы обратить внимание на два аспекта.

Если мы говорим о связи с современностью, то сегодня, как и в 17-м году, перед нашей политической элитой стоит, на мой взгляд, одна очень важная проблема — проблема сочетания военно-политической и технико-экономической модернизации страны с политической культурой и ментальностью большинства населения страны. Это проблема, о которой часто говорят как о проблеме либерально-консервативного типа.

Второй момент. Естественно, что события 17-го года можно понять, только исходя из того, что необходимо вглядываться в российскую историю и культуру, и понять многомерный процесс.

Если мы не посмотрим на Россию с позиций христианского Востока (я говорю об этом в социокультурном смысле), то трудно понять то, что происходило в России в феврале 17-го года и после него.

И еще один момент, который, может быть, я прослушал, но который, по-моему, все-таки не прозвучал: это геополитический, международно-политический аспект событий 17-го года. На мой взгляд, тогда не только решался вопрос о том, каким путем пойдет Россия, но вопрос о ее существовании как государства независимого. Большевики, насильственным путем восстановив империю, опираясь при этом, по крайней мере, на политически нейтральную позицию 85% крестьянского населения страны и опять-таки на политически нейтральную позицию (если не сказать — поддержу) национальных меньшинств, это сделать смогли.

И еще буквально два слова по поводу русской интеллигенции и ее роли. Выскажу просто свои личные соображения.

На мой взгляд, начиная со второй половины XVIII в., весь XIX в., все начало ХХ в. русская интеллигенция, о которой один из ее виднейших представителей Петрункевич говорил, что мы разделяемся не столько по программам, сколько, может быть, по темпераменту, — занималась тем, что мостила дорогу к власти тому, кто в конце концов к ней и пришел. Радищев, Пушкин («И на обломках самовластья напишут наши имена»), Чернышевский и т. д. и т. д. — все они занимались в какой-то степени разрушением России. Не созиданием, не государственным строительством, а ее разрушением. В конце концов (здесь прозвучала эта мысль), за что боролись, на то и напоролись: разрушили государственную власть — получили 37-й год.

О. В. БУДНИЦКИЙ

Во-первых, совершенно замечательная получилась дискуссия, и полезно было бы, чтобы потом текст ее был опубликован. В условиях публицистической вакханалии, которая сейчас изливается на страницы газет, это был бы голос рассудка.

Во-вторых, я хотел бы поддержать Бориса Семеновича [Илизарова]. Реформы, конечно, были. В 1913 г. в России была законодательная Государственная Дума, как в социал-демократической Франции, где заседали, и в то, что произошло 10 лет спустя, никто бы, наверное, не поверил. Безусловно, был прогресс, хотя экстраполировать эти темпы на будущее не представляется возможным, и говорить о том, что, если бы не революция, то Россия стала бы первой страной в мире, — это, конечно, очень сильное преувеличение.

В-третьих, я хотел бы вступиться за русских либералов, за русскую интеллигенцию. Либералы были, конечно, государственниками (некоторые из них даже государствоведами), патриотами, националистами и империалистами. Достаточно посмотреть, что они делали, что они писали и говорили. Здесь нет никаких сомнений, с моей точки зрения.

Другое дело (и это следующий момент), здесь Андрей Николаевич говорил, что это диалог глухих, и когда я прочитал список выступающих на этом «круглом столе», то подумал: ни с кем, начиная с А. Н. Боханова, у меня никаких совпадений быть не может. Ничего подобного! В самом главном вопросе я с ним согласен — это о народе, об охлократии. И все рассуждения о том, своевременно или несвоевременно было созвано Учредительное Собрание и т. д., — все это теряет смысл, если учитывать, так сказать, качество населения и его умственное состояние.

Я позволю себе привести цитату моего любимого политического писателя, умнейшего русского человека ХХ столетия Маклакова. В апреле 1930 г. он писал в частном письме: «Озираясь назад на большевиков, я все-таки скажу, что в некоторых отношениях это было самое национальное русское правительство; все дурные черты русского народа, то есть черты, распространенные в массах в глубине души каждого человека, все соответствовали той власти, которая в России водворилась. В народе были привычки рабства, подчинение силе и приказу. Большевизм этим привычкам соответствовал, и в двух направлениях. И тем, что он, во-первых, приказывал и доставил радость послушания; и тем, во-вторых, что он давал возможность приказывать и что прежние рабы почувствовали себя господами, что им очень понравилось. Затем деспотизм вытравил из народной души понятие права, уважение к праву; отсюда неудержимая страсть русского народа к поравнению по низшему уровню, ненависть ко всему тому, что выше этого уровня, и радость оттого, что люди, чье право не признавали, могут и сами его не признавать у других. Все эти черты народной психологии нашли свое отражение в большевистской власти и ее практике».

Как ни печально, но, мне кажется, с этим трудно поспорить.

И последнее, что я хочу сказать. Я согласен с С. М. Исхаковым и даже усилил бы то, что он говорил о Первой мировой войне. С моей точки зрения, именно война послужила главной причиной революции. Распад Российской империи — побочный продукт Мировой войны, и вовсе не уникальное явление. Ведь развалились и Габсбургская, и Османская империя. Наконец, и в Германии мы видим ряд этапов революционного распада, а в качестве его завершения — нацистскую революцию 1933 г.

1917 — 1933 гг. — очень сложный период европейской истории, который требует, как мне кажется, серьезного историософского анализа.

А. Н. САХАРОВ

Есть ли еще желающие выступить? Нет. Тогда разрешите мне подвести некоторые итоги.

Было бы наивно, как мне кажется, действительно подводить какие-то итоги нашего «круглого стола», поскольку он задумывался как достаточно острая дискуссия, с порой взаимоисключающими точками зрения. Думаю, что самым важным итогом для нас стало то, что мы в 90-ю годовщину Февральской революции сумели, я бы сказал, всколыхнуть обмен мнениями по широкому кругу вопросов истории России, и не только ее одной.

Второе, что мне хотелось бы отметить. Со времен 90-х гг. мы несколько приутихли в наших научных спорах, страстях, несогласиях, и, казалось бы, погрузились в рутину. Думаю, что это глубокое заблуждение. Такие ключевые сюжеты истории России минувшего века, как 17-й год, Февраль, Октябрь, гражданская война, 37-й год, хрущевский период, 90-е гг. — по-прежнему остаются в сфере нашего исследовательского внимания и острого политического и гражданского интереса.

В этом основной итог нашей дискуссии. И я поддерживаю предложение о том, что следует обработать эти материалы и опубликовать их как свидетельство того, что наша научная мысль, наша исследовательская и гражданская страсть не угасли и по-прежнему также высоки, также направлены, также горят, как это было в 1980-х — 1990-х гг., когда этот зал был полон, когда микрофон переходил из рук в руки и когда мы с большим вниманием слушали каждого из выступавших ораторов.

Я думаю, что для исторической науки такие встречи, такие «круглые столы» очень полезны. И по ряду важных проблем надо будет устраивать их и впредь.

Благодарю всех участников, всех гостей. До будущих острых и интересных встреч. Спасибо всем большое.