Д. А. Ляпин

Тема апокрифов в древнерусском летописании очень интересная сторона нашей истории, отражающая особенности мышления древнерусского человека, его осознание себя и своего места в мире. В период средневековой христианской письменности Библия представляла собой центральный и базисный элемент. По поводу Священного Писания А. А. Алексеев отметил: «Фактически оно не входило в систему жанров, так как наличие канона делало его закрытым для дальнейшего творчества: новые тексты Писания не создавались и создаваться не могли»[i]. Часто библейские тексты являлись предметом творческого осмысления человека, отсюда и идет развитие апокрифического жанра литературы средневековья.

С какой целью монах-летописец обращался к апокрифической литературе? Мы знаем, что автор летописи ставил своей целью излагать прошлое в поучительном аспекте. Потенциальный читатель должен знать, что «кара божья» за грехи неминуема, свидетелем этому была сама история. Опираясь только на Библию часто трудно подобрать показательный прецедент. Отсюда обращение летописца к апокрифам.

В. В. Лобанов

(архивные документы о преследованиях обновленческого духовенства

в годы «Большого террора»)

Судьба обновленческого епископа Лазаря (в миру — Михаил Иванович Любимов (1897–1937)) во многом характерна для тех представителей церковной иерархии и рядового духовенства, которые в эпоху революционных потрясений, отчасти и не по своей вине, не смогли сохранить верность Матери-Церкви, уклонившись в разного рода разделения и расколы. Наиболее болезненным для Русской Православной Церкви стал так называемый «обновленческий» раскол. Инициированный и до определенного времени активно поддерживаемый большевистской властью он окончательно изжил себя только в годы Великой Отечественной войны в связи с «новым» церковным курсом советского руководства[i]. Вместе с тем уже в середине 1930-х гг. антицерковные гонения стали затрагивать обновленцев практически в той же степени, что и патриаршью Церковь. Пиком террора стали 1937–1938 гг., когда пострадали десятки тысяч верующих разной церковной ориентации.

[Не ранее 14 июня 1933 г.][i]

Уважаемый Алексей Максимович!

Я умоляю Вас, прежде всего, как бы Вы ни отнеслись к сему письму, дочитать до конца и поверить тому, что здесь написано, есть голая, ничем не прикрытая правда.

Украина вымирает с голоду. По самым грубым подсчетам, не менее 1/3 населения уже вымерло, а всего это 12–13 миллионов человеческих жизней[ii]. Это трудно проверить — это и засекречено, и этих сведений полностью мне же никто не даст. Но если в ряде сел и районов моего поля зрения и в ряде областей, в которых живут мои родные и друзья и мне пишут, — забито до 75 % деревенских хат, хозяева которых или вымерли или разбежались, чтобы умереть на дорогах и на мостовых городов, — то вы мне поверите, что это не прикраса, не паническая цифра напуганного обывателя, а голая, хотя и жуткая правда.

И. А. Курляндский

Отношение великого русского писателя А. М. Горького к поразившему многие области СССР организованному голоду 1932–1933 гг. является неудобной темой, к которой неохотно обращаются специализирующиеся на изучении жизни и творчества Горького историки и филологи.

Известно то серьезное, активное участие в деле помощи голодающим, которое принял Горький в годы голода в советской России в 1921–1922 гг. В связи с этим нелишне напомнить о некоторых фактах биографии писателя. Уже весной 1921 г. стали ясны размеры надвигающегося бедствия, поразившего советскую Россию, — голода, вызванного последствиями гражданской войны и политикой военного коммунизма. Правительство, не располагавшее достаточными средствами для борьбы с голодом и в условиях международной изоляции РСФСР, вынуждено было использовать авторитет некоторых крупных деятелей внепартийной интеллигенции для организации международной помощи, — в их числе видный фигурой был писатель М. Горький, чье отношение к новой власти в 1917–1922 гг. было неоднозначным, двойственным. С одной стороны, он искренне одобрял многие шаги по строительству большевиками нового мира, преодоление ими всегда тревожившей писателя опасной анархической стихии русского бунта. С другой стороны, Горький выступал подчас резким критиком власти, периодически прибегавшей к террору против культурных сил страны. Писатель считал необходимым вести линию их сбережения, тогда как власть проводила их селекцию и частичное истребление в политических и идеологических целях.

Протоиерей Александр Балыбердин

8 декабря 1966 г. в эфире британской радиостанции BBC прозвучало «Открытое письмо верующих Кировской епархии Патриарху Алексию», благодаря которому беззакония периода «хрущевских» гонений на Церковь в Кировской области стали известны всему миру. В поле зрения местных правоохранительных органов это письмо попало еще в сентябре 1966 г.[i] Однако сам факт оглашения письма в радиоэфире еще не был достаточным основанием для каких-либо действий против подписавших его кировчан.

Повод для этого возник спустя месяц после публикации письма. 11 января 1967 г. неподалеку от села Рой Арбажского района местная милиция обнаружила тело скоропостижно скончавшейся Афанасии Ребяковой, путешествовавшей по святым местам России. В сумке странницы были обнаружены несколько машинописных копий письма Бориса Владимировича Талантова «Советское государство и христианская религия», направленного им 19 декабря 1966 г. в редакцию газеты «Известия». 14 февраля вызванный в Кировское управление КГБ Б. В. Талантов подтвердил авторство письма, обнаруженного у Ребяковой. В тот же день сотрудник КГБ изъял личный архив Б. В. Талантова, при ознакомлении с которым было установлено, что проживавший напротив Серафимовской церкви по адресу: ул. Урицкого, д.12. кв.1, Б. В. Талантов в течение всей «хрущевской» антицерковной кампании вел статистику гонений на верующих в Кировской области, и что письмо, обнаруженное сотрудниками милиции в сумке Афанасии Ребяковой, было не единственным из написанных им за эти годы[ii].

С. В. Дроков

Конец 1950-х… В московский троллейбус, с немногочисленными пассажирами, тяжело поднялась небольшого роста плотного телосложения пожилая женщина. Короткая стрижка седых волос, мешковатое пальто, разношенная обувка — все как у других. Кроме одного — гордой осанки и уверенного взгляда. Опустившись на сидение, женщина устало оглянулась вокруг, а затем засмотрелась на поток спешащих куда-то машин.

Как часто бывало в московском транспорте, среди пассажиров зашел разговор о жизни. Говорили свободно — время страха за свои слова постепенно забывалось. «Да-а, — протянула женщина, вступая в беседу, — так ли было в семнадцатом году!» «Да откуда же Вы знаете — что и как было?» Распрямив плечи и вздернув подбородок, она заявила: «Знаю, я — Бочкарева!» Но троллейбус доехал до конечной остановки, надо было выходить. Пассажиры, недоуменно посмотрев на старушку, поспешили к выходу. Дождавшись, когда все выйдут, не спеша, с достоинством, неизвестная москвичам Бочкарева выплыла на тротуар[1]…

А. А. Иванов

Имя Анатолия Ивановича Савенко было хорошо известно всему предреволюционному Киеву. Видный политик, талантливый публицист, одаренный оратор, депутат IV Государственный думы, один из ярчайших лидеров Всероссийского национального союза и Киевского клуба русских националистов, приверженец П. А. Столыпина, впоследствии — один из пропагандистов Белого движения… Его судьба — яркая и трагическая — безусловно заслуживает того, чтобы на ней остановиться, а между тем, за исключением скупых и умалчивающих о его жизни после Гражданской войны энциклопедических справках, о А. И. Савенко в российской историографии до сих пор нет ни одной исследовательской работы. Думается, что пришла пора восстановить справедливость и отдать дань памяти этому незаурядному русскому человеку.

Савенко родился 16 декабря 1874 г. в городе Переяславе Полтавской губернии в семье старшего урядника Малороссийского конно-казачьего II Полтавского полка Ивана Степановича Савенко и законной жены его Анисии Ивановны[i]. Как гласит выписка из метрической книги, младенец был крещен по православному обряду 13 января 1875 г. и наречен Анатолием. Получив образование в двухклассном Переяславском училище, сын простого малороссийского казака поступил в Лубенскую гимназию, а затем, проявив большие способности, на юридический факультет Императорского Университета Св. Владимира в Киеве, который в 1900 г. окончил с дипломом первой степени[ii].

Е. В. Белякова, Н.А. Белякова

Святой Елизавете Федоровне (1864–1918) принадлежит особое место в русской истории. Ее прекрасный светлый образ (не только «кротости и грусти сокровенной», но и спокойной решительности) привлекает все больше внимание наших современников, и изображение ее на иконах можно увидеть во многих церквах.

В 1884 г. Гессенская принцесса Элла вышла замуж за брата государя Александра III, великого князя Сергия Александровича. В Россию она пришла уже с высокими христианскими традициями семьи родителей — дочери английской королевы Виктории Алисы и великого герцога гессенского Людвига. Еще ребенком она вместе со своими родными посещала регулярно больницы.

Через 7 лет после свадьбы она приняла православие, что было для нее глубоко продуманным шагом. Уже в 1892 г. она создает благотворительное общество помощи детям бедных матерей, получившее название «Елисаветинское общество». Комитеты общества были созданы при 224 московских приходах. Елизавета Федоровна возглавила и Дамский Комитет Красного Креста. С начала русско-японской войны она организовала Особый комитет помощи воинам. Ей пришлось занимать более 150 почетных должностей в разных организациях.

О. В. Новохатко

(Размышления над книгой Л. Ф. Писарьковой "Государственное управление России с конца XVII до конца XVIII века: эволюция бюрократической системы". М., 2007).

Наверное, не принято начинать статью с изложения результатов размышлений, но главная мысль работы Л. Ф. Писарьковой является стержнем, вокруг которого выстраивается и обдумывание результатов исследования. Эта основная мысль в книге не зря изложена словами крупнейшего русского историка А. Д. Градовского — точнее не скажешь, а потому приведем всю цитату: «Государства, учреждения которых составляют искусственную систему, приписывают все недостатки несовершенству этой системы и думают устранить их, изменив ее в целости. ...Пока государственное развитие совершается путем органическим, ...система его управления образуется медленно, часто незаметно. ...В таких государствах системе дают сделать все, что ей надо, не торопясь подставить на ее место другой механизм. Судьба писаных учреждений совсем другая; с большим трудом удается применить их к потребностям общества, сделать их действительным фактором общественного развития; на это нужна обширная подготовительная работа. Наконец она окончена; но вот некоторые злоупотребления останавливают внимание законодательной власти. Как их устранить? Нет ничего легче: стоит только переделать систему, заменить ее лучшей и все зло будет исправлено»[i]. Собственно, мысль, высказанная в этой цитате, не поражает воображение новизной открытия, она даже вполне банальна. Однако в приложении к конкретному историческому периоду конкретной страны она сразу начинает вызывать беспокойство, сомнения, да и отторжение — да так ли это? не натяжка ли? не гнусные ли домыслы? Не много найдется в мире государств с подобной судьбой, а потому не будем лукавить — к несчастью, речь идет о России. Подобные соображения в отношении нашей страны на протяжении двух сотен лет высказывались не слишком часто, хотя в последнее время они звучат, и все увереннее. То, что автор осмелился, если так можно выразиться, поднять руку на «наше все» — Петра I — уже заслуживает уважения за научную смелость противостоять мнению большинства. Это первое достоинство работы.

М. В. Корогодина

Русские исповедные тексты: вопросники, поновления и епитимейники лишь в последнее время стали привлекать внимание отечественных исследователей как ценный и незаслуженно забытый источник для изучения русского средневековья и Нового времени. Изучение этих текстов в России было начато в конце XIX в., и наиболее крупными работами, посвященными им, являются исследования А. И. Алмазова и С. И. Смирнова[1]. В советское время подобные исследования были невозможны, и лишь в 1970-х–1990-х гг. отечественные историки стали вновь обращаться к исповедным текстам, привлекая их в качестве дополнительного и во многом второстепенного источника при изучении различных сторон русской жизни[2]. К сожалению, на этом этапе ученые обращались в основном не к рукописям, а к изданию Алмазова, грешившему неточностями, что порой вело к неверным выводам. В данной статье мне бы хотелось сосредоточиться на наиболее спорных проблемах, связанных с изучением рукописной традиции русских исповедных текстов[3].