Достоевского как большого писателя высоко оценивает и царская власть. Она признает его «как выразителя своих основополагающих воззрений и предначертаний». Среди почитателей писателя оказыва­ются и члены императорской семьи, особенно ее молодые представи­тели, покоренные глубиной психологического таланта, гражданской и философской позицией Достоевского.

Сыновья императора Александра II Сергей и Павел Александро­вичи зачитываются произведениями Федора Михайловича и хотят лично познакомиться с ним. Знает книги Достоевского и сам царь. Он высоко ценит преданность писателя самодержавию, его мысли о не­обходимости воспитания молодежи в православии и высоконрав­ственном духе. В начале 1878 г. по просьбе императора Достоевского посещает воспитатель царских детей Д. С. Арсеньев. От имени царя он передает ему просьбу, «чтобы Федор Михайлович своими беседами по­влиял благотворно на юных великих князей»².

Тесные контакты сложились у Достоевского с семьей великого князя Константина Николаевича (1827‒1892), второго сына Нико­лая I. Он был генерал-адмиралом, руководил Морским министер­ством, в 1860‒1861 гг. был председателем Государственного Совета. Из воспоминаний дочери Достоевского: «Великий князь Константин Николаевич тоже попросил моего отца повлиять на его молодых сыно­вей Константина и Дмитрия. Это был интеллигентнейший человек, широко европейски образованный, он хорошо воспитал своих сыно­вей патриотами и христианами. Дружба моего отца с молодыми кня­зьями длилась до самой его смерти. Он любил их обоих, но отдавал предпочтение Великому князю Константину, в котором угадал буду­щего поэта…»³

Идеи Достоевского оказали большое влияние на формирование мировоззрения великого князя Александра Александровича, будущего императора Александра III. «Живи так, как если бы от тебя зависела судьба мира» — этой хорошо известной формуле Достоевского вели­кий князь старался следовать всю свою жизнь. Не случайно он полу­чил в истории имя Царя-миротворца.

С юности Александр Александрович осознавал свое царственное призвание, свой царский и человеческий долг. Его дневниковые запи­си свидетельствуют об этом: «Бог призвал меня на это трудное и неуте­шительное место. В душе моей всегда было это чувство, что я не для себя должен жить, а для других; тяжелая и трудная обязанность, но “Да будет Воля Твоя, Боже”. Меня постоянно ожидает страшная и трудная обязанность и ответственность, но я не падаю духом, потому что знаю, что Господь со мною, и в трудные минуты моей жизни я упо­вал на Его милосердие и постоянно молюсь, чтобы Он укрепил мой дух и благословил меня на эту трудную обязанность»⁴.

До 1870 г. цесаревич Александр Александрович высказывал весь­ма либеральные взгляды. Вокруг наследника престола в эти годы об­разовался кружок, в составе которого были братья Лейхтенбергские, И. И. Воронцов-Дашков, С. Д. Шереметев, В. П. Мещерский, С. И. Велепольский. На собраниях обсуждались исторические судьбы России. Признавая необходимость проведения Великих реформ, члены круж­ка считали, что реформы должны были осуществляться в соответствии с известной уваровской триадой: «православие, самодержавие и на­родность». Все участники кружка были одушевлены «мыслью о необ­ходимости “подъема народного самосознания” и искали в прошедшем своей родины идеалы для устройства будущих судеб ее⁵.

По мнению писателя И. С. Тургенева, опубликовавшего во фран­цузском журнале «Обзор политики и литературы» от 26 марта 1881 г. статью по поводу вступления Александра Александровича на престол, «на путь либерализма вела его (Александра Александровича. — Ю. К.) природная склонность». «Он, — писал далее Тургенев, — казалось, был связан сердечными узами с французскими республиканцами. Сюда входило, главным образом, нескрываемое отвращение к императору Наполеону, двойственность которого, привычка к хитростям и интри­гам оскорбляли все его честные инстинкты. Но когда наступила ком­муна, на него нашел яростный гнев против всех делателей кровавых революций, и он не раз повторял с некоторой досадой — по поводу своих минувших убеждений: “Так вот до чего все это доводит”»⁶.

Некоторые весьма осведомленные современники в своих воспо­минаниях свидетельствовали, что Александр III, несмотря на то что являлся открытым сторонником самодержавной власти, не был прин­ципиальным противником реформ своего отца. Так, воспитатель цар­ских детей, директор в 1882‒1886 гг. Морского корпуса адмирал Д. С. Арсеньев (1832‒1915) отмечал, что Александр III в душе «был скорее так называемого либерального направления», сочувствовал Ве­ликим реформам и желал их продолжения, но мешала смута⁷.

Публицист И. И. Колышко утверждал, что поворот политического курса после 1 марта 1881 г., возможно, объясняется стечением обстоя­тельств, прежде всего значительным революционным движением и убийством Александра II, а также тем, что в тот момент К. П. Победо­носцев и Д. А. Толстой выглядели убедительнее и умнее, чем М. Т. Лорис-Меликов и Н. П. Игнатьев.

На фоне политической нестабильности и разгула терроризма в России во второй половине XIX в. в работах философов, писателей, общественных и политических деятелей все чаще и громче звучали рассуждения о национальной идее. Достоевский, в чем сходится боль­шинство российских специалистов в области русской философии и общественной мысли, был первым мыслителем, который ввел в лите­ратуру термин «русская идея», хотя само определение «идеи нации» впервые вошло в российскую историко-юридическую науку благодаря писателю-философу Н. Я. Данилевскому, по мнению которого, «идея нации» была идеей объединения народа в рамках национального госу­дарства. Эта идея должна была опираться как на этнографические и исторические основания, так и в значительной степени на религиозно-культурные.

Великий князь Александр Александрович познакомился с рома­ном Достоевского «Преступление и наказание» в конце 1860 г., про­читал его с огромным интересом и познакомил с ним цесаревну Ма­рию Федоровну. После выхода в свет в 1873 г. отдельным изданием романа «Бесы» Победоносцев дал понять писателю, что им интересу­ются цесаревич и цесаревна. По совету Победоносцева Достоевский послал августейшей паре «Дневники писателя», а также только что опубликованное произведение «Братья Карамазовы».

Достоевский высоко оценил деятельность цесаревича Александра Александровича в качестве председателя Комитета по сбору пожерт­вований в пользу голодающих Самарской губернии. 21/22 марта (2/3 апреля) 1868 г. Федор Михайлович писал из Женевы поэту А. Н. Майкову: «Как я рад, что наследник в таком добром и величе­ственном виде появился перед Россией и что Россия так свидетель­ствует о своих надеждах на него и о своей любви к нему»⁸.

В конце 1871 — начале 1872 г. Достоевский написал свое первое письмо наследнику. Эта мысль была подсказана ему князем В. П. Ме­щерским, с которым Достоевский познакомился осенью 1871 г., а в на­чале 1872 г. стал посещать его «среды». В это время В. П. Мещерский пользовался особым вниманием наследника и часто бывал в Аничковом дворце.

Вскоре Достоевский, испытывавший большие материальные за­труднения, получил от цесаревича первую денежную поддержку, ко­торая была ему крайне необходима. «Получил денег, — писал Досто­евский 4 февраля 1872 г. своей племяннице С. А. Ивановой, — и удо­влетворил самых нетерпеливых кредиторов. Но совсем еще не расплатился, далеко от того, хотя сумму получил немалую…»⁹

28 января 1872 г. Достоевский направил благодарственное письмо цесаревичу, в котором, в частности, говорилось: «Осмеливаюсь еще раз писать к Вашему высочеству, а вместе с тем почти боюсь выразить мои чувства: одолжающему, с сердцем великодушным почти всегда не­сколько тяжела слишком прямо высказываемая благодарность им одолженного, хотя бы и самая искренняя. Чувства мои смутны: мне и стыдно за большую смелость мою, и в то же время я исполнен теперь восхищения от драгоценного внимания Вашего высочества, оказанно­го просьбе моей. Оно дороже мне всего, дороже самой помощи, мне оказанной Вами и спасшей меня от большого бедствия…» Заканчива­лось письмо словами: «С чувством беспредельной преданности осме­ливаюсь пребыть Вашего императорского высочества покорнейшим слугою. Федор Достоевский»¹⁰.

Когда в начале 1873 г. вышли отдельным изданием «Бесы», Досто­евский через Победоносцева послал их цесаревичу. В этом произведе­нии писатель в предвидении судьбы России показал тех, кто готовил ее гибель. В лице Петра Верховенского и его единомышленников из «Тайного общества» с «центральным комитетом» в Женеве, с их завет­ными планами в отношении русского населения: «Все рабы в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное — равен­ство…», «.мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыхан­ный разврат…», «…народ пьян, матери пьяны, церкви пусты...», «...раз­врата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, самолюбивую мразь — вот чего надо...»¹¹

10 февраля 1873 г. Достоевский написал наследнику третье письмо. «Письмо это было адресовано его Императорскому Высочеству на­следнику цесаревичу Александру Александровичу по следующему по­воду, — писала в примечаниях к письму Анна Григорьевна Достоев­ская, — его Высочество всегда интересовался произведениями Федора Михайловича, в разговоре с К. П. Победоносцевым выразил желание знать, как автор “Бесов” смотрит на сие произведение. В начале 1873 г. вышло отдельное издание этого романа, и тогда, через К. П. Победо­носцева, Федор Михайлович поднес книгу его Высочеству, сохранив подношение выше написанным письмом»¹².

В письме Достоевского наследнику были следующие строки: «.Мне льстит и меня возвышает духом надежда, что Вы, государь, наследник одного из высочайших и тягчайших жребиев в мире, будущий вожатый и властелин земли русской, может быть, обратив Ваше малое внимание на мою попытку, слабую, я знаю это, но добросовестную, изобразить в художественном образе одну из самых опасных язв нашей настоящей цивилизации, цивилизации странной, неестественной и несамобыт­ной, но до сих пор еще остающейся во главе русской жизни»¹³.

Зная от Победоносцева и Аксакова, что цесаревичу близки идеи русской самобытности, Достоевский вскоре пишет ему новое посла­ние, в котором объясняет, что заставило его написать роман «Братья Карамазовы»: «Это — почти исторический этюд, которым я желал объ­яснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как Нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны, а потому и в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц. Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, рус­ских, мечтать о своей самобытности. Всего ужаснее то, что они совер­шенно правы; ибо раз с гордостью назвав себя европейцами, мы тем самым отреклись быть русскими. В смущении и страхе перед тем, что мы так далеко отстали от Европы в умственном и научном развитии, мы забыли, что сами, в глубине и задачах русского духа, заключаем в себе, как русские, способность, может быть, принести новый свет миру, при условии самобытности нашего развития. Мы забыли, в вос­торге от собственного унижения нашего, непреложнейший закон исторический, состоящий в том, что без подобного высокомерия о собственном мировом значении никогда мы не сможем быть великой нацией и оставить по себе хоть что-нибудь самобытное для пользы всего человечества. Мы забыли, что все великие нации тем и проявили свои великие силы, что были так “высокомерны” в своем самомнении и тем-то именно и пригодились миру, тем-то и внесла в него, каждая, хоть один луч света, что оставались сами, гордо и неуклонно, всегда и высокомерно самостоятельными». Заканчивалось письмо следующи­ми словами: «Простите мне, Всемилостивейший Государь, смелость мою, не осудите беспредельно любящего Вас и дозвольте высылать Вам и впредь ежемесячно каждый дальнейший выпуск “Дневника пи­сателя”. С чувством благоговейного уважения осмеливаюсь назвать себя Вашего Императорского Высочества благодарным и преданным слугою. Федор Достоевский»¹⁴.

16 ноября 1876 г. Победоносцев по просьбе Достоевского передает цесаревичу публикации «Дневника писателя» с сопроводительным письмом, в котором говорится: «Ф. М. Достоевский просит меня пред­ставить Вам при письме его к Вашему высочеству вышедшие до сих пор номера издания “Дневника писателя”; исполняю это с охотой и притом позволяю себе обратить внимание Ваше на это издание Досто­евского. В нем немало статей, написанных с талантом и с чувством. Вашего Высочества верноподданный, К. Победоносцев. 16 ноября 1876 г.»¹⁵

В своем письме наследнику престола Федор Михайлович обращает его внимание на значение для России и ее культуры «русской идеи»: «Нынешние великие силы в истории русской подняли дух и сердце русских людей с непостижимою силой на высоту понимания многого, чего не понимали прежде, и осветили в сознании нашем святыни “рус­ской идеи” ярче, чем когда бы то ни было до сих пор. <...> Не мог и я не отозваться всем сердцем моим на все, что началось и явилось в зем­ле нашей, в справедливом и прекрасном народе нашем. В “Дневнике” моем есть несколько слов, горячо и искренне вырвавшихся из души моей, я помню это...»¹⁶

Цесаревич стал «почитателем» Достоевского, «почитательницей» его таланта была и 32-летняя цесаревна Мария Федоровна. Ей трижды довелось встретиться с Достоевским. Первая встреча произошла 29 апреля 1880 г. в Санкт-Петербурге в доме графини Менгден на Двор­цовой набережной, 34, на вечере в пользу Общины сестер милосердия Святого Георгия, покровительницей которого она являлась.

8 мая 1880 г. в Мраморном дворце великого князя Константина Константиновича состоялся вечер Федора Михайловича Достоевско­го. «Ф[едор] М[ихайлович] читал из “Карамазовых”, — писал на сле­дующий день Константин Константинович в своем дневнике. — Цеса­ревна всем разливала чай, слушала крайне внимательно и осталась в восхищении. Я упросил Ф[едора] М[ихайловича] прочесть исповедь старца Зосимы, одно из величайших произведений (по-моему). Потом он прочел “Мальчик у Христа на елке”. Елена (Шереметева — внучка императора Николая I. — Ю. К.) плакала, крупные слезы катились по ее щекам. У цесаревны глаза тоже подернулись влагой». На следующий день великий князь записал в своем дневнике: «Был у цесаревны — благодарит за вчерашний вечер»¹⁷.

Мария Федоровна произвела явное впечатление на Федора Ми­хайловича. В своем письме из Москвы жене А. Г. Достоевской от 27­28 мая 1880 г. Достоевский сообщал: «Я рассказал Каткову о знаком­стве моем с высокой особой у графини Менгден и потом у К[онстантина] Константиновича]. Был приятно поражен, совсем лицо изменилось». Жена Достоевского в своих воспоминаниях писала: «Теперь пришел его (Достоевского. — Ю. К.)черед восхищаться цесаревной. Будущая русская императрица была изумительной личностью, простой и доб­рой, с присущим ей даром нравиться людям»¹⁸.

Мария Федоровна подробно рассказала мужу о встрече с Достоев­ским, который произвел на нее глубокое впечатление. Наследник дав­но имел намерение лично познакомиться с Федором Михайловичем. Обер-прокурор Победоносцев со своей стороны неоднократно гово­рил цесаревичу, что и Достоевский хотел быть принятым в Аничковом дворце. Встреча Достоевского с наследником престола и цесаревной в Аничковом дворце состоялась 16 декабря 1880 г. 9 декабря 1880 г. Победоносцев писал Достоевскому: «Почтеннейший Федор Михайло­вич. Я предупредил письменно Великого князя, что вы завтра в исходе 12-го часа явитесь в Аничков дворец, чтобы представиться ему и цеса­ревне. Извольте идти наверх и сказать адъютанту, чтоб об вас доложи­ли и что цесаревич предупрежден мною»¹⁹.

Дочь писателя Л. Ф. Достоевская вспоминает об этой встрече: «Бу­дущий Александр III очень интересовался всеми русофилами и славя­нофилами, ожидавшими от него крупных реформ. Достоевский также хотел с ним познакомиться, чтобы поделиться своими идеями по рус­скому и славянскому вопросам, и отправился в Аничков дворец, кото­рый был обычно резиденцией наших наследных Великих князей. Их высочества приняли его вместе и были восхитительно любезны по от­ношению к моему отцу.

Очень характерно, что Достоевский, пылкий монархист в тот пе­риод жизни, не хотел подчиняться этикету двора и вел себя во дворце, как привык вести себя в салонах своих друзей. Он говорил первым, вставал, когда находил, что разговор длился достаточно долго, и, про­стившись с цесаревной и ее супругом, покидал комнату так, как он это делал всегда, повернувшись спиной <...>. Наверное, это был един­ственный раз в жизни Александра III, когда с ним обращались как с простым смертным. Он не обиделся на это и впоследствии говорил о моем отце с уважением и симпатией. Этот император видел в своей жизни так много холопских спин! Возможно, ему не доставило неудо­вольствия то, что в своем обширном государстве он нашел менее по­датливый, чем у других, хребет»²⁰.

Действительно, цесаревич глубоко уважал и почитал Достоевско­го, «горячего проповедника, по словам Победоносцева, основных на­чал веры, народности, любви к Отечеству». Его глубокая религиоз­ность была очень близка наследнику престола и его жене.

Достоевский знал о том, что цесаревич и цесаревна были его «по­читателями». В своем письме к жене от 20 июля 1873 г. он прямо гово­рил об этом. Император Александр III действительно хорошо знал произведения Достоевского. Об этом, в частности, пишет в своих вос­поминаниях историк И. Е. Забелин. Во время открытия Историческо­го музея в Москве и осмотра его экспозиции Александр III с Марией Федоровной посетили комнату, где был размещен музей Достоевского: «...Затем пошли в комнату Достоевского. Здесь Государь и великий князь много говорили о сочинениях Достоевского... Видно, знаком с Достоевским отлично»²¹.

Граф С. Д. Шереметев, историк, предводитель дворянства Мо­сковской губернии, констатировал, что «Достоевскому он (Алек­сандр III. — Ю. К.) придавал большое значение». Об этом свидетель­ствует и письмо Победоносцева, написанное им 20 января 1881 г. наследнику после похорон Федора Михайловича: «Вы знали и ценили покойного Достоевского по его сочинениям, которые останутся навсег­да памятником великого русского таланта. Смерть его — большая поте­ря и для России. В среде литераторов он — едва ли не один был горячим проповедником основных начал веры, народности, любви к отечеству. Несчастное наше юношество, блуждающие как овцы без пастыря, к нему питало доверие, и действие его было весьма велико и благодетель­но. Многие несчастные молодые люди обращались к нему как к духов­нику, словесно и письменно. Теперь некому заменить его»²².

Цесаревич и цесаревна выразили глубокое соболезнование семье покойного: «Очень и очень сожалею о смерти бедного Достоевского. Это большая потеря и положительно никто его не заменит. Граф Лорис-Меликов уже докладывал сегодня государю (Александру II. — Ю. К.)об этом и просил разрешения материально помочь семейству Достоевского»²³. На погребение писателя была выделена большая сум­ма. Вдове и детям Достоевского была назначена пенсия в две тысячи рублей, и, наконец, у церковных властей было получено разрешение на захоронение в Александро-Невской лавре. На похоронах русского писателя впервые присутствовал член императорской фамилии — ве­ликий князь Дмитрий Константинович. Об этом вспоминала вдова покойного: «На одной из панихид присутствовал юный тогда великий князь Дмитрий Константинович со своим воспитателем, что приятно поразило присутствовавших». Все это свидетельствовало о чрезвычай­но уважительном отношении царской власти к великому русскому пи­сателю.

В последние годы своего правления император Александр III ко многим вопросам уже относился иначе, нежели в первые годы. С. Ю. Витте писал: «Я уверен в том, что император Александр III по собственному убеждению двинул бы Россию на путь спокойного либе­рализма; благодаря этому спокойному либерализму, при внешнем спо­койствии, в котором жила Россия и в котором она продолжала бы жить при царствовании Александра III, ибо Александр III никогда не пошел бы на авантюры <...> Россия двигалась бы постепенно к либеральному пути, т.е. к тому пути жизни государства, когда оно живет не эгоисти­ческой жизнью, а жизнью для пользы народа...»²⁴

Великий русский ученый Д. И. Менделеев в своей работе «Завет­ные мысли» дал высокую оценку вкладу Александра III в историческое развитие России, ибо годы его правления были отмечены значитель­ными успехами в укреплении могущества России, а также выдающи­мися достижениями в развитии отечественной науки и культуры.

Корректировка преобразований 60‒70-х гг. XIX в. сопровождалась целым рядом пусть не таких эффективных, как Великие реформы, но чрезвычайно важных социальных и экономических преобразований, способствовавших адаптации российского общества к ставшему уже необратимым процессу его капиталистической эволюции. «Люди, прожившие Его (Александра III. — Ю. К.)царствование, — писал Менделеев, — ясно сознавали, что тогда наступила известная степень сдержанной сосредоточенности и собирания сил, направленных к простой объединенной мирной внутренней деятельности...»²⁵

Тринадцать лет пребывания Александра III на престоле оказались чрезвычайно значительными и благотворными для развития культуры. По словам известного искусствоведа и художника Александра Бенуа, оно подготовило тот расцвет русской культуры, который начался при нем и продлился затем в течение всего царствования Николая II.

Философ Л. Н. Тихомиров по этому поводу писал: «Некоторое вре­мя процесс ослабления государства был задержан редкими личными управленческими качествами императора Александра III. Его способ­ность надзора за бюрократическим механизмом, его замечательно рус­ская личная натура дала возможность не только парализовать вредные стороны “пореформенного” положения, а даже вызвать подъем наци­онального духа и творчества»²⁶.

Сравнивая время царствования Александра II и Александра III, философ К. Н. Леонтьев в беседе с Л. Н. Тихомировым отмечал: «Те, кто пережил лично времена Александра III, — не могут себе предста­вить резкой разницы его с эпохой Александра II. Это были как будто две различные страны. В эпоху Александра II весь прогресс, все благо в представлении русского общества неразрывно соединялись с разру­шением исторических основ страны. При Александре III вспыхнуло национальное чувство, которое указывало прогресс и благо в укрепле­нии и развитии этих исторических основ. Остатки прежнего антина­ционального, европейского, каким оно себя считало, были еще очень могущественны, но, казалось, шаг за шагом отступали перед новым, национальным»²⁷.

Академик П. П. Семенов-Тянь-Шанский на съезде Император­ского русского географического общества в 1894 г. особо подчеркнул, что в годы правления Александра III в истории России пробудилась та духовная самобытность, без которой невозможна культурно-истори­ческая жизнь никакого великого народа²⁸.

В годы правления Александра III в России была создана Русская опера, активно работало Русское императорское историческое об­щество, во главе которого стоял сам император, было подготовлено создание Русского национального театра во главе с драматургом А. Н. Островским, состоялось открытие Императорского историче­ского музея, державной волей было учреждено Русское императорское палестинское общество, воздвигнуто большое количество православ­ных храмов не только на территории России, но и за рубежом: в Ко­пенгагене, Иерусалиме, Женеве, Ницце и даже в Аргентине.

Менделеев особо подчеркивал, что Александр III «провидел суть русских и мировых судеб более и далее многих своих современников». Несомненно, что в этом была заслуга и Федора Михайловича Достоев­ского, оказавшего определенное влияние на Александра III в выборе в тот период исторического пути развития России.

Православная терпимость помогла самодержавию создать и удер­жать в установленных границах огромное государство — Российскую империю. «Руководимые самодержавным единством и православной терпимостью, — писал Менделеев, — мы можем и должны выполнить многое из того бесконечного, что предстоит миру еще совершить, что­бы приблизиться к идеалу общего блага»²⁹.

Примечания

1. Достоевский Ф. М. — Победоносцеву К. П. 24 августа/5 сентября 1879 г. // Литературное наследство. 1934. № 15. С. 90.
2. Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1971. С. 326‒328.
3. Там же.
4. ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 307. Дневник великого князя Александра Александ­ровича, апрель 1866 г. Л. 15.
5. Победоносцев К. П. и его корреспонденты. Письма и заметки. М.; Пг., 1923. Т. 1. С. 83.
6. Тургенев И. С. Alexandre III // Revuepolitiqueetlitteraire, 1881, 29 mars. IV // Тур­генев И. С. Полное собрание сочинений и писем. Т. 10. М., 1982. С. 286.
7. Лукоянов И. В. Конец царствования Александра III // Проблемы социально-экономической истории России XIX-ХХ вв. СПб., 1999. С. 254.
8. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Л., 1988. Т. 28. Кн. 2. С. 281­282.
9. Там же. Т. 29. Кн. 1. С. 226.
10. Там же. С. 228.
11. Там же. С. 499.
12. Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 334.
13. Достоевский Ф. М. Указ. соч. Т. 29. Кн. 1. С. 451.
14. Там же.
15. Победоносцев К. П. и его корреспонденты. Указ. изд. Т. 1. С. 98.
16. Цит. по: Белов С. В. Федор Михайлович Достоевский и его окружение. Л., 1960. Т. 1. С. 25.
17. Литературное наследство. Т. 86. М., 1973. С. 137.
18. Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 179‒186.
19. Победоносцев К. П. — Достоевскому Ф. М. 9 декабря 1890 // Литературное наследство. 1934. № 15. С. 148.
20. Цит. по: Белов С. В. Указ. соч. Т. 1. С. 29.
21. Забелин И. Е. Дневники. Записные книжки. М., 2006. С. 151.
22. К. П. Победоносцев — Александру Александровичу 20 января 1881 г. // Крас­ный архив. 1922. Т. 2. С. 252.
23. Победоносцев К. П. и его корреспонденты. Указ. изд. Т. 1. С. 43.
24. Витте С. Ю. Воспоминания: В 3 т. М., 1960. Т. 1. С. 408.
25. Менделеев Д. И. Заветные мысли. М., 1995. С. 23.
26. Тихомиров Л. Н. Монархическая государственность. М., 2007. С. 163.
27. К. Н. Леонтьев: Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей после 1917. Антология. Кн. 2. СПб., 1995.
28. Семенов-Тянь-Шанский П. П. Речь председателя ИРГО на Съезде Общества. СПб., 1890. С. 5.
29. Менделеев Д. И. Указ. соч. С. 25.

[*] Доктор исторических наук, Институт всеобщей истории РАН.