Л. Е. Морозова^[1]

Традиционно считается, что основные биографические сведения о святом содержит его житие. Поэтому при реконструкции жизненного пути святого ярославского князя Федора Ростиславича Черного исто­рики используют текст его жития, помещенный в «Степенной книге»¹.

Однако Б. М. Клоссу удалось обнаружить, что житие князя Федо­ра имело несколько более ранних редакций, существенно отлича­ющихся друг от друга². Поэтому возник вопрос: в какой из них данные о князе достоверны, а в какой — искажены? Для его решения необходи­мо привлечь дополнительные источники, в первую очередь летописные, и провести сравнительный анализ содержащейся в них информации. Это позволит наиболее полно реконструировать биографию Федора Ростиславича и правильно осветить вопрос о его деятельности. Ведь интерес к этому князю связан не только с тем, что он был провозгла­шен первым ярославским святым, но и с тем, что он стал родоначаль­ником династии ярославских князей, от которой произошли такие видные фамилии, как: Троекуровы, Шастуновы, Гагины, Курбские, Пенковы, Засекины, Сонцовы, Шаховские, Морткины, Львовы, Хворостинины, Сицкие, Прозоровские, Щетинины, Дуловы.³ Многие их представители оставили заметный след в русской истории.

А. Л. Мусихин^[2]

Распад СССР привел в России к усилению локальной самоиден­тификации, формированию регионального самосознания¹. Данный процесс имеет ряд положительных черт: развитие патриотизма, любви к своей малой родине, интереса к местной истории. Однако на этой волне возникли некоторые уродливые явления. Одно из них — фолк-хистори — совокупность псевдоисторических работ, основанных на отрицании или игнорировании твердо установленных наукой фактов².

Наиболее известные представители этого явления академик А. Т. Фо­менко и Г. В. Носовский не обошли своим вниманием и Вятку. Оказы­вается, «историческая» Вятка в XIV-XVI вв. находилась не там, где сейчас. Вяткой «называлась» обширная область в Испании и централь­ной Италии, а столицей этой страны был Ватикан. Но в XVII в. «рома­новские историки и картографы перетащили (на бумаге) эти названия в самые глухие места России, когда им потребовалось написать “пра­вильную” историю средневековой Руси»³. Каждый, кто хоть немного знаком с вятской историей, знает, что реальная Вятка известна на сво­ем настоящем месте под своим именем по крайней мере со второй по­ловины XIV в. К сожалению, подобные псевдоисторики «творят» не только в центре, где мало знакомы с региональными особенностями, но и на местах: «В отдельных регионах выходят десятки псевдонаучных работ, в которых на полном серьезе рассказывается о происхождении греков от татар, об изобретении колеса башкирами и постройке Трои чувашами»⁴.

Протоиерей Александр Балыбердин^[3]

В 1383 г. в далеком Вятском крае, на берегу небольшой реки, позже названной Великой, крестьянин нашел на берегу образ святителя Ни­колая, которому суждено было стать одной из наиболее известных икон России. Прославленная многими чудесами, в начале XIV в. эта икона была перенесена в Хлынов, жители которого с тех пор ежегодно приносят ее на место явления и совершают торжества, которые в преж­ние годы собирали до 100 тыс. паломников. Уже в глубокой древности слава о Великорецкой иконе докатилась до Москвы, куда вятчане дважды приносили на поклонение этот образ — в 1555 г. при святителе Макарии и в 1614 г. по указу царя Михаила Федоровича. В память о первом посещении столицы один из приделов московского собора Покрова-на-Рву был освящен в честь Великорецкого образа.

Традиция почитания Великорецкой иконы не прерывалась даже в трудном для Церкви XX в., когда, к сожалению, сам чудотворный об­раз был утрачен. Поэтому, когда в конце 1980-х гг. Великорецкое па­ломничество возродилось в виде многотысячного крестного хода¹, он стал совершаться с одним из списков иконы, также прославленным чудотворениями. Ныне торжества на реке Великой собирают до 60 тыс. паломников не только из России, но также из ближнего и дальнего за­рубежья.

Д. В. Козлов^[4], Е. В. Никольский^[5] 

В истории любой страны есть периоды, которым очень сложно дать характеристику. О них мало сказано и еще меньше написано. Они чаще всего представляют собой столь краткие промежутки времени, что просто теряются на общем фоне ярких и масштабных событий сво­ей эпохи, кажутся случайностью, маленьким камешком на широкой дороге истории. Исследователи-путники не обращают на него свой взор, пока случайно не споткнутся. Но и в этом случае эпоха-камешек, которую из-за малой протяженности и эпохой-то назвать сложно, ред­ко удостаивается большего, чем несколько предложений в толстом историческом труде.

Однако подобное пренебрежение представляется неверным, ведь в данном случае нарушается принцип комплексного подхода к изуче­нию истории и исследователь рискует упустить из виду связующую нить между предыдущим и последующим историческими периодами и, возможно, то, что по той или иной причине пытались от него скрыть. Такие периоды, безусловно, есть и в истории России.

Д. Ф. Писарькова^[7]

В последние 20 лет интерес к изучению истории городского само­управления заметно возрос. Наряду с исследованиями общего харак­тера появилось значительное количество работ об органах общест­венного управления отдельных городов: столичных, губернских и даже уездных¹. Всестороннее освещение получили организация городских дум и управ, их состав, финансово-хозяйственная и благотворитель­ная деятельность. Однако проблема взаимодействия общественных учреждений и государства в современной литературе освещается явно недостаточно. Вместе с тем ее изучение имеет большое значение как для понимания специфики экономической и политической жизни русских городов, так и для выявления особенностей общественной са­моорганизации и становления гражданского общества.

И. А. Симонова^[8]

И, слыша благовест,
С Тобой, Создатель, говорю.

В. А. Жуковский. «Из Уланда»

У меня в Москве — купола горят!
У меня в Москве — колокола звенят!

М. И. Цветаева. Из цикла «Стихи к Блоку»

Л. П. Решетников^[12]

Девяносто лет прошло с того дня, когда на европейской части Рос­сии закончилась Гражданская война. Символом этого окончания стала эвакуация из Крыма в ноябре 1920 г. Русской Армии генерала барона П. Н. Врангеля. За границу ушли сотни тысяч наших соотечественни­ков. Уходили люди разных социальных классов, вероисповеданий, на­циональностей. Уход этих людей породил уникальное явление русской эмиграции. Русский Исход стал великой трагедией нашего народа, причем трагедией обоюдной: трагедией тех, кто уходил из России, и тех, кто в ней оставался.

Прервалась вековая связующая нацию нравственно-духовная нить. На долгие десятилетия народ наш оказался расколот на «красных» и «белых». Между ними пролегла пропасть непримиримой вражды.

И. В. Лобанова^[13]

Известный русский философ Владимир Соловьев никогда не был женат и в житейском плане был совершенно неустроен: жил то у дру­зей, то на съемных квартирах, нередко забывал обедать, одежду разда­вал тем, кто, по его мнению, больше в ней нуждался, из-за чего в мороз ходил иногда в легком плаще. Друзья философа считали, что беспри­ютность, отсутствие женской заботы и бытовая неустроенность уско­рили его смерть. По крайней мере трижды за свою короткую жизнь (Владимир Соловьев умер в 47 лет) он намеревался жениться, но вся­кий раз житейское счастье ускользало от него. Самой большой любо­вью в его жизни была Софья Петровна Хитрово, но она была замужем, что с самого начала не предполагало счастливой развязки их романа.

В. В. Тихонов^[14]

Алексей Иванович Яковлев (1878‒1951) — известный историк, член-корреспондент Академии наук СССР (1929), автор нескольких капитальных монографий, среди которых «Засечная черта Москов­ского государства в XVII в.» (М., 1916), «Приказ сбора ратных людей» (М., 1917) и «Холопство и холопы в Московском государстве XVII в.» (М.; Л., 1943).

Центральным направлением его научной работы была отечествен­ная история XVII в. Много сил он потратил на поиск, исследование и издание исторических источников. Но в данной статье хотелось бы об­ратить внимание на малоизвестную сторону исторического мировоз­зрения Яковлева — его историографические взгляды. Заметим, что историк не оставил целостного труда по истории исторической науки. Тем не менее его историографические заметки и мысли, безусловно, заслуживают внимания как важная составляющая деятельности историка-профессионала.

В. Н. Земсков^[15]

Различным аспектам истории Великой Отечественной войны по­священа обширнейшая литература. И тем не менее есть вопросы, по которым далеко не все ясно. К таковым относится и поднятая нами проблема. Имеются публикации, непосредственно посвященные истории советских военнопленных¹, но вопрос об их общей числен­ности и масштабах смертности остается открытым. На этот счет в ли­тературе и публицистике и по сей день бытуют самые разнообразные оценки. Имеет место неприемлемая в науке практика, когда прямые показания исторических источников игнорируются, а взамен них пре­подносятся собственные домыслы и сомнительные «расчеты».

Мы не претендуем на изучение проблемы плена в широком смыс­ле. Нас интересует только статистика (общая численность советских военнопленных и масштабы их смертности). И разобраться в этом мы намерены посредством максимального приближения к показаниям (подчас спорным и противоречивым) известных к настоящему време­ни исторической науке документальных источников. Имеющиеся в литературе интуитивные оценки нами не брались в расчет, а использо­вались только величины (цифры), которые подкреплены ссылками на документы.