Преподавательская деятельность была насыщенной: большие лекционные и семинарские нагрузки оставляли мало времени на работу в архивах и библиотеках. Многие получившие признание в университетской среде профессора мечтали об академическом статусе, который давал возможность сосредоточиться на исследовательской работе, освобождая от материальной необходимости набирать подчас непосильное количество учебных часов.
Бытовая сторона жизни историков описываемого периода, напротив, не слишком препятствовала преподавательской и научной работе и не отбирала драгоценных часов на организацию быта. Обязательное присутствие в доме прислуги, занятой готовкой, стиркой и уборкой, рассматривалось как нечто само собой разумеющееся. Впрочем, историки, как правило, не относились к категории людей, особенно требовательных в отношении жизненных удобств.
Опыт жизни без прислуги нарушал привычный уклад, вносил в него сумятицу. К нему вынужденно прибегали в условиях послереволюционной разрухи и гражданской войны. «Моя прислуга уехала на несколько дней в деревню», – записал в своём дневнике 9 декабря 1920 года Ю. В. Готье. Результат оказался неутешительным. «Для начала сегодня вечером два с половиной часа ушло на всякую хозяйственную чепуху, и вечер оказался потерянным. И так почти каждый день», – сетовал историк, принося научные занятия в жертву быту.
Как можно выяснить из переписки историков, заработанные средства позволяли вести достойную жизнь, принятую в профессорской среде, но не роскошествовать. Свободные десятки рублей, если таковые оказывались, имели назначение весьма существенное – покупку книг. Поход на знаменитый книжный развал у Сухаревой башни был реальной угрозой для семейного бюджета семьи. Приехавший в Москву из Петербурга С. Ф. Платонов сетовал, что он там книг «не покупал, а по лавкам не ходил. Рукописи – все раскольничьи служебные и стоят «синенькую», «красненькую» – словом, приступу нет». Для оплаты издания научных трудов историкам приходилось искать благотворителей, поскольку позволить себе такую роскошь могли лишь единицы.
И всё же неотъемлемой чертой профессорского быта было составление собственной библиотеки, без которой не мыслил себя ни один историк-профессионал. Книжное собрание было, как правило, самым ценным из всего нажитого имущества. Наличие в квартире библиотеки, как и рабочего кабинета, воспринималось как норма жизни московской интеллигенции тех лет. После революции 1917 года началось уплотнение «буржуазных» квартир. «Сегодня я в последний раз пишу в своём кабинете, в котором работал пять лет», – записал в дневнике 21 марта 1918 года Ю. В. Готье. Весь последующий день прошёл у него в суматохе с переносом вещей в квартире. «К вечеру более или менее убрались, имея уже не пять комнат, а три, и начали новую полупролетарскую жизнь. Жильцы въехали вечером; пока кажется, что будем ладить», – читаем запись от 22 марта 1918 года. Через год пространство сузилось до двух комнат, в которых еле помещалась та часть имущества, которая была необходима семье историка для жизни. «Извольте при таких условиях заниматься и двигать науку, т. е. исполнять ту обязанность, которую с нас не снимают и большевики», – восклицал Ю. В. Готье.
Работа в собственном кабинете с использованием личной библиотеки была сама собой разумеющейся для историка рубежа XIX–ХХ веков. Вне их пределов научные занятия казались малопродуктивными. Находясь в Москве, 29 июня 1883 года С. Ф. Платонов писал В. Г. Дружинину, что он много читает, но диссертацией не занимается. Ему не хотелось, да и неудобно было работать без библиотеки – объяснял он свои мотивы.
Помимо кабинета, обычная квартира московской профессуры включала гостиную-столовую, спальню, детские и комнату для прислуги. К слову сказать, семьи историков, особенно по сегодняшним меркам, были достаточно велики: на иждивении главы семейства находились жена и в среднем трое-четверо детей. Наём квартиры был делом ответственным и хлопотным. При выборе жилья большое внимание уделялось не только его месторасположению и размерам. Москвичи тех лет должны были принимать в расчёт то, о чём мы, не мыслящие себя без центрального отопления и прочих удобств, уже не думаем: сдаётся квартира с дровами или без, есть ли чердак, на котором можно сушить бельё, не сыро ли в доме?
Собственников жилья среди историков было немного. Существовали также служебные квартиры для профессуры, например, при Московском университете. Они располагались рядом с университетскими зданиями, в Шереметьевском переулке, в советское время получившем имя известного историка середины XIX века Т. Н. Грановского и статус улицы. В настоящее время это – Романов переулок. Квартиры были спланированы по традициям той эпохи: просторные, с парадной (комнаты) и хозяйственной (кухня, комната для прислуги) сторонами, помещения которых выходили в два параллельных коридора, соединявшихся между собой и имевших, соответственно, два выхода – на улицу и во двор. Более состоятельные историки-москвичи могли позволить себе квартиры в новых доходных домах, оборудованных по последнему слову тогдашней архитектурной и инженерной мысли, аналогов современного элитного жилья. При необходимости переезда к нему приступали по обыкновению летом, во время дачного периода.
Традиция выбираться за город имела очень широкое распространение. Историки-москвичи стремились использовать летние вакации, чтобы отдохнуть на природе, отправиться в путешествие. Кстати, надо заметить, что Москва летом на стыке прошлого и позапрошлого веков с точки зрения экологии была далеко не безупречна. Отсутствие сегодняшней лавины автомобилей, отравляющих воздух выхлопными газами, в определённой мере компенсировалось дымящими заводскими трубами и «ароматами» гниющих бытовых отходов, ассенизационных повозок и пылью.
Историки переезжали на дачи, наёмные и реже собственные, а иногда и в принадлежавшие им имения, как, например, С. Б. Веселовский. В своей Татариновке, в 50 верстах от Москвы по саратовскому – ныне павелецкому – направлению, он организовал рентабельное хозяйство с огородом, различными службами и даже пасекой. Разумеется, всецело отдаваться отдыху не получалось: три-четыре дня в неделю Веселовский проводил в Москве, работая в архиве и участвуя в общественной деятельности. Однако выдавались дни, которые можно было посвятить отдыху. «Лежу по целым дням на пчельнике или у себя на диване и читаю. Давно бы так! – писал Веселовский своему коллеге А. И. Яковлеву. – Читаю в подлинниках римских историков и во французских переводах греческих. Для практики немецкого языка читаю с некоторым насильем Гейне и Лессинга».
Круг чтения историков был широк и разнообразен. Он включал, помимо профессиональной литературы, русскую и зарубежную поэзию и прозу, драматургию, сочинения древних авторов, периодику и книжные новинки. Существовало обыкновение переписывать наиболее заинтересовавшие поэтические произведения. М. В. Нечкина, в то время студентка Казанского университета, отметила в своих подневных записях, что списывала «Кипарисовый ларец» И. Анненского и много думала о поэте, его творчестве.
Чтение, музицирование, рисование, прогулки, общение с домашними и друзьями заполняли летний досуг историков. Зимой к этим занятиям присоединялись посещение театров, выставок, концертов, визиты. Историки тех лет были самым непосредственным образом вовлечены в литературно-художественную жизнь древней столицы. Театральные премьеры, новое в изобразительном искусстве живо их интересовали. Наиболее обеспеченные историки могли позволить себе абонировать театральную ложу. Ю. В. Готье 30 января 1918 года фиксировал пресечение этой традиции: «Вчера попали в Большой театр – на один из последних спектаклей в абонементную ложу, которую всё равно удержать будет нельзя».
Увлечение рисованием и музыкой было свойственно многим московским историкам рубежа XIX–ХХ веков. Художественным даром обладал С. В. Бахрушин, в молодые годы учившийся у В. Н. Мешкова, писавшего тогда в духе поздних передвижников. Художник уговаривал его оставить занятия исторической наукой и посвятить себя искусству. На полях записей Бахрушина нередки зарисовки, точно передающие образы запечатлённых лиц и ситуаций.
Любовь к музыке отличала, можно сказать без преувеличения, всех московских историков той поры. Исполнение фортепианных и скрипичных концертов было одной из составляющих вечеров, которые организовывались в их домах. Увлечённость музыкой выручала историков в сложных жизненных обстоятельствах, сложившихся после революционных потрясений начала ХХ века. П. Н. Милюков принимал участие в организованных им квартетах в России и в эмиграции, исполняя партию скрипки или альта. С. Б. Веселовский приходил в гости к коллегам-историкам с нотами, чтобы играть на рояле. Они были у него и при аресте, которому он и остальные присутствовавшие на вечере у профессора Д. М. Петрушевского историки подверглись в сентябре 1919 года. К счастью, всех вскоре освободили.
Надо заметить, что вечера, встречи и приёмы по определённым дням недели, обеды, визиты составляли непременную и очень весомую часть как личного, так и профессионального быта московских историков. О насыщенности этими мероприятиями их повседневности свидетельствует парадоксальная, на первый взгляд, запись, которую занесла в свой дневник 13 декабря 1905 года, в разгар первой русской революции, Е. Я. Кизеветтер, жена историка А. А. Кизеветтера: «Революция одним хороша: не надо в гости ходить, и к нам гости не ходят. Так спокойно можно сидеть дома. Чувствуешь себя в безопасности, знаешь, что никто не явится».
Встречи историков в домашней обстановке укрепляли их профессиональное сообщество. Поводом к ним служили выход книг, защита диссертаций, приезд коллег из других городов. «Собрания у меня, у Бахрушина, у Богословского…» – перечисляет Ю. В. Готье встречи московских историков по поводу приезда в их город петербуржца С. Ф. Платонова. Собирались историки часто, испытывая простую потребность в общении с друзьями и единомышленниками в науке и жизни, ценность которого стала обострённо ощущаться в условиях советской России. «Вчера мы обедали с Любавским в тесном кругу, в квартире Веселовского; предлогом было поднесение ему книг, а настоящей причиной – отвести душу, забыться хотя бы на один вечер», – записал в своём дневнике в начале 1918 года Ю. В. Готье.
Историки чтили свои профессиональные и нравственные традиции. День Святой Татьяны – основания Московского университета – они, в подавляющем большинстве бывшие его выпускники, не забывали никогда. Православные обряды и праздники историки «старой школы» соблюдали и в условиях насаждавшегося советским строем атеизма. «Удалось вспомнить старую масленицу и съесть вволю блинов, – записал Ю. В. Готье 28 февраля 1919 года и продолжил: – Газет не читал вовсе и потому сохранил сравнительно хорошее расположение духа». Рождество, Крещение, Пасха, другие православные даты составляли календарь историков рубежа XIX–ХХ веков.
