Во второй половине XIX века устраивали в основном небольшие «танцевальные вечера». Последний придворный бал состоялся в Санкт-Петербурге в 1903 году, после чего это увеселение постепенно сошло с исторической сцены.
Действо, длящееся всего несколько часов, требовало от хозяина тщательной подготовки и немалых материальных затрат. Бал проходил в просторной зале и во вспомогательных помещениях: гостиных, комнатах для курения, буфете. Обязательным условием был большой оркестр. Организовать придворный бал могли лишь влиятельные, богатые вельможи, но даже им приходилось проявлять немалую изобретательность и фантазию.
Пока садовники составляли букеты, оркестр репетировал, а строители и декораторы наводили последний лоск в просторных залах, хозяин занимался приглашениями. В список гостей включали далеко не любую фамилию. Для придворных балов обязательно печатали пригласительные билеты, которые рассылали по почте или доставляли посредством слуг. Приглашённых заранее оповещали о форме одежды.
На придворные торжества допускалась только аристократическая верхушка общества, придворные и высшие офицерские чины. Список лиц, получающих приглашения на какой-либо частный праздник, зависел от положения его устроителя. Вместе с приглашёнными на бал являлись сопровождающие лица, которых представляли хозяевам, и таким образом завязывались новые знакомства.
Обилие празднеств при петербургском дворе отмечал Фридрих Гагерн: «При русском дворе праздники следуют один за другим, но редко узнаете заранее, что происходит, где, как, в какой форме быть. Всё это делается известным обыкновенно часа за два, и тогда постоянно поднимается тревога и торопливость, чтобы знать всё это в точности. В особенности на дачах места увеселений меняются постоянно, и в большинстве случаев сам государь назначает их в последний момент».
Отказ от приглашения на придворное торжество был равносилен оскорблению самого императора, а следовательно, практически невозможен. Затруднительно было отказываться и от частных приглашений: отказ надлежало обосновать в крайне вежливой форме. Кюстин отмечает: «Твёрдости потребовалось бы много для того, чтобы отказываться от приглашений на всякого рода торжества и обеды, эти сущие бичи русского светского общества». Настоящий русский вельможа не тратил время на размышления о том, сколько времени и сил отнимают у него всевозможные празднества, а просто подобно Евгению Онегину успевал везде и всюду.
Прибыв на место и отдав верхнюю одежду лакеям, гости проходили внутрь и здоровались с хозяевами, встречающими их при входе в залу. Приветствие гостей – нелегкое дело: хозяева вынуждены были стоять и произносить приветствия весьма продолжительное время.
Если были приглашены члены императорской фамилии, вечер не начинали до их прибытия, которое вполне могло задержаться на пару часов. Всё это время гости, предоставленные сами себе, приветствовали друг друга, общались, заполняли бальные книжки.
Праздник открывался польским, или полонезом, – танцем, допускавшим наименьшее количество вольностей. Характер и направление движения задавала первая пара. Все остальные подчинялись общему рисунку танца. Если присутствовал император, он стоял в первой паре с хозяйкой дома, за ними следовал хозяин с самой знатной гостьей, далее все остальные, также соблюдая иерархию. Полонез мог продолжаться долго, так что кавалеры несколько раз меняли дам.
Кюстин описывал полонез так: «Танец, который чаще всего встречается в этой стране на великосветских балах, не нарушает обычного течения мыслей танцующих. Это размеренная, согласованная с ритмом музыки прогулка кавалера об руку со своей дамой. Сотни пар следуют одна за другой в торжественной процессии через необозримые залы всего дворца. Бесконечная лента вьется из одной залы в другую, через галереи и коридоры, куда влечёт её возглавляющий шествие властелин. Это называется "танцевать полонез". Раз посмотреть этот танец, быть может, и занятно, но для людей, обязанных всю жизнь так танцевать, бал должен превращаться в наказание».
За полонезом следовала кадриль, уже допускавшая некоторые вольности и комбинации всевозможных фигур. Иногда кадриль могла заменять первый торжественный полонез. Танцевалась она по тому же принципу: все фигуры задавал танцор, идущий в первой паре.
За кадрилью следовал вальс. Он вошёл в моду в самом конце XVIII – начале XIX века и сразу завоевал прочное положение. Пара в вальсе представляла собой более интимное, замкнутое пространство. Именно во время этого танца было удобно вложить записочку в руку избранника. Старшее поколение видело в вальсе танец непристойный или, как минимум, излишне вольный.
Кружась в ритме вальса, гости приближались к кульминации праздника – к мазурке, в которой танцор мог проявить всё своё мастерство. Н. Л. Марченко называет мазурку «танец-балет». Многочисленные фигуры, сложные антраша (прыжок, во время которого танцующий должен успеть трижды ударить ногой об ногу) и мужское соло как апофеоз танца. Но при этом у каждой мазурки существовал свой общий рисунок, нарушать который запрещалось. Сначала в моде была лихая, бравурная манера исполнения этого танца, позже она сменилась на французскую, «любезную», а в 1820-х годах в связи распространением дендизма в моду вошёл английский стиль исполнения. Своими движениями кавалер словно давал понять, что ему скучно танцевать, что он делает это против воли. Лихая мазурка в это время была отдана на откуп провинции. Эту эволюцию танца можно проследить в строках Пушкина:
Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромной зале всё дрожало,
Паркет трещал под каблуком,
Тряслися, дребезжали рамы;
Теперь не то: и мы, как дамы,
Скользим по лаковым доскам.
Но в городах, по деревням
Ещё мазурка сохранила
Первоначальные красы...
Завершался бал котильоном – самым непринуждённым и свободным танцем. Это был «танец-игра», совмещавший фигуры из мазурки, вальса, польки, кадрили. Но главный принцип танца оставался стандартным: все пары повторяют действия первой. Таков был обычный порядок танцев.
Не последнюю роль играли танцы и в общении людей. Ю. М. Лотман очень верно отметил: «Они [танцы] служили организующим стержнем вечера, задавали тип и стиль беседы». Успешный светский человек должен был уметь вести занимательный и острый разговор, особенно ценились оригинальные эпиграмматические ответы.
Салонная, или мазурочная, болтовня была свободна от строгой служебной иерархии, от привычных жёстких рамок имперской службы. Не практичная, а развлекательная, несколько декоративная роль светской беседы подчеркнута в одном из пособий о правилах поведения в свете, процитированном в книге Е. В. Лаврентьевой: «В салоне не требуется ораторов, там требуются люди, умеющие поддержать лёгкий разговор. Умение вести оживлённую, приятную беседу есть искусство, которое высоко ценится во всех общественных слоях... Да, но о чём же следует разговаривать в светском обществе? О всём и о всех, ни о чём слишком долго и пространно, не исчерпывая до конца никакого предмета, не развивая широко ни одной подвернувшейся темы, не доводя никакого вопроса до последнего заключения. У салонной болтовни нет другой цели, кроме невинного развлечения».
Внешний вид гостя соответствовал моде и вместе с тем был строго регламентирован, особенно на придворных балах. Мужчина обязан был являться на бал в парадном мундире. Но это не значит, что все мужчины были «стрижены под одну линейку». Начиная с Павла все императоры уделяли огромное внимание мундиру, интерес и тяга к созданию и изменению внешнего вида мундира некоторых членов императорской фамилии были поистине удивительны. В результате военный мундир по красоте и роскоши весьма успешно соперничал с дамскими туалетами.
В бальных залах могли уживаться образы нескольких поколений. Пожилые люди, танцевавшие в XVIII веке, а в XIX уже сидящие за ломберными столами, оставались верны накладным буклям и напудренным парикам. Девушки в первой четверти XIX века одевались в платья из легких тканей с сильно завышенной талией – дань античным образам и стремлению к «натуре», а их матушки отдавали предпочтение более тяжёлым тканям, например, бархату.
Заглянем за пределы бальной залы. Во время бала во вспомогательных помещениях шла своя жизнь. Гостиная была прибежищем старшего поколения. В XIX веке среди карточных игр различали коммерческие и азартные. Первые сурово осуждались и всячески порицались, что, впрочем, не мешало некоторым дворянам проигрывать целые имения. Вторые же считались вполне достойным видом интеллектуального досуга, которому и предавались во многих гостиных солидные вельможи, пока молодёжь кружилась в танце. Среди презентабельных и допустимых в хорошем обществе игр можно назвать вист, рокамболь и ерошки. Последняя, впрочем, очень быстро стала уделом провинции вместе с многочисленными вариантами дурачков.
Иногда за танцами следовали различные увеселения. Летом это могли быть прогулки всем обществом по иллюминированному парку: «Описываемый мною бал закончился ужином, после чего всё общество, обливаясь потом, разместилось по придворным повозкам своеобразного вида, называемым линейками, и отправилось в прогулку по иллюминированному парку... Дело было в конце августа, когда небо бледнело и зелень лужаек поддерживалась искусственно уходом садовника... устроили нечто подобное зимнему катанию на санях, быстрота которого так забавляет русских; катались на лодках с высокой деревянной горы со скоростью молнии».
Ужин после бала или легкая закуска во время самих танцев были непременным атрибутом праздника. Во времена ассамблей Петра I гостей угощали чаем, кофе, миндальным молоком, мёдом и вареньем. Мужчинам подавали пиво и вино. Со временем на смену этим простым угощениям пришли всевозможные изысканные закуски, появился обычай приглашать гостей после танцев на общий ужин.
Во время приёма пищи всё тоже было подчинено строгой иерархии. К столу кавалеры вели дам. Порядок пар определялся чином и положением кавалера. За столом рассаживались согласно тому же принципу. Блюдом начинали обносить с самых важных гостей, и если хозяин неверно рассчитывал количество угощения, сидящие на дальнем конце стола гости могли остаться голодными. На эту тему ходило немало анекдотов.
В XIX веке балы начинались в девять-десять часов вечера и могли продолжаться до рассвета:
Что ж мой Онегин ? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробуждён.
Не всегда у придворного была возможность после бурного веселья поспать до полудня: «барабан» возвещал о начале службы. Многочисленные парады, смотры были обязательными для человека, близкого ко двору, но император не сверялся с тем, во сколько вчера закончился такой-то праздник. Вот как об этом писал Кюстин: «Едва я успел раздеться и броситься в постель, как пришлось снова встать и почти бегом поспешить во дворец, чтобы присутствовать на смотре, который должен был делать государь кадетам. Каково же было моё удивление, когда оказалось, что весь двор уже в сборе и ожидает императора. Дамы были в свежих утренних туалетах, мужчины – в парадных мундирах. Все казались бодрыми и оживленными, как будто великолепие и тяготы вчерашнего вечера утомили только меня одного».
К культуре бала и его подготовке были причастны все слои русского общества. Задействовались декорирование, создание одежды, музыкальное и танцевальное искусство, кулинария, инженерная мысль.
Бал оставил свой след в литературных произведениях, его блеск отображают многие картины, даже архитектура порой подчинялась его требованиям. Но главное, он был неотъемлемым элементом отдельной эпохи, её продуктом. С одной стороны, он был обязательной частью повседневной жизни дворянина XIX века, а с другой – мощным противовесом в системе этой повседневности. Диссонанс между свободой праздника и суровыми рамками службы наложил свой отпечаток на характер и мышление дворянства. Ограничивая бал мазуркой, не зная и не понимая его, мы не сможем понять и человека того времени, духа эпохи, основ общества, на которых строилась жизнь XIX века.
