«Они первым делом разослали во все стороны разносчиков слухов, и те, подходя к каждому воину, уверяли, что царь уже умер, а пришедшая к власти Феодора всем другим предпочла Льва из Македонии». (27, 99)

Пселл называет известие о кончине Мономаха и воцарении Феодоры слухами и выдумкой. Действительно, император был жив. Но одной его мнимой кончины было недостаточно. Заговорщики могли говорить о приходе Феодоры к власти только в том случае, если бы её старшая сестра Зоя умерла. В противном случае им пришлось бы уверять, что Льва предпочли обе сестры.

О том, что Зоя скончалась до мятежа Торника, говорит рассказ Пселла об императорском шуте Романе Воиле:

«Когда же царица (Зоя. — В. Т.) покинула наш мир (о чём я собираюсь сейчас рассказать), глупец принялся творить всякие мерзости, ставшие началом больших бед…

Так как царица Феодора и его сестра Евпрепия, подобно богиням у Поэта (Гомера. — В. Т.), «возмущённо роптали», выражали недовольство и бранили царя за простодушие, Константин, стыдясь их, всё-таки приговорил преступника к изгнанию». (27, 114–115)

Феодора и Евпрепия дружно бранили императора после кончины Зои. Но в самое опасное время осады, когда мятежник стоял перед распахнутыми городскими воротами, произошла такая сцена:

«Когда сестра (я имею в виду старшую, Евпрепия была приговорена к ссылке), рыдая, стала склонять его (Константина IX Мономаха. — В. Т.) к бегству и советовала бежать в какой-нибудь из Божьих храмов, Константин свирепо на неё посмотрел». (27, 104)

На момент мятежа Евпрепия была в ссылке. У Мономаха было две сестры. Пселл:

«У самодержца Константина было две сестры. Старшую звали Еленой, а другую Евпрепией. Елену царь не ставил ни во что, а Евпрепию, которая и сподобившись славной участи не кичилась окружавшим её блеском, обладала несомненным умом и отличалась самым твёрдым и неколебимым характером из всех виденных мною женщин, остерегался, как я уже говорил, к советам её относился с сомнением и скорее побаивался, нежели уважал.

Она же, расставшись с честолюбивыми надеждами, которые возлагала на брата, воздерживалась от каких бы то ни было выходок против самодержца, но приходила к нему только изредка, вела себя с ним не как с братом, а, вступив в разговор, держалась надменно и с прежней своей суровостью, при этом чаще всего ругала и порицала его, когда же видела, что он сердится, уходила с сердитым видом, шепча оскорбления в его адрес.

Заметив, что брат не жалует, а вернее — терпеть не может Торника, она приветила и приблизила к себе этого человека, часто с ним беседовала, хотя прежде и не питала к нему никаких пристрастий. Царь сердился, но свои мысли затаил поглубже, так как не было у него достаточного повода для наказания. Чтобы их разъединить, Константин, скрывая истинные намерения от сестры, удалил Торника из города под благовидным предлогом: поручил ему управление Ивирией и отправил в почётную ссылку.

Однако слава и в изгнании сопутствовала этому мужу. Более того, многие сочли её даже поводом для обвинения Торника, выдумывали, будто он готовит мятеж, и побуждали самодержца предупредить зло. Слушая такие речи, царь оставался в душе спокоен. Когда же увидел, что за Торника заступается сестра, и когда как-то раз услышал её слова, что-де никакой беды с её племянником не случится, так как его бережёт Всевышний, был в самое сердце поражён услышанным и не мог уже сдержать гнева. Собираясь, однако, отнять у Торника не жизнь, а возможность бунтовать, царь поспешно отправил людей с приказом постричь его и облечь в чёрную рясу.

Так разбились надежды Торника, и, облачённый ещё недавно в блестящее платье, он предстал перед царём в монашеском одеянии. А Константин и теперь не взглянул на него милостиво, не посочувствовал в судьбе, вознёсшей его в надеждах, а потом низринувшей вниз, и, сколько Торник к нему ни приходил, каждый раз сурово отправлял его назад и высмеивал несчастного.

И лишь одна Евпрепия, то ли из родственных чувств, то ли из каких иных побуждений, ласково принимала его, и родство доставляло ей безупречный предлог для дружелюбия». (27, 98–99)

Честолюбивая Евпрепия рвалась к власти, но не смогла сделать из брата-императора орудие для выполнения своих планов. Тогда она сблизилась с Львом Торником. Несмотря на трудные взаимоотношения с братом, Евпрепия воздерживалась от выступлений против него, ограничившись бранью. Лев Торник здесь представлен оболганным и несправедливо пострадавшим. Поэтому близость к нему Евпрепии выдаётся за отношения не двух заговорщиков, а одинаково обиженных несправедливым родственником. Но в связи с нелюбимыми Пселлом македонцами Торнику даётся совсем иная характеристика:

«Он (Лев Торник. — В. Т.) обладал недурной внешностью, но нрав имел коварный и постоянно носился с какими-то мятежными планами. Ещё в юности многие предрекали ему блестящую участь. Так неосторожно высказываются о некоторых людях». (27, 98)

Оказывается, Торник постоянно носился с какими-то мятежными планами, уверенный в пророчестве о своём великом будущем. В это пророчество верила Евпрепия, о нём знал и Мономах. Вот почему, услышав, что сестра уверена в правоте пророчества, он принял экстренные меры, чтобы разрушить явно обозначившийся сговор родственников. Евпрепия решила возвести на престол дальнего родственника и стать императрицей. Но тогда пострадал один Торник. Евпрепия же ласково принимала его и в монашеском одеянии. А вот когда он бежал, сразу же оказалась в ссылке.

Евпрепию за участие в заговоре Торника сослали и по обычаям того времени должны были постричь в монахини. Она пережила брата. Если Мономах смерть сестры Елены почти не заметил, то, узнай он о кончине Евпрепии, по авторитетному мнению Пселла, не повёл бы и глазом. Во враждебных отношениях с Евпрепией Мономах оставался до конца своей жизни. Евпрепия бранила брата в короткий промежуток времени между кончиной Зои и своей опалой.

Пселл выгораживал Евпрепию, которую высоко ценил. Хвалил же он только своих. Что касается политических противников, то какими бы хорошими они ни обладали качествами, хронист либо молчал о них, либо обрисовывал их чёрными красками. Но это в «Хронографии». В письмах же и речах он льстил тем, о ком позднее писал с сарказмом, и восторгался ими. Выгораживал Пселл не только Евпрепию:

 «Когда к власти пришла Феодора, я сразу же был призван царицей, которая горестно поведала мне обо всём, что вытерпела от зятя, поделилась со мной сокровенными мыслями и велела постоянно к ней приходить и ничего не утаивать из того, о чём мне доведётся узнать. Не в первый раз являлся я тогда к Феодоре — ещё при жизни царя, если хотелось ей написать секретное письмо или что-нибудь сделать втайне, посвящала она меня в свои мысли и намерения». (27, 134)

Константин IX и Феодора настороженно относились друг к другу. Под конец жизни Мономах пытался обойти Феодору и передать власть кому-то иному. Но его планы выдали, и Феодора переломила ситуацию в свою пользу. Не первый раз приходил к Феодоре руководитель столичной школы философов. Как истинный философ, Пселл оказывал услуги и императору, и императрице, справедливо полагая, что в этом случае, кто бы из них ни победил, он в накладе не останется. Когда Мономах был при смерти, Пселл переметнулся на сторону Феодоры и выдал его планы. Победившая Феодора предложила ему оставаться её секретным шпионом и дальше. Но сотрудничать с Феодорой Пселл начал задолго до кончины Мономаха.

Пселл так описал попытку Льва Торника склонить на свою сторону жителей столицы:

«В это время оказавшийся в осаде самодержец, желая показать врагу, что он ещё жив, украсил себя царскими одеждами и расположился вместе с царицами на одном из выступающих ярусов царского дворца. Константин едва дышал, тихо стонал и мог видеть только часть войска, стоявшую неподалёку и прямо перед его глазами.

Приблизившись вплотную к городской стене, враги построились в боевые ряды и прежде всего обратились с речами к находившимся на стене, по порядку перечислили все беды, которые принёс им Константин, и те, которые их минуют, если царя схватят, но непременно постигнут, если его отпустят…

Царь видел кривляния, слышал крики (стоя рядом с Константином, я то ужасался их речам, то находил слова утешения для царя) и, терпя поношения от их слов и от постыдного действа, не знал, что ему делать». (27, 102)

Армия Торника подошла к столице с севера, и поэтому лагерь был устроен в северном предместье Космидии у монастыря святых Космы и Дамиана. Лагерь находился неподалёку от огороженного крепостной стеной Влахернского дворца, с террасы которого Мономах наблюдал за действиями мятежников. (27, 282)

Император был окружён женщинами — аланской царевной, связь с которой он перестал скрывать после смерти Зои, и императрицей Феодорой. Но Пселл называет их царицами, пытаясь создать иллюзию того, что рядом с Мономахом сидели Зоя и Феодора. Рассказ о кончине Зои он приводит в своём сочинении далее по тексту, перемежая его обширным описанием Мономаха, повествованиями о двух заговорах против него и о любовной связи императора с аланской царевной. Этим он искусственно отделяет кончину от событий восстания Торника и создаёт иллюзию того, что Зоя на самом деле ушла из жизни гораздо позднее, чем это было в действительности.

Отделяя нашествие русов от мятежа Георгия Маниака и преуменьшая ущерб империи от этого нашествия, Пселл пытался скрыть свою связь с мятежниками. В случае же её обнаружения он мог ссылаться на то, что восстание кроме славных побед над варварами-русами ни к чему не привело. В противном случае он лил бы крокодиловы слёзы по поводу разорения северными дикарями византийских провинций и гибели славных кивирреотских моряков.

Маскируя связь восстания Торника с кончиной Зои, Пселл добивался сходных целей. Совместные усилия Евпрепии и Феодоры вразумить непутёвого императора говорят о том, что в замыслы Торника была посвящена и императрица Феодора. Со знатными заговорщиками императору пришлось мириться, обуздывая собственный гнев. Пселл:

«Затем самодержец, справив триумф, более пышный, чем все, некогда прославленные, обуздал гнев и благосклонно примирился с заговорщиками». (27, 106)

Мятежники были ослеплены и сосланы, с Евпрепией примирения не произошло. Под заговорщиками следует понимать Феодору и её окружение.

После кончины супруги Мономах оказался в сложном положении. Право на трон он получил вместе с рукой Зои, поэтому, меняя любовниц, он сохранял ставший формальностью брак. Помня о судьбе Михаила V, он не покушался на сестёр, а вместе с Марией Склиреной всячески задабривал их. Пселл:

«У сестёр (Зои и Феодоры. — В. Т.) были свои пристрастия. У старшей — к грудам золота, которое она на держала при себе и не копила сокровищ, а дождём изливала на других, и к индийским ароматическим растениям (особенно к деревьям, сохранявшим естественную влагу, карликовым маслинам и лавру с белоснежными плодами). Младшая любила ежедневно получать тысячи золотых дариков (архаичным термином Пселл именует золотые византийские солиды. — В. Т.), которыми она набивала медные ларцы. И вот, одаривая каждую по их вкусу, севаста (Мария Склирена. — В. Т.) умела угодить обеим. Дело в том, что первая царица в своём преклонном возрасте уже забыла о ревности и, подточенная временем, не испытывала никакой ненависти и не мучилась завистью к сопернице. Ну а Феодора, получая всё, что хотела, беспокоилась ещё меньше сестры». (27, 87)

Со смертью Зои Мономах лишился в глазах многих права на престол. Теперь всё зависело от того, на кого укажет последняя законная носительница императорской власти - Феодора. Евпрепия же, заручившись поддержкой Феодоры, решила заменить брата на своего родственника. Но тому ещё предстояло силой добраться до трона, и тогда он мог рассчитывать, например, на усыновление Феодорой, как это было в случае с Михаилом V, усыновлённым Зоей.

Подошедшие к Влахернскому дворцу повстанцы вначале обратились к стоявшим на крепостных стенах горожанам и стали призывать их к тому, чтобы они арестовали императора. Далее они должны были обратиться к слушавшим эти речи императору и его спутницам. Но Пселл не стал передавать эти переговоры, так как тогда рассыпалась бы создаваемая им конструкция событий.

Торник обратился к Феодоре с призывом подтвердить ранее данные обещания и сделать своим соправителем его. Но Мономах успел уже к этому времени договориться с Феодорой, почему и вышел к мятежникам в её обществе. После кончины Константина IX единодержавной правительницей стала Феодора. Она не стала подыскивать себе соправителя, потому что боялась утратить власть. Пселл:

«Она была убеждена, что нет существа забывчивей человека, воцарившегося с чужой помощью, что самую чёрную неблагодарность проявляют обычно к своим благодетелям, и, зная об этом на собственном опыте, опыте прежнего императора и на примере сестры, она никого не хотела возводить на царский престол, а всем распоряжалась сама и взяла на себя безраздельную полноту власти». (27, 131)

Убеждение Феодоры в неблагодарности всех достигающих императорского трона объясняет причину неудачи Льва Торника. Лев стоял под стенами столицы с сильным войском. Вдобавок во время панического отступления после неудачной вылазки горожане забыли закрыть ворота. Но Торник не воспользовался их оплошностью. Пселл иронизирует:

«Торник, однако, поостерёгся вступить в город, а вернее — понадеялся, что мы сами пригласим его в столицу, введём во дворец в сопровождении царской процессии и ещё понесём перед ним зажжённый факел. Поэтому-то он и отложил до следующего дня вступление в город». (27, 103)

Торник надеялся на обещанную ему Евпрепией поддержку Феодоры. Признание Феодорой его своим соправителем дало бы твёрдые основания для власти. Но такого признания он не дождался. Феодора предпочла оставить соправителем слабого Мономаха, чем становиться игрушкой в руках молодого и честолюбивого Торника и его решительной и властной родственницы. Поэтому с террасы дворца повстанцы услышали отказ Феодоры от союза с Торником, что привело их в замешательство. Тотчас же силой ворваться в город и заставить Феодору признать своё право на престол Торник не решился, а чуть позже ворота захлопнулись. Пселл:

«С этого момента их дела приняли уже совсем иной оборот. Ненадолго вдохновившись надеждой и, можно сказать, нашей несчастливой судьбой, мятежник быстро сник и увял. К стенам города повстанцы больше не приближались, но, проведя несколько дней в своём лагере, отправились туда, откуда пришли». (27, 105)

Предательство Феодоры разом превратило Торника в заурядного бунтаря, так как все его расчёты строились на договорённостях с императрицей. Пселл:

«Не раз уже готовы были они (македонцы. — В. Т.) дерзко начать бунт, но каждый разневерно выбирали время. И то Торника с ними не было, то им недоставало благовидного предлога для возмущения. В душах же своих они таили мятежные замыслы. Затем, однако, случилось нечто, что толкнуло их к мятежу и восстанию». (27, 98)

Пселл замалчивает повод, толкнувший Торника к мятежу, так как этим поводом была кончина Зои. Он практически не скрывает своего доносительства, способствовавшего приходу к власти Феодоры, но не хочет, чтобы стала заметна связь между мятежом в пользу Феодоры и собственным посредничеством в сношениях между Евпрепией и Феодорой. Да, он признаёт, что стал союзником Феодоры после смерти Зои, но это случилось, когда мятеж был далеко в прошлом. Пселл был причастен к мятежу и как мог заметал следы своего участия.

Зоя скончалась, прожив 72 года, 13 сентября 1047 года, а в ночь с 13 на 14 сентября заговорщики бежали из столицы, чтобы раздуть пламя восстания.