В личном архивном фонде историка остались программы и планы его семинариев по русской историографии, проведенных в Московском университете в октябре 1907 г.1 Кроме того, сохранились лекции, читанные на высших женских курсах в 1908‒1909 гг.2 Лекции представляют собой не всегда систематизированные заметки, планы и выписки касательно истории отечественной исторической науки. Яковлев не писал лекцию целиком от начала до конца, а набрасывал план выступления, делал выписки из источников, располагая их в необходимой последовательности, чтобы воспроизвести необходимую цитату в нужный момент. Очевидно, что он работал над лекционным материалом неоднократно. Первый комплекс материалов помещен в левой части листов, на которых писались лекции, и написан чернилами. Для последующих дополнений оставлены широкие поля, занимающие практически половину листа. Синим карандашом на полях оставлены заметки, в которых мы находим замечания, размышления и оценки Яковлева о деятельности тех или иных историков, школ и направлений.
В 1938 г., очевидно на основе своих дореволюционных учебных курсов Яковлев прочитал курс лекций по истории исторической науки. До нас дошли стенограммы двух его выступлений: о В. Н. Татищеве и Н. М. Карамзине3. Учитывая общность происхождения, мы вправе рассматривать (с определенными оговорками) до- и послереволюционные материалы как единый комплекс.
Изучение истории исторической науки Яковлев вел с учетом достижений его предшественников. Он мог опереться на известные работы С. М. Соловьева, П. Н. Милюкова, М. О. Кояловича, В. С. Иконникова. Прослушал он и неопубликованный курс лекций по русской историографии В. О. Ключевского. Несмотря на то, что в трудах указанных авторов Яковлев почерпнул многое из того, что составило основу его историографических взглядов, немало в его выводах было и индивидуальных черт.
Вначале стоит отметить, что Яковлев давал достаточно широкое толкование термина «историография». Фактически он понимал под ним не только историю исторического знания, но и развитие источниковой базы и методологию исторической науки. В частности, в программах его семинаров значительное внимание уделено источникам русской истории и методам их анализа4. Впрочем, подобный подход к историографии был вполне типичным для того времени, когда историографию часто смешивали с источниковедением, не делая между ними принципиальных отличий.
Историю исторического знания Яковлев начинал с летописного периода, который продолжался с XI до XVII в. Исследователь отмечал компилятивный характер летописных сводов. В основу определения их дальнейшей эволюции историк положил формальный принцип компоновки материалов. Он определил ее как «спрессование» огромных, непригодных для индивидуального чтения сводов в более компактные сочинения общего характера.
Типичным примером такого произведения был «Синопсис», который был основан на произведении Феодосия Сафоновича. По мнению исследователя, Сафонович, воспитанный в западнорусской традиции, «поставил себе задачу переработать польскую схему в схему русскую»5, но так и не сумел отойти от западнорусской традиции и создать исторический труд общерусского характера. Поэтому «Синопсис», по существу, освещал историю Западной Руси. С точки зрения Яковлева, в «Синопсисе» преобладали два мотива: мотив библейский и мотив борьбы с татарами6. Среди главных недостатков данного сочинения, как и всей историографии XVII в., историк называл фрагментарность изложения и опору не на летописи, а на их пересказ в различных польских исторических сочинениях. Поэтому основной задачей последующих историков в XVIII в. должно было стать изучение летописного материала.
Анализируя ход развития отечественной историографии в XVIII в., Яковлев вслед за П. Н. Милюковым7 отмечал огромное влияние «Синопсиса». Данная работа в первую очередь определяла политическую направленность исторических трудов: «религиозно-националистическая игра света, брошенная “Синопсисом”, на все протяжении столетия идет независимо и вне всякого влияния со стороны научной разработки исторической темы»8.
Историк, следуя традиционным представлениям, открывал XVIII в. деятельностью В. Н. Татищева. Он считал, что работу этого ученого определяли общие условия развития отечественной исторической науки. В частности, в его трудах возобладал прагматический подход к изучению прошлого, столь характерный для петровского времени. В историческом исследовании Татищев видел в первую очередь ответ на злободневные вопросы современности. По мнению Яковлева, он еще не был готов изучать историю с научной точки зрения. Причиной этому было то, что «для развития нужны традиции, нужна соответствующая среда»9. Но, когда Татищев начинал свою деятельность, этой среды не было. Запросы времени были совершенно иными. Отсутствие соответствующей среды и традиции привело и к тому, что у Татищева не было цельного взгляда на русскую историю. «У Татищева нет общих идей. Его история — лучший образец того, что может быть сделано при помощи одного трудолюбия без общих понятий и идей»10, — отмечал Яковлев. По мнению автора, Татищев не отличал исторического исследования и исторического источника. Подводя итоги, он писал: «Труд Татищева — сложная мозаика небольших диссертаций, трактатов, подготовительных исследований и объединенных в хрестоматию механически. Его работа — настоящая историческая кунсткамера»11. Несмотря на это, Яковлев отмечал значение труда Татищева как первого научно-исторического опыта.
В лекции 1938 г. ученый большое внимание уделил проблеме так называемых татищевских известий, т.е. проблеме достоверности приводимых Татищевым сведений. Он утверждал, что нет причин не доверять «отцу русской историографии», а все недоразумения происходят от несовершенства научной методики Татищева: «Он известий не сочинял и не придумывал, а только не умел разобрать их в перспективе и грубо соединял, не задумываясь, из какого источника он их берет»12.
Отдельные замечания мы находим и о «риторическом направлении», представителями которого были М. В. Ломоносов, Ф. Эмин и И. П. Елагин. По мнению Яковлева, оно возникло как ответ на придворные запросы эпохи Елизаветы: «В чаду дворцового праздника и сложился особый исторический жанр»13. Причем историк отмечал, что работы Ломоносова были стилистически выше, чем работы Ф. Эмина и И. П. Елагина.
Значительное внимание уделено А. Л. Шлецеру. Заслугой немецкого историка Яковлев считал то, что он познакомил отечественную историографию с достижениями современной ему европейской исторической науки. Он дал образец работы с летописным материалом. Тем не менее, по мнению Яковлева, Шлецер, предложив плодотворные приемы анализа древних летописей, сделал совершенно неверные выводы: «У Щлецера мы научились приемам изучения летописи, но он не оставил нам верного взгляда на самую летопись»14. Еще одним достижением Шлецера стало рассмотрение истории России сквозь призму всемирно-исторического развития. В данном подходе Яковлев видел зачатки сравнительно-исторического метода.
Подводя итоги рассмотрению эволюции исторического знания в XVIII в., Яковлев традиционно делил историков на русских и немецких. Он отмечал, что «работа немецких исследователей шла более сосредоточенно и концентрированно»15. Каждый из них внес определенный вклад в развитие отечественной историографии. Г. З. Байер исследовал иностранные источники, Г. Ф. Миллер сконцентрировал свое внимание на розыске и изучении источников, а А. Л. Шлецер — на источниковедческом анализе летописей.
Если русские историки пытались дать обобщающие исследования по русской истории, то немецкие, с присущим им профессионализмом, сконцентрировались на изучении конкретных тем. Они поняли, что только это «может вывести науку вперед из заколдованного круга общих рассуждений и слов»16. Из русских историков только И. Н. Болтин приблизился к данному подходу. По мнению Яковлева, И. Н. Болтин усвоил или самостоятельно дошел до современных ему методов исторического исследования, но он не дал систематического анализа русской истории.
Таким образом, по мнению Яковлева, развитие исторического знания в России XVIII в. шло по пути «спрессования»: от обширных летописей исследователи перешли к обобщающим работам по русской истории, а затем назрела необходимость монографического изучения.
Переход от XVIII в. к новой эпохе историк связывал с Н. М. Карамзиным. Существенным подспорьем в работе Карамзина было то, что он уже имел предшественников, на работы которых мог опереться. Но историограф не сумел дать научной картины развития русской истории, поскольку писатель в нем нередко брал верх над историком. Тем не менее Яковлев считал, что деятельность Карамзина получила незаслуженно низкую оценку в историографических исследованиях. Основная задача Карамзина состояла в собирании и систематизации нового материала, и он с ней справился: «“Две полки” изданного материала — великое их значение не только в смысле напечатания, но главное — отыскания и приведения в порядок. Он впервые сделал известной эту обработку. Надо было срастить этот материал, сделать работу синтеза»17. Труд Карамзина заменил «Синопсис», дав обобщенную картину, с которой могли работать последующие историки. К сожалению, Карамзин, впитав в себя конкретные результаты предыдущей историографии, не усвоил новейших методов изучения истории — отсюда слабые стороны его «Истории Государства Российского». Несмотря на это, именно труды «Колумба древностей российских» способствовали расцвету отечественной исторической науки. Он дал как готовый материал для размышлений, так и, сам того не желая, — объект для критики.
С точки зрения Яковлева, главной причиной непреходящего успеха трудов историографа заключается в том, что «Карамзин, может быть, часто людей понимал по-своему, но он людьми интересуется, за это ему были благодарны, за это его будут читать»18. Яковлев отмечал, что историку нельзя забывать, что история творится конкретными людьми. Профессионал не должен превращать знание о прошлом в историю без людей.
Ответом на недостатки и перегибы «Истории Государства Российского» стало появление скептического направления. Во главе «Скептической школы» встал М. Т. Каченовский. По характеристике Яковлева, это был «талантливый, но без школы замотавшийся человек»19. Каченовский перенял новейшие достижения западной историографии, в частности идеи Б. Г. Нибура и Ф. К. Савиньи, но не вполне сумел их применить на практике: «Он начал критиковать в кредит, во имя идеи органического развития, в то время, когда ни понимания, ни изображения этого органического развития еще не было. Это был математический прием — предполагали, что “А” есть величина извечная»20.
Тем не менее «Скептическая школа» обогатила русскую историческую науку новыми идеями, главными из которых были идеи сравнительного изучения и органического развития общества. Впоследствии произошел распад школы: «Скептицизм был критикой во имя идеи органического развития. В дальнейшем, группа учеников Каченовского этот синтез разложила: одни ударились в скептицизм, другие стали применять идею органического развития»21.
Среди оппонентов Карамзина Яковлев отмечал и П. А. Полевого. Тем не менее он разграничивал его труды и деятельность «Скептической школы». Но Полевой также отразил многие черты, присущие его времени. Так же, как и скептики, он скорее поставил вопросы, чем успешно решил их. «Он говорит о сравнении, об органическом росте, о критике, но не дает ни того, ни другого, ни третьего»,22 — резюмирует Яковлев.
Дальнейшее развитие отечественной историографии в дореволюционном рукописном курсе лекций Яковлева очерчено весьма фрагментарно. Практически исчезают пометки, несущие основную смысловую нагрузку, остаются только цитаты. Впрочем, надо отметить, что развитие государственной школы он, судя по его указаниям, давал по П. Н. Милюкову. Большое внимание он уделил славянофильству; разделил это течение на два поколения: старшее и младшее. К младшему поколению он причислял Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева. Он считал, что их исторические построения не соответствуют реальности и являются философскими спекуляциями. В данной позиции прослеживаются взгляды и самого Яковлева. Он придерживался позитивистской методологии и считал, что Россия в своем развитии повторяет путь Западной Европы, а это противоречило взглядам указанных мыслителей.
Среди наследия историка большой интерес представляет доклад о Н. А. Рожкове23. Доклад был прочитан на заседании РАНИОН, состоявшемся 9 февраля 1928 г. и посвященном памяти Рожкова. Кроме Яковлева докладчиками выступили историки-марксисты М. В. Нечкина и В. И. Невский.
Так же как и Яковлев, Рожков был учеником Ключевского. Именно на школу, которую прошел у Ключевского Рожков, и обращает внимание докладчик. Он указывает, что следование заветам учителей позволило Рожкову добиться значительных успехов в исторической науке. Труды Рожкова, с точки зрения Яковлева, появились тогда, когда русская историческая наука стояла на перепутье. Угадав правильное направление ее дальнейшей эволюции, Рожков создал свою наиболее значительную, по мнению докладчика, работу «Сельское хозяйство Московской Руси XVI века». Это исследование породило целое направление в историографии, целью которого стало изучение писцовых книг.
В исследованиях Рожкова автор доклада прежде всего оценил его умение критической обработки данных, а не построения широких концепций. В этом проявилась и черта самого Яковлева как историка, предпочитавшего скрупулезный анализ фактов теоретическим построениям.
Указав достоинства Рожкова, автор отметил и недостатки: «он слишком доверчиво относился к цифрам писцовых книг, недостаточно искусно обрабатывал статистические данные»24.
Любопытно сравнить доклады Яковлева и его содокладчиков. В то время как историки-марксисты ценили в Рожкове его приверженность марксизму и отказ от наследия буржуазных историков, Яковлев утверждал, что Рожков бережно относился к заветам своих учителей. В этих речах наглядно было продемонстрировано различное отношение к преемственности в науке в понимании дореволюционных историков и нового, советского поколения.
Традиция в науке многое значила для Яковлева. Он был учеником В. О. Ключевского, что во многом определило его пристальное внимание к научному наследию учителя. К Ключевскому Яковлев до конца жизни относился с благоговением. По воспоминаниям Л. Н. Пушкарева, над его рабочим столом всегда висел портрет автора «Курса лекций по русской истории»25.
Василию Осиповичу Яковлев посвятил обширную статью26, сочетающую в себе как анализ исторической концепции великого историка, так и личные воспоминания Яковлева о своем учителе. Для него Ключевский-человек и Ключевский-ученый были неразрывны.
В статье он обратил внимание на уникальную манеру чтения Ключевским лекций, принесшую ему всеобщую славу. Он отметил его бескорыстность, любовь к своей профессии, стремление помочь студентам. Обо всех этих качествах Яковлев знал не понаслышке. Именно Ключевский помог ему вернуться в Московский университет после того, как его выгнали за участие во всеобщей студенческой забастовке в 1899 г.27
Яковлев подчеркивал, что верность научной традиции, которую Ключевский перенял от своих более старших коллег, позволила ему получить «замечательную школу тонкой и надежной критической работы». Автор подробно описал быт Ключевского, который, несмотря на всеобщее признание, продолжал жить более чем скромно: «До своей предсмертной болезни он обходился даже без особой кровати и спал всегда в кабинете на диване и сам раскидывал для ночлега скатанную для него кровать»28. В этом отрывке рельефно проглядывается стремление Яковлева придать образу Ключевского подвижнический характер.
Значительная часть статьи была посвящена рассмотрению исторических взглядов Ключевского. Здесь автор позволил себе бросающуюся в глаза модернизацию концепции историка-классика. Очевидно в угоду сложившейся политической обстановке исследователь написал следующее: «В царствование Ивана IV было сокрушено мешавшее <...> ходу дел своими настроениями и выступлениями старое боярство, неспособное изжить свои удельные претензии»29. Напомним, что Ключевский рассматривал деятельность Ивана IV во многом как случайный исторический эпизод. Яковлев же построил пересказ его взглядов таким образом, что получалось, будто бы в концепции Ключевского все действия Ивана IV были направлены на сокрушение пережитков удельной эпохи и тем самым приобретали важный исторический смысл. Такая трактовка органично вписывалась в сталинскую историческую концепцию, восхвалявшую Ивана IV. В этом, очевидно, проявилось стремление автора «осоветить» Ключевского, подогнать его научное наследие под «современные требования».
Впрочем, даже такой шаг не спас автора статьи от резких критических выпадов как в его адрес, так и в адрес его покойного учителя. Статья Яковлева, как, впрочем, и вся его остальная деятельность, была подвергнута критике В. И. Шунковым на заседании ученого совета Института истории «По обсуждению недостатков и задач научноисследовательской работы института» 18 октября 1948 г. Докладчик в негативном ключе отметил, что Яковлев показал непреходящее значение трудов Ключевского, в том числе и для советской исторической науки: «.создается впечатление, что современная историческая наука возникла как простой преемник развития предыдущих прогрессивных учений. Разве здесь не воскуряется фимиам буржуазной науке?»30
В журнале «Вопросы истории» в самом начале борьбы с «космополитами» и «буржуазными объективистами» появилась редакционная статья, в которой утверждалось, что «Яковлев опубликовал статью о
Ключевском, наполненную безудержным восхвалением этого историка». Особенно возмутило авторов заметки, что Яковлев изобразил Ключевского как предшественника всей современной ему историографии, тем самым связав советскую и дореволюционную историческую науку31.
Разгромная статья была напечатана тогда еще начинающим историком В. Т. Пашуто32. В рецензии, написанной на «Ученые записки», где была опубликована статья Яковлева, В. Т. Пашуто писал: «…статья А. И. Яковлева чужда марксисткой историографии». Автор обрушился на утверждение Яковлева, что именно верность критическому подходу к историческому источнику позволила автору «Курса лекций» получить объективные представления об историческом процессе. В. Т. Пашуто утверждал: «Это положение не может быть принято, так как приемы буржуазного источниковедения основаны на определенных классовых, политических принципах…» По мнению рецензента, Яковлев «написал не научную историографическую статью, а панегирик Ключевскому, и тщетно было бы искать в этой работе попытки методологически правильно оценить творчество Ключевского». Напоследок автор рецензии сделал следующий вывод: «...редколлегия “Записок” отошла от принципа большевистской партийности и допустила грубую политическую ошибку, напечатав статью А. И. Яковлева»33.
Некоторая часть критики была, безусловно, верна. Например, излишняя бытовая детализация помешала автору написать действительно научный портрет великого историка. Но в целом тон рецензии был вызывающим. В науке, как и во всей стране, шла кампания борьбы с космополитами и «буржуазным объективизмом», поэтому обвинение в «немарксистском подходе» могли дорого обойтись уже немолодому корифею исторической науки. Щекотливость ситуации заключалась еще и в том, что В. Т. Пашуто был одно время довольно близок к Яковлеву и участвовал в его домашнем семинаре, посвященном морозовским актам34. Трудно сказать, что подвигло начинающего ученого на этот поступок: какая-то личная обида, желание выслужиться или личные убеждения, а может, и то, и другое, и третье.
Активная критика статьи Яковлева, очевидно, связана со скрытым противостоянием представителей «старой школы» и историков-марксистов. Все более возрастающая роль «старых специалистов», начиная с середины 30-х гг. ХХ в., вызывала понятные опасения со стороны представителей нового поколения. Только этим можно объяснить, почему объектом для критики были выбраны в основном историографические работы. Активная публикация работ, посвященных изучению трудов дореволюционных корифеев и основанных на стандартах научности, принятых до Октябрьской революции, с точки зрения историков-марксистов, была нацелена на укоренение традиций буржуазного объективизма. Это объективно подтачивало то ключевое положение, которое занимали ученики М. Н. Покровского и молодые историки в советской исторической науке. Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Яковлева, но вскоре, 30 июля 1951 г., он умер.
Таким образом, А. И. Яковлев, несмотря на то, что историография никогда не была главным направлением его исследований, оставил интересное наследие в области истории исторической науки. Во многом он продолжал традицию историографических работ московской исторической школы, в первую очередь П. Н. Милюкова. Главным объектом его анализа становились не отдельные исторические факты, а школы и направления. Пристальное внимание ученый уделял выявлению преемственности. Он всегда старался определить социальнополитические предпосылки появления историографических течений, тем самым показав сложный и многообразный процесс создания исторических знаний.
Примечания
1 Архив Российской академии наук (далее — АРАН). Ф. 665 (А. И. Яковлев). Оп. 1. Ед. хр. 169.
2 Там же. Ед. хр. 123.
3 Там же. Ед. хр. 151.
4 Там же. Ед. хр. 169. Л. 1.
5 Там же. Ед. хр. 51. Л. 4‒5.
6 Там же. Л. 6.
7 Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. М., 2006. С. 22.
8 АРАН. Ф. 665. Оп. 1. Ед. хр. 169. Л. 53.
9 Там же. Ед. хр. 123. Л. 47.
10 Там же. Л. 49 об.
11 Там же.
12 Там же. Ед. хр. 151. Л. 32.
13 Там же. Ед. хр. 123. Л. 2.
14 Там же. Л. 32 об.
15 Там же. Л. 53 об.
16 Там же.
17 Там же. Л. 65.
18 Там же. Л. 67 об, 82 об.
19 Там же. Л. 105.
20 Там же. Л. 111.
21 Там же. Л. 112.
22 Там же. Л. 117 об.
23 Там же. Ед. хр. 37.
24 Там же. Л. 33.
25 Пушкарев Л. Н. Три года работы с А. И. Яковлева // Историографический сборник. Вып. 19. Саратов, 2001. С. 157.
26 Яковлев А. И. В. О. Ключевский (1841‒1911) // Записки Научно-исследовательского института при Совете Министров Мордовской АССР. Вып. 6. Саранск, 1946. С. 94‒131.
27 Вернадский Г. В. Русская историография. М., 2003. С. 273‒274; Государственный архив Российской Федерации. Ф. 63. Оп. 1. Д. 408, Д. 80.; АРАН. Ф. 665. Оп. 1. Ед. хр. 218.
28 Яковлев А. И. Указ. соч. С. 128.
29 Там же. С. 125.
30 АРАН Ф. 1577 (Институт истории АН). Оп. 2. Ед. хр.194. Л. 44.
31 Против объективизма в исторической науке // Вопросы истории. 1948. № 12. С. 7‒10.
32 Пашуто В. Т. Рец. на книгу: Записки Научно-исследовательского института при Совете Министров Мордовской АССР. Т. 6. 1946; Т. 9. 1947. Саранск // Вопросы истории. 1949. № 8. С. 136‒140.
33 Там же. С. 140.
34 Зимин А. А. Патриархи // Александр Александрович Зимин. М., 2005. С. 43.
[14]Кандидат исторических наук, Институт российской истории РАН.