Паломничество в Киев состоялось в июне 1914 г., за два месяца до Первой мировой войны — время, которое теперь видится нам пере­ломным, роковым для России. И потому так пронзительно ощущается описанная в этих мемуарах жизнь, еще мирная, спокойная, какая-то домашняя, не без трудностей, конечно, но какими ничтожно пренебрежимыми представляются эти трудности ввиду грядущей бездны, куда так скоро рухнет страна. Картинки российского быта, запечат­ленные московским священником, как последняя вспышка свечи, и от этого щемит сердце.

Особое очарование запискам придает стиль изложения — наивный и пафосный, с претензией на «литературу». С одной стороны, он чрез­вычайно напоминает язык гоголевского пасечника Рудого Панько из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», разумеется, без украинского ко­лорита. Невольно задаешься вопросом — заимствование ли это (Алек­сандр Павлович еще в 1912 г. купил своей дочери собрание сочинений Н. В. Гоголя), или А. П. Крылов воспроизвел слышанную им, не столь тогда редкую манеру речи? Но, кажется все же, язык А. П. Крылова оригинален — так непосредственно, живо он звучит. С другой сторо­ны, интонациями, внутренним душевным строем и образом мыслей протоиерей А. П. Крылов невероятно похож и на другого литературно­го героя — старгородского протоиерея Савелия Туберозова из хроники Н. С. Лескова «Соборяне».

В письме А. П. Крылова есть еще одна особенность, которую хо­чется отметить: время от времени он сокращает слова (в основном слу­жебного характера, такие, как «который», «должен», «только» и т.п.), оставляя одни согласные и помечая их так называемым титлом — древ­ним русским надстрочным значком. Такая манера письма была ха­рактерна для старой русской скорописи и исчезла в начале XVIII в. с петровскими реформами делопроизводства. Очевидно, что священ­ство сохранило эту национальную письменную традицию, причем не как мертвую букву, а как повседневный прием, удобный для скорого письма.

Мемуары записаны в небольшую тетрадку с разлинованными стра­ницами, в коленкоровом переплете со штампом магазина «Мюр и Мерилиз» (в советское время — ЦУМ), что на Петровке. Записки состоят из двух частей. Первая представляет собой черновик в карандаше, бе­глым письмом, со множеством поправок и озаглавлена «Сырой мате­риал». В ней рассказ не доведен до конца, а обрывается на описании обратной дороги паломников. Вторая часть беловая, отделена от пер­вой пустым листом, написана чернилами, четким красивым почерком и имеет посвящение и заглавие: «На память милой дочке Маргариточке. Путевые наброски паломника-папочки». Надо сказать, что «Сырой материал» не является для второй части черновиком в строгом смысле этого слова, т.е. неотредактированным, может быть, более полным первым вариантом. Общая канва событий в обеих частях, разумеется, сохраняется, какие-то небольшие части текста совпадают, но в целом это два разных рассказа, с разными акцентами, разными описаниями увиденного в путешествии или дорожных происшествий. Поэтому мы сочли необходимым и возможным привести в публикации обе части записок.

Стиль автора, как уже отмечалось, весьма своеобразен, и нам по­казалось важным, используя в целом современное правописание, со­хранить авторскую манеру по возможности полно, в том числе написа­ние некоторых слов (сокращенное, устаревшее ныне или неправильное и в то время), авторские знаки препинания и построение предложе­ний. Это позволяет сильнее ощутить и личность писавшего, его живую речь и аромат эпохи. Публикацию мы сопроводили небольшим ком­ментарием тех мест, которые по разным причинам могут быть непо­нятны читателю.

Сырой материал

1-й блин оказался комом. Расчитывал в понед. взять для себя и Пети (племянник — священн.) билеты и не получил: все были проданы на вторн. 3-е июня. Наступил и день 3 июня. Петя приехал в Москву, чтобы с готовыми б.б.² отправиться в Киев, и услышал от меня, что нужно еще билеты получить на вокзале за час до отхода поезда; пое­хали заблаговременно на вокзал и опять не удача, кассир сказал, что билеты проданы на вторник, на среду (4-го ч.³) есть еще 2 билета, но скорее заполучайте, иначе в 4 часа касса закроется. Петя приезжал в Лужники⁴, ко мне советоваться. Оба решили, чем ехать на долгих, по­жертвовать днем и взять на скорый поезд (в 8 ч. 35 мин. вечера, сре­ды 4-го июня).

Какая же незадача! Все собрано, есть вещи, запасенные лишь на день, которые легко портятся, и нужно было или есть и снова поку­пать, или попросту бросать, оставлять в доме прислуге.

Москва-Москва! Как у нас многое не устроено, как мы далеко от­стали от Запада и более нас развитых народов. При желании хотя бы ехать к себе — внутрь матушки России нужно в припрыжку бежать Бог знает куда за билетами, стоять в ширинге, часто под открытым не­бом, ожидая очереди 2‒3‒4 часа и притом за неделю до отъезда — за две. Да с такими порядками изомрешь без остатка. Расчитываешь не только день, час, и на-ка сиди, как говорится, у берега и жди подходя­щей погоды.

Примирившись с необходимостию, сижу и жду Пети с билетами на следующий день. А ну-ка явится снова почему-либо без них?..

Слава Богу — Петя явился с билетами. Но еще порядочно остава­лось времени до отхода поезда. Часов в 6-ть вечера мы были в вокзале Брянской железной дороги⁵. Боже мой! Сколько собралось жажду­щих ехать. Пред нашим отъездом пустили поезд дачный с пассажирами налегке, наши же пассажиры едва ли не все были на­вьючены корзинами, саквояжами, чемоданами и т.п. Наконец и наш поезд двинулся в путь. В вагоне разместились все по-домашнему и прежде всего устроили себе постели. Так как время было ужина, мно­гие, и в числе них и мы, закусили чем Бог послал, напились чаю, по­беседовали с спутниками, своими соседями и потянулись к успению на ушко. Ночь прошла для меня беспокойно: разболелся от чего жи­вот, подо мною было одно тонкое одеяло, и я так натер бока, что, мо­жет быть, ночью лишь подремал с часок. Петя и другие спокойно спа­ли, а одна дама, покрывшись простынею, проспала до 9 часов утра другого дня. Оставалось мне смотреть в окно и довольствоваться со­зерцанием скудной и скучной природы, на большое расстояние тяну­лись по обе стороны дороги тонкие березы, ели, сосны с кустарника­ми, — да слушать игру носа и глотки спящих солистов, выводящих свои нотки до самых высоких обрывов-всхрапов. Утром, как обычно принято, ночные снотворы в склоченном виде, с полотенцами в руках направились в уборную. Все это прекрасно и в порядке вещей. Хоро­шо предусмотрено в пласкатных вагонах и устройство с двух сторон их двух уборных, но не смотря и на такое удобство, во время движе­ния их пассажиры нередко по часу ждут своей очереди. Нуждающим­ся в них приходится крепиться долго, терпеть с сетованием на судьбу, говоря по себя: отчего бы не иметь третьей уборной, хоть среди ваго­на удовлетворяй свою нужду.

Пост хутор Михайловский. Остановка. Здесь мы купили 2-ва кув­шина земляники, да такой спелой и крупной, что я — уроженец дерев­ни — давно-предавно не видал и не едал. То-то мы попировали у этих вкусных ягодок! Ах! Вздохнешь и ахнешь! Смотришь, ешь ягодки и жа­леешь о том, что такая прелесть пройдет так-себе прахом, что кабы она была в Москве да я нарочито остался бы на день, только бы сва­рить из нее варенье. Думаю — дивное бы вышло оно! И все это на 20 коп.

В 5 часов вечера по Петерб. времени мы увидели из окна златыя главы церквей Киева. Перекрестясь, вздохнули, сказали: слава Богу: у св. пристани, у древле-исторического, многострадального града, у насельников целого сонма св. подвижников. Все временные дорож­ные лишения, разные неудобства, усталость как-то разом остались позади, мы вперили очи свои в прекрасные очертания горы, в купы незнакомых нам деревьев, в постройки, во все, что еще двигалось благодаря тихому ходу подъезжающего поезда, точно в калейдоско­пе сменялись, переливались картины и виды природы и искуства. Сначала было кругозор глаза на минуты показался малым, чем-то не­довольным, после ранее слышанных нами рассказов о чудном Кие­ве, — это было от того, что он в подъезде к нему среди кирпичных заводов, каких-то переселенческих званий предместия казался од­носторонне малым, скученным, беспорядочным; а чем ближе подъ­езжали, вид на город все ширился, поражал своею своеобразною планомерностию улиц, домов и садов. Город открывался во всей сво­ей южной красоте.

Поезд остановился. Мы с вещами своими вышли чрез вокзал к извозчикам, их было оч. много, но, не зная цен и обычаев, подошли к полицейскому и спросили, что давать им за проезд к Лаврской гости­нице. Он смутился, однако скоро сказал: да видите, обычно дают за участок по 15 к. с человека, вас двое, нужно проехать 3 участка, зна­чит 45‒45 к. — 90 к., ну, давайте 1 р., но с нас запросили 1¹/₂ р. И за рубль 20 к. доехали до гостинницы. Проезжая по улицам, нас все за­нимало: и малых размеров трамваи, и дома, сложенные из желтого кирпича, величавые 5‒6 этажные, многие прекрасной вычурной архи­тектуры, и палисадники, сады, парки, обсаженные деревьями белой акации с резными листьями, деревья каштановые уже с зелеными, как хмель плодами, деревья липовые и тополи с поднятыми в небо лопастьми, стройные, как свечи, пиромидальные, до того высокие, что смотря на вершину их, шапка того гляди свалится. И все это стоя­ло стройно, точно подтянутые, бравые солдаты Николаевского вре­мени. Поднимаясь то в гору, то опускаясь снова с горы, мы так доеха­ли до Лаврской гостинницы. В одном корпусе, за недостатком свободных NN⁶, нам отказали, указали др. корпус гостинницы, и мы в нем поместились. N наш был 83, где стояли 2 односпальных железных кровати, диван, стол, умывальник, N с 3 окнами, 10 шагов в длину и 5 в ширину и ценою в 1 р. 25 к. в сутки.

Попросили самовар с горячей водой, за который сей час же от­дали 10 к. — такой порядок, для ужина сготовили нам порции борща с грибами в 20 к., которые тоже тут же отдали. На вопрос: почему день­ги не после? нам ответили: разные счеты, одни направляют в Конто­ру⁷, др. на кухню распорядителю, третьи иным заведывателям. Ко­нечно, за N помещения деньги отданы по отъезде.

Отдохнувши немного, пошли осматривать храмы монастыря, но, как было уже поздно, пришлось осмотреть лишь трапезный храм. Он нас поразил своею живописью, отличным устройством и вместимостию. Нас заняла исповедь народа, готовящегося к причастию Св. Даров на др. день. Представьте: в порядок пред Свят. иконостасом поставлены до 7 раздвижных аналоев, при которых сидят по иеромо­наху, и вот исповедуются с наклонением к кресту и Евангелию головы, прикрытою епитрахилью духовника, и сам духовник, несколько при­крытый концом ее; беседуют один на один в виду всех, уже испове­данных и ожидающих своей исповеди, без всяких наших ширм и др. прикрытий. Что-то выходит просто, скоро, прочувствованно. Хотели войти в великую церковь, в Успенский собор, но пред нашими глаза­ми придверник-монах, может быть, ключарь — запер двери, в при­сутствии другого монаха, который, видимо, наблюдал за запирав­шим, а последний погромыхивал запертыми замками, — пробуя и убеждая наблюдающего, что де смотри, как запираю и заперто.

Возвратились в свои N-ра и легли спать. Наутро часов в 5 уже мы встали и к 6 часам отправились к ранней обедне, чтобы вынуть про­сфоры о здравии и упокоении наших сродников — и помолиться. Были в этот день в Соборе или, как на месте говорят, в великой церк­ви Успения Пр. Богородицы, где уже св. икона, прекрасно и богато украшенная, спущена была на шнурах в самых царских вратах, под­держиваемая иеромонахами. К ней прикладывался народ, с добро­хотным приношением свечей для воззжения, приложились и мы, даже не раз. Чтобы выиграть время для большего осмотра святынь, мы по­сетили затем ближние и дальние пещеры. Сколько виделось и нами прочувствовалось религиозного порыва, даже экстаза народного при обозрении святынь. Поистине, в простых сердцах почивает Бог! Много-много гробниц простых, деревянных, лишь окрашенных и вну­три обитых ситцем и незатейливою материей гробов, в которых ле­жат трудники Божии в нетлении, прикрытые тоже простыми пелена­ми. Иоанн многострадальный стоит покрый⁸ (так) пеленою в шапочке, по пояс в земле, как он подвизался, будучи еще живым, умерщвляя свою греховную плоть таким тяжким подвигом. Между подвижниками есть гробик с отроковицею, кажется, Иуилианиею, есть маленький гробик-рака младенца, убитого воинами по распоряжению Ирода-царя. Прикладывались к главе — черепу святого, источающему миро. По выходе из пещер я и Петя купили по скуфейке с нашитым крестом, освященные положением на голову преподобного Иоанна много­страдального. В обмен за них дали по несколько монет.

Отсюда поехали на трамвае в Михайловский монастырь, к мощам св. велик.⁹ Варвары. Приехали еще до поздней обедни. Пелся моле­бен Кресту Господню. Мы захотели отслужить молебен до обедни, особо; заказ был исполнен, и я, грешный и недостойный, удостоился до 3-х раз приложиться к великомученице. Господи! Как величествен­но под сению на возвышении в серебряной гробнице возлежит свя­тая! Стоит в ногах старец-иеромонах, на обязанности которого, меж­ду прочим, возлагать серебряный с украшениями обручек в виде как бы венца. И на наших головах он был. Мы прикладывались к ножкам великомученицы, обутым шитыми башмачками, прикладывались и изображению ручки ее.

Из Михайловского монастыря пошли чрез площадь, на которой стоит памятник Богдану Хмельницкому, в городской собор Св. Со­фии. Величественный храм, с древним чудесным изображением на олтарном главном своде Царицы небесной с воздетыми руками и с платочком за пояском, — именуемой «Нерушимое стено». Но живо­пись темна, требует по крайней мере промывки. Поклонившись свя­тыне, вошли в ближайшие к собору храмы: так называемый «Десятин­ный» византийской архитектуры, где прикладывались к гробу Св. Владимира и частицам св. мощей. Отсюда перешли в соседний храм св. Андрея Первозван.¹⁰, построеный на возвышенном месте, с широкою к нему лестницею. Храм окружен баллюстрадою, на помо­сте вокруг храма расположилась группа учеников и учениц с руково­дителями их, вероятно, приезжими. В храме частица св. мощей Апо­стола. С открытой площадки его мы наблюдали прекрасный вид на Днепр и дальние окресности. Очарование...¹¹ видами было очарова­тельно.

Вечор 6-го июня прошел обильный дождичек. Отдохнувши часок-другой, отправились на могилу кн. Аскольда, в православии Николая, убитого Олегом. Над могилою Аскольда часовенный памятник с ма­лою церковью, место упокоения его указывает нагробная, низко по­ложенная плита. Памятник этот находится между многими др. внизу горы Николаевского монастыря, или пустыни; тут монастырская оранжерея. От монастыря на Днепр и окрестности также замечатель­ный¹².

Осмотревши и пройдя внури монастыря, я отправился в гостинницу, а Петя поехал на трамвае на вокзал узнать о времени отхода скорого поезда в Москву. Тут позвольте передохнуть пред описанием маленького инциндентика, обычного и свойственного в дальних путе­шествиях. Вокзал от Лавры оч. неблизко. Петя, заперши N в гостиннице, ключ положил в свой карман. О том, чтобы взять его у него, я раньше помнил, но в минуты временной разлуки с ним — ни я, ни он о ключе не вспомнили. И вот — он скоро помчался от меня, а я пешеч­ком, не спеша пошагал к гостинницы своей. И о, мой ужас! Подхожу к N своему, вспомнил о ключе — от запертой двери, спокойно лежав­шем в кармане Пети. Что было делать? Спросил у колидорного, нет ли подходящего ключа? Ответ б.¹³ прямо отрицательный. Ну, конечно!

Чтобы он не был заподозрен в шельмовстве. Думаю себе: а ведь при­дется долго сидеть у моря и ждать благоприятной погоды. Так и вы­шло. Я сначала было сел в корридоре, потом встал, стал маятником ходить взад и вперед, снова сел, чувствую, что сквозняк пронизывает до костей — это достаточно вспотевшего-то от пешего хождения, приходилось как солдату, отбывающему свои часы под ружьем, топ­тать небольшую линию по колидору близ своего N-ра. Было уже часов 7-мь вечера, жду час, два, три — пробило на колокольне монастыр­ской 9 часов — все Пети нет. Случайные обыватели с детьми были, — что называется — кто во что горазд, одни кричали, другие отчаянно бегали, третьи в обнимку прохаживались, что-то секретно передава­ли друг другу, третьи¹⁴ солидно проходили мимо меня, непременно заглядывая в лицо, как бы справшивали: за что тебя осудили ходить целые часы, по-видимому, без цели. Многие из молодежи, да и колидорные послушники иронически скашивали свои глаза на меня, толь­ко не говоря: бедный отец! Пошел 11-й час ночи, а Пети все не было. Я начинал думать: уж не случилось ли чего худого? Спрашиваю по­слушника: а что, есть что-нибудь нам к ужину, он ответил: кухня за­перта, все порции пищи израсходованы, впрочем, постучусь, спрошу. Чрез 5‒10 минут с эхидной улыбочкой несет миску и говорит: на ваше счастие немного нашли борща с грибами, но про себя, чай, прибавил: мол, поскребли, поразбавили водицей поскребушки, ешьте, что Бог послал.

Петя же все не являлся. Я распорядился было, чтобы ястие наше поразогрели хоть на киросинке, мне сказали, что во всем дворе ее не найдешь. Оставалось довольствоваться тем, что судило нам прови­дение. Еще прошло несколько минут напряженного терпения, и Петя входит, тоже беспокойный, расстроенный. 1-е его слово обращения ко мне: что случилось: я подъезжаю к вокзалу, зачем-то лезу в кар­ман, ощупываю его и поражаюсь своею забывчивостию. Был в вокза­ле, наводил нужные справки и ничего нужного не привез. Сказали только то, что нам было раньше известно. Какая даль, сколько было пересадок, сколько времени приходилось ждать вагоны, добавил ду­шевно потрясенный племяша. Не скоро мы оба успокоились. Кое-как позакусили и легли спать.

На утро нужно было сходить еще раз в великую церковь, прило­житься к иконе «Успения Пр. Богородицы», к надгробию Еп¹⁵. Павла Тобольского, мощи которого Синодом предназначены к открытию в следующем году. Затем сели на трамвай и отправились посмотреть и поклониться святыне действительно знаменитого храма Св. Влади­мира. По горам, по долам, как по волнам моря то опускаясь, то под­нимаясь, прибыли и к собору Св. Владимира. Что можно сказать даже при входе в этот собор? Да повторить слова одного описателя собора Дивеевского, построенного под руководством Серафима, Саровско­го чуд.¹⁶: не знаю, говорит писатель, обозревавший сей собор: где я стоял, на земле или на небе! Так поразил и нас храм Св. Владимира. Прежде всего иконостас в исполнении своем несказанно своеобра­зен и дивен: чудные иконы Васнецовской живописи, низенькие цар­ские двери, прикрытые из алтаря длинною занавескою, мраморный иконостас так пленительны, что трудно отвести глаз от них. Изобра­жение Богоматери на своде олтаря с Богомладенцем на руках — так и кажется, что она идет по воздуху к грешному миру, чтобы обнять нас своею молитвою, принести нам свое спасение. А вся стенная живо­пись? О, это чудо из чудес! Чем больше смотришь, тем больше хочет­ся смотреть, тем крепче привязываешься сердцем. В куполе Спаси­тель, в сводах Бог-отец в виде ...¹⁷ ветхого ...¹⁸ и пр. и пр. и пр. изображения — нет, не нахожу слов для выражения сколько-нибудь достойной оценки. Были и на хорах, и там все так дивно сделано в пандал¹⁹ нижнему ярусу храма, что становилось жаль оставлять со­бор, а нужно было, п. что²⁰ спешили к пристани на пороход, отправ­ляющийся в Чернигов. Чтобы запечатлеть сколько-нибудь виденное в храме, я решился купить несколько фотографических снимков с икон и картин знаменитых художников.

В 11 ч. приблизительно мы были на пристани в виду нескольких пароходов. Боже мой, сколько там было народа, особенно просто­го — деревенского, с своеобразным наречием. Один из пароходов готовился принять пассажиров в Гомель. Когда парход их «Пушкин» подошел к пристани, вся масса двинулась к нему: было какое-то стол­потворение вавилонское. Окрики полиции, служащих на пароходе: стой, тише, сумасшедший, лепетание на непонятном нам языке сто­ном, каким-то гамом стояли в воздухе. Когда все было принято на па­роход, капитан его что-то скомандовал и машина заработала вовсю. Я наблюдал спокойный, мирный удар колеса парохода, пенистый всплеск воды из-под него, плавное отчаливание — и отход. И на паро­ходе, и на берегу Днепра отъезжающие и провожающие кто посылал прощальный поцелуй ручкой, кто кланялся со снятою фурашкою. За этим пароходом должен был подготовиться и отойти наш пароход «Тургенев». В Чернигов ехало не много народа. Петя взял билеты 2-го класса, по 2 рубля каждый. Подготовка нашего парохода б.²¹ непро­должительна. Багаж наш был при нас, суетни особенной не было, мы скоро очутились на пароходе, в общем зале второго класса, устроен­ном просто, с длинными по стенам и в средине лавками, обитыми клеенкой; на них мы и расположились. 3-й класс парохода был выше нас, с окнами большими и крытый, тоже с простыми лавками по сте­нам, палуба еще выше. Кладь пассажиров уложена была по средине 3-го класса. Сей-час же мы попили чайку с легкою своею закусочкою и стали наблюдать за движением суденышка — этак размером не в целую улицу. Чего только не было на нем. Не раз я входил на палубу, был и в 3 классе, но на палубе за резким ветром боялся долго оста­ваться и наблюдать окрестности. К слову сказать, они не представля­ли ничего замечательного: видны были кое-где малороссийские де­ревушки с их незатейливыми мазанками, растений — деревьев почти не замечалось, — глинистые, не крутые берега Десны-реки — вот об­щий и однообразный пейзаж. Пароход шел тихо, было немало оста­новок, и не мало уходило время на выгрузку клади. Ночь под воскре­сенье спал хорошо, река, очевидно, влияла благотворно на сон.

Было утро, 6 часов, когда я проснулся, вижу станцию с надписью на будке «Смолин». Остановка. Только что открыли наружную дверь парохода, повалил в нее народ — все крестьяне, новые наши сопутники. Но тут я услышал, что Чернигов от нас еще 50 верст, значит, мы проехали 150 верст от Киева; что в Чернигове 3 дня будет продол­жаться ярмарка. Отцы родные! невольно вырвался у меня вопль, це­лую четверть дороги еще ехать, а расписание пути обещало доста­вить нас к месту в 6 ч. утра 8-го числа. Вот как большей частию опаздывают пароходы, когда они двигаются вверх реки против тече­ния ее. Расчет наш, что мы успеем одним днем управиться с своими делами в Чернигове, по-видимому не оправдается, думал я. Стало тяжело на душе, что-то говорило сердцу: далека еще обратная доро­га твоя, тебе предстоит ехать по узко-колейной железной дороге до станции «Круты», где будет пересадка на Московско-Киевскую доро­гу, а Бог знает, сколько времени придется ждать тебе подходящего поезда из Киева. Когда же конец твоему путешествию? Что-то у меня дома? А дача? Уж половина отпуска моего прошла. Да и приехавши в Москву, в ней застрянешь дня на два: нужно сходить в баню, смыть с себя дорожную грязь, нужно кое-что запасти на дачу. Такие мысли больно щемили сердце. Но вот и град Чернигов в виду. Кого не спро­сишь: да скоро ли пристань: кто ответит тебе — через час, кто — че­рез два, а пароход двигается, точно тебе нарочито, куриным шагом.

Однако всему бывает конец — и мы пристали к берегу. Выходим с вещами на набережную и ищем извозчика. Новое испытание: 2‒3 из­возчика, бывшие тут, уже уехали с седоками; что делать? Мы несем свои вещи, но куда? На вопрос: где соборная гостинница? нам отве­чают: ее нет, есть только чайная, но обедов, ночовок там нет. Какая-то баба прилипла к нам с крикливым предложением идти к ней в домик, уверяя, что мы близко не найдем гостинниц. В виду нас была странно­приимная. Вошли в нее, своими ушами и глазами услышали и увиде­ли, что оставаться нам здесь нельзя, решили лишь оставить вещи и пешком идти пока что в собор.

В нем шла обедня и служил Владыка Василий Черниговский. Служба шла не спешная, владыка посвящал священника в протоие­рея и говорил по поводу сего речь, в которой высказал, что он, как председатель педагогического совета по церковным школам, на­граждается сим саном за труды и в поощрение для дальнейшей его полезной деятельности на своем трудном поприще как руководите­ля. Потом за обедней еще посвящения во священника и диакона. По окончании обедни б.²² молебен святителю Феодосию с акафистом. Я удостоился приложиться к мощам два раза, по входе в собор и пред молебном. Умилительно было видеть святителя, лежащего в богатой раке с рукою на открытии и как бы благословляющего, она находится в шелковом мешечке (наподобии рукавички) и когда к ней приклады­ваешься, ощущаешь пальчики. Иеромонах при этом касается головы вашей серебряным обручиком, как и в Киеве при мощах св. велик. Варвары. Мощи святителя возлежат в правом приделе собора, в про­стенке южной стены, под сению, на которой висит много горящих лампад в два порядка. Из собора мы вышли в 2 часа дня, и первою нашею заботою было подкрепить свои телеса ястием и питием. Но тут вышло опять затруднение: не было подходящей близко гостинни­цы, чтобы можно было найти нужное. Какой-то о.²³ диакон города, идя из собора, указал было ресторан, наказал половому удовлетворить нашему желанию, но нам не пришлось воспользоваться его услугою, п.²⁴ что в ресторане не подавали посетителям чаю, только кушанье, а нам оч. хотелось и чаем себя угостить — горло пересохло, не евши, ни пивши до 2-х ч. дня. Так и вышли из ресторана ни с чем. Наткнулись на харчевню, даже вошли в нее, но она оказалась настолько грязной и противной, что стало нас тошнить. Содержатель ее был еврей. Куда не обернись, все евреи и евреи: всю, вишь, торговлю в ущерб нашим русским в крае забрали евреи. Посудили, порядили о таком казусе, сказали несколько нелестных слов по адресу соборян, местного выс­шего духовенства, не заботившихся об удовлетворении наипервей­шей потребности для поклонников приличной гостинницы, мы оты­скали чайную — соборную, где взяли хлеба и с ним напились чаю. Больше нечего было делать в городе, наняли извозчика к вокзалу, чтобы ехать на станцию «Круты» — на линии Московско-Киевской же­лезной дороги. За расстояние в 4‒5 верст от города до вокзала взяли с нас 1 рубль. Город губернский, а на наш взгляд не суразен он и по природе, и по строению обывательских домов, мы, конечно, не обо­зревали его подробно, но что видели, то не произвело на нас хороше­го впечатления. Вокзал на другой стороне города, деревянный, ма­ленький, вероятно, временный. Мы, по приезде, спросили, каким поездом нам выгоднее ехать в «Круты», чтобы долго не ждать пере­садки на др. скорый поезд в Москву; но не получили определенного ответа и потому решились с 1-м отходящим отсюда поездом уехать, хотя и здесь было 3-х часовое ожидание. До вокзала, устроенного на др. от города берегу р. Десны, сделали путь добрых 4 версты, проез­жали чрез длинный мост, и взято с нас 1 р. Вокзал тесный, грязный. Дорога, по которой приходилось ехать, узкоколейная; но проехали по ней около 100 верст незаметно, в разговорах с соседями по местам вагона. Приехали на стан. «Круты» в 11 часу ночи, и здесь нужно было ждать своего почтового поезда из Киева часов 6 с лишком. На сей раз не пришлось уснуть как следует: не было место²⁵, чтобы можно было протянуть усталые ноги. В ожидании поезда попили чайку по-домашнему, поскребли остаточки от хлеба и бараночек, опростали коробку с икрой и стали высчитывать минутки поезда для последнего окончательного уже перегона до Москвы вплоть. Да, как ни хорошо, говорят, быть в гостях, а дома у себя лучше, особенно если припом­нишь перенесенные нами испытания. Как, в самом деле, не затуше­вывайте, не умаляйте, не защищайте наши порядки, напр., железно­дорожные, как не придерживайте своего языка от злословия, о том камни крепкие, нечувствительные станут вопиять. Говорю по соб­ственному опыту, всею душою выстраданному, при самых чистых ре­лигиозных настроениях. На станции «Круты» мы садились с мыслию: «вот скоро мы и дома». Однако судьбе угодно было попасть нам не на скорый поезд с пласкатами²⁶, а на почтовый, который на каждом тычке-пункте должен стоять ¹/₂ часа, полчаса²⁷, час. Сосчитайте число станций и полустанций, разных разъездов, умножьте на часы остано­вок, сколько выйдет лишнего, против скорого поезда, времени? По­пробуйте поспать сидя, стоя, в тисках в вагоне. Представьте только, что когда мы входили в вагон, публика спала еще (шел 8-й час утра), и как спала? Кто на своем месте, скрюченным, прислонившись к спин­ке своей скамейки, кто на полках с протянутыми ногами, бьющими в нос и куда попало, кто под скамьею в разных направлениях и позах. Вновь вошедшим, нет, втиснутым бросившеюся толпою со всех ног чтобы выгодно занять место, и вместо выгоды получить, грустно го­ворить, окрик, самую беззастенчивую ругань, подчас издевательство за то, что своею персоною...²⁸ стеснил его, и — в утешение за все по­лучить великодушное позволение стоять с своими карзинкам и и узлами где-нибудь в проходе корридора на целые полдня, то и дело охватывая свои бока с мыслию: да целы ли они? Господи! Поневоле скажешь: где же наша администрация железных дорог? Почему бы ей не попробовать самой полежать, постоять в спертом воздухе, в пыли, стиснутыми несносными клещами таких же бедненьких, как ты сам? Почему бы по выданному количеству билетов не определить в ваго­нах места для пассажиров и, в случаях крайнего...²⁹, не прибавить — вагон или два? Но об этом и пишут, и вопиют, но не внемлют очевид­ной действительности, нашим воплям. Бог же свидетель: мы целых полдороги испытывали...³⁰ страшную муку, только с Брянска декора­ция меняется к лучшему и то несколько: за выходом на промежуточ­ных станциях пассажиров, для остававшихся в вагоне стало простор­нее, нашлись местечки, где можно было ночью кое-как прилечь хоть на свои узлы и корзины.

На память милой дочке Маргариточке.
Путевые наброски паломника-папочки1914 г.
Июня 4 ‒ 10-е

Пословица народная говорит: «Человек предполагает, а Бог рас­полагает». Предположено было выехать в Киев во вторник, а Богу угодно было, чтоб мы двинулись в путь в среду, 4-го июня. Петр Алек­сандрович (племянник мой, священник села Берёзок-Троицкого, По­дольского у.) поехал в намеченный день (во вторник) на Брянский вокзал за пласкатными билетами, в надежде их получить, как мне обещали раньше в бюро гостинницы «Континенталь», на Театральной площади. Не прошло и 2-х часов, как он с тревогою возвратился и возвестил мне, что билеты на вторник, какие были, проданы, есть 2-ва билета на среду, если де хотите, берите, иначе до 4 часов веч.³¹ и они будут проданы. Приходилось смириться с положением дела, Петя мой снова едет на вокзал и на сей³² запасся 2-мя б.б.³³ Целый день у нас пропал без всякого дела. Каким долгим показался нам этот день.

Между тем из запасов наших была такая снедь, которая на 2-й 3-й день теряла свою свежесть, портилась, и нам приходилось или есть, когда кусок в горло не шел, или просто-напросто бросить, как испорченое. В ожидании желанного часа отъезда, в сетовании своем на наши московские порядки много высказалось нелестных слов по адресу старушки-Москвы. Возьмем хоть бы наш уже достаточно уко­ренившийся обычай — брать билеты с пласкатами на более или ме­нее дальние расстояния — недели за полторы, за две. Кто поручится, что мы лично используем билеты? Разве не бывает перемен, помимо нашей воли, разных случайных препятствий в исполнении своих пла­нов? Скажете: продать купленные б.б. Но нужно идти снова к «бюро», разыскивать человека, который бы взял без убытка ваши б.б. Кому охота терять на это время, брать лишнюю суету на себя и неуверен­ность в сбыте. Потом, посмотрите, как берутся билеты. Под открытым небом стоит целая вереница жаждущих иметь билеты, стоит целые часы и нередко уходит без билетов, потому что их выдается самое ограниченное количество. Таких неудовлетворенных — масса! Сколь­ко нареканий, брани, желчи выливается у несчастных! А ведь можно бы своевременно вывешивать объяснения, что количество пласкатных б.б. столько-то они продаются там-то и на такой день; чтобы не было обид, можно бы завести автоматы с теми или др. знаками. На­конец, в виду усиленных требований, к удовлетворению публики, проще всего было бы прибавить к поезду 2‒3 вагона. Но у нас всюда только и слышишь: «не положено», «не приказано».

Часов в 6 вечера мы прибыли в вокзал Брянской железной доро­ги. Боже мой! Сколько было народа в вокзале и на платформе! Пред нашими глазами стояли два поезда — наш и дачный, последний от­ходил раньше нашего. После отхода его, пассажиров осталось мень­ше, чем было до..., но и оставшихся еще было много и все имели при себе внушительный багаж: тут были и корзины, и саквояжи, и чемода­ны, и разных размеров узлы и мешки. Звонок. Все потянулись садить­ся в вагоны. Мы скоро отыскали свои места. Так как наступил вечер дня, мы приготовили свои постели, напились чаю, осмотрелись и по­знакомились с соседями и предались сну. Под влиянием последних впечатлений и суеты мы скоро заснули, но я не надолго: что-то раз­болелся живот. Оставалось мне, среди спящего люда в вагоне, смо­треть в окно и наблюдать природу. Мелькали предо мною тощие ку­стики, березы, ели, каковые потом в мраке ночи сливались во что-то неопределенное, хаотическое. Внутри вагона, слабо освещенного, слышались то там, то близ себя тяжелые вздохи, храпенье, больше носовое воспроизведение ноток разнообразного характера до выс­шего «соло», после которого пробуждаются и меняют часто свое рас­положение в постеле.

Настало утро, после первой тревожной ночи. Сей-час же пасса­жиры, некоторые в дезабелье, со всколенными³⁴ волосами, потяну­лись в уборные с полотенцами в руках. Уборные устроены в вагонах с двух сторон. Но и эта предупредительность не всегда на деле обслу­живает свое назначение пассажирам. Они, особенно утром и вече­ром, иногда по часу и более ждут своей очереди. Не думаю, чтобы здесь допускалось злоупотребление, если принять во внимание де­тей, с которыми сопровождавшим их по необходимости дольше при­ходится быть в уборной.

«Пост Михайловский» — станция и остановка, кажется, на 10 ми­нут. Здесь мы купили 2-ва кувшина прекрасной — крупной и спелой земляники, такой, что я — деревенский уроженец — давно не видал и не едал. Жаль было лакомиться такою вкусною душистою ягодою. Если бы она была дома, в Москве, я употребил бы ее на варенье. И за такое удовольствие отдано лишь 20 к.!

В 5 часов вечера (четверг) мы из окна вагона увидели златыя гла­вы церквей града Киева. Перекрестясь, в сердечном умилении ра­достно сказали: слава Богу! Свершили путь, куда стремились мысль и сердце; мы у древнего — исторического, многострадального града, у насельников целого сонма св. подвижников Божиих! Все дорожные неудобства, лишения, наша усталость как-то разом оставила нас, мы, не отрывая глаз, все смотрели на прекрасные очертания гор, на купы незнакомых нам деревьев, на постройки города, на все, что пока еще двигалось в наших глазах, благодаря тихому ходу подходящего поез­да; точно в калейдоскопе сменялись, переливались картины и виды природы и искуства. Странно однако было видеть что-то малое, ску­ченное, после раньше слышанных нами рассказов о чудном Киеве, на это зависело от малого кругозора глаза, обнявшего лишь часть на­горного града. Когда же мы сели в пролетку и извозчик повез нас по улицам, город открывался все более и более, поражал нас своею планомерностию улиц, домов и садов. Дома большею частию сложены из светлого желто-белого кирпича, улицы, парки, бульвары обсажены пирамидальными высокими тополями и деревьями белой акации, к сожалению, уже отцветшей, деревьями каштанов, обильно покрыты­ми плодами, на подобие хмеля. Это был какой-то сплошной, краси­вый сад со множеством домов, церквей причудливой архитектуры.

Извозчик был нанят в Лавру за 1 р. 20 к. Она отстоит от города на довольно порядочное расстояние, хотя и не разделима сплошною за­стройкою домов. То поднимаясь в гору, то спускаяс с горы, мы так доехали до Лаврской гостинницы, задали³⁵ в Конторе свои отпускные билеты³⁶, но в первом корпусе все NN были заняты, нашли для себя N лишь во втором корпусе. N был о 3-х окнах, стоял диван и перед ним стол и по стенам две койки с умывальником. N помечен был цифрой 83 и стоил 1 р. 25 к. в день, или сутки. Попросили подать самовар, за который взяли сей-час 10 к. за одну кипяченую воду, по заказу подали потом порцию борща с грибами, за который тоже, не откладывая, от­дали 20 к. На вопрос: почему деньги берутся тот-час? нам ответили: «счеты представляем в разные места, чтобы не было путаницы».

Отдохнувши немного, пошли осматривать Лавру, но, как было уже после-вечернее время, застали отпертыми лишь Трапезный храм, ве­ликолепно расписанный и оч. вместительный. В нем мы нашли много простого народа, из присутствующих одни были у исповеди и слуша­ли ко причащению на другой день молитвы — правило, другие ждали своей очереди, готовясь к исповеди. Картина была внушительная: пред иконостасом в одну линию тянулись до семи раздвижных анало­ев, с возлежащими на них крестами и евангелиями.

Духовники-иеромонахи близ аналоев сидели на стульях, и испо­ведники подходили к ним, конечно, по одиночке, склоняли головы свои, кто нагнувшись, кто на коленях, и иеромонах накрывал их и себя епитрахилью и так исповедывал. Вопросов обычных нам он не давал, а заставлял исповедающихся говорить самим об особенных грехах своих, давая, когда нужно, краткие советы. Выходило просто, скоро, прочувствованно. Отсюда возвратились в свой N, легли спать и с до­роги крепко заснули.

На утро (пяток) встали в 6 ч. к ранней обедне. Вынули просфоры и постояли молебен «Успению Пресв. Богородицы». Икона сия, прине­сенная из Греции, вернее, из Византии рабочими — строителями хра­ма, известного ныне под именем «Великой церкви», — размером от 7‒10 вершков (определяя на глаз), вся украшена жемчугом и драго­ценными каменьями, вставлена в металлический круг-сияние. Она между ранней и поздней обеднями на 2-х толстых шнурах спускается с постоянного своего места над царскими вратами — вниз к народу, пред нею совершается молебен, поклонение и благоговейное цело­вание.

Вторично спускается она и отправляется молебен после поздней обедни. Сколько глубоких святых чувств и прошений изливается от сердец молящихся пред сею всенародно-чтимою иконою?! Где толь­ко нет снимков с нее, в каких отдаленных местах не прославляется она! Чтобы удобнее было прикладываться к образу «Честного Успе­ния Богоматери», иеромонах поддерживает его, принимает от жерт­вователей платки, ширинки холста, мотки ниток и пр., вешает на об­раз и сей-час снимает и складывает тут, в царских вратах на ковер, откуда собирают служащие и уносят, куда следует. Сколько ставится иконе свечей и большею частию довольно толстых, сколько жертву­ется на масло к ней, — трудно учесть.

Чтобы выиграть время для возможно большего осмотра Киевских святынь, из Великой церкви мы прошли в ближние и дальние пещеры. Богомольцев все больше и больше прибавлялось и все они запаса­лись свечами разных цветов — белыми, красными, зелеными. Одна партия этак человек в 30‒50 сменялась другою, и при нашем удивле­нии, при возгласе: сколько народа! — слышались ответы: что это! Июнь месяц для Лавры сравнительно немноголюдный, в другие ме­сяцы бывает больше.

Вот настала и наша очередь вступить в пещеры. Хотя проход по ним узкий, как только пройти одному человеку, хотя пещеры были глу­боко под землей, в горе, но удушливого воздуха не ощущалось, веро­ятно, там и сям были отдушины для обмена воздуха. Ведь мы осма­тривали не спеша, не менее полчаса, минут до 40-ка употребляли на то, все шли вереницею и с зажжонными свечами. Покоившиеся свя­тые все почивают в простых гробах, на открытии, тела их покрыты простыми пеленами, самые гробы обиты простым ситцем и над каж­дым прикреплены дощечки с надписью — «кто именно во гробе по­чивает». Есть гробы, в которых почивают по двое, по трое преподоб­ных святых. Иоанн многострадальный, всю жизнь свою боровшийся со страстию плоти, как подвизался часто зарытым по пояс, так и оставлен в земле, без гроба, в стоячем положении, глава и часть тела его обвиты пеленою. От главы его берут освященные мощами шапоч­ки, по шапочке и мы взяли.

Видели, между прочим, маленькую гробничку с почивающим мла­денцем, убитым по повелению Ирода, — царя Иудейского; приклады­вались и к мироточивой главе; их там несколько. Миро от них бесц­ветное и без запаха; каждый берет стручец, опускает в блюдо и сам себя помазывает этим миром.

Из пещер на трамвае поехали в Михайловский монастырь. В хра­ме, где почивают мощи Св. великом. Варвары, мы застали еще моле­бен честному Кресту Господню. Но уже б.³⁷ положено начало поздней обедне: совершалась в придельнем боковом храме св. Варвары муч. проскомидия. И потому молебен мученице не удобно было служить при самых мощах. Мощи покоятся посреди храма, пред царскими вратами, на возвышенном месте, огороженном невысоким барьером, куда ведет лестница в несколько ступеней, под сенью. При мощах в ногах стоит иеромонах. Узнавши, что мы дорожим временем, он на желание наше отслужить молебен муч. Варваре указал на «свещника», сказав: он устроит вам по желанию. И правда, он скоро нашел свободного иеромонаха и в притворе пред иконою св. мученицы от­служил ей молебен, причем нам, стоящим в дверях храма, видны были св. мощи и мы довольно свободно молились пред ними и пред св. иконою. Здесь мы запаслись иконами св. великомученицы, мас­лом из лампад пред нею и св. водою. Все это освящено было на мо­щах великомученицы. Главы ее при мощах нет и мы прикладывались к св. телу ее, покрытому дорогим покровом с изображением ручки свя­той, и к ножкам, обутым в башмачки и украшенным жемчужным ши­тьем. Прикладываясь к мощам вторично при прощании, я заметил на месте, где должна быть честная глава святой, чей-то дар ей — только что сорванную прекрасную розу. Очень пожелалось мне иметь ее на память от мощей и свезти своей дочке, страстно любящей розы во­обще. Я, признаюсь, не смело обратился к иеромонаху с просьбою — дать благословение взять ее. Спасибо ему — позволение мне дано было и я, как большую и желанную святыню, благоговейно завернул в бумагу и с другими таковыми же вещами увел³⁸ из св. града к себе, в Москву.

Остается добавить, что при целовании мощей св. великомучени­цы иеромонах-гробовой, держа в руке металлический серебреный обруч с изображением ее, касается главы каждого лобзающего, а священнослужители, по желанию, сами возлагают его на свою голо­ву. Болея своею головою за последние два года, я всею душою, всем сердцем стремился к мощам св. Варвары. Становится понятным, по­чему я, увидев мощи ее, исполнился какой-то особенной восторжен­ности, чувствовал не обычную радость и умиление.

Долго-долго взор мой не мог оторваться от святого места, уста мои невольно все шептали: св. велик. Варвара, моли, моли Бога о нас! Здесь мне припомнилось одно сказание о ней. Какой-то изувер-безбожник, прикладываясь к мощам великомученицы, вздумал вос­пользоваться дорогим покровом ее, снимая его, вдруг поражен был громом, и изшедший от гробницы огнь попалил его. Такое чудо, при воспоминании о нем, приводит в страх недовольно благочестно на­строенных и заставляет глубже и глубже проникаться чувством благо­говения к святыне.

Проходя из Михайловского монастыря к Софийскому собору, на городской площади смотрели памятник Богдану Хмельницкому, при­соединившему Малороссию к России, к московскому владычеству. Он изображен на коне с державою в руке, обращенною к Москве.

Софийский собор — кафедра митрополита Киевского. Собор ве­личествен, с изображением на олтарном своде Царицы небесной, Матери Божией, с воздетыми руками и платочком за поясом, как бы идущей по воздуху — молящеюся за мир и именуемою «Нерушимое стено». Собор весь росписан, но живопись темна и требует по край­ней мере обновления.

Отсюда перешли в недалеке расположенные храмы — «Десятин­ный» — византийской архитектуры, где прикладывались к гробнице св. Владимира, у правого клироса, и к частицам св. мощей с противо­положной левой стороны, — и «Андреевский собор». Церковь св. Ан­дрея Первозванного, по преданию, построена на том месте, где свят. Апостол водрузил крест и сказал: «здесь воссияет благодать Божия и отсюда распространится на далекие пределы Севера». Храм замеча­тельной архитектуры, построен на значительном возвышении, окру­женном баллюстрадою с широкою лестницею. С площадки кругом храма роскошный вид на Днепр и окресные места. Сколько бы не смотрел отсюда на окружающее, так и хочется смотреть и смотреть. В соборе находится частица мощей св. апостола Андрея Первозван­ного, к ней мы прикладывались.

Пообедали и немного отдохнули. Вечером (пятка) пошли на моги­лу Аскольда, в христианстве — Николая. Его могила на берегу р. Дне­пра, в нижней части, под горою, в монастыре Николаевском. Теперь здесь кладбище и места сдают для могил за высокие цены. Много хо­роших дорогих памятников. Аскольд погребен под часовнею, насыпи могильной над ним нет, лежит низко лишь каменная плита с высечен­ною надписью. При могиле — маленький иконостас с престолом. Тут же около кладбища оранжерея и разведение цветов.

Оставалось до ночной темноты лишь час-два. Мы, ввиду позднего времени и усталости от целодневного осмотра храмов, порешили остаток позднего вечера использовать на то, чтобы повернее знать: есть ли пласкатные билеты на завтрашний день со скорым поездом в Москву; в какие именно часы, на случай поездки на пароходе в Черни­гов, можно в «Крутах», где бывает пересадка на московский поезд, без задержки пересесть. Племянник поехал в вокзал, а я пешком ти­хим шагом поплелся в Лавру, в свой номер.

Подходя уже к гостиннице, я вспомнил, что ключа-то от N у меня нет, он был в кармане Петра Александр. Что было делать? Я спросил у корридорного — нет ли др. подходящего ключа, ответ получил от­рицательный. Конечно, нужно было ему поддержать свой престиж: «у нас де не полагается иметь к замкам номеров вторых ключей». Ста­новилось холодно. Корридор гостинницы был проходной сквозной, открытый на день. Поместившиеся в гостиннице то и дело что шныря­ли взад и вперед. Мне оставалось ходить по корридору, чтобы не про­студиться, и так ожидать возвращения племянника. И что же, с полу­часа 7-го веч.³⁹ я ждал его до получаса 11 ночи. Чего я в это время не испытал. Намозолил глаза даже насельникам гостинницы: из моло­дых некоторые стали любопытствовать, по нескольку раз, без особой личной нужды, проходя мимо меня, заглядывали без церемонии в лицо и как бы спрашивали: «чего ты, отец, танцуешь здесь, нет тебе покоя». Корридоный послушник, узнав, в чем дело, с иронией на устах заметил, что, пожалуй, вам, батюшка, придется ложиться без ужина: в 10-ть часов кухня запрется и выдача ужинов прекратится. На такое заявление я сделал тут же распоряжение, чтобы приготовили нам порцию борща. С оговоркою, но он принесен был. Прошел после того целый час и борщ стал остывать, а о. Петра все не было. Часовая стрелка стояла уже на 11 ч. ночи, как племянник является расстроен­ный, усталый и первый возглас его был: что я сделал! Только у вокзала я ощупал в кармане, что ключ со мною. Справки почти напрасные, дальнее расстояние, пересадки и ожидания трамваев — все это за­няло так много времени, что, к сожалению, не мог сократить его. С своей стороны, — в ответ ему я выразил было свое неудовольствие, но сознание, что здесь и моя была вина, что я должен был во время спросить у него ключ, скоро как-то оба мы перевели разговор на остывший борщ, который все же разом потребили. Обоюдное волне­ние, вызванное случайным казусом, мало по малу улеглось, а покой­ный предутренний сон стёр и последний след его.

На утро (суббота) еще раз сходили помолились и приложились в Великой церкви к иконе Богоматери «Успение», что над царскими вратами и спускается для лобзания; спустились вниз, где покоится Еп. Павел Тобольский, мощи которого предназначены Св. Синодом к открытию в следующем 1915 г. По выходе из собора сели в трамвай и отправились посмотреть и поклониться святыне Владимирского со­бора. Давно мы слышали, что из-за одного этого собора стоит съез­дить в Киев. И верно. Это чудо из чудес живописного искуства. Иконо­стас из мрамора по изяществу и отделке дивно хорош, в нем царские двери низенькие, так что предстоящим в соборе, при открытии заве­сы, алтарь представляется открытым. Изображение Богоматери с предвечным Младенцем на руках, на олтарном своде, не описуемо. Так и кажется, что воплощенная Любовь Божия среди нас, так близка к нам, грешным, что душа чувствует благодатное веяние ее. Образа в иконостасе или по стенам расположенные выше всякой оценки. Кар­тины по сводам храма, начиная с купола, поразительны. Смотря на них, удивляешься, какой необъятный ум, чуткое сердце, редкую со­средоточенность нужно было иметь талантливым художникам при ис­полнении своих произведений, где все так строго согласовано, со­размерено, до мельчайших деталей предусмотрено. В самых красках положено, как говорится, ни больше, ни меньше. Смотришь — и спра­шиваешь себя: «да что это такое? Уж не живые это лица, не настоя­щее ли платье надето у них?» А главное: в реальном изображении так и сквозит что-то живое, идеально-одушевленное, — так и кажется, что тут настоящая душа. Честь и слава нашим: Васнецову, Нестерову,

Катарб., Свидомск.⁴⁰ и др., потрудившимся своим искуством на благо и удивление не только русскому народу и потомкам его, но и др. на­родам, обозревающим собор. Были мы и на хорах, где устроены два престола, также смотрели живопись и в восторге от нее только и могли произнести: «не знаем, где были, находясь в соборе, на земле, или на небе». Сходя с хор, я считал ступени лестницы туда и насчитал 72 сту­пени. Удивился, как это я — изможденный старк в 70 почти лет не за­метил в себе ни одышки, ни усилия при всходе вверх, на хоры. Так приподнято было наше восторженное настроение. Купивши дюжину-другую фотографических снимков с замечательных икон и картин со­бора, мы к 11-ти часам дня были в Лавре, там забрали в Конторе свои отпускные билеты и вещи, расплатились за постой и прочее и на из­возчике поехали к пристани, чтобы на пароходе двинуться в Черни­гов, к мощам Свят. Феодосия. Взглянули еще раз на Подол, Креща- тик, на памятник Владим. Св. с крестом + и скоро увидели пристань. Здесь была масса всякого народа, больше простого, с разным наре­чием. Взяты были билеты по 2 руб. за места во 2-м классе. В наших глазах отходил пароход «Пушкин». Едва он коснулся набережной платформы, как народ со всевозможным скарбом своим бросился садиться, толкая и давя других. В это время творилось на пароходе что-то похожее на вавилонское смешение. Окрики полиции, служащих-пароходчиков: «стой, тише, сумасшедшие», лепетание на непонятном нам языке стоном оглашался воздух. Когда все было го­тово, капитан его что-то скомандовал и машина заработала вовсю. Пароход шел в Гомель. Наш пароход «Тургенев» тоже был готов к от­ходу, без задержки занял место у пристани и, принявши пассажиров, кладь, двинулся по намеченному рейсу. 2-й класс, в котором нас раз­местили, представлял из себя одну порядочную комнату, со скамья­ми по всем четырем стенам, обитыми клеенкою⁴¹ и служащими пас­сажирам и стульями и койками для спанья. Около этих неподвижных скамеек поставлены четыре стола — и всё. 2-й класс имел небольшие окошечки, и над водою имели расстояния не больше полутора арши­на. Комната наша от навеса 3-го класса, который был выше, над нами, была в полумраке. Отдельных кают в пароходе не было. В 3-м классе был плохенький буфет, общая умывальня и вся средина была завале­на разною кладью. Палуба обычно находилась над помещением 3-го класса. Пароход шел тихо, несколько раз приставал к берегу для сда­чи клади и пассажиров. В сравнении с др. пароходами, как говорили, наш был один из неважных и, может быть, за мелководьем Десны, за наносными песками доставил нас в Чернигов тремя часами позже, чем объявлено было. Берега Десны — отлогие, растительности нет на большое расстояние и вообще виды побережья оч. неинтересные, скучные: один белый песок изобиловал до самого города. Но вот по­казался и город Чернигов, пароход причалил к берегу. Как бедна и уныла показалась нам пристань! Расчитывали сей-час сесть на извоз­чика и ехать к собору, не тут-то было, какие были, уехали с седоками, а мы с своими вещами остались у пристани, чтобы ожидать возвра­щения их. Вблизи была странноприимная и мы, чтобы не стоять дол­го, сами понесли вещи туда и, когда вошли, она показалась нам гряз­ною; однако, в виду крайности, корзыны и узлы оставили, сдали на сохранение прислуге. Чтобы застать обедню (было 10 ч. утра), поспе­шили пешими в собор. Оказалось: в нем служил обедню Преосвя­щенный Василий, народу было довольно, служение было истовое, причем он совершил три посвящения: священника в протоиерея, ди­акона в иерея и еще одного ставленника в диакона. При посвящении в протоиерея преосвященный сказал речь. После обедни заказан был кем-то молебен Свят. Феодосию с акафистом. Нам пришлось прило­житься к мощам его два раза — во время обедни и после общего мо­лебна; прикладывались к ручке святителя, одетой в шелковую тонкую материю на подобие рукавички, и к ногам, одетым в шитые туфельки. Когда целуешь митру святителя, иеромонах касается головы при­падающего металлическм обручиком, как это делается при мощах Св. в.⁴² Варвары.

После молебна, вышедши из собора, мы зашли в соседний храм, где раньше почивали мощи Феодосия, и здесь также прикладывались к гробу его. Было 2 часа по полудни. Мы страшно захотели чаю и что-либо покушать. От собора была лишь одна чайная, без кушаний. Ста­ли искать гостинницу или ресторан, местный о. диакон, случайно по­павшийся, указал нам на кухмистерскую, мы вошли в нее и спросили чаю, нам ответили, что чаю у них не подается, а подаются обеды и ужины. Мы вышли отсюда и на углу зашли было в кухмистерскую с чаем, но в дверях повстречались по-видимому с хозяином-евреем, который, вероятно, скучал без посетителей. Он рад был нам, повел нас в свои грязные апартаменты, но мы от спертого специфического воздуха тотчас же обратились вспять и вышли неудовлетворенными. Пришлось под горою отыскать соборную чайную и в ней напиться чаю с белым хлебом. Обозревать город нам не было времени, да и не сто­ило: примечательного не ожидалось. Нам сказали, что вы были в са­мой главной части города и, стало быть, остальное не заслуживало нашего внимания. Улицы, по которым мы двигались, были плохо вы­мощены, по ним двигались кое-как сколоченные повозки с лошадь­ми, быками, коровами, овцами: была трехдневная ярмарка скотом.

Поэтому нам не оставалось ничего более, как нанять извощика и ехать к вокзалу на железную ветку дороги в Круты, что мы и сделали: извоз­чик взял с нас 1 рубль и доставил к отходу поезда. Вокзал устроен на др. от города берегу р. Десны, оч. плохонький и путь — одноко­лейный.

Тем не менее 100 верст до «Крут» проехали незаметно за разго­вором с соседями и приехали в 11 часов ночи, когда на станции гото­вились ложиться спать. Почтового московского поезда из Киева нуж­но было ждать часов 6-ть с лишком. Росположились и мы в небольшой проходной комнатке немного отдохнуть, кто сидя, а кто полулежа. Так как комната наша имела проход в уборную, то постоянное хождение, хлопанье дверьми не давали возможности мне даже задремать. 6-ти часовое ожидание поезда показалось мне целою вечностию. Но как всему бывает конец, был конец и нашему терпению. Пришел наш сквозной почтовый поезд. Бог мой! Каким-то ураганом понеслись мы искать свои места, сшибая друг друга с ног и задевая своею ношею за что попало. Говорят: везде и всегда должно (с титлом) соблюдать по­рядок. Верно, но, кажется, только в предписаниях, правилах прили­чия, в наставлениях и разве только в добрых пожеланиях. На самом деле — не всегда это приложимо в жизни. При взаимном старании еще возможно приблизить себя к проявлению благопорядоченности в поступке; но что вы сделаете, когда вы захвачены людскою массою, вас окружают безобразники, когда вы, как в водовороте, невольно поддаетесь извне данному течению, когда и при желании выйти из пу­чины не можете этого сделать? Вы невольно, двигаясь по енерции, становитесь участниками безобразия и в захваченном шквале разде­ляете с другими все последствия бурного течения. Нас волна народ­ная положительно внесла в вагон: так всем хотелось занять свои ме­ста и поудобнее. Но что ожидало нас в вагоне? Он, как и др. вагоны, набит был пассажирами подобно сельдям в бочке. Сидения-лавки были все заняты, даже полки, и там б.⁴³ поезжане, оставался узенький проход в вагоне, и вот в нем-то и пришлось всем вновь вошедшим разместиться. Судите сами, можно ли было здесь соблюсти порядок? Тут не только (с титлом) сидеть, хотя бы на своих узлах, стоять было нельзя, и представьте! Какая-то судьба велела скорчиться, пригнуть­ся, так или иначе избочениться, и мы повиновались этой могучей вла­сти и силе. Не даром говорят: человек самое тягучее существо: хоть лопни, а пролезай в щелку, приказывает сила, и несчастный — ёжит­ся, сжимается, изгибается, так или иначе пробует повиноваться и де­лает возможное из кажущегося невозможным. Целых три-четыре станции мы пробыли в каких-то тисках. Стали потом слезать на следующих станциях, и мы наконец получили человеческие места. Мно­го, о, как много было сетования на великороссийские порядки! Зачем выдаются билеты, говорили, когда в вагонах все переполнено; поче­му бы не прикрепить к поезду свободного вагона, и многое другое все по адресу той же железнодорожной администрации. «А кот Васька слушает да ест». Да слушают ли еще, кому следует слушать, то, что вопиют камни?! Увы! «Много вас тут — этой мелкоты, чай, про себя говорят наши отцы-благодетели, всех будешь слушать — оглохнешь». Бог им судья! Мы, несколько отдышавшись, двигались все ближе и ближе к своей Белокаменной. Но вот и она, матушка Москва, приют драгой! Слава Богу за всё! Слава московским святителям, преподоб­ным и богоносным отцам нашим и всем в ней почивающим святым! Мы возвратились восвояси в добром еще здравии, целыми.

На трамвае с племяшей доехали до своей квартиры и в ней нашли все на своем месте, в сохранности.

После чая Петя отправился по своим делам — погулять еще по Москве, а я — в баню смыть дорожную грязь. Вечерком успел сварить два таза варенья из земляники, купленной по железной дороге, а на утро был на даче, в Ясеневе у своих.

Примечания

¹ Петр Александрович — священник церкви села Берёзок-Троицкого, Подоль­ского у. (см. беловой вариант записок). К сожалению, никаких данных о нем более не известно.

² Здесь и далее «б.б.» означает «билеты».

³ Числа.

⁴ Лужниками называлась местность в районе нынешней ул. Бахрушина (до 1922 г. — Лужнецкая). По адресу ул. Лужнецкая, д.30 находился храм св. Троицы, где служил протоиереем А.П. Крылов. Там же, при храме был его дом. Храм закрыт и снесен в 1932‒1933 гг. На его месте сейчас находится школьное здание. В 2003 г. приблизительно на месте главного алтаря была установлена памятная Троицкая ча­совня.

⁵ Ныне Киевская железная дорога.

⁶ Здесь и далее латинской буквой N (NN) автор обозначает слово «номер» («но­мера»).

⁷ Контора. Киево-Печерской лавре принадлежал крупный гостиничный ком­плекс, насчитывавший 14 капитальных корпусов, куда входили жилые помещения, кухня, столовая, бесплатная больница и контора, где паломники могли получить любые справки. Бедные богомольцы могли получить в таком подворье за символи­ческую плату, а то и даром, кров и пищу; в возмещение затрат они исполняли раз­личные работы в монастырском хозяйстве. Состоятельным же паломникам на том же подворье предоставляли гостиницу с платными номерами и обслуживающим персоналом из послушников.

⁸ Так в рукописи; следует читать «покрытый».

⁹ Святой великомученицы.

¹⁰ Первозванного.

¹¹ Слово написано неразборчиво.

¹² Так в рукописи; пропущено слово «вид».

¹³ «Был».

¹⁴ Так в рукописи.

¹⁵ «Епископа».

¹⁶ «Чудотворца».

¹⁷ Слово написано неразборчиво.

¹⁸ Слово написано неразборчиво.

¹⁹ Так в рукописи; видимо, следует читать «в пандан».

²⁰ «потому что».

²¹ «была».

²² «был».

²³ «отец».

²⁴ «потому».

²⁵ Так в рукописи.

²⁶ Плацкарты, билеты с плацкартами — плацкарта — дополнительная к про­ездному билету карточка или квитанция на нумерованное место в вагоне в поездах дальнего следования.

²⁷ Так в рукописи.

²⁸ Далее два слова написаны неразборчиво.

²⁹ Слово написано неразборчиво.

³⁰ Слово написано неразборчиво.

³¹ «вечера».

³² Так в рукописи, вероятно, пропущено слово «раз».

³³ Здесь и далее — «билетами».

³⁴ Так в рукописи.

³⁵ Так в рукописи; возможно, имелось в виду «сдали».

³⁶ Отпускные билеты — документ административного учета, в котором указы­вались цель командировки, фамилия, имя, отчество отпускаемого лица, возраст, пол, место жительства, характеристика лица, сведения о родителях: фамилия, имя, сословная принадлежность, чин, должность. Выдавался на руки сословными и по­лицейскими учреждениями. Священнослужителям, желающим отлучиться в дру­гую епархию, необходимо взять разрешение от архиерея и специальный отпускной билет.

³⁷ «было».

³⁸ Так в рукописи.

³⁹ «вечера».

⁴⁰ Художники В. М. Васнецов (1848‒1926), М. В. Нестеров (1862‒1942), В. А. Котарбинский (1849‒1929), П. А. Сведомский (1849‒1904).

«+ Говорили нам, что крест по ночам освещается электричестсвом. Эффектное зрелище. — Раньше, в пятницу, видели и др. памятники: св. Олегу, Импер. Нико­лаю I и Александру 2-му» (сноска на ссылку и подстрочная ссылка автора).

⁴¹ В рукописи «кленкою».

⁴² «великомученицы».

⁴³ «:были».