Опыт славянофильства в новых условиях обнаруживает свою ак­туальность не в качестве рецепта от всех зол, а как еще один историче­ский урок, оставшийся неучтенным. Жизнь нации должна регулиро­ваться естественным развитием традиций собственного исторического опыта в сочетании с восприятием опыта других наций, опыта, а не теоре­тических доктрин философов, экономистов, политологов. И в этом — главный урок славянофильства.

Многогранность и сложность направления, названного позже славянофильством, обусловили устойчивый интерес к этому явлению на протяжении уже более 200 лет. В русском обществе за это время по-разному оценивали славянофилов: пытались примирить их взгляды со взглядами западников, критиковали, высмеивали и восторгались. Были попытки представить славянофилов реакционерами, мрако­бесами. Но всегда находилось нечто, не дававшее огульно отрицать значение славянофильства. Даже в советский период признавалась, например, заслуга Киреевских и Аксаковых в собирательстве и попу­ляризации русского фольклора.

Если же говорить о влиянии славянофилов на русское общество, пусть и подспудном, опосредованном, то это влияние, на мой взгляд, было решающим для определения судеб страны, так как почвой для оформления славянофильства в определенное общественное движе­ние была та культурно-идеологическая ситуация, которая сложилась в России в 1830‒1840-е гг.

Славянофильство, исходившее из признания права своего народа на самобытную историческую жизнь, явилось своеобразным ответом на вызов, брошенный противостоящим ему идеологическим лагерем западников, вызов, выраженный в наиболее обостренной форме П. Я. Чаадаевым в «Философическом письме» 1829 г., содержавшем пессимистический вывод: у России нет ни исторического прошлого, ни будущего. Не касаясь сейчас всего содержания письма, хочу обра­тить внимание на главную исходную посылку построений Чаадаева, создававшую ретроспективную основу того исторического контекста, который мог предшествовать славянофильству, — это признание исто­рического противостояния России и Запада.

В 60‒70-е гг. Х1Х в. «старшие» славянофилы ушли из жизни, а «младшие» сосредоточились на практических делах пореформенной России, тогда-то и стали широко известны взгляды «туземников» и «самобытников», как называл своих единомышленников А. И. Кошелев¹. Славянофильские идеи стали составной частью почвенничества Ф. М. Достоевского, «спровоцировали» гениального творца на многие его размышления и откровения. Да и А. И. Герцен, яростный оппонент славянофилов в 40-е гг. XIX в., постепенно приходит к некоторым их положениям. Таким образом, через Герцена славянофилы оказали влияние на революционное движение в России, движение абсолютно чуждое им, но именно русское движение, развивавшееся в России и впитавшее в себя понимание своеобразия русского народа².

До нас не дошли письменные свидетельства о философах, напри­мер Киевской Руси, хотя многочисленные рукописные «изборники», распространявшиеся в то время, постоянно включали в себя отрывки из философских построений Отцов Церкви и античных философов. Надо ли это понимать как показатель безразличия наших предков к вопросам бытия и мышления, смысла жизни человека и смысла исто­рии? Разумеется, нет. Все эти аспекты культуры были очень важны в средневековой Руси, но разрешались они специфично, в силу особен­ностей исторического развития. В сумме они привели к формирова­нию мироощущения человека Древней Руси, который не отделял ра­боту мысли от эстетических движений души.

Видимо, началом философского творчества на Руси следует при­знать иконопись. Это была своеобразная, не книжная форма фило­софствования, причем активная, диалогическая форма, вовлекавшая не только иконописцев, но и созерцателей икон. Следует присоеди­ниться к князю Е. Трубецкому, назвавшему свою работу об иконописи «Умозрение в красках» (Москва, 1916 г.).

Безусловно, философскую базу имело возникшее несколько позже учение о Москве как о третьем Риме. Да и, вообще говоря, политиче­ская практика средневековой Руси, государственное строительство того периода невозможно воспринимать иначе как через призму некой сверхидеи, двигавшей участниками этого строительства.

Можно привести еще один пример — духовный максимализм рус­ских юродивых, этих, так сказать, бродячих философов, которые не в монастыре, подобно монахам, а в миру заставляли современников за­думаться об истинных ценностях, подчеркнуто одинаково ведущих себя и с нищими, и с царями.

Ярким показателем широкого распространения философских за­просов русских людей является история церковного раскола.

Нужны ли еще доказательства мощной философской струи в ду­ховной жизни средневековой Руси? Эта струя была не менее важна, чем, скажем, на Востоке, и охватывала, пожалуй, более широкие слои населения, чем на Западе, хотя и не выражалась, как в Европе, в форме специфической философской литературы.

Все философские запросы русского человека разрешались в рам­ках религиозного сознания. Такое положение существовало на протя­жении столетий, пока постепенный распад традиционного мировоз­зрения не привел к перелому в церковном сознании, произошедшему в Х^П в.

К началу XIX в. русская философия становится вполне светской, черпает идеи из философской литературы Европы, утверждает необхо­димость гармонии между верой и знанием, за исключением нигили­стической ветви «русского вольтерианства»³.

Очевидно, что гигантская по продолжительности и влиянию тра­диция церковного сознания не могла не качнуть маятник мыслитель­ной деятельности в противоположную сторону — в сторону возврата к религиозному мышлению. Реализовать идею православной культуры через философскую систему, а затем и через практическую деятель­ность и попытались славянофилы.

Таким образом, мы видим, что идеология славянофильства возни­кает как закономерный продукт развития русской мысли, возникает своевременно, имеет свои предпосылки и последствия. Одним из от­цов славянофильства стал А. С. Хомяков.

Следует заметить, что насколько славянофильство было характер­ным и показательным явлением для своего времени, настолько же фи­гура Алексея Степановича Хомякова (1804‒1860) была естественна для славянофильства.

В конце XIX столетия выдающийся русский историк К. Н. Бесту­жев-Рюмин восклицал: «Хомяков! Да у нас в умственной сфере равны с ним только Ломоносов и Пушкин!»⁴

Жизнь Хомякова почти идеально укладывается в тот исторический отрезок, который, по периодизации В. О. Ключевского, начался со смертью Екатерины II и завершился с кончиной Николая I. Данный отрезок русской истории, таким образом, начался в 1796 и закончился в 1855 г. Великий историк отмечает, что в этот период не происходило коренных перемен, государственное и общественное устройство оста­валось незыблемым, но постепенно вызревали новые идеи и стремле­ния относительно как внешней, так и внутренней политики. В этот период русская государственная территория достигает своих есте­ственных географических границ, а русский народ — политического объединения. Многовековая и кровопролитная борьба за единство русской нации завершилась победой, и осознание этого факта мы ви­дим в творчестве Хомякова.

Пример Российской империи вдохновил на борьбу за свое полити­ческое бытие народности Балканского полуострова. Этот внешнепо­литический фактор отразился и в поэзии Хомякова, и в его филосо­фии, и в самом наименовании «славянофильства».

Высоко ты гнездо поставил,

Славян полунощный орел,

Широко крылья ты расправил,

Далёко в небо ты ушел!

Летя, — но в синем море света

Где силой дышащая грудь

Разгулом вольности согрета,

Про младших братьев не забудь...

И ждут окованные братья,

Когда же зов услышать твой

Когда ты крылья, как объятья,

Прострешь над слабой их главой.⁵

Из стихотворения

А. С. Хомякова «Орел». 1832(?)

Во внутренней политике перед русским народом и государством стояла двоякая задача: с одной стороны, уравнять в правах и обязан­ностях все сословия, а с другой — призвать эти сословия к дружной совместной деятельности во имя расцвета России и русской нации. Идеи Хомякова находятся полностью в контексте разрешения указан­ной задачи. Как и все славянофилы, он понимал необходимость устра­нения крепостного права, видел идеал во всеобщей любви и взаимопо­мощи всех членов общества.

Символичным представляется то, что именно в год рождения А. С. Хомякова мы встречаемся с первыми, во всяком случае — с пер­выми, зафиксированными в документах формулировками того, с чем будет связана вся жизнь Алексея Степановича. Первая из этих формули­ровок, кстати, была выношена не в России. Уже год, как продолжалось одно из сербских восстаний против поработителей. И вот в Петербурге получают записку митрополита австрийских сербов Стратимировича, в которой иерарх указывал на сходство языка, образа жизни сербов и русских и призывал «добрых славяно-прусских родичей» к политиче­скому содружеству.

В том же 1804 г., но уже в частной переписке, в письме И. Дмит­риева к Д. Языкову, впервые встречается термин «славянофил».

Попутно необходимо отметить, что это наименование не является удачным. Термин «славянофилы» возник и использовался их оппо­нентами в сатирических целях. Правда, не менее комично звучали бы неологизмы, которыми призывал оперировать Кошелев — «самобыт­ники» и «туземники». Точнее всего называть направление, главой ко­торого стал Хомяков, православно-русским направлением, ибо в со­четании начал православия и традиций русского народа видели деятели этого движения магистральное направление развития современной им России. Впрочем, сам А. С. Хомяков «благословил» использование не­удачного термина, написав: «Некоторые журналы называют нас насмеш­ливо славянофилами, именем, составленным на иностранный лад, но которое в русском переводе значило бы славянолюбцев. Я со своей стороны готов принять это название и признаюсь охотно: люблю славян»⁶.

Такими «знамениями» — первой попыткой осознать славянское единство в государственно-политическом аспекте и общей форму­лировкой термина, в будущем неотделимого от фамилии Хомяков, — сопровождалось рождение Алексея Степановича. Вся его жизнь, ка­залось, подталкивала мыслителя к тому, чтобы развиваться по пути славянофильства.

Алексей Степанович Хомяков прожил недолгую и не богатую со­бытиями жизнь. Он родился в Москве, на Ордынке, в приходе Егория, что на Всполье, в день памяти пророка Иеремии — 1 (13) мая 1804 г. Происходил Хомяков из старинной русской дворянской семьи, в кото­рой свято сохранялись и дедовские грамоты, и родовые рассказы «лет за двести в глубь старины». О пращурах, которые издавна, еще с XV в., со времен Василия III, верою и правдою служили московским госуда­рям ловчими и стряпчими. О прадеде Федоре Степановиче, который волею судеб стал владельцем богатых тульских имений — и не как-нибудь, а по приговору крестьянского мира.

Отец Алексея Степановича — Степан Александрович Хомяков — был человеком европейски образованным и ярым англоманом, одним из основателей московского Английского клуба. С. А. Хомяков был человеком незаурядным, но игроком и мотом, проигравшим в Англий­ском клубе более миллиона, после чего был отстранен женой от дел и воспитания детей.

Мать А. С. Хомякова, Мария Алексеевна, происходила из рода Ки­реевских. Она отличалась глубокой религиозностью, твердой верой и духовной цельностью, получила в Москве известность радетельницы патриархальных и православных устоев и, по признанию сына, сыгра­ла определенную роль в его нравственном становлении. С юности и всю дальнейшую жизнь Хомяков строго соблюдал все посты, посещал в воскресные и праздничные дни все богослужения.

Он не знал религиозных сомнений, но в вере его не было ни ханже­ства, ни сентиментальности. Примечателен случай, произошедший с Хомяковым, когда он обучался латинскому языку у французского аб­бата. При переводе папской буллы мальчик заметил опечатку и на­смешливо спросил учителя, как тот может считать непогрешимым папу, делающего орфографические ошибки. А когда в 1815 г. семья временно поселилась в Петербурге, Хомякову и его брату показалось, что их привезли в языческий город, что здесь их заставят переменить веру, и они твердо решили скорее претерпеть мучения, но не подчи­ниться чужой вере.

В годы учебы в Московском университете (1818‒1820) Алексей сближается с молодыми людьми, составившими позже кружок любо­мудров, знакомится с философской литературой. Тогда же стал и сам заниматься творчеством — пока только литературным. Юноша пыл­кий и независимый, Хомяков с молодости стремится служить Оте­честву. Весной 1822 г. он был зачислен на службу в Астраханский ки­расирский полк, в октябре этого года перевелся в Петербург, в Лейб-гвардии Конный полк. Хомяков начинает офицерскую карьеру, начинает успешно: каждый год его повышают в звании. Однако вскоре Алексей уходит в отставку. Может быть, одной из причин стала неуют­ная для юноши духовная атмосфера в полках, где он служил? В этом отношении любопытны воспоминания его командира, генерала Д. Е. Остен-Сакена: «В то время было уже значительное число вольно­думцев, деистов, и многие глумились над исполнением уставов Церк­ви, утверждая, что они установлены для черни. Но Хомяков внушал к себе такую любовь и уважение, что никто не позволял себе коснуться его верования»⁷. Легко ли было убежденному христианину среди деи­стов, пусть даже и уважавших его лично?

Служба в кавалерии продолжалась с 1821 по 1825 г. Выйдя в отстав­ку, Хомяков предпринял заграничную поездку, посетив Восточную Ев­ропу. Впоследствии вспоминал, что, проезжая по землям славянских народов, ощутил единство славянского мира.

За границей Хомяков узнал о восстании 14 декабря, которое оце­нил как результат легкомыслия молодежи. Вернувшись в 1826 г. в Мо­скву, Хомяков с головой уходит в литературную жизнь. Его собствен­ные сочинения, дела множества журналов захватили Алексея Степа­новича.

До начала движения славянофилов Хомяков вновь поступает в ар­мию, участвует в русско-турецкой войне, получает ранение, удостаи­вается наград. Кстати, первая попытка с оружием в руках отстаивать свои взгляды была им предпринята еще в 1821 г., когда он тайком от­правился воевать на стороне греков против турок. В тот раз семнадца­тилетнего Алексея с фальшивым паспортом задержали на одной из московских застав.

Хомяков потерял отца, пережил неудачное сватовство, закончил работу над своими драматическими произведениями, женился.

Видимо, переломным в творчестве Хомякова следует считать 1836 г. Именно в этом году в журнале «Телескоп» появилось «Философи­ческое письмо» П. Я. Чадаева. Вырванное из контекста взглядов фи­лософа, принятое неподготовленной публикой, это письмо обрати­лось скандалом. Радикальная часть молодежи была воодушевлена силой обличений, консервативные круги негодовали, даже либералы были шокированы. Известна отповедь, которую дал своему другу Пуш­кин. Хомяков готовил к печати «громовое опровержение». Однако, узнав о мерах принятых правительством против «Телескопа» и самого Чаадаева, отказался от публикации, говоря, что «и без него уже Чаада­еву достаточно учтиво ответили». Хомяков, как человек порядочный, не счел возможным через печать полемизировать со своим другом, в то время как Чаадаев не мог отвечать ему печатно. Но ничто не мешало двум умнейшим людям Москвы обмениваться мнениями устно. У Хо­мякова и Чаадаева были тесные приятельские отношения. Они всегда спорили, но всегда сидели «рядышком», выделяясь в московском об­ществе. Позже Вяземский сетовал: «Москва без него <Чаадаева> и без Хомяковской бороды, что без двух родинок, которые придавали осо­бое выражение лицу ее»⁸. Современники вспоминают, что Чаадаев и Хомяков, встретившись в салоне или в клубе, уединялись и вели бес­конечные беседы. Очевидно, в этих спорах и выкристаллизовались взгляды Алексея Степановича, высказанные позже в его произведе­ниях.

Факт рождения славянофильской идеологии Н. А. Бердяев рас­сматривал как явление, имеющее общенациональной значение: «Сла­вянофильство — первая попытка нашего самосознания, первая само­стоятельная у нас идеология. Тысячелетие продолжалось русское бытие, но русское самосознание начинается с того лишь времени, ког­да Иван Киреевский и Алексей Хомяков с дерзновением поставили вопрос о том, что такое Россия, в чем ее сущность, ее призвание и ме­сто в мире».

А началось все с того, что около 1839 г. Хомяков прочитал в одном из московских салонов статью «О старом и новом».

Тезис «Старина русская была сокровище неисчерпаемое всякой правды и всякого добра» тут же опровергается целым набором не­гативных факторов допетровской жизни. Антитезис «Ничего доброго и плодотворного не существовало в прежней жизни России» тоже опровергается, и не меньшим количеством позитивных факторов. Синтезис «оригинальной красоты общества, соединяющего патриар­хальность быта областного с глубоким смыслом государства, представ­ляющего нравственное и христианское лицо» становится поводом для постановки новых, и тоже непростых, проблем.

В этом признании содержались почти все основные постулаты бу­дущего славянофильства:

— наше давнее прошлое разрушено и разрушается;

— процесс сознательного разрушения собственных «преданий» усилился после переворота Петра I, родившего «больше злых, нежели добрых, плодов»;

— в настоящее время родилась идея отрицания каких бы то ни было «воспоминаний», которые заменяются «одноминутной премуд­ростью»;

— без восстановления «национальной памяти» невозможна циви­лизованная жизнь народа и соответственно его будущее⁹.

Современники Хомякова писали о нем по-разному.

В салонах учено-литературной Москвы 1840‒1850-х гг. он, по вос­поминаниям И. С. Тургенева, «играл роль первенствующую, роль Рудина». Но и восторженные почитатели, и недруги его сходились в том, что это был «тип энциклопедиста».

С. М. Соловьев в «Моих записках для детей моих, а если можно, и для других» писал: «Хомяков — ... человек... с дарованиями блестящи­ми, самоучка, способный говорить без умолку с утра до вечера и в спо­ре не робевший ни перед какою уверткою...»

В воспоминаниях современников Хомяков предстает почти бы­линным богатырем. «Ильей Муромцем, разившим всех со стороны православия и славянизма, был Алексей Степанович Хомяков... Ум сильный, подвижный, богатый средствами и неразборчивый на них, богатой памятью и быстрым соображением, он горячо и неутомимо проспорил всю свою жизнь. Боец без устали и отдыха, он бил и колол, нападал и преследовал, осыпал остротами и цитатами, пугал и заводил в лес, откуда без молитвы выйти нельзя — словом, кого за убежде­ние — убеждение прочь, кого за логику — логика прочь», — это Герцен, человек, не очень доброжелательно относившийся к Хомякову. А вот отзыв его друга, М. П. Погодина: «Что была за натура, даровитая, лю­безная, своеобразная! Какой ум всеобъемлющий, какая живость, оби­лие в мыслях, которых у него в голове заключался, кажется, источник неиссякаемый! Сколько сведений, самых разнообразных, соединен­ных с необыкновенным даром слова, текшего из его уст живым пото­ком! Не было науки, в которой Хомяков не имел бы обширнейших по­знаний, о которой не мог бы вести продолжительного разговора со специалистами... И в то же время писал он проекты об освобождении крестьян... анализировал до мельчайших подробностей сражения На­полеона, читал наизусть по целым страницам из Шекспира, Гете или Байрона, излагал учение Эдды и буддийскую космогонию...»

Хомяков был действительно опасный противник, закаливший­ся — старый бретер диалектики. Необыкновенно даровитый человек, обладавший огромной эрудицией, он во всякое время дня и ночи был готов на спор и употреблял для торжества своего славянского воззре­ния все на свете — от казуистики византийских богословов до тонко­стей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку.

Пожалуй, из современников только Белинский дурно отзывался о Хомякове, точнее о его произведениях. И чем далее заходил спор западников и славянофилов, тем нетерпимее становился Белинский: «В стихах г. Хомякова не видно не только таланта; но даже истинного понимания искусства: они всегда фразисты и вычурны по мысли и по выражению, не говоря уже о том, что лишены меткости, образности; словом, поэзии, — чего, собственно, и не может быть в стихах без та­ланта». Великий критик, не принимая систему ценностей Хомякова, не принимал и всего, что связано с Хомяковым. Белинский считал, что в сочинениях и публицистике славянофила господствует «беспредель­ное доверие и уважение к собственному авторитету», находил в произ­ведениях Хомякова «источник надутой величавости».

Страстная, темпераментная натура Алексея Степановича не давала ему возможности обстоятельно и системно изложить свои философ­ские взгляды, но они щедро рассыпаны на страницах его произве­дений.

Изредка появлявшиеся в журналах и сборниках статьи Хомякова поражали читающую публику глубиной эрудиции и обескураживали необыкновенной пестротою и кажущейся «необязательностью» сооб­щаемых сведений; а еще более — тоном шутливого благоустройства, за которым не разберешь, где автор говорит всерьез, а где издевается. Смутные ощущения вызывали и необычайная энциклопедичность ин­тересов, и множественность талантов этого человека.

Он был поэт, автор лирических стихов и стихотворных драм, вхо­дивших в хрестоматии и ставившихся в театре. Его талант ценили и любили Пушкин и Лермонтов, Языков и Гоголь, Баратынский и Тют­чев, Чаадаев и Лев Толстой (все знакомые Хомякова!). Многие его сти­хи вошли в золотой фонд русской словесности.

«Когда-то я просил Бога об России и говорил:

Не дай ей рабского смиренья,

Не дай ей гордости слепой.

И дух мертвящий, дух сомненья

В ней духом жизни успокой.

Эта же молитва у меня для всех славян. Если не будет сомненья в нас, то будет успех. Сила в нас будет, только бы не забывалось брат­ство.

Алексей Хомяков.1847года I. 19 дня» (из альбома В. В. Ганки)¹⁰

Он был историк, автор неоконченного огромного труда по все­мирной истории. В предисловии к этому двухтомному труду, который Хомяков писал более 20 лет, его ученик и последователь А. Ф. Гильфердинг приводит такую историю: «Однажды Гоголь, застав его <Хо­мякова> за письменным столом и заглянув в тетрадку почтовой бума­ги, которую друг его покрывал мельчайшим бисерным почерком, не оставляя на целом листе не малейшего местечка неисписанным, — Го­голь прочел тут имя Семирамиды. “Алексей Степанович Семирамиду пишет!” — сказал он кому-то, и с того времени это название осталось за сочинением, занимавшим Хомякова»¹¹. Подлинная же рукопись данного труда не носила никакого заглавия, на верху первой страницы выставлены рукою автора четыре буквы «И. и. и. и.». Рукопись соста­вила 21 тетрадь, 284 полулиста.

Труд этот и посей час вызывает интерес и споры, становится ис­точником новейших исторических концепций. В одном из разговоров с С. М. Соловьевым А. С. Хомяков высказал: «...заметьте, как идет род царей с Петра, — за хорошим царствованием идет дурное, а за дур­ным — непременно хорошее». И это не было пустым перечислением совпадений, а глубокий анализ исторических периодов и фактов в истории России.

Хомяков был философ, превосходный знаток всех старых и но­вейших систем гуманитарного освоения мира. Он стал одним из пер­вых — и блестящих — ниспровергателей гегелевского классического идеализма. Его вклад в историю русской философской мысли пред­шествует появлению того мощнейшего пласта философии, который сформировался позже и неразрывно связан в нашем сознании с име­нем В. С. Соловьева. Говоря шире, фигура Хомякова чрезвычайно важна и для верного понимания русской истории вообще, и для по­стижения русской культуры.

Его можно назвать человеком, обобщившим и обозначившим в терминах огромный умственный и духовный труд многих поколений предков.

Любой мыслитель исходит из того философского наследия, кото­рое досталось ему от предшественников. Одновременно свои построе­ния он в чем-то противопоставляет известным ему концепциям. Из античной философии он высоко ценил Сократа и особенно Платона, за духовное богатство его «свободных гаданий», усматривая, правда, источник их во влиянии восточных религиозно-философских тради­ций. Родоначальником же всего философского распадения Западной Европы, ее заблуждений, пресловутого рационализма был, по его мне­нию, Аристотель, утративший духовные традиции Платона.

Религиозность и цельность натуры Алексея Степановича застав­ляют обратиться к поискам первоисточника его творчества и в сфере религиозной литературы, но не у какого-либо отдельного отца Церк­ви, а в святоотеческой литературе вообще. Он был богослов — пер­вый светский богослов на Руси — и прославился знаменитыми фран­цузскими брошюрами, выходившими под названием «Несколько слов Православного Христианина о западных вероисповеданиях». Активная полемика вокруг этих брошюр до сих пор не прекращается и на Западе, и у нас.

Именно Хомяков, один из самых видных богословов того времени, или, вернее, богословствующих философов, защищавших мысль, что христианство, по крайней мере в первую очередь, вообще не учение, а некий духовный опыт триединства истины, любви и свободы, который обретается в Церкви и которым только и может держаться христиан­ская жизнь.

Представляется возможным особое внимание философа к сочине­ниям Августина Аврелия. Особенно, если учесть сходство их темпе­раментов, наступательный пафос их позиций. Близки Хомякову взгля­ды блаженного Августина, высказанные в трактате «О граде Божием», в котором граду земному противопоставлена община избранных, объ­единенных христианскими добродетелями и любовью к Богу. Важным для Хомякова можно считать и то, что, осуждая насилие государствен­ной власти, Августин признает ее необходимость. Именно с таких по­зиций подходили славянофилы к современному им николаевскому режиму.

Хомяков был в постоянном общении с выдающимися современ­никами — Пушкиным, Мицкевичем, Баратынским, Чаадаевым, бра­тьями Киреевскими, Одоевским, Алексеем Тургеневым, позже — Герценым, Погодиным, Шевыревым и др. К указанным следует добавить имя Д. В. Веневитинова, друга детства Хомякова, бывшего в свое вре­мя секретарем «Общества любомудров». Можно предположить, что Веневитинов делился с Хомяковым своими философскими запроса­ми. По воспоминаниям А. И. Кошелева, на собраниях «любомудров» «господствовала немецкая философия», т.е. Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Геррес и др. Впрочем, к взглядам «архивных юношей» Хомяков вполне мог приобщиться и через И. В. Киреевского — своего родствен­ника по материнской линии и будущего славянофила.

Говоря о влиянии немецких мыслителей, нельзя не упомянуть Ге­геля, властителя дум той эпохи. Хомяков много критикует Гегеля. Но как соотнести с уничтожающей критикой такое высказывание: «...по­следний из великих философов Германии, человек, который сокрушил все здание западной философии, положив на него последний ка­мень, — Гегель»¹².

Хомяков здесь объявляет творчество Гегеля вершиной философии, а его самого настолько мощным мыслителем, что все здание филосо­фии не выдерживает натиска его мощи. «Гегель в своей гениальной “Феноменологии” дошел до крайнего предела, которого могла только достигнуть философия по избранному ею пути: он достиг до ее само­уничтожения. Вывод был прост и ясен, заслуга бессмертна. И за всем тем его строгий логический ум не понял собственного вывода. Быть без философии!»

Во имя чего же Хомяков призывает остаться «без философии»? Во имя новой философии, философии жизненной, живой, лишенной формалистического подхода: «Формализм... жизненную гармонию за­меняет... полицейскую симметриею в науке, где он более боится заблуждений, чем ищет истины; ...таков он был в схоластической фи­лософии, оставившей следы свои в новейшей германской филосо­фии...»

Хомяков призывает не бояться отойти от привычных философских шаблонов, создать философию гармонии, философию будущего. При­чем футуристический потенциал современных Хомякову авторов, сво­дившийся к социалистическим и коммунистическим построениям, Алексей Степанович категорически отвергает: «...все социалистиче­ское и коммунистическое движение с его гордыми притязаниями на логическую последовательность есть не что иное, как жалкая попытка слабых умов, желавших найти разумные формы для бессмысленного содержания... Впрочем, эта попытка имеет свое относительное досто­инство и свой относительный смысл в той местности, в которой она явилась; нелепо только верование в нее и возведение ее до общих чело­веческих начал»¹³.

Левая идеология послегегелевской западноевропейской мысли, по Хомякову, только усугубляет путаницу в философии Запада: «Все эти <социалистические> системы, порожденные, по-видимому, вещест­венными болезнями общества и имевшими, по-видимому, целью ис­целения этих болезней, были действительно рождены внутренней бо­лезнью духа».

Но для славянофилов решающее значение имела отечественная философия. Причем воспринималась она не как определенная фило­софская школа, а как интеллектуально-эстетическая данность, в кото­рой живет и развивается «русский Логос». Позволительно сказать, что славянофилы воспринимали не букву, но дух русского мудрствования. Не какие-то определенные трактаты, не отдельные мыслители были предшественниками славянофилов, а традиция, особое направление мысли.

Однако славянофилы никак не могли остаться в стороне и от со­временных им философских изысканий.

Следует признать, что для Хомякова были важны идеи «любому­дров» о народе как субъекте исторического развития, о своеобразии каждого народа, о необходимости борьбы с подражательством, о соз­дании собственной культуры, о народности литературы и искусства вообще. Несомненно, что пафос Чаадаева как религиозного мыслите­ля чрезвычайно повлиял на Хомякова, хотя и с противоположным зна­ком. Оба они сходились в признании народной, национальной формы развития человечества и культуры, оба приходили к требованию ска­зать свое слово, чего русский народ пока еще не сделал в истории чело­вечества.

Остается сказать еще об одном значительном интеллектуально-политическом течении, которое развивалось в середине ХIХ в. и могло влиять на формирование славянофильства. Это — идеология офици­альной народности, символом которой является знаменитая триада «православие, самодержавие, народность». Поверхностный взгляд мо­жет даже смешать указанные движения. С этим, конечно, нельзя со­гласиться. Никогда Хомяков не защищал сословные ценности. Свое место он видел не в дворянской среде, а среди своего народа, в самой гуще его. Не был Хомяков и «сторонником отсталости», бичевал, как немногие, агрессивную невежественность и в старой Руси, и в новой России. Однако свет подлинной веры и зачатки будущего справедли­вого общества находил именно в русском народе, призывал разглядеть их, исследовать и руководствоваться ими.

Хомяков был очень крупным и богатым землевладельцем, но ни­когда не служил рупором сословных идей. Напротив, идеалы просве­щенного абсолютизма, сформированные в «золотой век дворянства» при Екатерине II, были чужды славянофилам. Ни честь, т.е. гордыня, ни вольность, т.е. отказ от участия в работе по развитию страны дво­рянства, не могли приблизить к торжеству православно-русских взглядов.

Главное же различие между философией Хомякова и философией идеологов эпохи Николая I состоит в том, что для Хомякова исходной точкой является свобода, а для правительственных кругов — государ­ственная необходимость. Именно свобода совести, мысли, духа, по мнению Хомякова, приведет к расцвету России. Защитникам же офи­циальной идеологии необходимо было подавить свободу в политиче­ской, религиозной, эстетической сферах во имя торжества единства царя, духовенства и народа для дальнейшего укрепления государства.

Официальная народность все более эволюционировала в сторону власти бюрократов с их культом параграфа, ранжира, с их умением в корыстных целях разворачивать «закон, что дышло». Славянофилы же ненавидели любой формализм, обращались к душе и интеллекту каж­дого человека, призывали к взаимной любви и совместной работе на благо страны.

Нет и не могло быть ничего общего у двух столь разных идеологий. И самодержавие они понимали по-разному: одни как самовластие верховного чиновника, другие как «печалование» царя за народ. Вспомним самаринскую формулу: «Свобода власти — царю, свобода мнения — народу». И православие воспринималось неодинаково: од­ними в виде обрядового послушания властям светским и духовным, другими как истинный свет подлинной веры, не терпящей малейшего принуждения. И народность значила для каждого свое: для одних на­род — податное сословие, для других — хранитель высших ценностей, которые надо от него воспринять и развить.

По мнению А. С. Хомякова, выход из тупика может указать лишь новая православно-славянская философия, которую предстояло еще создать¹⁴.

Действительно, первая половина XIX в. охарактеризовалась круп­ными изменениями в национальном самосознании. Ход и итоги Оте­чественной войны 1812 г. и заграничных походов русской армии под­готавливали брожение в народной среде. Выступление декабристов способствовало структурированию передовой интеллигенции. Нако­нец, неудачная Крымская война подтолкнула даже высшую админи­страцию на путь реформ. Такие значительные и в историческом мас­штабе стремительные изменения не проходят бесследно для вопросов мировоззрения. Всему русскому обществу становится понятна губи­тельная роль крепостного права. Убежденность в необходимости от­мены крепостной зависимости перерастает в неуклонное стремление к этому. На глазах Хомякова начинается переоценка православия, кото­рое после петровских преобразований играло роль официальной рели­гии. И если образованное сословие уже с XVIII в. скептически отно­сится к Русской Церкви, то начало ХК в. открывает дорогу народному переосмыслению традиционного вероисповедания: стремительно рас­тет количество сектантов и раскольников. В начале царствования Александра I, например, духоборы получили фактическое разрешение существовать открыто и основывать поселения в Таврической гу­бернии, а к концу царствования Николая I подобные религиозные движения в народе воспринимались уже как угроза государству. Так, в 1852 г. против отколовшихся от ортодоксальной веры было возбужде­но более 500 уголовных дел, а в период с 1847 по 1852 г. по подобным статьям осуждено 26 456 человек.

Пропасть между народной и правительственной идеологией при Николае I была еще глубже, чем между правительственной и интелли­гентской.

Ответом на грозный и многозначительный призыв времени и становится славянофильство, пытавшееся соединить крестьянскую массу с образованным сословием и мирно воздействовать на само­державие.

Для многих Хомяков стал привлекательной фигурой благодаря не­победимой цельности натуры, сочетавшейся, и сочетавшейся орга­нично, с тем многообразием сфер деятельности, которое ставит наше­го великого земляка на одну доску с людьми эпохи Возрождения, подлинными энциклопедистами.

Социолог и правовед, он в самое глухое время николаевской Рос­сии сумел опубликовать в открытой печати острейшие политические статьи, отразившие идеи русского славянофильства.

Он был экономист, разрабатывавший еще в 1840-е гг. практические планы уничтожения крепостничества и позже активно влиявший на подготовку «великой реформы» освобождения крестьян. В сентябре 1852 г. на дворянском съезде А. С. Хомяков, в составе группы прогрес­сивно настроенных дворян, в число которых входили и Л. Н. Толстой и И. С. Тургенев, предложил освобождать крестьян от крепостной зави­симости с землей за выкуп.

Он был эстетик и критик — литературный, музыкальный, художе­ственный — и дал классические оценки произведений С. Т. Аксакова, оперы М. И. Глинки «Жизнь за Царя», картины А. А. Иванова «Явле­ние Христа народу».

Он был полиглот-лингвист, знавший практически все древние и новые европейские языки, много и успешно занимавшийся сравни­тельной филологией.

Инженер-изобретатель, получивший в Англии патенты за принци­пиально новые конструкции паровой машины, создававший во время Крымской кампании дальнобойное ружье.

Медик, много сделавший в области практической гомеопатии и лечения холеры.

Помещик-практик, разрабатывавший новые способы севооборо­та, винокурения, сахароварения.

Замечательный спортсмен, бравший первые призы в конных скач­ках и стрельбе.

И сейчас, в XXI в., мы слышим отзвуки «славянофильских» идей в речах многих политиков, которые, однако, редко ссылаются на перво­источники.

Да, живут и сегодня взгляды славянофилов. От Хомякова и Кире­евского, назовем их славянофилами-мыслителями, через Самарина и Черкасского, назовем их славянофилами-практиками, через многих безвестных мыслителей и практиков, а иногда очень известных (ска­жем, Солженицын — чужд ли славянофилам?), возвращаются к нам идеи «самобытности» и «туземности» русского пути.

В заключение хочется напомнить о финале земной жизни А. С. Хо­мякова. В сентябре 1860 г. в селе Ивановском Даниловского уезда Ря­занской губернии разразилась холера. Оказывая помощь своим кре­стьянам, заразился и Хомяков. Это еще один символ, которыми была наполнена жизнь Алексея Степановича — смертельную болезнь он принял, спасая других. Умирал он мучительно, но мирно, в сознании.

Его сосед по рязанским имениям Леонид Матвеевич Муромцев вспоминал: «23 сентября в 8 часов утра приехал ко мне посланный с известием, что Алексей Степанович заболел холерой. В 9 часу, когда я приехал в Ивановское, главные припадки уменьшились, оставивши по себе все признаки отчаянного положения. Около часу пополудни, видя, что силы больного утрачиваются, я предложил ему собороваться.

Он принял мое предложение с радостной улыбкой, говоря: “Очень, очень рад”... В 7³/₄ вечера его не стало, а за несколько секунд до кон­чины, твердо и вполне сознательно, он осенил себя крестным знамением»¹⁵.

Похоронен был в Москве, на кладбище Даниловского монастыря, рядом с могилой жены. На их надгробном памятнике выбита строка из Нагорной проповеди: «Блаженны алчущие и жаждущие правды».

По жёстким глыбам сорной нивы

С утра, до истощенья сил,

Довольно, пахарь терпеливый,

Я плуг тяжёлый свой водил.

Довольно, дикою враждою

И злым безумьем окружён,

Боролся крепкой я борьбою.

Я утомлён, я утомлён.

Пора на отдых. О дубравы!

О тишина полей и вод,

И над оврагами кудрявый

Ветвей сплетающихся свод!

Хоть раз один в тени отрадной,

Склонившись к звонкому ручью,

Хочу всей грудью, грудью жадной,

Вдохнуть вечернюю струю¹⁶.

Из стихотворения

А. С. Хомякова «Труженик». 1858

Примечания

¹ Кошелев В. А. Алексей Степанович Хомяков. Жизнеописание в документах, в рассуждениях и разысканиях. М., 2000.

² Егоров Б. Ф. Алексей Степанович Хомяков. Избранное. Тула, 2004.

³ Благова Т. Н. Особенности религиозно-философских воззрений А. С. Хомя­кова // Философия России XIX — начала XX в.: преемственность идей и поиск са­мобытности. М., 1991. С. 14‒23.

⁴ Логунова Л. Б. «Дух истины, дух любви, дух жизни, дух свободы...»: Алексей Степанович Хомяков (1804‒1860) // Судьбы творцов российской науки. М., 2002. С. 288‒297.

⁵ Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. Под ред. Гильфердинга. М., 1871‒1873. Т. 3: Записки о всемирной истории. Ч. 1. — 522, VI с.

⁶ Антонова Т. Здесь русский дух...: К 199-летию со дня рождения А. С. Хомя­кова // Засечный рубеж. 2003. № 20 (май).

⁷ Логунова Л. Б. Указ. соч. С. 288‒297.

⁸ Зеньковский В. В. Возврат к церковному мировоззрению. Н. В. Гоголь. Начало «славянофильства». А. С. Хомяков // Зеньковский В. В. История русской филосо­фии. М., 2001. С. 173‒204.

⁹ Микушкина С. Г. А. С. Хомяков и тульские «хомяковцы» // Краеведческие чтения, посвященные 220-летию образования Тульской губернии: Сб. тез. (Тула, 18‒19 декабря 1997 года). Тула, 1997. С. 85‒87.

¹⁰ Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. Под ред. Гильфердинга. Т. 3: За­писки о всемирной истории. Ч. 1. — 522, VI с.

¹¹ Там же.

¹² Хомяков А. С. Сочинения: В 2 т. М., 1994. — (Из истории отечественной фило­софской мысли). — Приложение к журналу «Вопросы философии».

¹³ Пирожков Т. Ф. Славянофильская журналистика. М., 1997. С. 17.

¹⁴ Зеньковский В. В. Указ. соч. М., 2001. С. 173‒204.

¹⁵ Кирилл (еп. Богородицкий). А. С. Хомяков как православный христианин и мыслитель // Тульские епархиальные ведомости. 1998. — № 3. С. 20‒22.

¹⁶ Хомяков А. С. Сочинения: В 2 т. М., 1994. — (Из истории отечественной фило­софской мысли). — Приложение к журналу «Вопросы философии».

---

^[23]Помощник главы Щекинского района Тульской области.