В оценках представителей государственной историографической школы государственная власть названа необходимой для общества, поскольку государство, в конечном счете, решает общественные задачи. Деятельность власти, таким образом, является объединяющей и организующей[iii], поддерживающей равновесие между общественными силами[iv] и, путем издания законов, предоставляющей министрам право утверждения уставов организаций[v]. Таким образом, «государственная регламентация, самоуправление и частные союзы» представляли собой «три способа осуществления разных общественных задач, способы, не исключающие друг друга, но взаимно дополняющие недостаток средств каждого»[vi].

Ключевой идеей, определившей выводы в исторических и правовых работах советского времени, стала теория о противостоянии двух систем организаций: диктатуры буржуазии и классового сопротивления пролетариата. «Сторонники» государства были объединены с ним в «единую систему политического господства» и рассматривались как составные части государственного аппарата[vii]. «Противники» вели непрестанную борьбу за право создания своих объединений и освобождения от полицейского контроля государства. Соответственно в формулировке определения общественной организации подчеркивались социально-экономические и политические цели объединений, и вместе с тем их добровольность и самоуправляемость[viii].

Современная российская и иностранная историография рассматривает общероссийские и региональные общественные организации как часть гражданского общества[ix], как часть сектора некоммерческих организаций[x], видит в них новый тип социальной организации[xi] и выявляет примеры «универсализирующей социальной идентичности»[xii]. Общей чертой является отделение неполитических организаций, наиболее полное определение которых дано А. С. Тумановой[xiii], и, в основном, критическое отношение к подчиненному положению объединений или гражданского общества по отношению к государству, вплоть до утверждения о конфликте власти и общества. С другой стороны впервые поставлен вопрос о возможности компромисса власти и общественности[xiv].

Взаимоотношения обществ Дальнего Востока и власти не становилось темой специального исследования, тем не менее, почти все работы, посвященные деятельности дальневосточных обществ в различных областях, представляют картину постоянного взаимодействия власти и организаций, подчеркивают как поддержку со стороны властей, так и ограничения и преследования частной деятельности. Последнее в основном относится к рабочим и профессиональным объединениям, возникшим в период революции и вынужденным закрываться, как и большинство обществ, в период реакции[xv]. Наряду с более поздним здесь распространением буржуазных законов отмечается особая влиятельность административной власти, негативно отразившаяся на организациях рабочих[xvi].

Попытаемся проследить на примере Дальнего Востока основные направления взаимоотношений власти и общественных организаций, а именно добровольных частных легальных неполитических и непрофессиональных объединений (обществ), не преследующих целей прибыли. Учитывая разницу в целях и деятельности обществ, условно разделим их 3 категории: 1) общества развлечения, ставившие своей целью организацию культурного и полезного досуга; 2) общества вспомоществования, цель которых — оказание помощи различным категориям населения, в том числе помощь в исключительных обстоятельствах и при стихийных бедствиях; 3) общества, содействующие изучению края, духовному развитию и распространению искусства и образования.

С принятием в 1782 г. Устава благочиния и последующих затем ряда циркуляров и законов разработка понятия «законных обществ» (уставы которых утверждены императором) и «противозаконных» или тайных (всех остальных), а потому жестоко преследуемых, были закреплены статьями 116–118 Устава о предупреждении и пресечении преступлений (1890 г.). Только в эпоху Великих реформ право утверждать «общества, учрежденные с благотворительной или другой общеполезной целью», по предложению Александра II, начало передаваться министрам[xvii]. Завершился этот процесс в середине 1890‑х годах или в 1897 г.[xviii] Для желающих создать общество были изданы так называемые «образцовые» — нормальные и примерные уставы, представлявшие собой, по замыслу авторов, образец для написания устава, практически — правила и условия, при соблюдении которых устав мог быть утвержден.

Признание пользы от некоторых видов общественной деятельности и «дарованное право»[xix] устраивать общества еще не означали признания правительством юридического права на самодеятельность. Государство не спешило узаконить сферу свободной деятельности, то есть предоставить подлинную социальную свободу[xx], как из опасения оппозиции со стороны обществ, так и из представления о самодеятельности «как области властеотношений, допускающих регламентацию в административном, а не в законодательном порядке»[xxi].

Изданные в соответствии с Манифестом 17 октября, Временные правила 4 марта 1906 г. об обществах и союзах «утверждали условия пользования населением гражданскою свободою»[xxii]. По отношению к обществам это выразилось в необязательном следовании «образцу» и утверждении устава особой инстанцией — Губернским присутствием по делам об обществах и союзах под председательством губернатора. Кроме того, правовое расширение свободы объединений сопровождалось активным полицейским надзором за ними. Таким образом, отношения общественной организации с государством свелись, фактически, к их отношению с местными властями. Учитывая, что взаимоотношение обществ с местной властью — явление многостороннее, остановимся только на одном, но важнейшем его аспекте — на порядке утверждения устава и открытия действий общества.

В 1876 — 1906 гг. устав обществ Дальнего Востока утверждался в соответствующем министерстве (или в Главном Управлении) по ходатайству Приамурского генерал-губернатора или губернатором (для некоторых групп обществ: сельскохозяйственных, пожарных, потребительных, благотворительных, вспомоществования учащимся), если устав был составлен применительно к нормальному уставу[xxiii].

Ходатайство учредителей и проект устава направлялся, через посредство губернатора, в канцелярию Приамурского генерал-губернатора, в которой проект тщательно сверялся с соответствующим нормальным уставом или утвержденным ранее уставом обществ того же рода. Последнее было особенно распространено на Дальнем Востоке в 1880‑х гг., пока случаев учреждения обществ было немного[xxiv]. Важнейшим условием ходатайства генерал-губернатора было соответствие проекта устава закону, о чем свидетельствуют отметки на документах: «не встречаю закон, препятствующий до утверждения проекта» или «со своей стороны не встречаю препятствий к утверждению проекта»[xxv]. Резолюция ставилась, даже если в пунктах, регулирующих внутренний распорядок организации, тексты проекта и «образца» значительно отличались[xxvi].

Разрешение генерал-губернатора на открытие организации, даже такого общества, чей устав отступает от норматива, могло быть дано на основании убеждения генерал-губернатора в «полезности» общества, с тем, чтобы предоставить устав на утверждение министра «когда на практике выяснится прочность его существования и целесообразность составленного для него проекта устава»[xxvii]. Так, на основании проекта устава, «собственной властью» генерал-губернатора были открыты: Амурское общество любителей фотографического искусства (1894), общественные собрания Никольска (1893, утвержден в 1902 году) и Хабаровска (1880, утвержден в 1886 году), Владивостокское собрание приказчиков (1889, утвержден в 1908 году), Владивостокский певческий кружок (1890-е, утвержден в 1908 году), Хабаровское пожарное общество (1895, утвержден в 1897 году); примерно через год после открытия утверждены уставы 4 обществ любителей охоты[xxviii]. Такое покровительственное отношение позволяло «политически благонадежным» обществам надеяться на высокопоставленного союзника.

В группе обществ, содействующих духовному развитию, примеров открытия обществ до утверждения устава больше — 4-м из 6-ти оказано разнообразное покровительство представителей местной администрации, часто являющихся учредителями обществ; еще 3 вошли в состав императорских обществ и приняли положения уже существующего устава: Приамурское отделение [И]РГО; Общество изучения Амурского края (1884, отделение Приамурского отдела [И]РГО); отделение Императорского Русского технического общества (1895)[xxix]. Входящие в состав известные и уважаемые люди, предполагаемая обществами научно-исследовательская деятельность, необходимая для ускоренного изучения края, обеспечивали этой категории обществ сочувствие и содействие властей.

Поддержкой губернатора и, как правило, его непосредственным участием или участием его супруги пользовалась частная инициатива в сфере благотворительности. Призрение бедных и забота о развитии в губернии благотворительных заведений относились к числу непосредственных обязанностей правителя губернии (статьи 336, 349 Св. Губ. Учр.)[xxx]; обращать внимание на состояние частных благотворительных обществ предписывала статья 445 Уст. Общ. Призр.[xxxi] Помимо того, городские управы, получившие с 1887 г. в свое ведение благотворительные учреждения Приказа общественного призрения[xxxii], всячески поддерживали эти общества. Примеры совместных мероприятий дальневосточных обществ и поддержки местного самоуправления подробно изучены[xxxiii].

К 1906 г. открылось 8 благотворительных обществ, из них не меньше 4 начало действовать до утверждения устава — Южно-Уссурийское благотворительное (до 1900, утвержден в 1902 г.), Николаевское благотворительное (1890-е, создано в 1898), Амурское лечебно-благотворительное (1886) основанное на базе Благотворительного фонда губернатора, Благотворительное общество Владивостока (1875, утвержден в 1877 г.)[xxxiv].

Таким образом, уже на этапе утверждения уставов в 1876-х — 1906 гг. по отношению к обществам оформилось своеобразная система предпочтений, при которой безоговорочно поддерживались организации, так или иначе содействующие выполнению государственных задач освоения и заселения региона. Надо отдать должное, общества со своей стороны всячески подчеркивали «высокополезность» своих целей, полгая, что «правительство должно видеть в них своих помощников», выполняющих «часть работ центральных и местных органов управления», «не только полезную но и необходимую на окраине по причине необъятности отечества», готовых выполнять заказы правительства, могущих принести пользу медицинскому управлению области и так далее[xxxv].

Установленная временными правилами регистрация устава присутствиями принесла для большинства обществ новый порядок утверждения устава и передала губернатору административную функцию. Канцелярия губернатора, делопроизводство которой, как, например, в Амурской области, практически лежало на плечах трех человек[xxxvi], в качестве канцелярии присутствия получила дополнительный объем работы, для которого требовался навык обращения с документами обществ. По причине отсутствия последнего заключение канцелярии содержало, в основном, сведения о количестве служащих среди учредителей[xxxvii].

Весьма многочисленны примеры излишней придирчивости присутствий. Отмечается, например, большая строгость Амурского присутствия по сравнению с Приморским, что очевидно на примере отказа в регистрации обществам, уставы которых предусматривали право иметь печать общества. Так, 1912 г. отмечен отказом в регистрации обществам Амурской области, уставы которых предусматривали такое право[xxxviii], и утверждением уставов обществ Приморской области с соответствующим пунктом[xxxix].

Такая ситуация свидетельствовала о слишком тщательной проверке в присутствиях и стала возможной потому, что статья 21 правил 4 марта подразумевала, но не указывала прямо на право иметь печать. Документы же об отказах в регистрации присутствий, как Амурского так и Приморского, свидетельствуют о том, что проект устава сверялся совсем не с комплексом законоположений об обществах и тем более не с разъяснениями Правительствующего Сената, в т.ч. о печати, а только с правилами 4 марта[xl], статьи которых не давали четких указаний. Сомнения присутствия, выносящего решение по обществу, объяснялось уточнением в каждом конкретном случае полномочий присутствия, или, по выражению Н. Л. Гондатти, «права разрешать»[xli]. Этим, очевидно, объясняется частое использование присутствием «права запрещать».

Вопрос о том, насколько присутствия были подвержены давлению губернатора является спорным. Следование губернаторов закону оценивалось как излишнее «верноподданичество»[xlii], мотив их действий назывался «монархизмом», причины которого скрывались в «воспитании, жизненном опыте, карьере»[xliii], в приверженности «консервативной идее, ценностям авторитарного строя и “полицейской” управленческой практике»[xliv].

Излишняя строгость присутствий и полицейский надзор для целого ряда обществ компенсировалась вмешательством со стороны генерал-губернаторов, или, иногда, ходатайством губернаторов, активно участвовавших в делах некоторых обществ[xlv]. Причина здесь не только в управленческом таланте, но и в действии отмеченного выше критерия «пользы», учитывавшего и нужды края, и общественно-политическую обстановку. «Дело полезное», «срочное», «правильно поставленное», «открытие полезного для края учреждения нахожу крайне желательным», «поддержать самым энергичным образом», — таковы отметки на документах организаций, поставленные как генерал-губернатором, так и губернатором[xlvi].

Примерно с 1911 г. и до революций 1917 г. для политики правительства характерно повышение интереса к категории обществ «развлечений», причиной чему стала возрастающая необходимость в сотрудничестве с ними, особенно в тех сферах, в которых не были развиты или только формировались государственные структуры. Например, с 1911 г. помощь Правительственной Агрономической Организации, в число задач которой входит содействие развитию деятельности сельскохозяйственных обществ, получали: Ханкайское сельскохозяйственное общество, Южно-Уссурийское общество любителей садоводства и огородничества, Сучанское и Спасское сельскохозяйственные общества[xlvii].

Согласно «Положению о мобилизации спорта» (8 января 1916 г.) на время войны спортивные и гимнастические общества, «как по собственному почину, так и по предложению Главнонаблюдающего за физическим развитием народонаселения», образовали по одному военно-спортивному комитету и проводили допризывную подготовку. В тех городах, где таких обществ не оказалось, их заменили другие (например, в Амурской области — Благовещенское туристической общество и Общество поощрения рысистого коннозаводства). С 1910 г. во Владивостоке спортивное общество уже занималось обучением солдат, а общество охотников проводило народные стрельбы по просьбе П. Ф. Унтербергера, не допуская, однако, к оружию «ненадежную часть населения»[xlviii]. Для общества такая работа гарантировала всяческую поддержку, вплоть до оплаты долгов общества (при содействии генерал-губернатора и городской думы), как это было с упомянутым обществом спорта[xlix].

Итак, с момента открытия первого на Дальнем Востоке общества в 1875 г. и до февральской революции 1917 г. процесс регистрации и отчасти деятельности местных обществ представлял собой сочетание элементов сотрудничества и борьбы с властями. Последнее чаще всего представляло собой борьбу с бюрократическим порядком самодержавной административной системы. И даже в этом случае общества могли рассчитывать на союзника в лице представителей высших административных чинов, приобретавших в лице общественных организаций добровольных союзников, дополняющих деятельность местных властей.

Сложно сказать, насколько правительство, всегда относящееся к обществам с точки зрения их потенциальной «полезности», признавало необходимость самостоятельности общественных структур или же, осознавая, опасалось их преимущества перед официальными структурами. Так или иначе, представив общества некоторых категорий как союзника, самодержавной системе удалось найти компромиссное решение и, сохраняя контроль государства над общественными организациями, предоставить им возможность активной деятельности, направленной на защиту общих интересов.