В длинном списке того, что требовалось переосмыслить и изменить, на одном из первых мест, бесспорно, находилась национальная экономика. Война обнажила прежде всего технологическую отсталость России. Один лишь штрих: вести из Крыма, с театра военных действий, в Петербурге получали из… Парижа – столицы враждебного государства. Фельдъегеря, загонявшие лошадей, не могли конкурировать со скоростными пароходами и телеграфом противника. Выяснилось, что Западная Европа живёт уже в другой эпохе, где есть новые средства сообщения, вооружение и способы организации производства. Оглядываясь вокруг, образованные русские обнаруживали непроходимые большую часть года дороги и грязные улицы, неграмотных крепостных и продажных чиновников, от произвола которых часто зависела их судьба, словом – картину, которую гениально описал ещё Николай Гоголь.
Не то чтобы эта картина была нова, но она вдруг перестала быть терпимой. За время царствования Николая I выросло, по меньшей мере, два поколения представителей элиты, которых не устраивало, как страна развивается. Первое из них уже достигло определённого статуса и располагало некоторой властью. Это были пока ещё не министры и их товарищи, а чиновники «второго эшелона» (благодаря им, кстати, и работала в основном система управления), а также молодые и амбициозные учёные, журналисты, инженеры, наконец, просто умные люди, которым в николаевской системе не находилось места. Самое же молодое поколение только вступало во взрослую жизнь и было настроено гораздо радикальнее «отцов». Когда на престол взошёл новый монарх, и те, и другие получили возможность говорить и действовать (хотя и с оглядкой, поскольку ни цензуры, ни могущественного Третьего отделения никто не отменял).
Пропасти между обществом и властью в стране не было. Значительная часть правительства разделяла с обществом и чувство глубокого разочарования в прежней системе, и осознание необходимости перемен. Последовательные приверженцы реформ обнаружились даже в императорской семье: ими оказались тётка нового императора Елена Павловна и его брат Константин Николаевич. Всё чаще говорил о том, что жизнь не будет прежней, и сам Александр II. Тем, кто перемен не одобрял, пришлось притихнуть.
Но как и что менять? На какие образцы ориентироваться? С чего начинать? Для верховной власти бесспорным приоритетом был статус России как великой державы. Чтобы сохранить его, необходимо было пытаться догнать более развитые европейские страны, а для этого, в свою очередь, – строить железные дороги, развивать промышленность, перевооружать армию. Всё это немыслимо было сделать без иностранных технологий и капиталов. И, разумеется, требовалось оживить собственно российскую экономику, пробудить инициативу отечественных предпринимателей, создать условия для внутреннего роста. Кажется, это очевидные, если не банальные истины. Но фактически они означали необходимость коренной реформы николаевской системы, основанной на казённом контроле над обществом и экономикой.
Одним из столпов и создателей этой системы был знаменитый министр финансов (1823–1844) граф Е. Ф. Канкрин. Он скептически относился ко всему, без чего индустриализация была немыслима: к железным дорогам, акционерным компаниям, банкам. И ему, и самому Николаю I всё это казалось проявлениями суетливого и корыстного духа наживы, обуявшего западный мир. То ли дело спокойная, величественная Россия, где одному правительству ведомы нужды страны и способы их удовлетворения. В 1839–1843 годах Канкрин провёл достаточно удачную денежную реформу, стабилизировавшую рубль, а его феноменальная бюджетная бережливость позволяла казне успешно сводить концы с концами. Потихоньку развивалось и сельское хозяйство. Страна (то есть помещики) активно вывозила хлеб, и поскольку внутренний рынок был узок, а спрос на промышленные изделия невелик, внешнеторговое сальдо сводилось с плюсом. Уже после смерти легендарного министра, казённым способом, кряхтя, достроили Николаевскую железную дорогу, соединившую Москву и Петербург.
Однако успехи были, увы, иллюзорны. Тяжкими веригами висело на экономике крепостное право, из-за которого в стране отсутствовал рынок рабочей силы и земли. Оно тянуло ко дну даже, казалось бы, не имевшие к нему отношения сферы экономики. Возьмём, например, российскую кредитно-банковскую систему. Принцип её работы заключался тогда в том, что различные государственные кредитные учреждения (казённые банки, приказы общественного призрения, сохранные казны) неограниченно принимали на хранение денежные суммы под весьма высокий процент (с 1830 года – четыре процента годовых с ежегодной капитализацией). Фактически, для населения это был единственный способ надёжного хранения и инвестирования сбережений.
Собранные таким путём колоссальные средства или заимствовались на нужды казны, или выдавались помещикам под залог их имений (причём невозможно сказать, какая часть этих ссуд употреблялась производительно, а какая просто проживалась). В зародыше убивалась перспектива развития новых отраслей промышленности и банковского дела, а львиная доля национальных капиталов лежала мёртвым грузом или медленно проедалась. До поры до времени это почти никого не беспокоило.
В результате Крымской войны внешне благополучная система зашаталась. Экономика оказалась накачана деньгами (война, естественно, финансировалась за счёт печатного станка). Средства, которые могли бы пойти в производство, в основном осели на счетах кредитных учреждений или были потрачены за границей (после смерти Николая I русские получили право почти свободного выезда, чем многие поспешили воспользоваться). Правительство решило понизить процент выплат по вкладам с четырёх до трёх процентов, то есть сделать их невыгодными. Одновременно был открыт немного больший простор для создания акционерных обществ в надежде, что деньги потекут со вкладов на биржу и тем самым в производство.
Особое значение придавалось железнодорожному строительству, но уже не казённому, как в николаевские времена, а частному. В начале 1857 года было объявлено о создании при активном участии европейских банкиров знаменитого Главного общества российских железных дорог, которому предстояло быстро построить четыре тысячи верст железнодорожных путей, соединив Петербург, Варшаву, балтийский порт Либаву (ныне Лиепая), Нижний Новгород и Феодосию. Стремясь поощрить инвестиции в затратное строительство магистралей, правительство гарантировало за счёт бюджета пятипроцентный доход по ценным бумагам Общества.
Как грибы после дождя появлялись и другие акционерные компании. В стране началась настоящая биржевая лихорадка. Акций и облигаций не хватало на всех желающих, котировки резко росли в ожидании невероятных прибылей, из казённых кредитных учреждений было изъято около полутораста миллионов рублей.
Результаты такого раздувания биржевого «пузыря» оказались предсказуемо печальными. Вместо того чтобы обеспечить приток иностранных инвестиций, он вызвал дополнительный отток капиталов из страны. Европейцы покупать русские ценные бумаги не спешили, и та их часть, которую планировалось разместить в Европе, в основном перекочевала на русскую биржу. Между тем не спешили строиться и железные дороги («вдруг» выяснилось, что дело это в наших условиях чрезвычайно затратное и коррупционное, а прибыль на нём можно получить в основном за счёт воровства и эксплуатации госбюджета). В 1859 году бумаги Главного общества рухнули, вызвав биржевую панику и острейший финансовый кризис. Наличность в казённых банках к тому времени истощилась, курс рубля упал, и правительство оказалось перед реальной перспективой, как бы сейчас сказали, дефолта.
Столь стремительную смену декораций, переход от радужных ожиданий к паническим настроениям, от избытка ликвидности к её нехватке переживали, и не раз, многие страны. Специфика России заключалась разве что в скорости произошедшего и в том, что кризис был вызван неумелыми действиями самого правительства. Таким образом, первые несколько лет перехода страны к жизни «по-европейски» закончились довольно обескураживающе. Главной причиной было отсутствие условий для естественного развития рынка: соответствующего законодательства, эффективных судов, финансовой инфраструктуры, культуры предпринимательства. Представления о том, как работает экономика, отсутствовали не только у обывателей, но и у многих высших сановников империи. Профессиональная экспертиза и оценка рисков находились в зачаточном состоянии, и многое приходилось делать методом проб и ошибок.
Фиаско с акционерным учредительством конца 1850-х годов и спровоцированный им банковский кризис затормозили развитие страны. Во-первых, в решающий момент подготовки реформ, отмены крепостного права оказалось, что казна пуста. В итоге и крестьян, и помещиков правительство вынуждено было предоставить самим себе. Первые получили землю, но оказались на много лет закабалены непомерными долгами за неё. Вторые разом лишились всякого кредита. Именно поэтому реформа вызвала поначалу не подъём, а спад аграрного производства и завязала множество узлов, распутывать которые пришлось уже во времена П. А. Столыпина.
Во-вторых, во многом из-за финансовых трудностей так и не была проведена коренная налоговая реформа. В новую эпоху страна вступала с архаичной и крайне несправедливой фискальной системой, когда налоги платила главным образом бедная часть населения. Вплоть до революции 1917 года эта система почти не изменилась.
Наконец, в-третьих, «обжегшись на молоке», правительство на протяжении очень долгого времени «дуло на воду». Экономическая политика стала самым слабым звеном Великих реформ. Она была робкой, непоследовательной и диктовалась не столько экономическими, сколько бюджетными соображениями. Свести с наименьшим дефицитом бюджетный баланс и укрепить курс рубля – таковы были приоритеты министров финансов А. М. Княжевича (1858–1862) и М. Х. Рейтерна (1862–1878). Конечно, это традиционно почтенные цели, однако стратегическому курсу на ускоренное, догоняющее развитие экономики России они никак не соответствовали.
Нельзя сказать, что Рейтерн и его ближайшие советники и сотрудники (Е. И. Ламанский, Ф. Г. Тернер, В. П. Безобразов), определявшие финансово-экономический курс правительства, застряли в прошлом. По сути, эти честные, умные, довольно молодые люди, стажировавшиеся за границей, были прекрасно знакомы с новейшими тенденциями в экономической науке. Многие упрекали их в том, что они «далеки от русской жизни» и «слепо следуют заграничным образцам», но проблема заключалась скорее в обратном. Да, зачастую они проявляли себя как доктринёры, ещё чаще – как самоуверенные снобы, но разве это не типично российские качества, вызванные огромным разрывом между теорией и практикой, между элитой и всеми остальными? Пожалуй, самой характерной чертой было то, что следуя вроде бы либерально-экономической теории, действовали они слишком часто «как принято», полагаясь не столько на рынок, сколько на бюрократию.
Модная в то время в Европе (хотя и подвергавшаяся уже критике) теория говорила, что вмешательство государства в экономику должно быть минимальным, сводясь, согласно знаменитой метафоре Адама Смита, к роли «ночного сторожа». Но в России либеральные экономисты предполагали насаждать «свободный рынок» с помощью активной интервенционистской политики правительства. В качестве типичного примера подобной непоследовательности можно привести деятельность столичного Общества взаимного кредита – любимого детища Е. И. Ламанского. Это сугубо частное предприятие, созданное в 1863 году, разместилось в здании Государственного банка, которым Ламанский же руководил. По свидетельству современников, в Государственном и частном банках заседали одни и те же чиновники, а вспомогательный персонал по мере нужды просто перетаскивал мешки денег из одной кассы в другую. У экономиста протекционистской школы подобное смешение частного и казённого, возможно, и не вызвало бы вопросов. Не удивило бы оно и коррумпированного чиновника. Но Ламанский и его единомышленники были последовательными и искренними обличителями и правительственной опеки, и рождаемой ею коррупции.
Правительство то поощряло, то, наоборот, ограничивало создание новых банков и акционерных компаний. Привилегированным партнерам предлагались льготные условия кредитования, тогда как прочим приходилось полагаться на свои силы. Одни товары облагались непомерными ввозными пошлинами, другие от них освобождались вовсе. Экономисты и чиновники честно руководствовались представлениями о благе для рынка и государства – только вот сами эти представления часто оказывались ошибочными.
В 1862–1863 годах Рейтерн и Ламанский потратили несколько десятков миллионов рублей – огромную по тем временам сумму! – на восстановление свободного размена ассигнаций на серебро. Предполагалось, что это укрепит курс рубля и придаст устойчивость финансовой системе. Деньги для осуществления этой операции были позаимствованы за границей. Но расчёт оказался неверным: серебро утекло в карманы спекулянтов, размен был прекращён, а курс в итоге упал ещё ниже. Простого объявления о том, что «правительство приказывает рублю быть устойчивым», для создания финансовой стабильности оказалось явно недостаточно. Нужна была кропотливая работа по подъёму национальной экономики.
Пожалуй, самым зримым индикатором пореформенной экономики было железнодорожное строительство. Опыт 1857–1859 годов не прошёл даром: на смену грандиозным проектам пришли более локальные и исполнимые. Понемногу потекли в страну и иностранные капиталы, привлечённые государственными гарантиями. Однако суть не изменилась: получая с помощью лоббирования и взяток правительственные концессии (и финансовую поддержку), предприниматели раздували бюджеты, строили дорого и плохо, зато неимоверно быстро обогащались. Это был классический сценарий «приватизации прибылей и национализации убытков». Неудивительно, что к концу 1870-х годов ненормальное состояние железнодорожного дела стало постоянной темой общественных дискуссий и головной болью правительства.
Впрочем, «разброд и шатания» экономической политики правительства всё же не могли помешать стране идти вперёд. На протяжении пореформенного двадцатилетия экономика развивалась, новые реалии и институты рынка постепенно входили в жизнь. Николаевский застой сменился динамикой, пусть не всегда позитивной, но прививавшей обществу своеобразный иммунитет от шараханий правительства. Периодические спады и громкие банкротства воспринимались болезненно, но, в сущности, были неизбежной «болезнью роста». В стране появились десятки вполне устойчивых и жизнеспособных банков и крупных промышленных предприятий. Сделали своё дело и железные дороги: внутренняя и внешняя торговля оживилась, люди стали неизмеримо мобильнее. Несопоставимо выросла по сравнению с николаевской эпохой и мобильность капиталов. Значительная часть не слишком эффективно израсходованных денег, в конце концов, влилась в народное хозяйство, стимулировав экономический рост. Самое же главное – не только в среде образованной публики, но и в народных массах пусть медленно, но верно формировалась новая «рыночная» ментальность: инициатива, предприимчивость, способность принимать решения и нести за них ответственность.
В конечном счёте, именно эти качества, а не правительственная опека, усилившаяся после мирового кризиса 1873 года и особенно после убийства Александра II в 1881 году, создали условия для мощного рывка, который пришёлся уже на восьмидесятые – девяностые годы XIX века и позволил Российской империи в начале следующего столетия выйти на одно из первых мест в мире по темпам экономического роста.
Конечно, правительству всегда хочется думать, что именно оно отвечает за развитие страны, но реальность далеко не всегда соответствует амбициям государственных деятелей. Великие реформы, пробудившие народную инициативу, дали результат через двадцать лет – срок, достаточный для того, чтобы оценить потенциал заложенных основ.
Литература и источники
1. Великие реформы в России. 1856– 1874 // Под редакцией Л. Г. Захаровой, Б. Эклофа, Дж. Бушнелла. М., 1992.
2. Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX – начало XX в.). Новые подсчёты и оценки. М., 2003.
3. Кредит и банки в России до начала XX века: Санкт-Петербург и Москва. СПб., 2005.
4. Мау В. А. Реформы и догмы. 1861– 1929. М., 2013.
5. Степанов В. Л. Н. Х. Бунге: судьба реформатора. М., 1998.
6. Цвайнерт Й. История экономической мысли в России. 1805–1905. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2008.
7. Шепелев Л. Е. Акционерные компании в России: XIX – начало XX века. СПб., 2006.
