При всех недостатках национальная политика большевиков и политика «коренизации» в частности показали своё преимущество перед отношением к тем же национальностям со стороны польских и румынских властей. Показателен пример.

Разделение Белоруссии и Украины между Советской Россией и Польшей по Рижскому миру 1921 года серьёзно осложнило дальнейшее развитие двух восточнославянских народов, поставив под угрозу их национальную идентичность. Большевики упразднили белорусскую советскую государственность, провозглашённую 1 января 1919 года при содействии наркома по делам национальностей Сталина, в обширных границах с Вильно и Смоленском, соответствующих «Этнографической карте белорусского племени» академика Е. Ф. Карского образца 1903 года. На совещаниях при наркомате государственного контроля РСФСР 4 и 14 января 1919 года соратники Свердлова заключили: «Для создания независимой от России Белоруссии оснований не имеется» (1).

В современной белорусской историографии продолжается полемика о том, почему большевики изъяли из территории Белоруссии уже в январе 1919-го Витебскую, Смоленскую и Могилёвскую губернии – по политическим либо продовольственным мотивам (7, с. 7). Представляется, что советскому руководству, исключая «профильного» наркома Сталина, были безразличны белорусские интересы. В 1920 году Вильгельм Кнорин на переговорах с белорусскими эсерами, антипольские настроения которых одно время пыталась использовать РКП(б), заявил: коммунисты «не могут допустить, чтобы Смоленская, Витебская и Могилёвская губернии отошли к Белоруссии, потому что живут там русские люди и там нет белорусов» (5, с. 14–45).

Большевики были вполне солидарны со своими польскими оппонентами. Например, наркомвоенмор Лев Троцкий в своей речи на IV съезде Советов назвал Гомельщину «воротами Российской республики в украинскую житницу» (8, с. 244); польские представители на переговорах в Риге не могли договориться между собой о приемлемой линии границы на пространстве восточных славян.

Юзеф Пилсудский в 1920-м, до наступления Красной армии на Варшаву, пообещал белорусам лишь «культурно-национальную автономию», причём любое участие Советской России в белорусском вопросе исключалось (18, с. 218–220). Когда летом того же года ситуация изменилась, о белорусской государственности заговорили и тогдашний премьер Леопольд Скульский, и сам «первый маршал» Пилсудский (2). Большевики же 31 июля 1920 года во второй раз провозгласили белорусскую советскую государственность, на этот раз ограниченную Бобруйским, Борисовским, Игуменским и Мозырским уездами и частично Минским и Слуцким уездами одной лишь Минской губернии: всего 52,4 тысячи квадратных километров с населением чуть более 1,5 миллиона человек.

Эту хрупкую державность впору назвать «фарфоровой», о ней впервые обмолвился Ленин 29 апреля 1920 года с трибуны Всероссийского съезда рабочих стекло-фарфоровой промышленности (4, с. 331). Никаких гарантий того, что вторая белорусская советская республика не исчезнет подобно первой, не было: Иоффе в Риге предлагал полякам взять столько белорусских и украинских земель, сколько те пожелают. Резонны размышления польского специалиста Петра С. Вандыча: «Удивление вызывает тот факт, что белорусы сохранили пусть временами эфемерную, но свою государственность, а не растворились среди сильных соседей, как провансальцы и бретонцы» (17, с. 161).

Рижская граница, при всей её несправедливости для белорусов, сделала белорусский вопрос предметным. Советской России и II Речи Посполитой пришлось решать проблемы восточнославянского пограничья. Теоретически «федеративная концепция» лагеря Пилсудского вроде бы выгодно отличалась от большевистских прожектов «мирового пожара» (19, с. 97–99). Но на практике статья 7 Рижского договора, на бумаге гарантировавшая белорусам и украинцам в Польше и полякам в Советской России право на свободное развитие культуры и языка, была реализована лишь в Советской Беларуси в рамках сталинской политики «коренизации», провозглашённой в апреле 1923 года XII съездом РКП(б).

Политику белорусизации многие специалисты считают искусственной (9, с. 158–159; 14, с. 163). Историк из Гродно Сергей Токть осмысливает эти процессы в рамках теории колониализма и связывает советскую политику с имперским прошлым: «Резервация, выделенная советской властью для белорусской культуры, имела очень важное значение для её сохранения, поскольку всё же позволяла поддерживать её профессиональные сферы» (10, с. 124).

Национальная интеллигенция, привлечённая к белорусизации в 1920-х, почти поголовно была разоблачена органами НКВД в качестве «нацдемов», а потом и «польских шпионов». Таковыми при Ежове записали даже создателей БССР Александра Червякова и Николая Голодеда. Новой власти требовалась иная элита, вскормленная советскими лозунгами на белорусской национальной почве, и своей цели она добилась. При этом процессы получения образования на родном языке приняли действительно массовый характер, чего не отрицали даже самые махровые антисоветчики из второй волны эмиграции. Вл. Глыбинный в изданном в 1958 году в Мюнхене сочинении о «доле белорусской культуры под Советами» приводил такую, например, статистику: «Уже в 1926/27 учебном году в БССР насчитывалось 4 вуза с 4699 студентами, 4 рабфака, 30 техникумов с 4846 учащимися, 30 профессиональных школ с 3238 учащимися, 15 школ фабзавучёбы с 1073 учащимися» (6, с. 46). В 1921–1939 годах в Польше увидело свет 466 книг и брошюр на белорусском языке, а в Советской Белоруссии – 10573 (16, с. 11, 13), более чем в 20 раз больше.

После Рижского мира польские власти, связанные условностями Лиги Наций о строгом соблюдении прав национальных меньшинств, решительно отказывали белорусскому языку в праве на существование. В ответ на протесты белорусских депутатов польского сейма о нарушениях национальных прав белорусов официальная Варшава и в 1925, и в 1930 году отправляла в Секретариат Лиги Наций подтасованные данные. Численность белорусов занижалась – в 1930-м власти обнаружили во всей Польше лишь 1590 тысяч; «это крестьяне, среди которых господствует неграмотность и первобытное состояние умов», белорусская интеллигенция идёт «на поводу у чужой политики и служит чужим интересам», в таких условиях «польское государство обязано исполнять цивилизаторскую миссию» (13, с. 377).

Миссия эта составляла полную противоположность массовой советской белорусизации. Польский историк Мариан Семакович в 2007 году проанализировал образовательную политику польских властей на белорусских землях, которые, кстати, составляли треть территории II Речи Посполитой. Он отверг данные польских переписей 1921 года – 1060 тысяч белорусов, и 1931-го – около 990 тысяч. По подсчётам Семаковича, реально их в 1921-м было не менее 1700 тысяч, а десятью годами позже – 2100 тысяч (15, с. 626). Школьная же политика властей независимой Польши была шагом назад даже по сравнению с установками времён советско-польской войны.

Две важнейшие политические силы Польши – национал-демократы и сторонники Пилсудского – занялись «ограничением непольских языков». Внешне лозунги различались: национал-демократы усилиями министра просвещения в 1923–1926 годах Станислава Грабского занимались «национальным воспитанием», а «пилсудчики» – «государственным воспитанием». Различия свелись к игре слов. Уже в 1922 году Грабский призывал решительно наступать на белорусов по всему фронту, в том числе с помощью… мелиорации: «Так называемый белорусский вопрос… это вопрос почти исключительно культурно-экономический: необходимо развивать польские школы, развивать польские общественные и просветительские институты… наконец, повышать доступность этого края путём соответствующих мелиоративных работ» (12, с. 71–72).

«Колонизация» в сфере образования проявилась в препятствии обучению на белорусском и украинском языках. В 1926 году министр утверждал: «Государственная школа должна удовлетворять культурные потребности населения как непольского, так и польского, но ровно настолько, насколько русинское [украинское. – Ю. Б.] и белорусское население ощущает действительную потребность изучения русинского и белорусского языков… Но не нужно ставить задачу создания отдельной национальной русинской или белорусской цивилизации, возбуждения любви к русинской и белорусской книге» (11, с. 74). Тут Грабский вступил в полемику с идеями сталинской коренизации, охватившей миллионы белорусов и украинцев по другую сторону рижской границы.

После удачного государственного переворота в мае 1926 года Пилсудский и его соратники на словах изменили тактику, объявив курс на национальную ассимиляцию путём создания условий развития для меньшинств. На белорусском направлении, впрочем, ничего не изменилось, а частичная украинизация на Волыни, проводимая местным воеводой и личным другом «первого маршала» Хенриком Юзевским, закончилась полным провалом и торжеством боевиков из ОУН, которых до Юзевского там и близко не было (3, с. 47–49). Потом оказалось, что на белорусские школы у польского государства не хватает денег, хотя брат диктатора Ян Пилсудский во главе виленско-новогрудской группы депутатов сейма и сенаторов в 1928 году лично призывал «огосударствить белорусскую школу» (15, с. 636). В посмертном цитатнике Юзефа Пилсудского по вопросам образования ясно подчёркивалось, что «белорусский язык так труден и необработан, что не может быть языком школы и учреждений» (20, с. 15).

С начала 1930-х годов желающих учиться по-белорусски автоматически зачисляли в пособники коммунистов, не говоря уже о белорусских учителях. Вплоть до лета 1939-го решение белорусского вопроса в Польше сводилось к закрытию немногих уцелевших школ и гимназий и призывам к началу 1940-х годов достичь на восточных границах 70-процентного преобладания «истинно польского элемента».

Ещё через 20 лет ассимиляция населения восточных окраин, возможно, увенчалась бы успехом. Но наступил сентябрь 1939 года, и не советская пропаганда повинна в том, что после 17 сентября значительное большинство западных белорусов принимало Красную армию весьма позитивно. Национальная политика в СССР со всеми её очевидными недостатками, несомненно, была куда меньшим злом, нежели агрессивный проект польских властей.

Литература и источники

1. ГАРФ. Ф. 4390. Оп. 2. Д. 61. Л. 21.
2. РГВА. Ф. 471. Оп. 1. Д. 15. Л. 17–19, 21.
3. Борисёнок Ю. Романтик с Андреевского спуска // Родина. 2009. № 5.
4. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 40.
5. Бюлетэнь загранiчнай группы Беларускай партыi Сацыялiстаў-Рэвалюцыянераў. 1926. № 5.
6. Глыбiнны Ул. Доля беларускае культуры пад Саветамi. Мюнхен, 1958.
7. Ладысеў У.Ф. Станаўленне беларускай нацыянальнай дзяржаўнасцi (метадалагiчны аспект) // Заходнi рэгiён Беларусi вачыма гiсторыкаў i краязнаўцаў. Гродна, 2006.
8. Лебедзева В. Тэррытарыяльнае пытанне ў беларуска-украiнскiх адносiнах на этапе станаўлення дзяржаўнасцi (1918–1919 гг.) // Białoruś w XX stuleciu. W kręgu kultury i polityki. Toruń, 2007.
9. Лiнднэр Р. Гicторыкi i ўлада. Нацыятворчы працэс i гiстарычная палiтыка ў Беларусi XIX–XX ст. Мiнск, 2005.
10. Токць С. Беларуская iнтэлiгенцыя ў нацыянальным руху першай паловы ХХ стагоддзя // Białoruś w XX stuleciu. W kręgu kultury i polityki. Toruń, 2007.
11. Grabski S. Szkoła na Kresach Wschodnich // Oświata Polska. 1926. № 3.
12. Grabski S. Uwagi o bieżącej historycznej chwili Polski. Warszawa, 1922.
13. Mironowicz E. Problem białoruski w Drugiej Rzeczypospolitej na forum Ligi Narodów // Białoruś w XX stuleciu. W kręgu kultury i polityki. Toruń. 2007.
14. Radzik R. Formowanie się nowoczesnej białoruskości w XX stuleciu // Białoruś w XX stuleciu. W kręgu kultury i polityki. Toruń. 2007.
15. Siemakowicz M. Polityka oświatowa władz polskich w DrugiejRzeczypospolitej: aspect programowy // Białoruś w XX stuleciu. W kręgu kultury i polityki. Toruń. 2007.
16. Turonek J. Książka białoruska w II Rzeczypospolitej. Warszawa, 2000.
17. Wandycz P.S. Odrodzenie narodowe i nacjonalizm // Historja Europy Środkowo-Wschodniej. T. 2. Lublin. 2000.
18. Wasilewski L. Józef Piłsudski jakim Go znałem. Warszawa. 1935.
19. Wasilewski L. Litwa i Białoruś, Podlasie iChełmszczyzna, Galicja Wschodnia. Warszawa; Kraków. 1917.
20. Wybrane myśli Józefa Piłsudskiego o wychowaniu narodu. Warszawa. 1938.