Мятеж Георгия Маниака был подавлен весной 1043 года. (20, 71) Нападение русов произошло в 1043 году и в старших летописях датировано по «эре - 5508 года». Георгий Кедрин относит битву к июню 1043 года, хотя перед этим пишет об опале севастофора Стефана в июле месяце этого же года. У Скилицы и опала, и война отнесены к июлю одного года. (19, 106–107)
Михаил Атталиат говорит о том, что битва под Константинополем произошла в воскресенье, не называя числа. М. Салямон, принимая за время битвы июль, подметил, что, согласно данным Пселла, ночь была тёмной, так как император сумел незаметно для русов выставить ночью против них свой флот. При этом погода была ясной, так как тучи появились к вечеру следующего дня. Был сделан вывод о том, что на ночь перед битвой пришлось новолуние. В 1043 году новолуние было в ночь с субботы 9 июля на воскресенье 10 июля. (18, 207) У Михаила Пселла соответствующее место звучит так:
«…сам (Константин IX Мономах. — В. Т.) вместе с группой избранных синклитиков в начале ночи прибыл на корабле в ту гавань. Он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок». (24, 96–97)
Ночью шла лихорадочная подготовка к сражению с варварами. В боевой порядок снаряжённые суда стали устанавливать на рассвете. Прославляя с похвальным рвением императора, Пселл несколько искажает события. Константин IX Мономах не мог среди ночи торжественно возвестить варварам о начале морского сражения и затем начать на рассвете построение флота. Согласно Пселлу, бывшему во время битвы при императоре, Константин Мономах подал сигнал к нападению на русов на исходе последовавшего дня. Ни русы, ни византийцы не спешили начинать битву, и всё воскресенье шли безрезультатные переговоры о примирении. Только вечером византийцы решились на нападение.
Никаких особых выгод от новолуния, кроме необходимости установки дополнительных факелов для освещения, византийцы в ночь перед сражением получить не могли. Предположения Салямона в источниках опоры не имеют. Но интуиция не подвела исследователя. Новолуние играло существенную роль в интересующих нас событиях.
Русы снарядили флот по весне и должны были прибыть под Константинополь в традиционном для них «военном» июне. Из-за схожести написания июнь и июль часто менялись местами. Различия в источниках с учётом русской военной традиции следует трактовать в пользу июня. Вначале произошла ошибка в рассказе об опале Стефана, а затем на основании ошибочного упоминания об этом якобы июльском событии подправили и дату сражения. У Кедрина сохранилось правильное, июньское, время битвы. Опала Стефана и последовавшая за ней битва произошли в июне 1043 года.
Раз в месяц Луна не видна на небе три-четыре ночи, включая новолуние. Лунный синодический месяц составляет 29,5 суток. Новолуние, предшествующее июльскому, было в ночь с пятницы 10 июня на субботу 11 июня. Русы появились под Константинополем в субботу. Они незаметно проследовали через весь Босфор, и их появление стало для жителей Константинополя полной неожиданностью. Только к вечеру императору удалось преодолеть замешательство, собрать высших должностных лиц и с началом ночи начать подготовку к отражению нашествия. Всё говорит о том, что тридцатикилометровый Босфор был пройден русами в очень тёмную ночь с пятницы на субботу. Об этом же свидетельствуют слова Пселла, которыми он начинает рассказ о русском нападении:
«Неисчислимое, если можно так выразиться, количество русских кораблей прорвалось силой или ускользнуло от отражавших их на дальних подступах к столице судов и вошло в Пропонтиду. Туча, неожиданно поднявшаяся с моря, затянула мглой царственный город». (24, 95)
Проход вражеского флота мимо города сравнивается с неожиданной тучей, затянувшей столицу мглой. Флот двигался в полной темноте. Обстоятельства ночного рейда соответствуют новолунию, поэтому битву следует отнести к воскресенью 12 июня 1043 года.
Первое морское сражение на дальних подступах к Константинополю русы выиграли. В ночном бою они смяли морскую стражу у входа в Босфор и прорвались в Пропонтиду — современное Мраморное море. Количество их судов Пселл назвал неисчислимым. Далее объясняется причина нашествия:
«Дойдя до этого места, хочу рассказать, почему они без всякого повода со стороны самодержца пустились в плаванье и двинулись на нас походом.
Это варварское племя всё время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе (Византии. — В. Т.) и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет предлога для войны с нами. Когда умер вселявший в них ужас самодержец Василий, а затем окончил отмеренный ему век и его брат Константин и завершилось благородное правление, они снова вспомнили о своей старой вражде к нам и стали мало-помалу готовиться к будущим войнам.
Но и царствование Романа сочли они весьма блестящим и славным, да к тому же и не успели совершить приготовлений. Когда же после недолгого правления он умер и власть перешла к безвестному Михаилу, варвары снарядили против него войско.
Избрав морской путь, они нарубили где-то в глубине своей страны лес, вытесали челны, маленькие и покрупнее, и постепенно, проделав всё в тайне, собрали большой флот и готовы были двинуться на Михаила. Пока всё это происходило и война только грозила нам, не дождавшись появления росов, распрощался с жизнью и этот царь. За ним умер, не успев как следует утвердиться во дворце, следующий. Власть же досталась Константину, и варвары, хотя и не могли ни в чём упрекнуть нового царя, пошли на него войной без всякого повода, чтобы только приготовления их не оказались напрасными. Такова была беспричинная причина их похода на самодержца». (24, 95)
Русский флот образно сравнён с тучей, затянувшей Константинополь. Вместе с неисчислимостью количества кораблей русов это сравнение показывает то большое впечатление, которое произвело нападение варваров на жителей столицы. Флот русов состоял из двух типов судов – маленьких и больших.
Русы стали готовиться к войне якобы после смерти Константина VIII, но побоялись могущества Византии. Царствование Романа III Аргира названо блестящим и славным, хотя ранее этому императору давалась самая уничижительная характеристика. В творчестве хрониста прослеживаются личные пристрастия и поэтому местами велика степень недостоверности.
Обострение политических отношений с Русью Пселл относит к эпохе Романа III Аргира, правившего в 1028–1034 годах. Вроде бы опору этому даёт такая характеристика императора:
«Едва успевал Роман произнести несколько слов, как вновь обращался к щитам, заводил речь о поножах и панцирях. Ведь намерением его было разгромить всех варваров, восточных и западных». (24, 23)
Но далее мы узнаём, что под восточными варварами скрываются сирийские мусульмане:
«Задумав добыть славу боевыми трофеями, он приготовился воевать с восточными и западными варварами, однако потом решил, что победа на западе, если он даже легко её завоюет, не принесёт ему серьезной пользы, а вот если он двинется на страну, где встаёт Солнце, то прибавит себе величия и будет с гордым видом вершить царские дела. Вот почему за отсутствием истинной причины он выдумал мнимый предлог для войны с сарацинами, живущими в Келесирии. Их столица на местном языке называется Халеб. Собрал против них войско, умножил его ряды, изобрёл новые боевые порядки, сколотил союзные отряды и набрал пополнение, чтоб одним ударом покончить с врагом». (24, 24)
Западными же варварами Пселл называл немцев, с которыми позднее воевали войска Романа в Италии. Затем последовали страшный разгром всего попавшего в мусульманскую засаду войска, позорное бегство императора, утрата им роскошного походного шатра и сокровищ. Иначе эта война описана в других источниках.
Фатимидский эмир Халеба (Алеппо) пытался отвоевать у Византии ранее утраченные мусульманами земли. Ему удалось нанести поражение стратигу Антиохии Спондилу. Это поражение вызвало смещение Спондила и поход Романа III на восток. Так что выдумывать предлог императору не было нужды. В засаду попал один лишь разведывательный отряд во главе с Львом Хрисофрактом.
Поход был неудачным, но по иной причине. Сирийцы блокировали лагерь византийцев, и те, лишённые подвоза воды и съестных припасов, были вынуждены 10 августа 1030 года с боями прорываться в Антиохию. (24, 269) Врагу удалось захватить шатёр императора и его войсковую казну, но большую часть этой добычи отбил клисурарх Георгий Маниак. (7, 206) Пселл преувеличил неудачи нелюбимого им правителя.
Василий II скончался в 1025 году, не успев осуществить задуманный поход по освобождению от мусульман Сицилии. В собранном для этого похода войске находились русы. Так что русский корпус, который оставил Владимир Святой в помощь Василию II, перешёл в распоряжение его преемника. В 1030 году среди «союзных отрядов» был и этот русский корпус. Во время отступления армии русы отличились, героически защищая Романа III от пленения. В 1031 году они были в составе войска Георгия Маниака, взявшего Эдессу — крупный мусульманский город на Евфрате, в 1034 году под командованием патрикия Никиты участвовали во взятии крепости Пергри на армянской границе. (20, 77 и 16, 388) Русы были на службе у империи и при преемнике Романа Михаиле IV Пафлагоне, в правление которого они якобы приготовили свой флот к войне. (27, 78) Пселл превратил постоянных защитников Византии в её коварных врагов, более 10 лет готовившихся к нападению.
Нападение названо беспричинным. Врождённая злоба диких варваров к цивилизованным грекам подвигла их на войну. Между тем ставшая православной Русь в то время воспринимала Византию как Святую землю. Из Византии приезжали священники, мастера, присылались церковная утварь, иконы, книги. На греческом Афоне с 1016 года был известен русский монастырь, куда направлялись паломники и послушники. (16, 465) В сочинениях Илариона звучит гордость за то, что русы стали воспреемниками великой православной культуры, первые русские святые Владимир и его бабка Ольга сравниваются с византийским императором Константином I Великим и его матерью Еленой. Русы могли пойти в поход на ставший для них священным Царьград, только имея весомую причину. Мнение Пселла не соответствует исторической обстановке того времени.
Приведём сведения Иоанна Скилицы в изложении Г. Г. Литаврина:
«В июле месяце был ликвидирован заговор Стефана севастофора, и в июле того же 11 индикта случилось и «движение» народа рос на столицу. До той поры русские хранили мир с ромеями, без опаски встречались и посылали друг к другу купцов. Но в то время в Византии на рынке произошла ссора с несколькими скифскими купцами, за нею последовала драка и был убит некий знатный скиф. Тогда правитель этого народа Владимир, человек горячий, охваченный гневом при вести о случившемся, безотлагательно собрав всех способных носить оружие и «взяв с собою немало союзников из народов, проживающих на северных островах Океана» (всего, как говорят, у него было около ста тысяч человек), выступил на войну на судах, называемых по туземному однодеревками». (18, 187-188)
Отмеченное в младших летописях участие в походе варягов получило уточнение: варяги были скандинавскими норманнами. Гигантская по тем временам, а для Руси и явно невозможная армия в 100 000 человек на моноксилах-однодеревках обрушилась на столицу. Предводитель похода неверно назван правителем Руси. Скилица увеличил армию на порядок. В походе приняло участие 10 000 человек — обычное число для общерусской армии той эпохи.
По мнению Скилицы, накануне войны русско-византийские отношения были дружественными, а война была вызвана случайной рыночной дракой. Выдвинута внешне более правдоподобная версия. Но и она сомнительна. Русские власти могли потребовать материальной компенсации за убийство знатного купца, но для крупного военного похода это был слишком малозначительный повод. Других обоснований начала войны византийские авторы не выдвигают.
Пселл излагает события не всегда последовательно. Так, о кончине Марии Склирены он сообщает до рассказа о мятеже Георгия Маниака, тогда как она умерла около 1045 года. (24, 279) Писатель не стал прерывать рассказ о возвышении любовницы Константина IX Мономаха и довёл его до сообщения о кончине севасты. Русское нападение в «Хронографии» помещено между восстаниями Георгия Маниака и Льва Торника и поставлено в один ряд с ними. Выступление Торника произошло в 1047 году.
Хронологически поход русов близок к первому мятежу, но помещён в одну главу со вторым. Это позволяло выставить поход в качестве самостоятельного враждебного выступления против империи, такого же, как выступление Льва Торника. Сопоставление несколько цинично, так как русы были союзниками империи во время войны с Торником. Выдумав стародавнюю вражду, Пселл пытался скрыть истинную причину обострения отношений с Русью.
В походе 1030 года Роман III заприметил талантливого полководца Георгия Маниака и сделал его стратигом приевфратской Самосаты. После захвата Эдессы Георгий был назначен катепаном Нижней Мидии и дослужился до титула магистра. В 1037 году он был назначен стратигом фемы Лонгивардия — византийских владений в Италии. В 1038 году Маниак был отправлен на Сицилию, к освобождению которой готовился ещё Василий II. Императоры последовательно вели борьбу за возвращение былых византийских территорий.
В сицилийском походе командующим флотом был Стефан, муж сестры Михаила IV. Маниак одержал на острове ряд побед, но рассорился со Стефаном, обидев его «и словом, и делом». В результате доноса избитого императорского зятя Маниака в конце 1040 года в оковах доставили в Константинополь. Новым катепаном Италии стал Михаил Докиан. В течение 1041 года Стефан потерпел сокрушительные поражения в Сицилии, а Докиан — в Италии. (7, 209)
Пселл сообщает, что Георгия Маниака выпустил из тюрьмы Михаил V — пришедший к власти в декабре 1041 года племянник Михаила IV. Весной 1042 года Михаил V сослал Зою, свою приёмную мать, на остров Принкип, что вызвало беспорядки в столице. По настоянию патриарха Алексея Студита в воскресенье 18 апреля была венчана на царство Феодора, младшая сестра Зои. Зоя вернулась в столицу из ссылки 20 апреля, и началось её совместное правление с Феодорой. В этот же день взбунтовавшийся народ силой захватил царский дворец. 21 апреля Михаил укрылся в Студийском монастыре, но был выведен из него и ослеплён. (7, 214)
Одиннадцатого июня 1042 года мужем Зои и императором стал Константин IX Мономах, возведённый на престол 12 июня. (35, 452) В источники вкралась ошибка, так как 11 и 12 июня были ничем не примечательными пятницей и субботой. Свадьба состоялась в воскресенье 11 июля, а коронация — в понедельник 12 июля. Об этом свидетельствует указание Пселла на трёхмесячное правление сестёр, конец которому положила коронация Константина. (24, 75) Три месяца их правления закончились в июле.
Константин вскоре сосредоточил власть в своих руках, фактически отстранив престарелых сестёр от правления. Маниак был вновь отправлен в Италию воевать с арабами ещё во время самостоятельного правления Зои и Феодоры. (24, 280) Следовательно, его повторное назначение в Италию, теперь уже в звании катепана, то есть правителя всех итальянских владений, состоялось в период с 20 апреля по 11 июля 1042 года.
Согласно Скилице, владения Романа Склира, брата фаворитки императора, и Георгия Маниака были по соседству и оба соседа издавна враждовали. (24, 281) Интригам Романа Георгий обязан подозрительностью к нему императора. Пселл с сочувствием описывает злоключения полководца:
«Когда же Михаила (Михаила V Калафата. — В. Т.) свергли и власть перешла к самодержцу Константину, которого я ныне описываю, новый царь должен был бы оказать Маниаку честь всякого рода посланиями, увенчать тысячами венков, уважить иными способами. Но он ничего этого не сделал, дал ему повод для подозрений и, таким образом, с самого начала потряс основы царства.
Когда же Маниак сам о себе напомнил, подпал под подозрение и был уличён в мятежных замыслах, то и тогда Константин не обошёлся с ним, как следовало бы, не притворился, будто ничего о его планах не знает, а ополчился на Маниака как на открытого мятежника». (24, 92)
Положение усугубилось тем, что к Маниаку был послан неопытный царедворец, «один из тех, что с уличных перекрёстков сразу же попадают во дворец». (24, 92) Поведение протоспафария Парда, которого направили в качестве преемника Георгия Маниака, ускорило ход событий:
«Когда этот человек (Пард. — В. Т.) высадился в Италии, Маниак уже начал мятеж и стоял во главе войска и потому с тревогой ожидал царского посланника. Тот же никак не предуведомил его о мирных своих намерениях, да и вообще не известил о своём приходе, а незаметно для людских глаз явился к Маниаку и неожиданно предстал перед ним верхом на коне. При этом он не произнёс и слова умиротворяющего, не сделал никакого предисловия, чтобы облегчить беседу, а сразу осыпал полководца бранью и пригрозил страшными карами.
Воочию видя, как сбываются его подозрения, и опасаясь ещё и тайных козней, Маниак воспылал гневом и замахнулся на посла, но не для того, чтобы ударить, а только испугать. Тот же, как бы на месте преступления уличив Маниака в мятеже, призвал всех в свидетели такой дерзости и прибавил, что виновному уже не уйти от наказания. Маниак и его воины решили, что дела плохи, поэтому они набросились на посла, убили его и, не ожидая уже ничего хорошего от императора, подняли мятеж». (24, 92)
Маниак был уличён в мятежных замыслах Пардом, который, тайно появившись в Италии, собрал нужные сведения. До этого Георгий готовился к выступлению, внешне оставаясь лояльным к императору. Пард погиб в сентябре 1042 года. (17, 259) Георгий начал подготовку к мятежу в конце лета, когда убедился в нерасположении к себе пришедшего к власти в июле Константина Мономаха. Но кто-то выдал планы заговорщиков, и в Италию был отправлен Пард, для того чтобы уточнить обстановку и при подтверждении доноса сместить Маниака. После убийства Парда полководец, не дожидаясь ответных действий со стороны империи, поднял открытый мятеж и в феврале 1043 года переправился на Балканы.
В Италию Георгий Маниак был назначен Зоей и Феодорой, популярность которых в столице была огромной. Сменявшиеся после кончины Константина VIII Багрянородного императоры по сравнению с сёстрами покойного были менее знатными. Каждому из них приходилось скреплять своё право на престол браком с Зоей, а юному Михаилу V – пришлось стать её приёмным сыном.
Константин IX вскоре после прихода к власти стал возвышать свою любовницу Марию Склирену. Специально для неё ввели титул севасты, который мало чем отличался от императорского. В борьбе за престол Георгий должен был прикрываться лозунгом о защите попранных прав Зои и Феодоры. Косвенным подтверждением этого служит бунт жителей столицы 9 марта 1043 года во время праздника Сорока мучеников. Скилица сообщает, что разъярённая толпа под стенами императорского дворца кричала:
«Не хотим Склирену царицей, да не примут из-за неё смерть матушки наши Зоя и Феодора!» (24, 279)
Подобный бунт в апреле предшествующего года против Михаила V, отправившего Зою в ссылку, стоил ему императорской короны и глаз. Константину IX удалось справиться с возмущением, показав с балкона престарелых императриц. Активность столичных жителей следует связать с февральской высадкой Георгия Маниака в Диррахии. Известия о выступлении в поход популярного полководца воодушевили защитников сестёр.
Скилица сообщает о смерти 20 февраля 1043 года патриарха Алексея Студита. (17, 266) Патриарх был сторонником Феодоры, и его кончина во время тревожного ожидания прихода Маниака была на руку Константину IX. В Византии умели незаметно убирать врагов, так что это счастливое для императора событие, возможно, имело своих исполнителей.
Георгий Маниак высадился у Диррахия. Через какое-то время, не доходя двух дней пути до Солуни, его войска вступили в бой с императорской армией, которой командовал севастофор Стефан. Мятежники начали одерживать верх. Но затем Маниак получил смертельную рану, и его армия, лишившись вождя, прекратила битву. (7, 217) Голову Георгия отправили в подарок императору.
Обрадованный успешным подавлением восстания, Константин IX распорядился устроить триумф. Михаил Пселл:
«Когда войско вернулось (большинство воинов шли, украшенные победными венками) и раскинуло лагерь у стен города, самодержец решил устроить триумф в честь победы. Зная толк в зрелищах, умея торжественно обставить любое дело, он устроил эту процессию следующим образом: впереди, по его приказу, с оружием в руках, неся щиты, луки и копья, но без порядка и строя шли легковооружённые воины. За ними следовали отборные всадники — катафракты, наводящие ужас своим облачением и боевыми рядами, а затем уже мятежное войско — не в строю и не в пристойном виде, но все на ослах, задом наперёд, с обритыми головами, с кучей срамной дряни вокруг шеи. Дальше уже справлялся триумф над головой узурпатора, а за ней несли его облачение, потом шли воины с мечами, равдухи и потрясающие в своих десницах секирами — вся эта огромная толпа двигалась перед полководцем, вслед ей ехал и он сам, приметный благодаря коню и платью, а за ним и вся свита». (24, 94)
Равдухами обычно именовали ликторов. (5, 1111) Ликторы были блюстителями порядка на разного рода состязаниях и других общественных действах. Но греческое слово «rabdok» обозначает как ликторский пучок, так и простую палку. Равдухами могли быть воины, вооружённые дубинами-палицами. Именно такими воинами были северные колбяги, служившие в византийской армии.
Далее по тексту Пселл даёт описание русского наёмника в войске Исаака Комнина:
«А дальше уже располагались союзные силы, прибывшие к мятежникам из других земель, италийцы (норманны. — В. Т.) и тавроскифы, сам вид и образ которых внушали ужас. Глаза тех и других ярко сверкали. Если первые подкрашивают глаза и выщипывают ресницы, то вторые сохраняют их естественный цвет. Если первые порывисты, быстры и неудержимы, то вторые бешены и свирепы. Первый натиск италийцев неотразим, но они быстро переполняются гневом. Тавроскифы же не столь горячи, но не жалеют своей крови и не обращают никакого внимания на раны. Они заполняли круг щита и были вооружены длинными копьями и обоюдоострыми секирами. Секиры они положили на плечи, а древки копий выставили в обе стороны и как бы образовали навес между рядами». (24, 145)
Анна Комнина называла секироносцами «варягов из Фулы», то есть скандинавов. (2, 109) В 1078 году в рядах мятежного Никифора Вриенния были «италийцы, солдаты из отряда знаменитого Маниака». (2, 63) Скилица называл этот отряд итальянских норманнов из былых соратников Маниака маниакатами. Со времени мятежа Маниака прошло более 30 лет. Воины столь долго не служили. Отряд маниакатов пополнялся за счёт новых поколений итальянских норманнов, но сохранял название, полученное в честь его основателей. Писатель Никифор Вриенний считал их франками, что говорит об их германском происхождении. (2, 447) Итальянские норманны происходили от скандинавских переселенцев, так что отнесение их к франкам, то есть западноевропейским народам, правомерно.
Выстроившиеся в круг в палатке Исаака Комнина тавроскифы были вооружены копьями и секирами. Пселл видел внешнее отличие тавроскифов от итальянских норманнов только в их глазах. Вооружение у этих варваров было сходным.
В триумфальном шествии июня 1043 года за головой Георгия Маниака следовали его гвардейцы — меченосцы и секироносцы — русы и варяги, включавшие в себя скандинавских и итальянских норманнов, колбягов, на вооружёнии которых были палицы. Русы, варяги и колбяги, по византийским источникам, — три категории наёмных воинов. Эти же категории воинов известны и по древнерусским источникам. Русский корпус, состоявший из представителей самых разных северных народов, участвовал в восстании Маниака и после его гибели подвергся репрессиям.
Начало мятежа Пселл описал так:
«К этому отважному и непревзойдённому в воинской науке мужу (Георгию Маниаку. — В. Т.) стекались толпы народа, причём не только те, что по возрасту годились для службы, но стар и млад — все шли к Маниаку! Он, однако, понимал, что трофеи воздвигаются не числом, а искусством и опытом, и отобрал только самых испытанных в бою воинов, с которыми разорил многие города и захватил немало добычи и пленных. Вместе с ними он незаметно для сторожевых постов переправился на противоположный берег, и никто не решился выйти ему навстречу. Все боялись Маниака и старались держаться от него подальше». (24, 92)
К мятежу желали примкнуть толпы местного греческого населения, но полководцу были нужны опытные профессионалы. Георгий Маниак с 1030 года командовал русским отрядом, и в числе самых испытанных его воинов были русы. Хронист за туманными иносказаниями о соратниках полководца попытался скрыть русское участие в мятеже.
Более правдив Пселл в своей речи, обращённой к Константину IX. Она была произнесена во время триумфа по случаю подавления мятежа, так как расхваливаемый в речи севастофор Стефан вскоре за собственные злоумышления против императора подвергся опале. (18, 215) Кстати, в «Хронографии» Пселл умалчивает о печально закончившихся намерениях Стефана, пытаясь его выгородить и этим оправдать своё былое доброе отношение к неудачливому заговорщику. Приведём речь в изложении Литаврина:
«Маниак, пишет Пселл, располагал сильнейшим из тагм и сил ромеев войском; он движет против нас и всю Италию, которой был назначен управлять, — так ведь я обозначаю его пост — и стягивает немалую конную и пешую силу древнего Рима, присоединяет к ней сильнейшее восточное войско и отнюдь не меньшую часть русского корпуса… Оказавшись в пределах Болгарии, он устраивает снижение налогов, нападает на стратига Запада, побеждает… возгордясь в качестве победителя и став надменным от успеха. По смыслу дальнейшего изложения Пселла, лишь затем… василевс собрал силы из всякого народа и города, дал их хитроумному Стефану и отправил их против Маниака». (18, 215)
Для того чтобы привлечь к себе местное население, Маниак объявил о снижении налогов. В мятеже приняли участие находившийся в Италии русский корпус и малоазийские отряды, именуемые восточным войском.
Пселл искусственно сблизил нападение флота Владимира Ярославича с восстанием Льва Торника, включив их в одну главу. Этим он пытался обелить любимого им Георгия Маниака. Близость во времени полурусского мятежа Маниака и морского нападения русов не может быть случайностью. Ещё Г. Вернадский предположил, что флот действовал в союзе с мятежником. (20, 74) Но отнесение на основании восточных источников нападения к сентябрю 1043 года, а также традиционная датировка похода июлем приводили к большому временному разрыву между окончанием мятежа и появлением русов. В этом случае русы должны были узнать о гибели Маниака еще до подхода к Констнантинополю и исчезала основная причина их участия в войне.
Сухопутное нападение русов под командованием Святослава Игоревича на Византию было связано с военной помощью, оказанной великим князем своему побратиму Калокиру в его борьбе за императорский трон. Обращает на себя внимание то, что в 1043 году русы прорвались к Мраморному морю, пройдя мимо Константинополя. Это значит, что целью их плавания была отнюдь не византийская столица.
Георгий Маниак высадился в Диррахии, современном Дурресе, который с античных времён был местом переправы из Италии. От Диррахия дорога шла через Фессалоники-Солунь на Константинополь. Последняя битва Георгия произошла за два дня пути до Солуни, то есть примерно в 250 километрах, или в пяти днях пути, от Диррахия. От места битвы до Константинополя — около 750 километров, или 15 дней пути. Согласно Пселлу, Георгий высадился неожиданно и Константину IX пришлось спешно собирать войска:
«Самодержец же, узнав о смерти посла и безрассудстве мятежника, сколотил против него многотысячное войско…
С многочисленным войском тот (евнух Стефан Севастофор. — В. Т.) выступил против узурпатора. Когда Маниак узнал, что на него движется вся ромейская армия, он не испугался её численности, не устрашился натиска, но, ни о чём уже, кроме мятежа, не помышляя, попытался застигнуть врага врасплох и неожиданно напал на него во главе легко вооружённых отрядов». (24, 93)
Чтобы собрать многотысячное войско, которое претендовало на звание всей ромейской армии, нужно было время. Так, во время мятежа Льва Торника на переброску отрядов из Малой Азии ушло более двух месяцев. (24, 282) Но Пселл недостоверен и события развивались несколько иначе.
Согласно Скилице, Константин Мономах, узнав о высадке Маниака в Диррахии, лишь предписал полководцам западных провинций империи по возможности мешать продвижению мятежников и не собирал крупных сил, пока с Маниаком велись переговоры. (17, 245) Император вроде бы пытался договориться с собравшим отборную армию мятежником, надеясь справиться только силами своей европейской армии в случае неудачи переговоров.
К востоку от Диррахия, славянского Драча, лежит горная область с Охридским озером и озером Преспа. Город Преспа был столицей болгарского царя Самуила. При его преемниках столица была перенесена в город Охриду, где была резиденция Охридского архиепископа. Эта горная область, защищённая от вторжений, как природой, так и многочисленными укреплениями, из всех болгарских областей дольше всех держалась в многолетней болгаро-византийской войне. Только в 1018 году после целого ряда сокрушительных поражений болгары сложили оружие и Василий II торжественно въехал в их столицу Охриду. Болгария превратилась в провинцию Византии. (35, 406–425)
От Солуни в сторону Диррахия ведут две дороги, которые через два дня пути приводят к горам. Причём на южной дороге вход в горы охранял крупный город-крепость Верия, на северной — город-крепость Эдесса — античная столица македонских царей. Надо полагать, что эти стратегически важные для обороны горной области крепости были заняты таким опытным полководцем, как Маниак.
Если бы Стефан перекрыл одну из дорог, то битву именовали бы по ближайшему городу. Но согласно источникам, битва произошла в местности Остров. (18, 214) Помимо озёрных и морских островов славяне называли островами участки суши, окружённые речными протоками. Крупных озёр в этих предгориях нет, так что императорская армия заняла один из речных островов на предгорной равнине. Лагерь находился на реке Магленице примерно на одинаковом расстоянии от каждой из дорог. Это позволяло держать под контролем оба пути, по которым мятежники могли выступить к Константинополю.
В начале июня севастофора Стефана обвинили в заговоре против императора в пользу стратига острова Лесбоса Льва Ламброса. (17, 267) Михаил Атталиат пишет о том, что после триумфа Стефан был приговорён к конфискации имущества, изгнанию и пострижению в монахи. (19, 105) Пселл так описывает опального вельможу:
«Позднее стал опасаться (Константин IX Мономах. — В. Т.), как бы будущий военачальник после победы не возгордился своим успехом, не обратил против государя оружия и не учинил мятежа ещё более грозного. Ведь армия под его началом соберётся огромная и к тому же только что разгромившая противника. И потому поставил во главе воинов не какого-нибудь доблестного мужа, а одного верного себе евнуха, человека, который никакими особыми достоинствами похвастаться не мог». (24, 93)
Севастофоры были личными посланниками и глашатаями императора, носившими его знамя. На эту должность назначались евнухи. (15, 223) Выбор оказался неудачным, так как Стефан возгордился успехом и стал злоумышлять на императора. Опасность Стефан представлял, только командуя армией, так как сам по себе был личностью малозначительной. Отсюда следует, что триумф состоялся в начале июня, а Стефана разоблачили спустя всего несколько дней, пока вернувшаяся из похода армия ещё стояла под Константинополем. Июньское время триумфа подтверждает и присутствие при императоре во время нападения русов доместика схол Востока паракимомена Николая. Малоазийские войска не успели покинуть столицу и 12 июня приняли участие в отражении русского нашествия.
Доместик схол Запада Константин Кавасила, командовавший европейскими войсками, потерпел от мятежников поражение. Ситуация резко обострилась, так как теперь путь на столицу для Маниака был открыт. К победителю стекались отряды желавших поучаствовать в разгоревшейся смуте. Константину IX пришлось принимать экстренные меры для ликвидации угрозы. Одной из таких мер было ослепление Иоанна Орфанотрофа 2 мая 1043 года. (19, 106)
Евнух Иоанн Орфанотроф был опытным политиком. Он помог прийти к власти своему младшему брату Михаилу IV и во всё его царствование был ему надёжной опорой. Михаил Пселл так описывает Иоанна:
«Вот его свойства: он обладал трезвым рассудком и умён был, как никто, о чём свидетельствовал и его проницательный взгляд; с усердием принявшись за государственные обязанности, он проявил к ним большое рвение и приобрёл несравненный опыт в любом деле, но особую изобретательность и ум выказал при обложении налогами.
Он никого не хотел обидеть, но не желал и терпеть ни с чьей стороны пренебрежения и поэтому никому не причинял зла, но на лице часто изображал грозную мину и вселял ужас в собеседников, и, хотя гневался только притворно, многие, устрашившись его вида, воздерживались от дурных поступков. И был он поэтому истинной опорой и братом императора. Не забывал о заботах ни днём ни ночью и даже среди удовольствий на пирах, празднествах и торжествах не пренебрегал исполнением долга. Ничто не укрывалось от него, и никто даже не помышлял от него укрыться — так боялись и страшились его усердия…
Присутствуя вместе с ним на пирах, я нередко поражался, как такой подверженный пьянству и разгулу человек может нести на своих плечах груз ромейской державы». (24, 37–38)
После кончины Михаила IV Орфанотроф привёл к власти своего племянника Михаила V Калафата, но тот вскоре отплатил ему чёрной неблагодарностью, отправив в ссылку вначале в один из монастырей, а затем на остров Лесбос. (24, 274) Иоанн Орфанотроф был опытным противником, и Константин IX опасался его сговора с Георгием Маниаком. Судя по всему, Константин Кавасила потерпел поражение в апреле. Пселл пишет о том, что после победы Маниак возгордился от успеха. Теперь уже всерьез строя планы по овладению Константинополем, он нуждался в опытных советниках в политических делах. Донос о каких-то его переговорах с Орфанотрофом привёл к тому, что на Лесбос был отправлен корабль с приказом ослепить ссыльного.
Конец жизни Иоанна был печальным. Пселл:
«Человек (Михаил V Калафат. — В. Т.), который благодаря Иоанну сначала стал кесарем, а затем царём, не сохранил к нему почтения даже настолько, чтобы наказание ему определить умеренное и не постыдное. Он отправил Иоанна в землю, куда ссылали только разбойников. Впрочем, потом его гнев немного поостыл и он сделал для дяди некоторое послабление. Так покинул родину Иоанн, которому предстояло до конца принять не только эту кару, но в горестях и несчастии вынести и многие другие, ибо уготованная ему провидением судьба, выразимся так поскромнее, навлекла на него напасти одну за другой и не успокоилась, пока не направила на его глазницы палаческую руку, а самого Иоанна не обрекла страшной, насильственной и внезапной смерти». (24, 57)
Константин IX боялся изгнанника и после ослепления, поэтому его вскоре казнили. Умер Иоанн, по свидетельству Кедрина, 13 мая. (11, 608) Скорее всего, причиной смерти, как это нередко бывало, стало ослепление, проводившееся варварскими способами. Пселл драматизирует события, создавая впечатление последовавшей за ослеплением казни.
Узнав о высадке Маниака в Диррахии, император тайно стал перебрасывать военные силы из Малой Азии к столице. Отправив посланцев к мятежнику, он пытался притворными обещаниями и показным миролюбием усыпить бдительность Маниака и выиграть время, поэтому Скилица считал, что Мономах в начале мятежа был беспечным. Но в апреле обозначилась угроза потери европейских провинций, и собранную армию отправили на запад.
От Константинополя до Острова примерно 15 дней пути. Победители вернулись в столицу в начале июня и справили триумф. Битва с Маниаком произошла в середине — второй половине мая.
Ничем не примечательный евнух оказался победителем опытного полководца. Пселл сравнивал Стефана с хитроумным Одиссеем. Победить Маниака ему удалось в результате какой-то военной хитрости. Маниак, получив ложное известие, спешно двинулся навстречу противнику во главе легковооружённых отрядов, чтобы напасть на врага врасплох. Хитрость удалась, и мятежник попал в ловушку. Пселл:
«В конце концов нашим воинам всё-таки удалось построиться в боевые порядки, но и тогда они оказались скорее в роли зрителей, нежели соперников Маниака, а многим он даже и взглянуть на себя не позволил. Слепил их, как молния, оглушал громом боевых команд, врывался в наши ряды и сеял ужас везде, где только появлялся.
Благодаря своей доблести он сразу одержал верх над нашим воинством, но сам отступил перед высшим решением, смысл которого нам неведом. Когда Маниак приводил один за другим в замешательство наши отряды — стоило ему появиться, как сомкнутые ряды разрывались и строй воинов подавался назад, — и весь строй уже распадался на части и приходил в смятение, в правый бок полководца вонзилось копьё, которое не только задело кожу, но проникло вглубь тела, и из раны тут же хлынул поток крови. Сначала Маниак вроде бы и не ощутил удара, но, увидев текущую кровь, приложил руку к месту, откуда она струилась, понял, что рана смертельна, и распрощался со всеми надеждами». (24, 93)
Роковое копье оборвало жизнь полководца, и весь его смелый замысел рухнул. Привлекает внимание та лёгкость, с которой Маниак расстраивал ряды противника. Похоже на то, что ложным известием об удобном моменте для нападения его сначала выманили из надёжных горных ущелий на равнину, а затем притворным отступлением заманили в засаду.
Русы использовали неожиданные ночные нападения, которые по возможности приурочивали к крупным праздникам, когда пирующего противника было легче застать врасплох. Во второй половине мая самым крупным праздником было чествование 21 мая равноапостольного императора Константина I Великого и его матери Елены. Особое значение этому празднику придавала одноимённость чествуемого и правящего императоров.
Судя по всему, Стефан распустил ложный слух о готовящейся грандиозной попойке в военном лагере и уходе большей части своего войска. Этим он спровоцировал спешное выступление Маниака. Отдав на растерзание его головорезам лагерь с частью войска, Стефан основными силами окружил противника. В триумфе главными героями были легковооружённые воины и закованные в броню всадники-катафракты. Во время битвы легковооружённые воины притворным бегством с поля боя увлекли русский отряд в засаду из тяжеловооружённой конницы.
Нападение Маниака произошло в ночь с 21 на 22 мая, а погиб он утром 22 мая. Участвовавший в его набеге русский отряд был взят в плен и прошёл в позорном для него триумфальном шествии в воскресенье 5 июня. Оставшиеся в горах мятежники успели разбежаться.
Уверенность в успехе Маниаку придавали предшествующие события. Константин Кавасила должен был преграждать путь мятежнику и стоять лагерем западнее Солуни. Его поражение, видимо, произошло по русскому сценарию. Самым крупным праздником апреля была Пасха, отмечавшаяся в 1043 году 3 апреля. Лагерь правительственных войск, судя по всему, подвергся успешному нападению в ночь с 3 на 4 апреля.
Выступление Георгия Маниака началось прежде запланированного времени вследствие грубости Парда и несдержанности полководца. Вплоть до мая мятежники отсиживались в занятой ими горной области, отваживаясь только на отдельные вылазки. В случае неблагоприятного стечения обстоятельств они могли вернуться в Италию, где пользовались поддержкой местного греческого населения. Император собирал силы, и время работало против Маниака. Георгий явно ожидал подхода сильного союзника и не спешил воспользоваться плодами победы над Константином Кавасилой для захвата европейских провинций. Этим сильным союзником и был русский флот.
Георгию Маниаку удалось уговорить Ярослава Мудрого оказать его смелым замыслам военную помощь. Перед самым подходом русской армии несдержанный Маниак дал увлечь себя в ловушку и погиб. Русы прибыли в условленное время, но помогать было уже некому.
О том, что костяк армии Маниака составляли иноземцы, говорят следующие слова Пселла:
«Много зла перетерпел этот муж (Георгий Маниак. — В. Т.), немало его и сам сотворил и такой смертью умер. Что же касается его армии, то отдельные отряды скрытно вернулись на родину, но большая часть перешла к нам». (24, 94)
Родина ушедших с поля боя воинов находилась вне греческих земель Византии или даже за её пределами. Михаил Атталиат пишет о приходе к мятежникам отрядов албанцев. (18, 215)
Сам Георгий Маниак не был греком. В источниках он назван «турк родом». (18, 217) Турками византийские авторы называли как тюркоязычные народы, так и венгров. Выдвигалось предположение о том, что Маниак, отцом которого был некий Гуделий, был потомком знатных болгарских переселенцев в Малой Азии. (17, 268) Болгарская знать имела смешанное тюрко-славянское происхождение.
Следующий мятежник, Лев Торник, был армянином и родственником по матери Константина IX. Пселл описывает подозрительность императора к Торнику из-за дружеских связей с умной, решительной и честолюбивой императорской сестрой Евпрепией. Боясь заговора родственников, он отправил Торника служить стратигом в Ивирию, то есть Грузию, а затем постриг в монахи и вернул в столицу. Это не остановило заговорщиков. Причём опору Торник, как и Маниак, нашёл в негреческом населении империи. Пселл:
«У этого самодержца был родственник по материнской линии, именем Лев, родом Торник, живший в Адрианополе и весь переполненный македонской спесью… Когда же он возмужал и успел обнаружить кое-какую твёрдость нрава, все македонцы сразу же сплотились вокруг него…
Неподалёку от столицы обитало тогда множество выходцев из Македонии, в большинстве своём бывших жителей Адрианополя, все люди коварные, на уме имевшие одно, а на языке другое, которые и задумать готовы были любую нелепость, и осуществить способны что угодно, искусные притворщики, а между собой верные сообщники.
Самодержец считал, что лев уже укрощён и лишён когтей, и потому пребывал в беспечности. А македоняне, решив, что настал наконец удобный момент для восстания, которого они так долго ждали, поскольку давно были согласны в своих намерениях, коротко переговорили друг с другом, воспламенили несусветную отвагу в Торнике, утвердились в верности отважным своим планам и, выведя его ночью из города, в этом предприятии участвовало всего несколько человек и те — люди совершенно безвестные, отправились в Македонию». (24, 98–99)
Как и в случае с русами, Пселл приписывает македонцам многолетнее вынашивание враждебных замыслов. Свирепость в битвах русских воинов он определял как общую черту, характерную для всего народа. Обвиняя македонцев в природном коварстве и двуличии, Пселл подразумевал поселённых в Македонии армян-монофизитов, которые из-за преследований со стороны официальной церкви зачастую были вынуждены скрывать свои религиозные убеждения.
Подобно Георгию Маниаку, сторонники Льва Торника выступали в качестве защитников Феодоры. Пселл:
«Им надо было собрать войско, но, поскольку не было в запасе ни денег, ни чего-либо другого, что могло заставить военачальников стянуть в одно место отряды и подчиниться воле заговорщиков, они первым делом разослали во все стороны разносчиков слухов, и те, подходя к каждому воину, уверяли, что царь уже умер, а пришедшая к власти Феодора всем другим предпочла Льва из Македонии, человека разумнейшего, деятельного и к тому же наследника славного рода.
Благодаря этой выдумке сочинителям выдумки удалось за несколько дней собрать войско со всего запада. Заставила же их объединиться не только эта выдумка, но и ненависть к самодержцу, который мало их ценил и уважал, относился к ним подозрительно из-за бунта, учинённого ранее, и собирался вскоре подвергнуть их наказанию. Вот почему они решили не ждать, пока на них нападут, и нанести удар первыми». (24, 99–100)
Торник стал популярным не только из-за причисления себя к сторонникам Феодоры. Лев объявил о снижении налогов. Вожди обоих мятежей действовали одинаково.
Ещё во время придворной борьбы в царствование Романа III Феодору поддерживали болгарские бояре. (35, 351) Матерью Зои и Феодоры была болгарка Елена, дочь болгарского царя Бориса II. (6, 421–422) В защите прав Феодоры Торник кроме армян мог опираться на болгарское население. В том случае, если у Георгия Маниака были болгарские корни, он мог пользоваться особым расположением столичных болгар, поддерживавших Феодору, и болгарского населения на Балканах.
Стекавшееся под знамёна Льва Торника войско македонцев ранее участвовало в мятеже против Константина IX. В период, предшествующий его царствованию, был только один крупный мятеж — Георгия Маниака. Это значит, что среди ушедших на родину после гибели Маниака отрядов были македонцы. Ни их, ни албанцев, кстати, среди пленников триумфального шествия не было. Они не принимали участия в нападении на византийский лагерь.
Иноземное и негреческое присутствие в армии становилось причиной мятежей — такой вывод напрашивается после прочтения рассказов Пселла. Эту же мысль подкрепляет рассказ о вероломном и беспричинном нападении русов. Восхищаясь Георгием Маниаком, он не стал хулить его выступление против императора во главе войска из варваров, но излил свою желчь на русов, которые, как это было известно его современникам, составляли отборные части повстанцев. Не поздоровилось и македонцам, бывшим опорой для нелюбимого хронистом Льва Торника.
Как человек образованный, Пселл мог знать, что варваризация армии в конечном счёте стала одной из причин падения Римской империи. Оба византийских мятежника опирались на негреческое войско. Победа любого из них привела бы к наплыву в Константинополь северных варваров, а многим из них открыла бы дорогу к карьере на военном поприще и при дворе. Так, Лев Торник заранее раздавал все высшие государственные должности своим соратникам-македонцам:
«Торник не мог привлечь к себе толпу раздачами и деньгами и потому обеспечил её послушание, снизив подати, а также разрешив отправляться в набеги и забирать себе всю добычу. Что же касается вельможных людей и синклитиков, то он разом произвёл все назначения, одним доверил командование войсками, другим определил место вблизи царского трона, третьих назначил на высшие должности». (24, 100)
В случае объединения войск Георгия Маниака и русского флота их победа была бы практически неизбежной. Но Пселл столь страстно очернял русов не для того, чтобы в дальнейшем отбить у кого бы то ни было охоту привлекать их к участию в византийских междоусобицах. Несмотря на всю свою образованность и постоянные сетования на упадок державы, его понимание исторической обстановки того времени было поверхностным. Позднее Пселл дал Михаилу VI Стратиотику во время выступления против него Исаака Комнина такой совет:
«Третий, последний, совет был самым важным и существенным: стянуть полки с запада, собрать оставшиеся силы, пригласить на помощь союзников из соседних варварских стран, укрепить на нашей службе чужеземное войско, поставить во главе его доблестного военачальника, образовать побольше отрядов и со всех сторон защитить себя от наступающих полчищ». (24, 140)
Пселл не видел опасности для империи в привлечении варваров на военную службу. Константину Мономаху он посвятил более трети своего сочинения, много больше, нежели кому-либо другому. Пселл был пристрастным и описывал чёрными красками политических противников своего любимого императора, сделав исключение только для не менее любимого Георгия Маниака. Служившие в Византии русы принадлежали к числу политических противников Пселла, и сведения о них подверглись сильным искажениям.
