При Василии III русские мастера хорошо освоили изго­товление ручных пищалей, в это время формировались первые дружины стрельцов. При Иване Грозном венецианский посол Фоскарино сообщал уже о 30 000 стрельцов «по образцу швей­царских» и восхищался «много­численной артиллерией на ита­льянский манер». А венецианец Тьеполо писал, что «в Москве делают ружья в большом коли­честве». Когда осаждали Казань, в армии Грозного было 150 ору­дий — по тогдашним масштабам более чем солидно. Фульвио Руджиери восхищался искусством фортификации, описывая, как во время войны с Польшей рус­ские «инженеры» осматривают место будущих укреплений, по­том где-то далеко в лесу рубят брёвна; там же подгоняют и раз­мечают их, сплавляют по реке, а затем по сделанным на брёвнах знакам «в один миг соединяют», засыпают ряжи землёй и ставят гарнизон. И противник не успе­вал опомниться, как крепость уже выстроена. Кроме того, в правление Грозного был начат и широкий экспорт огнестрель­ного оружия — русские пушки и пищали стала в значительных количествах закупать Персия.

К началу XVII века отече­ственная техника получила дальнейшее развитие. Оборони­тельные сооружения, созданные Фёдором Конём — Смоленская крепость, Белый город в Москве, — считались чудом фортифика­ции. Павел Алеппский сообщал, что стена Белого города была «изумительной постройки, ибо от земли до середины высоты она сделана откосом, а с повыше­нием до верху имеется выступ, и потому на нём не действуют пушки». Бойницы имели наклон вниз, что позволяло прострели­вать «мёртвое пространство» у стен. «Таких бойниц мы не видели ни в Антиохии, ни в Констан­тинополе, ни в Алеппо». Ворота прикрывали сильные башни, и проходы через них были не прямыми, а «с изгибами и пово­ротами и железными решетка­ми». Вышибить ворота пушками или тараном было невозможно. А желающий прорваться через них попал бы в «изгибах и пово­ротах» под огонь защитников. Имелись в Смоленской крепо­сти и специальные подземные камеры-«послухи» с особой аку­стикой, и дежуривший в них человек мог обнаружить, откуда осаждающие роют подкопы.

По-прежнему славилась продукция русских бронников. Их броня была намного легче и удобнее европейских лат: коль­чуга из 50 000 колец весила всего 6‒10 килограммов. Существова­ли и другие разновидности пан­цирей: бахтерец с вплетенными в кольца мелкими пластинами, юшман — с более крупными. Ев­ропейцам русские доспехи не подходили «по фасону», но у ту­рок и персов они ценились чрез­вычайно высоко. Превосходно­го качества были русские сабли — хорошей считалась та, кото­рой можно было на лету рассечь газовый платок. Для их изготов­ления применялась особая сталь — «уклад», видимо, сродни той, что использовали знаменитые арабские мастера. Поляк Маскевич писал, что русские сабли «не уступят настоящим турецким».

Немоевский отмечал «хо­рошие пищали и мушкеты». Ну а отечественную артиллерию в то время многие исследователи считали лучшей в мире. «Огром­ному количеству артиллерии» в Москве удивлялся Маржерет. Да и поляки на все лады описывали орудия, «в которых может сесть человек» или «стреляющие сотней пуль с гусиное яйцо». Царь-пушка, отлитая Андреем Чоховым, была не единствен­ной. Подобных гигантов стояло четыре — по паре с каждой сто­роны Красной площади. Прав­да, ими так никогда и не вос­пользовались: заряжать долго и трудно — ядра надо поднимать с помощью специальных приспо­соблений. Они, скорее, играли роль психологического оружия. Но были и действующие огром­ные орудия, например «павлин», «василиск». Когда в Смутное вре­мя поляки обманом захватили Кремль, именно попавшая в их руки великолепная артиллерия помогла им так долго выдержи­вать осаду и отбивать штурмы.

При Михаиле Фёдоровиче и Патриархе Филарете страна преодолевала последствия ли­холетья. Был модернизирован Пушечный Двор, который Олеарий характеризовал как «ли­тейный завод за Поганкиным бродом, где льют много пушек и колоколов». Тут возвели два каменных цеха вместо прежних деревянных, построили «кузнеч­ную мельницу», чтобы «железо ковать водою». При заводе имел­ся свой полигон для испытания орудий. Строили две «порохо­вые мельницы».

Особую важность произ­водство вооружения приобрело в связи с реорганизацией армии. Произошло это отнюдь не при Петре I, как порой принято счи­тать. Указ о формировании пер­вых двух полков «нового», или «иноземного строя» был издан в апреле 1627 года. Ориентировались на самую передовую армию того времени — шведскую. Полк состоял из восьми рот по 200 солдат, из них 120 мушкетёров и 80 пикинёров, защищавших мушкетёров от атак конницы. В качестве командиров нани­мали иностранных офицеров. С 1632 года создаются и рей­тарские полки — из 2000 всад­ников, защищённых кирасами, вооруженных карабином, двумя пистолетами и шпагой. Правда, вооружение для новых частей закупалось в Швеции — 10 000 мушкетов и 5000 шпаг. Собствен­ное производство шпаг ещё не было налажено. Мушкеты делать умели. Но ружья новейшего об­разца, только что внедрённые Густавом Адольфом, были втрое легче старых, ими можно было пользоваться без подставки, а за­ряжались они бумажным патро­ном, что значительно повышало темп стрельбы.

Пушек не покупали. Артил­лерия и своя была мощнейшая. Например, осадная пищаль «еди­норог» весила 450 пудов — более семи тонн, а её ядро — 1 пуд 30 гривен. Пудовыми ядрами стре­ляли и пушки «пасынок», «волк», каждая по 350 пудов. Чуть по­меньше были «кречет», «ахил­лес», «грановитая», «галанска» — голландская, «вепрь». Это были орудия весом от 70 до 250 пудов.

К сожалению, несмотря на реформу, война с Польшей 1632­1634 годов для России была неу­дачной. Артиллерия прекрасно проявила себя под Смоленском, и поляк Велевицкий писал, что «осада Смоленска превосходи­ла даже осаду Бремена и Утрех­та». Но союз с Турцией оказался ненадёжным:    вместо Польши крымский хан ударил по России. В Москве умер фактический пра­витель страны Филарет, «рус­ский Ришелье», а в Германии в битве под Люценом погиб союз­ник России Густав II Адольф, обе­щавший наступление на Польшу с запада. В результате польский король Владислав перебросил все силы под Смоленск, окру­жив армию Шеина и вынудив его к сдаче. Хотя и на почётных условиях свободного выхода, но с потерей артиллерии. По сви­детельству Велевицкого, было «взято 107 — на самом деле 160 — пушек, некоторые из них удив­ляли величиною и художествен­ною работою».

Русское правительство предприняло экстренные меры по восстановлению военного потенциала. Расширялось про­изводство на Пушечном Дворе, и уже в 1634 году голштинским послам специально демонстри­ровали стрельбу десятков новых орудий. В дополнение к солдат­ским и рейтарским в конце 1630-х годов создаются драгунские пол­ки. Реорганизуются и перевоору­жаются стрелецкие.

Новинки военной теории в России отслеживались очень чётко. Так, ещё в 1606 году подь­ячие М. Юрьев и И. Фомин пере­водят с немецкого «Военную книгу» Л. Фронспергера. В 1621 году подьячий ставил «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до во­инской науки», учитывавший пе­редовой опыт европейских госу­дарств, приводивший сведения по фортификации, баллистике, шкале калибров артиллерии.

В 1647 году в Москве издали огромным для того времени ти­ражом в 1200 экземпляров кни­гу «Учение и хитрость ратного строя пехотных людей» — пол­ный перевод учебника И. Вольгаузена «Военное искусство пе­хоты». В 1650 году перевели с голландского и уставы по обуче­нию рейтарскому строю.

Создавалась офицерская школа для подготовки нацио­нальных кадров. Шведский резидент в Москве де Родес до­носил о двух учебных полках по 1000 человек, «большей частью все из благородных дворян», ко­торых полковник Бухгофен го­товил к командной службе — «он их теперь так сильно обучил, что среди них мало найдётся таких, которые не были бы в состоянии заменить полковника».

Все это совпало со временем бурного экономического роста России, когда по стране начали возводиться крупные предпри­ятия, в том числе металлургиче­ские заводы в Туле, Кашире, Оло­нецком уезде. К 1646 году наша страна даже поставляла артилле­рийские орудия на экспорт, в Ев­ропу. «За море повольною ценою» продавалось до 800 пушек в год.

И когда в воздухе запахло новой войной — за Украину, Рос­сия встретила её «во всеоружии». Пушкарский приказ докладывал: «Литых пушек сделать мочно сколько надобно». Пушки на ла­фетах были теперь во всех пол­ках. Освоили и производство со­временных мушкетов. Де Родес писал в Стокгольм: «Мушкетов делается всё больше и больше, их заготавливается весьма боль­шое количество», «после моего последнего письма посланы в Онегу против границ Вашего Королевского Величества 10-12 тысяч мушкетов» — там шло формирование новых полков. В фев­рале 1654 года Ствольный приказ доносил царю, что в войска отпу­щено 31 464 мушкета, 5317 кара­бинов, 4279 пар пистолетов и в приказе ещё осталось 10 000 муш­кетов и 13 000 стволов к ним — уже отечественного производства.

В ходе войны техника про­должала совершенствоваться. Следует отметить, что столич­ный Пушечный Двор являлся не только производственным пред­приятием, но и играл роль перво­го конструкторского бюро отече­ственной «оборонки». В 1659 году Москву посетило посольство союзной Дании во главе с Ольделандом. И датчане, получив через своего соотечественника, полковника русской службы Бау­мана, доступ на Пушечный Двор, описали некоторые разработки, которые там велись. В частности, модель огромной мортиры, вес которой должен был достигать 8750 пудов (140 тонн), вес грана­ты — 14 050 фунтов (5,6 тонны), для заряда требовалось 2000 фун­тов пороха (800 килограммов), а для воспламенения гранаты и за­ряда — 200 фунтов (80 килограм­мов). Причём порох в камеру засыпался с казённой части, ко­торая закрывалась на винтах.

Конечно, вряд ли мортира была изготовлена в реальности, описывается лишь модель, кото­рая «доходила до подбородка». Упоминают датчане и чертежи других новейших конструкций. В серийное производство были запущены лёгкие полевые пушки на лафетах, которые везла одна лошадь, и расчёт состоял из двух человек. Польские послы позже сообщали, что при этих пуш­ках имелись и зарядные ящики. Кстати, конструкторские разра­ботки того времени уже велись по нормальным методическим правилам, проходя все обычные этапы: чертёж — макет — опыт­ный образец — серия.

В это же время появились «винтовальные» — нарезные — и «органные» — многоствольные — орудия. Трёхствольные пушки описывали Павел Алеппский и Таннер. Для степной войны на московских мануфактурах штатно изготовлялись «гуляй-города» — разборные укрепления на телегах.

С 1667 года начался и се­рийный выпуск ручных гранат, в Москве быт создан Гранатный Двор. Только за пять лет их из­готовили 25 000. Были гранаты в металлических рубашках, были «скляночные» — в стеклянных, их носили на поясе в специальных сумках. И иностранцы отме­чали их отличное качество.

Продолжались и армейские реформы. К 1661-1663 годам в состав русской армии входило 22 стрелецких полка, 48 солдат­ских, 8 драгунских, 22 рейтар­ских и был уже создан первый гусарский. Появились и два гвар­дейских — Кравкова и Шепеле­ва, — которые станут Бутырским и Лефортовским. У всех частей было единообразное вооруже­ние. Была уже и форма. У стрель­цов — традиционные длинные кафтаны, у каждого полка своего цвета. У полков «нового строя» — кафтаны «немецкие»: покроя ещё русского, но короче стре­лецких, до колена. И шапки, похожие на стрелецкие, но без меховой оторочки. Форма разных полков и родов войск от­личалась цветом воротников, шапок и сапог, а военные чины определялись по цвету нагруд­ной шнуровки на кафтане. Да и чины уже существовали — пол­ковники, полуполковники, ка­питаны, ротмистры, майоры, поручики, прапорщики. Были уже и русские генерал-майоры, генерал-поручики. А в 1669 году Боярская дума утвердила три цвета флага: белый, синий и красный — основные цвета на иконе святого Георгия Победо­носца. Правда, порядок их че­редования оставался ещё произ­вольным, и на знамёнах разных полков цвета располагались в различных сочетаниях, под раз­личными углами.

Эта армия и обеспечила России победу в полосе тяже­лейших войн второй половины XVII века. Ведь только в учеб­никах воссоединение Украины с Россией завершается Переяс­лавской Радой. На самом же деле воевать пришлось 27 лет. Но российский военный потенциал позволил наголову разгромить Польшу, свести «вничью» войну с сильнейшей державой Европы — Швецией и похоронить под Чигирином две турецкие армии. Разумеется, не последнюю роль в этом сыграло превосходное вооружение русской армии.

Рождение русского флота принято связывать с именем Пе­тра I. На самом деле это верно лишь отчасти. Пётр создал ре­гулярный морской флот как со­ставную часть вооружённых сил страны. Но начало мореплава­ния и судостроения на Руси теря­ется в глубине веков. Во времена Киевской Руси славянские ладьи уже вовсю бороздили моря, а в 1493‒1500 годах, в эпоху Москов­ской Руси Ивана III, разгорелась первая война за выход на мор­ские просторы.

В противовес «немецкой» Нарве был основан порт Иван- город. Но могущественная Ганза, контролировавшая Балтику и не склонная терпеть новых конку­рентов, образовав союз со Шве­цией, стала захватывать в море русские суда. В ответ великий князь заключил союз с Данией и начал боевые действия, в резуль­тате не принесшие победы ни одной из сторон. Однако в ходе этих действий отмечена первая военно-морская операция Мо­сковской Руси. Эскадра помор­ских судов под командованием князей Ивана и Петра Ушатых обогнула Кольский полуостров, атаковала и захватила три швед­ских корабля и высадила десант в Лапландии, приведя её жите­лей к присяге царю.

Какие же корабли участво­вали в этом походе? Очевидно, кочи, издавна строившиеся на русском Севере. Длина их до­стигала 14-23 метров, ширина — 5 метров, грузоподъемность — 35-40 тонн. Коч имел одну мачту с парусами, крепившуюся с помощью «ног» (вантов) вдоль днища, киль в виде колоды, ру­левое управление на корме, по бортам на креплениях распола­гались весельные лодки-карбасы. Если корабль был военным, мог­ла ставиться пушка. В команде было от 6 до 12 человек во главе с кормщиком-вожем, а на борт бра­ли до 50. Имелись одна-две каюты для хозяина и кормщика и трюм под палубой. Там размещались припасы, товары и остальная ко­манда — жилая часть отделялась от трюма грузовой перегород­кой. На борту были специальные приспособления для стаскивания с мели — кочна, род ворота, и во­доотливные устройства — гидрав­лические насосы, приводимые в действие ветряками. При попут­ном ветре коч мог пройти до 250 километров в сутки.

Имелись навигационные приборы — они обнаружены при раскопках Мангазеи и на найден­ных стоянках погибших экспе­диций на берегах залива Симса и на острове Фаддея у Таймыра. Компасы были корабельные — «вставные» — и портативные, в костяной оправе — «матка в ко­сти», диаметр последних состав­лял 4 сантиметра при высоте 1,9 сантиметра. Они получили очень широкое распространение: так по росписи приказчиков купца Гусельникова для одной экспе­диции было взято 13 «маток в кости». Также употреблялись глу­бинный лот и солнечные часы, все эти приборы изготовлялись поморскими мастерами. Но глав­ной особенностью кочей были малая осадка, позволявшая им плавать в прибрежной полосе, очистившейся ото льда, и выпу­клая бочкообразная форма бор­тов. Если судно все же попадало во льды, его выжимало на поверх­ность, и оно могло дрейфовать вместе с ледяным полем.

Задолго до экспедиции Ушатых поморы на своих ко- чах ходили на Шпицберген, на Новую Землю — это считалось делом обычным. Регулярно оги­бали мыс Нордкап и торговали с норвежцами. А в 1480 году до­брались до Англии и после этого бывали там неоднократно. Как известно, в 1553 году британцы направили экспедицию Уиллоби на поиски северо-восточного прохода, который позволил бы попасть в Китай в обход испан­ских и португальских владений. Два корабля погибли, а третий, под командованием Ченслера, был занесен в Белое море и спа­сен поморами, что преподно­силось потом как «открытие» России. При этом забывалось, что русские моряки «открыли» Англию на 70 лет раньше.

В дальнейшем предпри­нимались другие британские и голландские экспедиции с це­лью найти северо-восточный проход: Бэрроу, Пэта и Дэкмена, Баренца, Гудзона. Матросы пере­носили тяготы и лишения, мно­гие погибали в пути. Но эти путе­шествия проходили в краях, где уже существовали оживленные морские сообщения, а поморы спасали остатки команды Барен­ца, погибшего при «открытии» Новой Земли, давно освоенной русскими. Безусловно, англича­не и голландцы были прекрас­ными моряками, их корабли в то время считались лучшими. На открытых просторах Атлантики пузатый, округлый коч, конеч­но, не поспорил бы с ними ни в скорости, ни в маневренности. А вот в Северном Ледовитом океане он оказывался куда пред­почтительнее. И неслучайно уже в XX веке Ф. Нансен, создавая для полярных путешествий свой «Фрам», выбрал для него кон­струкцию, сходную с кочем.

Поэтому ни одна из британ­ских и голландских экспедиций, несмотря на героизм и самопо­жертвование экипажей, так и не смогла пробиться через льды вос­точнее Новой Земли. А русские еще в XV-XVI веках плавали в Карском море, достигая Обской губы и реки Таз, и не позднее 1570-х годов закрепились там, основав для торговли с ненца­ми город Мангазею. К началу XVII века это уже быт уездный центр с двумя тысячами населе­ния. Только в 1610 году в мангазейский порт пришло 16 кочей из Холмогор и Архангельска. Отсюда прокладывались пути и дальше на восток — на Таймыр, в Хатангский залив. Наши предки были и хорошими исследовате­лями. В. Н. Скалой, составляя в 1929 году карту реки Таз, обнару­жил, что «чертежи XVII в. стоя­ли ближе к действительности, чем те, что были выпущены два века спустя». А вот карта Барен­ца, составленная им на основе личных наблюдений, оказалась, увы, совершенно ошибочной.

Ещё один центр полярного мореходства образовался после выхода русских в 1630-х годах на реку Лену. В Усть-Куте, Якутске, Жиганске возникли судоверфи. И в море Лаптевых сомкнулись трассы кораблей, ходивших от Мангазеи и от устья Лены на «восточные» реки: Яну, Индигир­ку, Колыму. Об интенсивности плаваний можно судить по тому, что только в 1647 году Якутская таможенная изба зарегистриро­вала 15 кочей, проследовавших к океану. А в следующем году из Среднеколымска отправилась экспедиция Федота Попова и Се­мёна Дежнёва. Во время урагана в Чукотском море погибло пять кочей, но оставшиеся два обо­гнули Большой каменный нос, ныне мыс Дежнёва, и обнаружи­ли таким образом «край и конец земли Сибирской».

Любопытно отметить, что в Северном Ледовитом океане были и свои пираты. Одним из них стал первооткрыватель Лены казачий десятник Васи­лий Бугор. Он совершил несколько экспедиций на службе правительства, а потом захотел «погулять». С ватагой в 22 чело­века, угнав в Якутске коч, грабил купеческие суда, прибрежные селения. Добыча пропивалась в кабаках заполярного Жиганска, где никаких властей отродясь не было. Тем же самым занимался в море Лаптевыьх сбежавший со службы Герасим Анкудинов с эки­пажем из 30 человек. Но воен­ный сил в здешних краях не хва тало, и на подобные «шалости» правительство смотрело сквозь пальцы. Воеводам указывалось, что ежели «воры» объявятся и покаются, возместив убытки по­терпевшим, то и ладно, пусть дальше служат, искупают вину. Они искупили. Анкудинов затем пристал к эскадре Попова и Деж­нёва и погиб на Камчатке, а Бу­гор присоединился к экспедиции Стадухина и достиг Анадыря, привезя в Якутск карты открытых земель и много моржовой кости, после чего о его пиратстве вообще предпочли забыть.

Но судостроение в допе­тровской Руси существовало не только на Севере. По рекам хо­дили ладьи, струги, дощаники, бу­дары. Струги имели водоизмеще­ние 30-35 тонн, есть упоминания о стругах «чердачных дощатых косящетых с чердаки и с чуланы» — с каютами и трюмами. В допе­тровские времена была образо­вана и воронежская верфь, там строились будары — баржи — для ежегодной перевозки донским казакам «хлебного жалованья». Пётр эту верфь лишь расширил и реорганизовал для строительства кораблей европейского типа.

А в Чёрное море чуть ли не каждый год выплескивались чел­ны донцов и «чайки» запорожцев. Те и другие представляли собой большие лодки-долбленки, обши­тые досками, без палубы, с каждой стороны имелось по 10-15 весел, в хорошую погоду ставилась мачта с прямым парусом. Экипаж составлял 30-70 человек, воору­жение — 4-6 фальконетов. Для за­щиты борта иногда наращивались вязанками тростника. В общем, это были такие же суда, какими обычно пользовались карибские флибустьеры, которые, в отличие от литературных описаний, тоже никогда не плавали на многопу­шечных фрегатах: лодки были удобнее, чтобы в Антильских проливах выследить испанский корабль, отставший от конвоя, подкрасться ночью и взять на абордаж. Или внезапно обрушить­ся на прибрежный город. Так же действовали казаки в своих набе­гах. Низкие челны, почти слива­ясь с водой, следовали на отдале­нии за турецкими судами, нападая на них в темноте, либо, собираясь в эскадры, грабили берега Тур­ции, Крыма, Болгарии, а потом, рассыпаясь по морю, бесследно исчезали в устьях рек.

Первая русская морская по­беда на Балтике была тоже одер­жана казаками. Когда в 1656 году началась война со Швецией, туда по инициативе Патриарха Нико­на отправили и несколько сотен донцов. Их включили в отряд во­еводы Потёмкина, совершавшего рейд по местам, где через полвека будет воевать Пётр I. Выйдя на челнах на Неву, отряд блокировал крепость Нотебург (Орешек), за­тем спустился по реке и внезап­ным налетом взял город Ниеншанц. А в Финском заливе казаки атаковали и разгромили отряд шведских военных судов у остро­ва Котлин, будущего Кронштадта.

Остаётся упомянуть и две по­пытки строительства «настояще­го» флота на Волге и Каспийском море. Там русское судоходство также было развито. Хуан Персид­ский в 1599 году упоминает «очень хорошо устроенные галеры» на 100 гребцов, даже что-то вроде ямской службы с периодической сменой гребцов в особых сёлах. По Каспию и Волге шел важней­ший торговый путь в Персию, откуда в Москву поставлялись пря­ности, драгоценности, индиго, а главное — шёлк. Надо сказать, англичане, французы, голландцы неоднократно просили русских царей разрешить и им транзит через Россию для ведения дел с Ираном, но всякий раз получали отказ: уступать кому-то прибыли от персидской торговли русские не собирались.

Однако когда в 1633 году с аналогичной просьбой обратил­ся голштинский князь Фридрих III, для него сделали исключение, поскольку у его нищего княже­ства, разорённого Тридцатилет­ней войной, не было ни денег, ни товаров. Русское правительство сочло, что такие конкуренты на­шим купцам не страшны, а сама Россия получала через Шлезвиг-Гольштейн прекрасный выход на западные рынки. Царь Михаил Фёдорович даровал голштинцам право торговли с Ираном на 10 лет, в Нижнем Новгороде пред­полагалось построить 10 боль­ших кораблей, которые будут кур­сировать до Персии, возя шёлк. В договоре учитывалась и воз­можность ознакомления с зару­бежными технологиями: немцам разрешалось нанимать русских плотников и матросов, но с усло­вием — чтобы от них «корабель­ного мастерства не скрывать».

Руководили работами ро­дившийся в России немец Ганс Берк — он же Иван Бережитский — и прибывшие из Германии Кор­дел, Зелер, Кранц и Стирпомяс. В 1635 году на воду был спущен корабль «Фридрих». Плоско­донный, но в остальном постро­енный по типу морских судов: трёхмачтовый, 12-пушечный, с каютами для команды и большим трюмом для товаров. Правда, русские и персидские купцы, пу­тешествовавшие в Иран на лёг­ких судах, как писал Олеарий, «наподобие небольших барж», заранее выражали сомнение, будет ли пригоден «Фридрих» для особенностей здешней на­вигации. И оказались правы. На Волге тяжёлый корабль то и дело садился на мели, от Нижнего до Астрахани шел полтора месяца. А в мелководном, но очень бур­ном Каспийском море попал в шторм. Громоздкая плоскодон­ная конструкция была неустойчи­вой, судно сильно било волнами, корпус, пострадавший ещё на волжских мелях, дал течь и начал разрушаться. Чтобы спасти лю­дей, корабль пришлось посадить на мель у берегов Дагестана, где волны добили его окончательно. Остальные суда строить не стали.

Вторая подобная попытка произошла при царе Алексее Михайловиче. Шах Аббас II и Армянская купеческая компания обратились к нему с проектом расширения шёлковой торговли, чему очень мешали «воровские казаки», грабившие суда на Ка­спии и Волге. Тогда у российско­го канцлера Ордина-Нащокина возникла идея создать для охра­ны грузов регулярный флот. Де­вятнадцатого июля 1667 года был издан указ об основании верфи и строительстве кораблей на Оке, в дворцовом селе Дединове Коло­менского уезда, для чего привле­кались голландские специалисты ван Сведен, Гелт, ван Буковен. Плотников, «бичевных и парус­ных дел мастеров» набирали из русских. По особому указанию Алексея Михайловича были присланы царские живописцы, резчики по дереву — царь хотел видеть свои корабли красивыми.

В результате были созданы трёхмачтовый 22-пушечный па­русник «Орёл», одномачтовая 6-пушечная яхта, 2 шнеки, 1 бот и 1 струг. В экипаж вошли капитан Бутлер и 14 моряков из Амстер­дама, рядовые матросы были рус­скими. Бутлер и Ордин-Нащокин разработали первый в России корабельный устав, утверждён­ный царем и Боярской думой: артикулы, как капитан должен «меж корабельных людей службу править и расправу чинить». Но, увы, печальный опыт «Фридри­ха» повторился. Когда в мае 1669 года эскадра тронулась по Оке и Волге, тяжёлый «Орёл», ползя от мели к мели, с трудом через три месяца добрался до Астраха­ни, где встал на ремонт. На сле­дующий год к городу подступил Стенька Разин с «воровскими казаками», для борьбы с которы­ми и предназначался «Орёл», и здесь выяснилось, что в военном отношении он тоже бесполезен. На реке корабль не мог маневри­ровать, был беспомощным перед юркими стругами и челнами. Гол­ландская команда бросила его без боя, бежав на шлюпках в Пер­сию, и разинцы «Орёл» сожгли.

Некоторые из членов эки­пажа попали в плен, в том числе Ян Стрейс — профессиональный пират, разбойничавший в Индий­ском океане, а потом в качестве посольского конюха попавший в Россию и нанявшийся там на судно. Записки Стрейса — един­ственный источник, упоминаю­щий столь известную и вошедшую в песни историю с персидской княжной. На самом деле в иран­ском рейде Разин захватил княжи­ча Шабын-Дебея, впоследствии освобожденного. Но ни в дипло­матической переписке, ни в че­лобитных Шабын-Дебея царю по поводу данных событий о какой- либо его «сестре» нет ни слова.

Итак, еще до Петра у Рос­сии были хорошо вооруженная регулярная армия и свой флот. В большом регулярном флоте пока просто не было необходимости.