Алдланд, которую мореплаватели называют Атланд, исчезла, а рассвирепевшие волны так высоко поднялись над горами, что тех, кто спасся от огня, поглотила морская бездна.

Земля горела не только в стране финда, но и в Твискланде. Леса пылали, а когда ветер дул оттуда, вся страна покрывалась пеплом...

Многие страны исчезли под водой, в ряде мест появились новые материки...

Атлантологи считают, что мы имеем дело с известием о гибели Ат­лантиды. Несмотря на соприкосновение со столь скандальной темой, «Ура Линда бук» не была репрессирована.

Предмет нашего рассмотрения имеет характер диаметрально противопо­ложный голландской находке. В ноябре 1953 года в Сан-франциско в жур­нале «Жар-птица» появилась небольшая заметка. В ней сообщалось об открытии древнего памятника славянской письменности. Это событие стало началом достоверно известной нам истории так называемой «Влесовой кни­ги». В отличие от своего фризского собрата славянский документ не содержал каких-либо сверхсенсационных сведений, но тем не менее подвер­гся тотальному шельмованию. Приговор ученых «Влесовой книге» суров: явная фальсификация. Были выявлены и изготовители фальшивки — ее первые публикаторы Ю.П. Миролюбов и А.А. Кур.

В 1990 г. О.В. Твороговым была опубликована работа, вобравшая до­стижения всей предшествующей традиции критического рассмотрения «Вле­совой книги». (12) Автор, несомненно, заслуживает особой похвалы, т.к. подошел к изучению текстов довольна добросовестно и этим внес большой вклад в научное рассмотрение проблем памятника.

Основным создателем «Влесовой книги» признан эмигрант инженер-химик, поэт и историк Миролюбов. Зачем ему это понадобилось делать? В советских библиотеках его сочинений нет, но Творогов, видимо лично читавший эти произведения, дает весьма убедительный образ поэта.

Последний период жизни бывший химик занимался научными разработка­ми на ниве древнейшей истории славян и русов, которых он также считал славянами. Его сочинения были опубликованы в 1975‒1984 гг. посмертно (ум. 1970). Девятитомная работа содержала фольклорные материалы, а также изложения «дилетантских» исторических воззрений автора. Миролюбов не владел даже начатками научного подхода и все свои выводы основывал на собственной богатой фантазии. Единственными историческими авторите­тами, кому он безоговорочно доверял, были некие старая Прабка Варвара, старуха Захариха да безымянный дед с хутора из-под Екатеринослава. Оказывается, они детально помнили события многотысячелетней давности.

Получается, что Миролюбов создавал «Влесову книгу» для того, чтобы подкрепить свои псевдоисторические конструкции. Почему-то у него закра­лись сомнения в том, что все доверятся обаятельным Захарихиным расска­зам.

Какова же основная историческая идея белоэмигранта? Приведем крат­кую ее характеристику по Творогову:

Миролюбов утверждает, что «славяно-русы... являются древней­шими людьми на земле» (т. 9, с. 125) что «прародина их находится между Сумером, Ираном и Северной Индией», откуда «около пяти тысяч лет тому назад» славяне двинулись в Иран, в Загрос, где «более полувека разводили боевых коней», затем «ринулись конницей на деспотии Двуречья, разгромили их, захватили Сирию и Палестину и ворвались в Египет» (т. 7, с. 136‒137). В Европу, согласно Миролюбову, славяне вступили в VIII в. до н.э., составляя авангард асси­рийской армии: «...ассирийцы подчинили все тогдашние монархии

Ближнего Востока, в том числе и Персидскую, а персы были хозяевами Северных земель до Камы. Нет ничего удивительного, если предполо­жить, что славяне были в авангарде ассирийцев, оторвались от главных сил и захватили земли, которые им нравились» (т. 4, с. 160‒161). (12,244)

Наиболее вероятным периодом создания «Влесовой книги», судя по материалам миролюбовских сочинений, будут 1950-е гг., т.е. время, когда ведется интенсивная работа над девятитомным трудом. Сама «Влесова книга» также имеет значительный объем, и создание подобной фальсифика­ции, тем более для дилетанта, занятие очень и очень трудоемкое. Зачем в этих условиях понадобилось изготавливать текстовку для якобы существо­вавших нескольких десятков дощечек, тогда как для подкрепления фантазий хватило бы и считанных штук, не очень понятно. Но удивительно даже не это, а то, что исторические данные «Влесовой книги» отнюдь не подкреп­ляют, а прямо противоречат построениям ее создателя.

Так, дощечки 9а и 9б рисуют следующую историческую ситуацию. На них упоминается имя Германориха. Всеми исследователями, включая и Миролюбова, он отождествляется с историческим Германорихом, жившим в IV в. н.э. За 1300 лет до Германориха дощечек, т.е. в X в. до н.э., русы пришли из-за Волги на берега Черного моря, где у «готов» отвоевали место для поселения. Далее идет упоминание егунштов — единодушно отож­дествляемых с гуннами, т.е. в период с X в. до н.э. до IV в. н.э. на этих дощечках ни о каком азиатском местожительстве речи не идет. Согла­сно дощечке 5а, русы пришли на горы Карпатские за 1500 лет до Дира, соотносимого с летописным Диром IX в. н.э., т.е. не в VIII в. до н.э., как это должно было следовать по Миролюбову, а близ рубежа VI‒VII вв. до н.э.

На дощечке 15а имеется рассказ о походе:

...воины на белых конях вышли из края Семиречья (согласно переводчикам дощечек — Заволжские степи — В.Г.) до гор Иранских и Загорья, и эти шли век и там, оставив их, ушли в Дворечье, отби­ваясь от тех своей конницей, и пошли в землю Сирийскую и там остановились, а после шли высокими горами снежными и ледяными и повернули к степям стада свои и скотину. (12,233)

Это не совсем совпадает с историческими и географическими данными Миролюбова, но по крайней мере содержит упоминание о пребывании героев дощечек на Переднем Востоке. Фактические противоречия в этом случае не самое главное. Основное то, что совершенно различен характер сообщений. В одном случае сдержанное повествование о скитаниях беглецов, загнанных в «снежные и ледяные горы» и отбивающихся от преследователей, в другом — великолепные победы, славные деяния, торжествующий тон. Ника­кой переднеазиатской прародины, славного ассирийского авангарда и т.п. в опубликованных текстах нет. Весь тон ее исторического содержания противоречит миролюбовским построениям: русская кровь льется рекой, за каждый успех плачено напряжением всех сил, поражений, скитаний, потерь значительно больше, нежели успехов. Тон дощечек так же трагичен, как и тон «Слова о полку Игореве», фактически это плач по страданиям народа, перенесшего на своем жизненном пути безмерные тяготы. Это совершенно не вяжется с нарисованным нам образом легкомысленного претендента на ав­торство и его фантазиями.

Другой навязчивой идеей Миролюбова было его убеждение в родстве славяно-русов с ведийскими ариями. Но и в этом случае тексты прак­тически не дают оснований для сближения русов с древними индийцами. Исключение составляют лишь упоминания в текстах бога Индры. Расхождения сведений текстов с теоретическими построениями их публикатора встреча­ются на каждом шагу.

Причины у Миролюбова корпеть над опровергающей его доводы фальшив­кой явно не было. Весьма большие сомнения вызовет сама способность нашего героя сотворить подобное произведение. Критическая школа, судя по всему, не располагает данными о знании Миролюбовым древнеславянских языков, а такая информация серьезно бы укрепила ее позиции. Для того чтобы написать «Влесову книгу», нужно было не просто иметь начатки знаний, но и умудряться делать «ошибки», подобные таким, как: непра­вильно отражать процесс выпадения редуцированных гласных, придавать польскую окраску в написании ряда слов, анахронично употреблять носовые гласные, применять западнославянские формы слов, а также сербскую, польскую, украинскую, чешскую и т.д. лексику. Но, обозревая скромную фигуру Миролюбова, нужно иметь могучую фантазию, чтобы признать за ним способность на такого рода промахи. Это все равно, как если бы кадровый колхозный пастух дядя Вася вдруг заговорил по-древнеармянски, но не чисто, а с китайскими вкраплениями. Из этого же следует и оправдание специалиста-«ассиролога», бывшего генерала Куренкова (Кура).

Конечно, они оба не могли не внести лепту в искажение «Влесовой книги». Миролюбов, в качестве дилетанта копировавший непонятный ему текст, не мог не понаделать при этом массы ошибок. Дилетант Кур без должного пиетета подошел к присланным ему материалам и в ходе подго­товки их к публикации добавил искажений. Кроме того, видимо испугавшись критики, публикаторы занимаются подгонкой текста под «строки» и т.д., чтобы придать ему большую достоверность. Тем не менее подобная «халту­ра» иногда бывает предпочтительнее безошибочного ничегонеделания.

Редакция журнала «Жар-птица» в своем объявлении о находке датиро­вала дощечки VI в. н.э. Миролюбов и Кур позднее относили их к IX в. н.э. Нужно быть круглым идиотом, чтобы довериться в этом вопросе диле­тантам, поэтому послушаем совет специалиста.

Творогов:

Трудно поверить, чтобы дощечки IX в., претерпевшие к тому же тяжкие испытания в наши дни (вспомним многотрудный вояж из России в Бельгию и пребывание в морском мешке, шесть лет провалявшемся в углу!), все же сохранились: ведь толщина в 5 миллиметров в сочета­нии с размерами 38 на 22 сантиметра придала бы им необычайную хрупкость. (12,178)

С его резонными доводами невозможно не согласиться. Действительно, крайне сомнительно, чтобы хрупкие дощечки уцелели в течение многих веков. Конечно, в зависимости от условий хранения их приходилось время от времени обновлять. Что же будет происходить в таком случае? Предпо­ложим, к XIII в. список IX в. пришел в ветхое состояние. И вот некий хранитель семейной реликвии переносит древние тексты на новую основу. Многие архаичные слова и выражения при этом ему малопонятны. Что-то он по своему разумению переводит на язык XIII в., какую-то часть слов неосознанно копирует в более привычной для него орфографии, вносит попутно изрядное количество описок, ошибок и пропусков. Потомков нашего копииста забрасывает, к примеру, в пограничный с Польшей район, где сильно влияние польского языка. Цикл искажений при следующем возобнов­лении дощечек повторяется, только вдобавок текст получает польскую окраску и т.д. Если нечто подобное мы обнаружим в тексте «Влесовой книги», то это будет доводом в пользу подлинности дощечек. Если же никаким наслоений не окажется, а все написанное будет безупречным образом соответствовать нормам языка IX века, то это, учитывая недол­говечность деревянного носителя текста, будет доводом в пользу подделки дощечек.

О чем же свидетельствует филологический анализ дощечек? Употребле­ние редуцированных гласных говорит о включениях XII‒XIII вв. в основ­ной, более древний текст. Имеются многочисленные следы западнославян­ского влияния, а особенно влияния польского языка. Встречается чисто украинская огласовка, появившаяся не ранее XIV в. Некоторые места близки материалам «Слова о полку Игореве», что говорит либо о знаком­стве автора со «Словом», либо о какой-то иной взаимосвязи. Во «Влесовой книге», как и в «Слове», неоднократно смешиваются буквы и «е». (1,95) Тексты сохраняют употребление носовых гласных, причем отдельные слова отражают процесс их утраты, т. е. попали в текст позднее. Древне­русские письменные памятники этого употребления уже не знают, из чего следует, что мы имеем дело с более древними восточнославянскими форма­ми, нежели отразившиеся в письменной традиции. Как и в «Слове», в текстах на концах слов женского рода с твердой основой в родительном падеже, встречается употребление вместо «ы» «ѣ» (во «Влесовой книге» «е» — «Воде жiве» на дощечке 7д), что говорит о включениях XIV‒XVI вв. Причем это такая морфологическая тонкость, которая еще в 1930-е гг. не принималась во внимание при научных изданиях «Слова» академиком Н.С. Тихонравовым. (10) Употребление сербской, болгарской лексики, видимо как и в «Слове», представляет собой результат южнославянского влияния XV‒XVI вв. на русскую письменность.

Неизвестные создатели памятника пытаются убедить нас в том, что он имеет длительную и сложную биографию. Для этих целей создается правдо­подобная картина разновременных языковых наслоений, причем анонимом достижения филологической науки учитываются с большей последовательнос­тью, нежели прославленным академиком. Нечто подобное мы наблюдаем при изучении «Слова о полку Игореве», где выявлены многочисленные влияния более поздних копиистов. Никакой речи о примитивном дилетанте идти в этом случае не может. Коварный Миролюбов своими псевдоисторическими фантазиями хотел заработать алиби — репутацию полного неумехи, но про­считался. Нельзя с огорчением не отметить, что поверившие ему наивные читатели все же обнаружились.

Но тут выясняется самое интересное. Оказывается, с момента публи­кации памятника в 50-х гг. и до настоящего времени языкового анализа в полном объеме он так и не дождался. Более того, его даже не рассматри­вали под углом возможных более поздних включений при копировании.

Тот небольшой просчет, который допустила относительно «Влесовой книги» филологическая ветвь нашей критической школы, объясняется не каким-то ее злым умыслом, а такой чисто человеческой чертой, как довер­чивость. Наши профессионалы-филологи, будучи непроходимыми дилетантами в вопросах истории, поверили на слово своим коллегам историкам. Исто­рики же, ознакомившись с содержанием горемычных текстов, вполне уве­ренно и авторитетно заявили: «Чушь собачья».

На чем же основаны заявления историков? И их подвела доверчивость. Получив от дореволюционной исторической мысли богатое научное наслед­ство, они, естественно, не стали в нем сомневаться. Но и дореволюци­онные историки не были негодяями. Они свято поверили летописцу нач. XII в. Нестору и взяли записанную им концепцию ранней русской истории за основу. Нестор, как и его предшественники, выл монахом, и тут, конечно, сразу приходит на ум предостережение Кико Овира Линда:

Прошу вас тысячекратно, не давайте этих записей монахам. Они очень коварны и хотели бы уничтожить все, что принадлежит нам, фризам. (2)

Но нет-нет, наши монахи совсем другие. Видимо, Нестор также обла­дал родовой чертой русских ученых — доверчивостью — и пал жертвой теорий или ошибок своих предшественников. Искать виновников во всей нашей запутанной ситуации — дело явно бесперспективное.

Из чего же в основном состоит концепция Нестора — буржуазных историков? Согласно их точке зрения, повторенной впоследствии толпой эпигонов, русы пришли на север Восточной Европы в 862 г. из Скандина­вии. Позднее они спустились на юг, захватили в 882 г. Киев и подчинили днепровских славян. Вскоре государство этих варягов-русов значительно расширилось и в качестве Киевской Руси неплохо известно нам по летопис­ным известиям. По происхождению эти русы были шведами, но впоследствии позабыли свой язык и полностью восприняли славянскую культуру.

Естественно, находясь на позициях этой теории при чтении якобы древней рукописи, в которой говорится о русах на берегах Черного моря за много веков до Рождества Христова, подавить чувство естественной гадливости и презрения к скудоумию фальсификаторов весьма трудно. Но в этой позиции имеется одна тонкость. Дело в том, что, пока наши лучшие исторические умы обосновывали великую прогрессивную силу деяний разбой­ничьих шаек всех времен и народов, именуемых отныне восстаниями народ­ных масс, а также изощренным глазом проникали в мельчайшие детали этапов, стадий и фаз построения социализма, прошло немало времени.

Норманская теория образования Руси имеет в своем основании мощный краеугольный камень — Несторов рассказ, и на нем-то все, по существу, и зиждется. Однако подобные краеугольные камни имеют одно не очень прият­ное свойство — при хорошем пинке превращаться в табурет под ногами висельника. Сегодня наука располагает целым рядом свидетельств более первоклассных и более древних историков, нежели Нестор. И эти свидете­льства рисуют несколько иную картину: русы в Причерноморье и на Кавказе жили задолго до 362 г., и причем без всякой связи со Скандинавией. Но сделаем критической школе уступку. Предположим, что концепция Нестора верна до последней запятой.

Для начала отложим в сторону исторические материалы дощечек и посмотрим на измышления Миролюбова. Любому историку истоки его концеп­ции отыскать нетрудно. В средние века многие христианские сочинители выводили свои народы из Месопотамии и сопоставляли этот исход с библей­ским рассказом о разрушении Вавилонской башни. Бог, испугавшись намере­ния людей построить башню до неба, решил смешать их языки, с тем чтобы строители не понимали друг друга и дело их разрушилось, а для большей надежности «оттуда рассеял их Яхве по всей земле». Вот так произошли различные народы со своими языками и осуществилось их расселение.

В новейших исследованиях по индоевропеистике бытует, например, концепция Гамкрелидзе — Иванова о переднеазиатской прародине индоевро­пейцев, несколько схожая как с библейской версией, так и с предположе­ниями Миролюбова.

У славян существовали разные предания об их истории после вавилон­ского столпотворения. Нас в данном случае интересует так называемый Маестат, т.е. грамота, Александра Македонского. Самое раннее упоминание об этом документе содержится в «Кратком собрании чешских летописей» (1437):

Этот народ (немцы) — скиталец в мире — не имел никакого определенного царства, ни страны и служил всем другим народам, особенна славянскому... как свидетельствуют грамоты, данные вели­ким царем Александром Славянскому народу. (6,39)

В своей жалованной грамоте владыка мира Александр от себя и от лица своих будущих наместников в управлении миром якобы дает, например, такие обещания славянам:

...так как вы нам всегда служили верой и правдой, в сражениях храбрые воины и наши помощники, доблестные витязи и трудолюбивые, по этой причине даем вам и утверждаем за вами на вечные времена всю часть земли с полунощи до пределов Италии и земли на полудни, чтобы в ней никому, кроме вашего народа, не дозволялась жить и селиться. Если же найдется кто-нибудь другой, живущий в тех же самых местах, пусть будет вашим слугой и его потомки пусть будут слугами ваших потомков. (6,40)

Обращает на себя внимание южный ориентир, указанный в Маестате «пределы Италии». Крупное поселение на южных пределах Италии известно в X в. в Сицилии. Согласно ибн Хаукалю (X в.), славяне в Палермо заселяли один из главных городских кварталов, в котором находился морской порт. (5,202) Это говорит о важном положении, занимаемом ими в этом портовом городе. Кроме Сицилии славяне в X‒XI вв. в качестве евнухов, морских пиратов, отборной гвардии известны в мусульманской Испании и Северной Африке. (5)

Автор Маестата, судя по всему, был осведомлен о Средиземноморье X‒XI вв., что заставляет с сомнением отнестись к выдвигавшимся предполо­жениям о создании всего памятника целиком в Чехии в XV в. Образ Алек­сандра Македонского занял важное место в культуре славянских народов. В Чехии в XIII в. существовал обширный эпос, прославляющий его деяния, в Польше уже в XII в. бытовали сказания о его неудачных войнах с ляхами.

Фигура Александра-Искендера была чрезвычайно популярна на Переднем Востоке. Сюжеты с его именем, имевшие хождение в раннесредневековой Европе, как правило, были восточного происхождения. Уже на востоке имя Александра было связано со славянами. Славяне в «Шах-наме» Фирдоуси (X в.) — один из основных противников легендарных иранских царей, в том числе и Александра. В поэме Низами Гянджеви (XI в.) «Искендер-наме» главный противник Искендера — русы, которых к тому времени связывали прежде всего с восточными славянами.

Славяне в X‒XI вв. известны в Испании, Африке, на Сицилии. Поселе­ния их находились и в Малой Азии. Видимо, какая-то группа из числа этих очутившихся преимущественно в южных мусульманских землях славян и послужила связующим звеном по перенесению на север популярного сюжета о войнах древних царей со славянами. В 920 г. болгарский царь Симеон грозит Византии поднять против нее славянские поселения в Малой Азии (317,233), так что связи в X в. между северянами и их южными родичами поддерживались.

В период XI‒XIII вв. оформляются циклы героических сказаний многих средневековых народов: англичане — «Беовульф» (X в.), испанцы — «Песнь о моем Сиде» (ок. 1140), французы — «Песнь о Роланде» (ок. 1100), немцы — «Песнь о Нибелунгах» (ок. 1200 г.) и т.д. В эту эпоху и в этот глобаль­ный процесс роста национального самосознания вписываются и славянские сказания, связанные с именем Александра Македонского.

В этой связи представляет интерес сообщение ал-Макари (ум. 1631) о славянском евнухе Габибе, жившем в Испании в XI в. Этот Габиб написал сочинение «Ясные и победоносные доказательства против тех, которые отрицают превосходные качества славян». (5,229) Сам текст не сохранил­ся, но заглавие по тону и текстуально близко Маестату, возьмем для сравнения фразу: «ясному поколению славянскому и их народу или языку».

Сочинение Габиба если не генетически, то типологически связано с Маестатом, что говорит о существовании у славян псевдоисторической традиции прославления деяний своих предков по крайней мере с XI века. Это означает, что находка рукописи XI века, содержащей «концепцию Миролюбова» в самом чистом виде, вещь совсем не фантастическая. Безус­ловно, подобная находка произвела бы ошеломляющее впечатление на науч­ный мир любой некоммунистической страны и стала бы первоклассным исто­рическим источником.

Более того, само отсутствие Маестата или родственного ему сочине­ния в составе «Влесовой книги» оставляет странное впечатление. Маестат имел широкое хождение. Его приводят польские, югославянские, русские хронографы. Только ленивый не воспользовался бы им. Миролюбов был знаком с традицией, близкой Маестату. Серьезных исторических сочинений он, видимо, отродясь не читал, но встреча с каким-нибудь популярным изложением содержания Маестата в бульварной прессе, типа нынешней «огоньковщины», не исключена. Но возможна и иная ситуация.

Миролюбов долго не решался на публикацию своих материалов. Ничего хорошего от ученого мира, глубоко и заслуженно им презираемого, он не ждал и не ошибся в своих опасениях. Дощечки, содержащие богатый исто­рический или псевдоисторический материал, что в данном случае не имеет значения, должны были оказать на восприимчивую душу поэта огромное воздействие. И тут начинаются странности. Публикуемые «Жар-птицей» материалы противоречат взглядам Миролюбова. Миролюбов открыто выражает сомнения в подлинности дощечек, но активно использует их сведения в работах, при этом называя в качестве источников самые фантастические имена, но только не тексты. Излагая же свою историческую теорию с уверенностью, удивившей исследователей, загадочно изрекает, что теперь «придется поворачивать всю историю». Из этого заявления следует, что автор не знал о широкой известности излагаемых им сведений. Это же широкое бытование «концепции Миролюбова» позволяет поставить его автор­ство под большое сомнение. Скорее всего, он держал в руках какой-то источник и был абсолютно уверен как в его достоверности, так и в том, что он единственный обладатель информации. Этот источник должен был отличаться от Маестата, т.к. имя Александра у Миролюбова отсутствует. Образ Александра в восточных сказаниях в ряде случаев заменяет иные, менее популярные впоследствии исторические персонажи. Создается впечат­ление, что в распоряжении Миролюбова было более древнее сочинение, впоследствии послужившее одним из источников Маестата.

С другой стороны, при том интересе к истории славян, который продемонстрировали представители рода-охранителя либо фальсификаторы, пользовавшийся широкой известностью Маестат вполне мог попасть в их поле зрения. Во «Влесовой книге» Маестата нет, хотя, судя по всему, он там должен был бы быть, в сочинениях Миролюбова, опирающегося главным образом на тексты дощечек (выдуманных для наивной маскировки бабок захарих можно отбросить), подобная концепция имеется. При этом в работах Миролюбова есть цитаты из «Влесовой книги», которых в опублико­ванных текстах дощечек не оказалось. Тексты нескольких дощечек обнару­жены в архиве Миролюбова только после его смерти, т.е. они были скрыты им от широкого обозрения. Возникает законный вопрос — а все ли скрытые от публикации тексты найдены? Не хранится ли часть материалов у кого-то из душеприказчиков историка в аккуратной обертке с романтической над­писью «Вскрыть через 50 лет после моей смерти». Ведь уничтожить их Миролюбов не мог. Судя по всему, это был патриот своего народа и глубо­ко порядочный человек.

«Влесова книга» охватывает события с IX в. до н.э. по IX в. н.э. Повествуется о древней жизни русов в районе Волги, пребывании в Перед­ней Азии, Причерноморье и т.д. Возможно ли такое сочинение?

Если мы откроем книгу готского историка VI в. Иордана «О происхож­дении и деяниях гетов» (3), то встретим вещи гораздо более удивитель­ные, нежели в текстах «Влесовой книги». Иордан, описывая историю германцев-готов, связывает их приход в Северное Причерноморье в первые века нашей эры с далеким северным островом Сканзой. С этим утверждением соглашаются почти все современные историки и считают этой Сканзой Скан­динавский полуостров. Но далее Иордан отождествляет своих готов с гетами, среднеазиатскими массагетами, разбившими в 530 г. до н.э. армию великого Кира, скифами, совершившими в VII в. до н.э. свои знаменитые походы в Переднюю Азию. Достоверность этих сведений историками едино­душно отрицается, что не мешает им использовать сочинение Иордана, да его же еще при этом и нахваливать.

Древние источники буквально пестрят упоминаниями об удивительных животных, собакоголовых людях и т.п. Царственные династии выводятся непременно от богов или в крайнем случае от римских императоров. Многие сведения древних известий и после десятилетий усиленного изучения и дискуссий трактуются по-разному.

Тексты «Влесовой книги» очень близки сочинению Иордана. Если их сопоставить, то возникнет убеждение, что Иордан попросту переработал древнейшую часть дощечек с тенденциозной направленностью восхваления своих любимых готов, да подкрепил сведениями из античной исторической традиции. Именно эту иллюзию, очевидно, и внушает нам автор дощечек.

Первые публикаторы «Влесовой книги» считали, что все, что в ней сообщается, имеет прямое отношение к славянам. Но в памятнике, претен­дующем на такую сложность, возможно переплетение сведений об истории целого ряда народов.

Историческая концепция анонима иная, но, чтобы было более понятно, возьмем близкую ей схему, которую можно назвать «сарматской теорией». Допустим, что существовал некий жреческий сарматский род, вошедший в состав славянских племен и впоследствии славянизированный. Потомки сармат приняли значительное участие в этногенезе славян, так что в таком допущении нет ничего сверхъестественного. После проникновения к восточным славянам христианства, а вместе с ним и книжной культуры, образованный представитель этого рода записывает предания, до того изустно передаваемые из поколения в поколение. Он осуществляет привязку имеющегося у него недатированного сказания к известным историческим событиям, а своих предков отождествляет с именами народов, хорошо известных по античным известиям, вошедшим в состав средневековых исто­рических сочинений.

К этому времени наш потомок сармат мог искренне считать себя славянином, а попавшие в его руки семейные предания представлять собой причудливую смесь из сарматских, славянских и иных элементов. Так же искренне он мог считать себя и русом, и борусом, и представителем других известных ему по рассказам или книжным источникам народов. Средневековые славянские летописцы и ранние историки, например, выводи­ли своих предков от гетов, вандалов, нориков, сармат, скифов и т.д. Вдобавок древние материалы могли подвергнуться нескольким переработкам и дополнениям и представлять собой сочетание исторических воззрений разных эпох.

В рамках такого подхода находят объяснение все исторические сведе­ния «Влесовой книги». Возьмем для примера упоминание о пребывании русов до прихода на берега Черного моря в заволжских степях — «зеленом крае». Заволжские степи — одно из основных местообитаний сармат. В конце III — начале II в. до н.э. в европейские степи с востока хлынул сарматский поток кардинально перекроивший этнополитическую карту Северного Причер­номорья. (11,177) В связи с «русскими» племенами неоднократно упомина­ется Сурож — современный крымский Судак. Основание Судака византийские и арабские авторы связывали с сарматским племенем алан, родство же с роксаланами неоднократно отмечают дощечки. Аланом был и уже известный нам Иордан. Наименование Судака выводят из иранского «Сугда» — «чис­тый», «святой». Жители города в XIII в. считали, что он основан в 212 г.

У славян более популярной, нежели переднеазиатская легенда, послу­жившая основанием для Маестата, была несколько иная, так называемая «дунайская теория» их происхождения.

Иосиф Первольф:

Славянские летописцы считали свои народы автохтонными в заселяемых ими странах и воображали, что Славяне, одно из племен поколения Иафета, занимают свою землю с разделения языков во время вавилонского столпотворения. При этом летописцы русские, польские и чешские XII‒XIV вв. с замечательным единогласием, указывают на подунайские страны как на прародину Славян. (3,4‒5)

Эта теория находится в противоречии с современными научными пред­ставлениями, отрицающими дунайскую прародину славян. Но какая-то весо­мая причина для столь обширного заблуждения должна была иметь место.

Приведенную цитату из «Влесовой книги» о переходе через снежные горы к степям следует сопоставить с фрагментом из дунайской теории в изложении чешского историка Прибика Пулкавы (1374):

...перешел (Лех) снежные Альпы, разделяющие Чехию и Польшу. Когда он увидел большую равнину, простирающуюся до самого моря, поместился здесь... (6,33)

К тому же и «Влесова книга» в качестве одного из главных местооби­таний своих героев называет придунайскую область Карпаты. Анонимный создатель пытается убедить нас в том, что именно традиция, которая легла в основу его творения, положила начало и дунайской теории проис­хождения славян. Примеры можно умножить, но и из приведенных видно, что аноним был выдающимся историком. Но этим он не ограничивается, так как коварству его вообще нет предела.

В основе исторических сведений «Влесовой книги» лежит весьма связ­ная логически и хронологически непротиворечивая историческая повесть. После составления она подверглась редактированию. При этом часть мате­риалов последующими редакторами не понималась или имитировалось непони­мание. Так, выражение «две темы» на дощечке 46 заменяется на выражение «20 000 лет». Если «Влесова книга» полностью фальсифицирована, эта работа проделана весьма тщательно и умело. Произведена имитация «темных мест», «ошибок», «редакторских переделок» и т.д.

Судя по характеру исторических материалов текстов, создается впе­чатление о том, что по крайней мере часть информации дощечек была записана ранее IX в., т. е. до создания славянской письменности Кон­стантином философом. Могла ли быть в столь древнее время у русов, с которыми усиленно соотносятся события текстов, письменность?

В житии святого Константина философа при описании его поездки в Хазарию читаем:

Нашел же (Константин) здесь (в крымском Херсонесе) евангелие и псалтирь, написанные русскими письменами, и человека нашел, говорящего на том языке, и беседовал с ним, и понял смысл этой речи, и, сравнив ее со своим языком, различил буквы гласные и согласные, и, творя молитву богу, вскоре начал читать и излагать (их)  (9,77‒73)

Поездка в Хазарию датируется 360‒361 гг., т.е. временем, предшес­твующим призванию варягов и созданию Константином славянской письмен­ности.

В «Повести временных лет» описано, как при осаде Владимиром Свято­славичем все того же Херсонеса, некий житель города Анастасий пустил в стан русского князя стрелу с запиской: «Кладези еже суть за тобою с востока, из того вода идет по трубе». (4,109) Этой запиской русы успеш­но воспользовались, из чего видно, что в стане язычников были грамотеи. О письменности у русов до их крещения при Владимире неоднократна сооб­щают арабские историки. Для нас наибольший интерес представляет сообще­ние ибн ал-Недима, который применительно к 927 г. пишет:

Мне рассказывал один, на правдивость которого я полагаюсь, что один из царей горы Кабк послал его к царю русов; он утверждал, что они имеют письмена, вырезываемые на дереве. Он же показал мне кусок белого дерева, на котором были изображены, не знаю, были ли они слова или отдельные буквы. (4,109‒110)

Он дает и зарисовку надписи, которая по своей графике отличается как от глаголицы, так и от кириллицы. Расшифровать надпись не удалось. В археологических материалах из южнорусских степей встречаются загадоч­ные знаки, относящиеся к неизвестным системам письма. Знаки эти дати­руются как сарматской, так и средневековой эпохой. (4)

Известно о существовании какой-то письменности в виде черт и резов и у язычников-славян, которые также не чуждались писания на досках:

Слово «дъска», «дъштица», «дъщка», «доска», «деска», «дештька» сохранилось в значении записи, грамоты до позднейших времен, когда вместо деревянных таблиц, досок, письменными материалами служили уже пергамин и бумага. Так в Новгороде в XIII в. досками называли известные грамоты, акты; Чехи же называли вообще записи, именно судебные книги, и потом весь государственный архив — дески (desky zemske, tabulae terrae). Слово «книга» означало первона­чально тоже доску (срв. польск. Knieja — лес), и потом вообще письмо, запись... (7,203‒204)

У русов и славян до принятия христианства существовала письменная традиция, и при этом материал для фиксации «Влесовой книги» выбран умело.

Предположив подложность текстов дощечек, следует признать, что работа по их изготовлению выполнена исключительно талантливым филологом и историком. Аноним с поразительной легкостью водит за нос профессио­нальных ученых вот уже много десятилетий, и не исключено, что более пристальное исследование его творчества выявит, что он во многом опере­дил развитие исторической и филологической науки. При этом указания наших филологов на имеющиеся в текстах элементарнейшие ошибки сильно озадачивают. Предложенный нам портрет Миролюбова в свете таких сообра­жений либо в корне неверен, либо этот историк не принимал участия в составлении текстов.

Комплекс сведений, связанных с обнаружением «Влесовой книги» и ее опубликованием, позволяет поставить для дальнейшего изучения еще одно предположение. Возможно, никаких деревянных дощечек с письменами на них у Миролюбова не было. Были тексты на бумажной основе. В этом списке могло содержаться сообщение о том, что тексты скопированы с древних дощечек, а также приведено их подробное описание. Этой информации было бы достаточно, чтобы Миролюбов в былом существовании дощечек нисколько не сомневался.

Миролюбов в этом случае понимал бы, что копия новейшего времени с табличек девятого, как он считал, века вызовет явное недоверие, и поэтому нашел, как ему показалось, остроумное решение. Публикация тек­стов должна была вестись с якобы подлинных дощечек, а когда памятник займет прочное положение в научном мире, раскрыть тайну. Грех во спасе­ние источника по истории славянства казался небольшим, и к заговору присоединился Кур, а впоследствии, возможно, и Лесной.

Однако заговорщики недооценили компетентности ученых. Попытка выдать фотографию с листа рукописи или специально сделанной имитации за фотостат дощечки не удалась. Вдобавок филологи выявили в языке текста наслоения значительно более поздние, нежели IX в. к которому публикато­ры приурочивают памятник. В этих условиях чистосердечное признание показалось миролюбовскому кружку губительным, и дальнейшие неуклюжие попытки горе-конспираторов отвести от себя обвинения окончательно по­дорвали доверие к текстам.

В конце 60-х гг., т.е. незадолго до смерти, в книге «Славяно­русский фольклор», составившей последний, девятый том миролюбовских сочинений, автор, видимо, проговаривается:

Позже судьба свела нас уже за границей с покойным художником Али Изенбеком, как его звали бельгийцы в Брюсселе. У него оказа­лась рукопись «Дощьки Изенбека». Этот документ мы изуча­ли, переписывали, «Дощьки Изенбека» пропали во время смерти худож­ника (полковника артиллерии, командира Марковского дивизиона), или, может, изъята Гестапо вместе с 600 его картинами. (12,250)

Несмотря на удары судьбы, Миролюбов не потерял оптимизма и сохра­нил веру в достоверность обнародованного им памятника. В своих сочине­ниях он пишет:

Серьезное изучение как языка «Дошек», так и их содержания, исторического значения или религиозного, вероятно, придет значи­тельно позже, когда улягутся «страсти»... мы уверены, что они будут в будущем признаны весьма важными... (12,250)

Учитывая такое настроение Миролюбова, надежда на то, что он при­прятал до лучших времен «рукопись Изенбека», сохраняется. Вопрос только в том, насколько надежным оказалось это убежище.

Скудные данные по проблеме «Влесовой книги», введенные в нашей стране в научный оборот, говорят, скорее, в пользу подлинности какой-то части текстов. Окончательные же выводы можно будет сделать только после всестороннего изучения памятника на профессиональном уровне. Хоть и с опозданием почти в четыре десятилетия, но это нужно скорейшим образом сделать, т.к. потеря времени ведет к утратам в информации по проблеме, сведения о которой распылены на обширном пространстве земного шара.

Список использованной литературы

1. Винокур Г.О. К вопросу о языке «Слова о полку Игореве». — В кн.: «Слово о полку Игореве». Комплексные исследования. М., 1983.
2. 3айдлер Л. Атлантида. М., 1966.
3. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960.
4. Истрин В.А. 1100 лет славянской азбуки. М., 1988.
5. Ламанский В. О славянах в М.Азии, в Африке и в Испании. СПб., 1859.
6. Первольф И. Славянская взаимность с древнейших времен до XVIII века. СПб., 1874.
7. Первольф И. Славяне. Их взаимные отношения и связи, т. 1. Варша­ва, 1336.
8. Первольф И. Славяне. Их взаимные отношения и связи, т. 2. Варша­ва, 1388.
9. Сказания о начале славянской письменности. М., 1981.
10. Слово о полку Игореве. М., 1985.
11. Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М., 1989.
12. Творогов О.В. «Влесова книга». В кн.: Труды Отдела древнерус­ской литературы, т. 43. Л., 1990.
13. Успенский Ф. Византийские владения на северном берегу Черного моря в IX‒X вв. — В кн.: Киевская старина, т.25, № 5/6. Киев, 1889.

Москва

1991