Арсений Рязанский, завершивший «Слово о полку Игореве». называл свое творение «песнью», Ходына — «повестью». В тексте Бояна упоминает­ся «слово». Это прозвание закрепилось за всей поэмой. Можно предполо­жить, что на Руси переводную повесть о Святославе знали как «слово». Поэтому назовем ее «Слово о Святославе Великом».

В летописях войнам Святослава на Балканах посвящен обширный рас­сказ. Судя по детальности изложения, в его основу был положен письмен­ный источник. Сопоставим две цитаты. «Повесть временных лет»:

И рече Святослав: «Уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земли Рускые, но ляжем костьми ту: мертвый бо срама не имают; аще ли побегаем, срам имам: и не имам убежати. но станем крепко; аз же пред вами пойду: аще глава моя ляжет то вы промыслите о собе». И реша вой: «Идеже глава твоа, ту и свои главы сложим». (7,35)

А вот слова Святослава в передаче Льва Диакона:

Итак, проникнемся мужеством, (которое завещали) нам предки, вспомним о том, что мощь росов до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно сражаться за свою жизнь. Не пристало нам воз­вращаться на родину, спасаясь бегством; (мы должны) либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, (достойные) доблестных мужей! (4,79)

Здесь говорится об уже известном нам мужестве предков. И у Льва, и в летописи есть мотив отказа от бегства, провозглашен принцип «либо победить, либо умереть». Сходство свидетельствует о зависимости от об­щего источника. Текст Скилицы еще ближе к летописному:

Свендослав же убедил их решиться на еще одну битву с ромеями и — либо, отлично сражаясь, победить врагов, либо, будучи побеж­денными, предпочесть постыдной и позорной жизни славную и блажен­ную смерть. Ибо как возможно было бы им существовать, найдя спа­сение в бегстве, если их легко станут презирать соседние народы, которым они прежде внушали страх? Совет Свендослава пришелся им по нраву, и все согласились встретить общими силами крайнюю опас­ность для их жизни. На рассвете следующего дня варвары поголовно выступили из города. Чтобы никому не было возможности спастись бегством в город, они заперли за собой ворота и бросились на ро­меев. (4,130)

Как и в летописи, воины соглашаются со Святославом. Перед нами разные версии одного и того же рассказа.

2. Сватовство Цимисхия

В древнерусских источниках есть легенда о сватовстве византийско­го императора к св. Ольге. Обычно в качестве жениха называется Иоанн Цимисхий. Уже в древнейших списках проложного жития великой княгини читаем:

...иде (св. Ольга. — В.Г.) в Костантин град. Тогда царствующю Цемьскею. (9,7)

В Радзивиловской летописи, сохранившей самую древнюю редакцию «Повести временных лет», стоит имя «Константин». Это ближе к лежавшим в подоснове легенды событиям, связанным с Константином Багрянородным. (1,16‒20) Но уже в Лаврентьевской летописи появляется «царь именем Цемьский».

Согласно древнерусской традиции, св. Ольга скончалась 11 июля 969 года. Иоанн захватил власть в декабре 969 года, то есть на несколько месяцев позднее. Поездку же великой княгини в Константинополь летописи датируют 955 годом. Но все это не смутило книжников, и имя Цимисхия вытеснило имя первоначального жениха. У подобной замены должны были быть серьезные причины.

В Степенной книге помещена обширная легенда о сватовстве. (3) Ав­тор выказывает прекрасную осведомленность о давних событиях. Сообщая о нападении Святослава на болгар, он пишет: «А привел его на болгар царь Никифор Фока». Церковная традиция в целом достаточно равнодушна к ка­кому-либо историческому уточнению событий. Близкий мотив находим у Та­тищева:

6475 (967). Святослав, елико по призыву Никифора, царя греческаго, на болгар, толико по своей обиде, что болгары помогали козарам, пошел паки к Дунаю. (11,49)

В татищевском рассказе о русско-хазарской войне болгары не упоми­наются. Рассказ о войне с болгарами-хазарами взят из Иоакимовской ле­тописи. Видимо, сюжет с Никифором взят оттуда же.

В легенде о сватовстве важную роль играет отказ в бракосочетании из-за того, что жених был восприемником невесты при крещении. Подобную конфликтную ситуацию пережил Никифор Фока:

Он (Никифор. — В.Г.) сочетался браком с супругой Романа (Феофано. — В.Г.), прекрасной обликом чистокровной лакедемонян­кой... Пошли, однако, слухи о том, что брак Никифора нельзя счи­тать вполне законным, ибо он восприемник детей самодержца Романа и Феофано от священной купели. (4,30)

Для роли волокиты этот суровый воин и аскет годился мало:

Никифор, который вообще был на протяжении всей своей жизни деятелен, бдителен и предусмотрителен, никогда не становился ра­бом наслаждений и о котором никто не мог сказать, что видел его хотя бы в юности предавшимся разврату... (4,44)

Автор Степенной книги был о Никифоре такого же мнения. Со ссылкой на Афанасия Афонского причиной убийства он называет воздержание в от­ношениях с царицей. К тому же Никифора причислили к лику святых. Иное дело Иоанн Цимисхий. чья любовная связь с Феофано была широко известна. Лев Диакон порицал его: «Был жаден к телесным наслаждениям». (4,53) Поэтому Иоанн, а не Никифор стал неудачливым женихом великой княгини. Кроме всего прочего, осмеяние Иоанна было своего рода реван­шем за его победы над русами.

3. Плач по Никифору

В славянской «Повести об убиении Никифора Фоки» орудием убийства императора назван «акуфий». Во всей византийской литературе это слово встречается только раз — в «Истории» Льва Диакона, опять же в качестве орудия убийства Никифора. (4,193) Следовательно. «Повесть об убиении Никифора Фоки» основана на «Истории» Феофила.

Популярность сказания, имевшего близкие мотивы с легендой о сва­товстве императора к Ольге, привела к тому, что имя «Цимисхий» стало восприниматься частью книжников как обозначение любого византийского императора. Точно так же под влиянием легенд о крещении русов IX века при патриархе Фотии многие русские грамотеи простодушно считали всех византийских патриархов Фотиями. Образ Цимисхия, пополненный чертами Никифора, занял прочное положение в легендах.

Рассказ Феофила о гибели Никифора был популярен и в Византии. Его использовал автор жития Афанасия Афонского. Житие было переведено на русский, так что сведения о кончине этого императора вводились в нашу письменную традицию посредством разных источников.

В Степенной книге св. Ольга гневно осуждает Цимисхия:

Оле несытства женолюбия! Оле умышления неподобного! Оле сквернаго рачения! Что глаголаши о Цимисхие, ей же от святыя ку­пели приемник бысть, приемник же тоя и чертогу непщуеши быти и не стыдишися, хотя разорити духовное сочетание? Не довле ли тебе, о царю, немилостивное погубление сродника твоего святого царя Ники­фора, сообщницу погублению его имея блудорачительную его царицу, суровейшую Феофану, ей же законопреступно примесился еси; не усрамився, ни помилова, ни снабде, иже по плоти сродства, иже о Ни­кифоре цари... (3,15)

Перед нами кусок какого-то плача по императору, с добавленным мо­тивом восприемничества при крещении. Назовем его «Плач по Никифору».

Гибель Никифора стала главной причиной русско-византийской войны 970‒971 годов. Великий князь, объясняя нападение на Византию, должен был выставить убийство своего боевого друга в качестве основного пово­да. В «Истории» Иоанн и Святослав, прежде чем начать боевые действия, обмениваются посланиями. Но Никифор в них не упоминается. Между тем варвар Святослав был удобной фигурой для обличения убийцы. Филиппика св. Ольги — уцелевший на русской почве реликт обвинений Святослава.

В «Клиторологии» довольно занудливо перечисляются славословия толпы при воцарении Никифора. Вот их образец:

Счастливо ты пришел, о Никифор, самодержец ромеев! Счастливо ты пришел, Никифор, властитель величайший ромеев! Счастливо при­шел ты, Никифор, одержавший победу над фалангами врагов!.. (4,109)

Если мы сменим мажорную ноту на минорную, то увидим, что по стилю эти славословия близки причитаниям из Степенной книги по Игорю:

Самодержец всей Русской земли был еси; ныне же мертв... и многи победы на супротивныя показал еси. Ныне же где что? Все ми­ну. Где великое государство самодержства твоего? Где слава и кра­сота мира сего? Где багряница брачная и ризы многоценные? Где злато и сребро, и вина, и меды, и брачна честная, и быстрый кони, и домове велиции, и имение многая, и дани, и чести бесчислен­ный... (3,10)

К Игорю многое из описанного не подходит. Особенно примечательны брачная багряница и многоцветные ризы. Перед нами священные импера­торские одежды, в которых венчали на царство. Огромные здания и бес­численные титулы также не характерны для Руси первой половины X века. «Самодержец» — перевод греческого императорского титула «автократор». Сходный термин «архикратор» находим в Иоакимовской летописи. Здесь им переводится титул Рюрика «великий князь». (10,110) Перед нами вновь кусок из «Плача по Никифору», приспособленный для русских нужд.

Привлекали внимание русских книжников и сюжеты из сказаний о Ни­кифоре. связанные с женой-изменщицей. Посредством Русского извода Хро­ники Манассии они попали в «Повести о зачале Москвы». Московские книж­ники использовали их в формировании легенд о святых князьях Андрее Боголюбском и Данииле Московском, якобы погубленным неверными супругами. (8,28‒143)

4. Романист

Арсений Рязанский цитирует несохранившуюся песнь Бояна:

Тому вещей Боян и првое припевку смысленый рече:

«Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божиа не мину­та». (2,19)

А вот цитата из «Плача по Никифору», включенная в плач по Игорю:

...и птицы небесные ко гнездом летят... Сей бо мир преходит, яко же вижу и несть хитрости, еже убежати кому смерти. Егда же како и мене постигнет смерть, и кто будет память мою творить по смерти? Все бо естество человеческое в небытие расходится и забы­тою предавается. (3,10)

Общий мотив цитат — неумолимость смерти. Создавая свою знаменитую «припевку». Боян отталкивался от содержания «Плача по Никифору». Он использовал и «Слово о Святославе Великом». Возможно, в его руках была еще не распавшаяся на куски «История» Феофила.

Лев Диакон:

Он (Никифор. — В.Г.) решил никогда более не отдыхать на сво­ем ложе, а спал на шкуре барса и пурпурном войлоке, расстелив их на полу, укрывал же он свое тело плащом своего дяди монаха Михаи­ла по прозванию Малеин. (4,46)

Эту цитату сравним с цитатой из «Повести временных лет»:

Князю Святославу взрастьшю и взмужавшю, нача совкупляти вой многы и храбры, и легко ходя, аки пардус (барс. — В.Г.), воины многы творяше... ни шатра имяше, но подклад постилаше и седло в головах... (7,33)

Оба спали не на кроватях, а на подстилке. Причем если один спал на шкуре барса, то другой ходил легко, как барс. Сохранилось прозвище Святослава — «Легкий». Нравы двух повелителей сходны.

В первоначальном варианте «Истории» Феофила было два главных ге­роя — цивилизованный император ромеев Никифор и дикий тавроскиф Свя­тослав, его боевой товарищ. Ромей и варвар, каждый по-своему, олице­творяли идеал правителя-воина. Позднее под влиянием политической обс­тановки к ним был добавлен Иоанн Цимисхий, а затем — Варда Склир.

Тавроскиф представлял дикую стихию и. подобно Ахиллу, находил упоение в битве. Никифор был разумным защитником ромейской державы и православия. В своих войнах Никифор опирался на русскую военную силу.

Поэтому, возможно, присутствовала мысль, близкая рассуждениям Констан­тина Багрянородного об использовании одних варваров против других.

В «Истории» Феофила сильно литературное начало. Обширные монологи героев, развитые мотивы дружбы, любви, верности и измены приближают ее к художественным произведениям. «Историю» можно назвать рыцарским про­тороманом. Расцвет рыцарского романа в Византии и соседних странах наступил значительно позже. Перед нами формирование нового жанра, пока что еще в лоне традиции исторических хроник.

5. Эпический Святослав

Мотив боевого братства цивилизованного царя и полудикого иноземца широко представлен в мировой литературе. По материалам «Шахнаме» его успешно разрабатывал Шота Руставели. (14) Тариэль. иноземный друг Ав­тандила, кстати, был одет в барсовую шкуру, столь любимую Никифором. Хотя Тариэль показан благородным царевичем из знаменитой страны, пер­воначально он предстает как обитатель затерянной в горах пещеры.

Мотив героя, одетого в шкуру зверя, очень древний. Шкуру убитого льва носил Геракл. В панцирь из шкур барса был одет герой иранских сказаний Ростем. (12,638) У Руставели имя Ростема придано царю арабов Ростевану, а функции — Тариэлю. Ростеван остается дома, в странствия же отправляется Тариэль. Замена одного странствующего богатыря на дру­гого должна была иметь весомую причину.

У Низами в поэме «Искендер-наме» использованы персидские сказа­ния, восходящие к легендам об Исфендиаре. (5) Только имя иранского бо­гатыря впоследствии было вытеснено именем Александра Македонского. На эти сказания наложились реалии похода 944 года русов на Бердаа. Шота Руставели разрабатывал сходный сюжет. Поход Александра Македонского с Кинталом к стене в область Мрака и поход Автандила, Тариэля и Придона к Каджетской крепости восходят к походу Исфендиара и его брата Пешутена к Руин-деж («медный замок»). (13,185‒186)

Имя «Автандил» — вариант имени «Исфендиар». Перед штурмом Кад­жетской крепости Автандил предложил пробраться в нее, переодевшись купцами. Именно так проник в Руин-деж Исфендиар. Пешутен, младший брат Исфендиара, у Шота превратился в вассала Придона. Иноземец-побратим появился в качестве дополнения к первоначальному иранскому сюжету. Александра в область Мрака сопровождал владыка русов Кинтал. Но в этом случае и Автандила должен был сопровождать рус.

Тариэль назван индийским царевичем. Индийцы в средневековых ис­точниках именовались и как «инды», и как «синды». Народ «синды» в ан­тичности жил на Таманском полуострове. Генетически приазовские синды восходили к европейским индоариям, позднее ушедшим в Индостан. Сходс­тво названий и общность происхождения приводили в источниках к отож­дествлению народов и путанице в рассуждениях о них. У Льва Диакона ро­дина тавроскифа Святослава сближена с Таманским полуостровом — место­жительством таманских русов, его предков. Родовые же корни Святослава связаны с миром пеласгов. Потомками пеласгов-индоариев в Северном При­черноморье были синды и тавры. Имя «Тариэль» близко этнониму «тавры». Тариэля можно признать за тавра-синда с Таманского полуострова.

Выдающееся место русов в поэме Низами объясняется влиянием «Исто­рии» Феофила или ее переложений. У Шота Руставели подобное влияние вы­ражено слабее, хотя русы им упоминаются. Шота использовал какую-то «повесть из Ирана», то есть персоязычный источник.

Низами не именует русов таврами. Но он упоминает некоего Тартуса, которого звали «всех русов Рустамом». В героической поэме самым глав­ным из богатырей должен был быть предводитель войска. Предводитель ру­сов именуется «Кинтал». В оригинале поэмы вместо фразы «Кинтал и Руси» стояло «Киниаз и Руси». (5,738) Имя «Кинтал» восходит к русскому титу­лу «князь». Следовательно, у информаторов Низами вождя русов звали «князь русов Тартус». Позднее титул превратился в имя, что привело к расщеплению образа русского владыки. Имя «Тартус» также восходит к эт­нониму «тавры». «Тавры», «тавроскифы» — обычное именование русов в «Истории» Феофила.

Низами вкладывает в уста Александра, узнавшего о нападении русов, угрозу:

Синджабийцев, скрутив, опрокину их стан,

Я на деньги славян свой поставлю чекан... (5,254)

Русы названы славянами и синджабийцами, то есть синдами. Перед нами целый ряд совпадений. Похоже, что Феофил выводил русов от антич­ных синдов-пеласгов.

Во вступлении к поэме Шота писал:

Чтоб оплакать Тариэля, слез поток безбрежный нужен.

Ибо кто из сотворенных был ему подобным мужем? (14,2)

Поэт знал о трагичном конце Тариэля. Между тем поэма заканчивает­ся описанием свадьбы героя и ничего не сообщает о его дальнейшей судь­бе. Обстоятельства гибели тавра раскрывались в иранском источнике. «Искендер-наме» не содержит сведений о гибели Кинтала — за основу Шота взял не ее, а какое-то иное произведение. Существовало два извода пер­сидских сказаний, включавших реалии похода 944 года. Один был связан с Александром Македонским, другой — с Исфендиаром. Первым пользовался Низами, вторым — Руставели.

Александр Македонский у Низами и Тариэль у Руставели воюют с хатайцами-китайцами, чьим предводителем был хакан. С «хаканом» Чина-Китая сражались герои «Шахнаме». В средневековье самым известным хаканом был хазарский.

Ибн Хаукаль датировал русский разгром Хазарии 969 годом. Имени полководца он не назвал. Согласно летописям, это был Святослав. (6,221) Ибн Мискавейх в описании событий после 912 года не пользовался сочинением Ибн Хаукаля. Он сообщает о разгроме Хазарии некими «турка­ми» в 965 году. В известии ал-Мукаддаси, близком рассказу Ибн Миска­вейха, Хазарию покоряют русы. (6,222) Следовательно, их информатор в число хазарских врагов помещал русов и турок. В русских летописях ха­зарская война также приурочена к 965 году.

Согласно Иоакимовской летописи, в войске Святослава были венгры:

...воюя на казари, болгоры и греки, имея помосчь от тестя, князя угорского и князя ляцкого, не единою побеждая... (10,111)

Византийцы называли венгров турками. Следовательно, Ибн Мискавейх основывался на византийском сочинении. Мы уже знаем, что этим сочине­нием была «История» Феофила.

Отнесение разгрома Хазарии на 965 год внушает сомнения. Но одина­ковая ошибка и в русских, и в восточных сочинениях говорит об общем источнике сведений. Русские летописцы использовали письменное наследие киевского митрополита. Все эти совпадения говорят о том, что в «Исто­рии» Феофила имелся рассказ о русско-хазарской войне. Появление в поэ­мах Низами и Шота хатайцев следует связать с этим рассказом.

Под влиянием персидского эпоса и индийской родины Тариэля хазары были заменены на более восточных хатайцев. Часть сведений обоих поэтов в конечном итоге восходит к сочинению Феофила. Под эпическими образами Кинтала и Тариэля скрывается Святослав Великий.

Лев Диакон не знает ни о походе на Бердаа. ни о русско-хазарской войне. Феофил добивался реабилитации участников мятежа Склира. Для этой цели годились сведения об их заслугах. События из жизни Святосла­ва. не связанные с деятельностью Феофила или Склира. в заданную схему не вписывались. Феофил в подаренный Василию II памфлет включил только те куски из своей «Истории», которые отвечали поставленной задаче. Русские же сюжеты были сокращены.

«История» Феофила существовала в разных редакциях. Порою она рас­падалась на самостоятельные произведения. Несмотря на анонимность ав­тора. его творчество оказало влияние как на православную, так и на му­сульманскую письменную традицию.

Список использованной литературы

1. Грицков В.В. Русы. ч.5. Род Рюрика. — В кн.: Киммерийский центр, вып. 6. М., 1992.
2. Грицков В.В. Сказания русов. ч.2. «Слово о полку Игореве». — В кн.: Киммерийский центр, вып. 7. М., 1992.
3. Книга степенная царского родословия. — В кн.: Полное собрание русских летописей, т. 2. ч. 1. СПб., 1908.
4. Лев Диакон. История. М., 1988.
5. Низами Гянджеви. Собрание сочинений, т. 5. Искендер-наме. М., 1986.
6. Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990.
7. Радзивиловская летопись. — В кн.: Полное собрание русских лето­писей, т. 38. Л., 1989.
8. Салмина М.А. Повести о начале Москвы. М.-Л., 1964.
9. Серебрянский Н. Древне-русские княжеские жития. М., 1915.
10. Татищев В.Н. История Российская, т. 1. М.-Л., 1962.
11. Татищев В.Н. История Российская, т. 2. М.-Л., 1963.
12. Фирдоуси. Шахнаме. т. 1. М., 1993.
13. Фирдоуси. Шахнаме. т. 4. М., 1994.
14. Шота Руставели. Витязь в тигровой шкуре. Тбилиси. 1949.