А. В. Липатов[*]

Современные социально-политические, экономические и куль­турные изменения в нашей стране обусловливают необходимость по­иска новых духовных, нравственных, патриотических, национальных идеалов. В результате специалисты-гуманитарии все чаще обращаются к прошлому нашего отечества. Это в полной мере относится и к соци­ально-культурной деятельности, что актуализирует изучение опыта учреждений культуры и творческих союзов.

История государственной политики в области культуры в период «оттепели», с 1953 по 1964 г., становится важным материалом для анализа процессов в сфере искусства, которые были универсальными, но в регионах, в частности в Сталинграде (с 1961 г. Волгограде), имели более выраженный характер в силу большей инертности и следования общепринятым правилам, установленным центральными органами управления культурой.

О. В. Ралкова[*]

В течение последних лет возрос интерес к изучению истории по­вседневности. Мы будем рассматривать ее как отрасль исторического знания, предметом изучения которой является сфера человеческой обыденности в ее историко-культурных и социально-бытовых контек­стах.

В сельской повседневности, как в зеркале, отражались особенно­сти происходивших в стране процессов. Их рассмотрение сквозь при­зму повседневной жизни конкретного региона позволяет показать разнообразие общеисторического процесса, обогатить историческую науку новыми конкретными данными.

Локально-исторические исследования в русле истории повседнев­ности органично сочетаются с устной историей. Работа с устными сви­детельствами продуктивна, поскольку устные источники наиболее живо отражают специфику потребностей сельского населения Челя­бинской области в первые послевоенные годы и мотивы поведения сельских жителей.

А. В. Семенихин^[*]

Протоиерей Николай Евграфович Сироткин — патриарх русской фенологии, метеоролог, выдающийся пастырь, благочинный церквей Подольского уезда Московской губернии, просветитель, краевед, ста­тистик, нумизмат второй половины XIX — первой четверти XX в. Его труды — это результат многолетних метеорологических и фенологи­ческих наблюдений, изучения среднерусской природы на примере Подольского уезда, изучения истории села Захарьино и окрестностей Сухановской волости Подольского уезда¹, где Сироткин провел 50 лет своей жизни из 78, а также просветительская деятельность по откры­тию 10 школ в Подольском уезде. Наблюдения Сироткина за природой стали основой русской фенологии. Ими пользовались многие авторы выдающихся фенологических работ разных лет, а метеорологические наблюдения Николая Евграфовича вошли в историю русской метеоро­логии. Однако само имя Сироткина, ввиду того что он был представи­телем духовенства, в советское время было забыто. Скромное упоми­нание о нем можно найти в советской фенологической литературе. Современная историческая, фенологическая, метеорологическая или любительская краеведческая литература также не изобилует ссылками на личность и наследие Николая Евграфовича, ограничиваясь лишь редкими и краткими упоминаниями, основанными на одном-двух источниках информации.

Р. И. Гальперин^[*]

Конец XIX — начало XX в., безусловно, является переломной точ­кой русской истории. Революционные потрясения, освободительное движение вторглись в судьбы подданных империи. В бурный водово­рот социально-политических катаклизмов этой эпохи был втянут са­ратовский юрист, адвокат и общественный деятель Николай Николае­вич Мясоедов.

В работе использованы по большей части еще не введенные в на­учный оборот материалы Государственного архива Саратовской обла­сти (ГАСО, Саратов). Первым, кто использовал материалы личного фонда Н. Н. Мясоедова, была заведующая отделом НСА ГАСО М. Ю. Болдырева¹. Общественно-политическую и профессиональную деятельность Мясоедова рассматривал в своих работах профессор Ю. В. Варфоломеев, особо обращая внимание на политические про­цессы саратовского адвоката² и на период его работы в должности старшего председателя Саратовской судебной палаты³.

Л. В. Пашкова[*]

Наряду с Бородинским сражением московский пожар — одно из неразгаданных событий Отечественной войны 1812 г. Пожалуй, двумя самыми главными проблемами в изучении Отечественной войны яв­ляются вопросы о том, кто выиграл Бородинское сражение и кто явля­ется виновником пожара в Москве.

Москва горела в течение шести дней во время пребывания в ней французов, но и после в разных частях города вспыхивали небольшие пожары. До сих пор не определено, кто был виновником сожжения древней столицы — русские или французы. Существует также точка зрения, что Москва загорелась случайно. Все эти гипотезы начали раз­рабатываться сразу же после окончания войны, поскольку о москов­ском пожаре писали в то время многие очевидцы событий. Изучение этой проблемы получило свое дальнейшее развитие, однако в процес­се исследований историки так и не пришли к однозначному ответу.

Я. И. Прокопенко^[*]

Судьбы людей становятся все менее различимыми за толщей про­шедших лет. Так трудно порой увидеть человека за историческими со­бытиями и в свою очередь оценить его роль в них. Мы не задумываем­ся о том, что и сами когда-нибудь станем лицом своей эпохи, образом на историческом горизонте.

Прошлое — не только история смены правителей на троне, появ­ления и отмирания каких-либо учреждений, но и история жизни лю­дей. Совершить своеобразное путешествие во времени и увидеть сквозь века человека с его страстями, слабостями и надеждами, показать его отражение в исторической эпохе и отражение духа эпохи в нем — ис­креннее стремление автора.

М. И. Балыкина^[*]

Исследователи неоднократно отмечали существование двух куль­турных тенденций в эпоху русского средневековья. Первая связана со службой государству и монарху, вторая — с уходом от мирских дел и посвящению себя Богу. Средневековый человек не мыслил себя вне религии, но, как отмечал А. Я. Гуревич: «...мы ничего не поймем в средневековой культуре, если ограничимся соображением, что в ту эпоху царили невежество и мракобесие, поскольку все верили в Бога…»¹ Вера была нужна, чтобы объяснить существование этого мира; она служила опорной точкой, исходя из которой люди совершали те или иные поступки, строили свой жизненный путь. Считая себя рабом Бо­жьим и холопом государя, средневековый человек испытывал чувства, которые можно определить как благочестивые. На основе этих поня­тий между людьми устанавливались отношения в социуме².

С. В. Пашков[*]

В немецкой хронике продолжателя Регинона Прюмского содержатся сведения о русском посольстве 959 г. к Оттону I, которое проси­ло его прислать на Русь епископа. Последние источниковедческие ис­следования подтверждают достоверность этой информации¹. Вокруг нее в исторической науке развернулась дискуссия по вопросу о целях указанного посольства.

Мы условно выделили шесть основных точек зрения на цели рус­ского посольства 959 г. к Оттону I. Согласно первой, посольство не было официальным представителем Киевской Руси. Одно из основа­ний данной позиции — обозначение продолжателем Регинона народа, от которого прибыли послы, термином «руги». Поскольку этот этно­ним употреблялся также по отношению к населению других террито­рий, то некоторые историки посчитали, что именно туда, а не на Русь Оттон I отправил епископа. В. Н. Татищев в середине XVIII в. писал: «Равно сему Ламберт о проповеди римлян народу русскому в 960 году сказует, но явно, что ругиан за русских почитает, чему другие правиль­но противоречат, сказуя, еже оное в Вандалии у ругиан разуметь надлежит...»² Н. М. Карамзин в 1816 г. отмечал, что «Адальберт был по­слан Оттоном не к русским, а ругенским славянам»³.

И. А. Курляндский[*]

Публикуемые ниже документы касаются судьбы только одного священника из многих тысяч служителей Церкви, ставших жертвами политических репрессий 1920‒1930-х гг. Документы выявлены в ар­хивном деле Центрального архива ФСБ, содержащем сводки местных чекистских начальников, посылавшихся ими своим руководителям из центрального аппарата ОГПУ, о волнениях в разных областях СССР, возникавших на «церковной почве» в 1929‒1930 гг., в результате раз­вернутых властями масштабных гонений на религию и Церковь, пря­мо связаных с проводимой тогда политикой «большого скачка» во всех сферах жизни страны. Этот «большой скачок» еще в советских учебни­ках объяснялся расхожим штампом — «наступление социализма по всему фронту», а советским людям той эпохи он запомнился прежде всего коллективизацией и раскулачиванием по-сталински, обернувши­мися не только разорением и уничтожением традиционной деревни, но и ликвидацией целого класса крестьянства как самостоятельных производителей. Именно поэтому ряд исследователей проблемы (С. А. Красильников, В. А. Ильиных и др.) считают необходимым в этом случае употребление термина «раскрестьянивание». Второй круп­ной категорией жертв политики раскрестьянивания стало духовенство (для русской деревни — главным образом православное), сельские священники. Такой ход был вполне логичен для руководства страны. Раз ломался традиционный уклад жизни старой деревни, то для боль­шевиков необходимо было нанести сокрушительный удар и по Церкви как духовной опоре этого сознательно разрушаемого ими уклада, и по ее многочисленным служителям, которые нередко защищали простых сельских тружеников от произвола и насилия властей.

Е. А. Газов[*]

Трагические для Русской Церкви события, связанные с изъятием церковных ценностей в 1922 г., уже освещены в десятках книг и сотнях статей российских и зарубежных историков. Подробно исследована роль Политбюро ЦК РКП(б), советских властных и репрессивных структур в организации кампании на «высшем» уровне. Изучение этих событий в регионах представляет на сегодняшний момент довольно разнообразную картину, и следует отметить почти полное отсутствие исследований о ходе кампании в Московской губернии, особенно в уездах, хотя столичный регион был одним из важнейших в планах большевистских экспроприаторов¹. Около 2000 культовых зданий: православные храмы и часовни, не разграбленные до основания мона­стыри, старообрядческие храмы и моленные, католические костелы, синагоги и мечети — все это обращало на себя пристальное внимание советских руководителей.