Если исходить из традиционных исторических представлений, то сле­дует признать, что основная конструкция не могла быть создана ранее XX в. Например, хеттский язык, на котором сделана запись о появлении киммерийцев в Передней Азии в середине VIII в. до н.э., был дешифрован только в нашем столетии. В XIX в. и ранее практически безраздельно господствовала концепция Геродота, отводившая переднеазиатской жизни скифов и киммерийцев период около трех десятилетий.

Тексты прошли через руки значительного числа советских академиков от истории, не говоря уже о легионе историков более низких рангов. Им была посвящена фундаментальная работа профессионального исследователя древнеславянских текстов О. Творогова. Работа эта была горячо одобрена ведущим авторитетом в этой области — Д. Лихачевым. Судя по уничижитель­ным характеристикам Творогова, эмигрантских дилетантов—исследователей в расчет, видимо, вообще можно не принимать. Однако восстановить основную конструкцию текстов никому не удалось. И дело, возможно, не в бездар­ности исследователей, а в сложности проблемы.

Теоретически можно допустить существование блестящего историка-аналитика, создавшего незадолго до 1953 г. (времени начала публикаций, связанных с текстами) основную конструкцию. Можно не согласиться с исторической достоверностью ее положений, но она тщательно зашифрована, ей придан вид творения по крайней мере двух древних хронистов, предус­мотрена имитация ошибок, введены поправочные коэффициенты к датам древ­нейшей части известий, осуществлена имитация разновременных языковых включений и многое другое. Это говорит об интеллектуальном ранге ее возможного творца. Такому человеку, конечно, не составило бы труда обмануть бесхитростного Миролюбова и подсунуть ему тексты с целью их публикации чужими руками.

Самого Миролюбова из числа создателей основной конструкции следует исключить. Его сочинения, в которых он видел дело всей своей жизни, свидетельствуют о том, что он не имел об этой конструкции представле­ния. Создать подобную схему ему не мог бы позволить и чрезвычайно низкий уровень его исторической подготовки. Предположение же о том, что все девять томов его дилетантских сочинений написаны специально прими­тивно с целью сокрытия его блестящей эрудиции, маловероятно. Миролюбовский кружок не справился со многими простейшими задачами в расшифровке текстов. Так, перечисление племен «сумь, весь» ими было воспринято за библейское слово «Симове» (потомки Сима).

Сложнее дело обстоит с теми псевдоисторическими добавками и псевдодревнеславянскими языковыми включениями, от фантастичности и прими­тивности которых исследователей брала оторопь. Наличие их говорит о том, что создатель основной конструкции решил придать своему великолеп­ному творению вид фальсификации, так как предположить, что личность такого масштаба не справилась с подобными элементарными задачами, нель­зя.

Очевидно, логика была такова. После публикации текста дилетантами, профессиональные ученые, обнаружив совершенно идиотские добавки, объя­вят его фальшивкой. Однако через какое-то время будет дешифрована основная конструкция, подтверждена историческими данными, и тогда кри­тики текстов будут посрамлены. Идиотским добавкам будет найдено рацио­нальное объяснение, а основная конструкция займет важное место в ряду достоверной исторической информации, так как поверить в столь хитроум­ный план обмана историков будет трудно. Расчет блестяще оправдался.

2

В текстах имеется значительное количество псевдоисторических вста­вок. Так, на дощечке 38а после рассказа о Кии, Щеке и Хориве сообщается о движении к Днепру мимо реки Каялы. Во времена Кия имени Каялы быть не могло, так как оно имеет тюркскую этимологию. Путь с Карпат на Днепр мимо этой реки также не мог пролегать, т.к. историческая Каяла отождес­твляется с Кубанью. Очевидно, это не было известно редактору текста.

В древнерусской литературе имя Каялы уникально и встречается толь­ко в «Слове о полку Игореве». Критики текстов указывают целую серию соответствий между текстами и «Словом» и считают поэму одним из источ­ников «Влесовой книги». С этим мнением можно согласиться.

Дополнение текстов материалами из «Слова» в допетровское время маловероятно. Тексты сформировались в языческой среде за полтора века до написания «Слова». Их хранение должно было осуществляться вдали от христианизированной городской цивилизации. Поэма же, хоть и несет на себе следы двоеверия, принадлежит целиком княжеской и монастырской культуре. Если бы тексты и были дополнены, то скорее какими-то вы­дающимися, с точки зрения их хранителя, событиями, а не отдельными фразами и словами из поэмы.

В послепетровскую эпоху «Слово» находилось за пределами России, в белорусских землях, и практически никому не было известно, пока Мусин-Пушкин не приобрел рукопись, в составе которой поэма хранилась. «Слово» впервые было издано в 1800 г., после чего получило довольно широкую известность в образованных кругах общества. Эта дата позволяет наметить нижнюю границу возможного использования данных поэмы одним из редакто­ров текстов.

Обращает на себя внимание отсутствие в текстах имени Бооза. Весьма широкое распространение получило мнение о тождестве выражения поэмы «время бусова» с эпохой антского вождя Бооза, упоминаемого Иорданом. Мнение это ошибочно, но в 50-е гг. нашего века и ранее об этом никто не знал. Бооз был распят внучатым племянником готского повелителя IV в. Германориха. Все исследователи XX в. отождествляли этого исторического Германориха с Германорехом текстов. Несомненно, что любой их более древний и еще менее образованный коллега в лучшем случае придерживался бы этого же мнения, в худшем, по малограмотности, не имел бы определен­ных суждений.

Но тогда эти соответствия делают для фальсификатора в высшей степени соблазнительной мысль подкрепить древность текстов упоминанием имени антского вождя. Тем более, что тексты большое внимание уделяют готам, знают они в качестве родственного русам народа и антов. Бус-Бооз должен был появиться в текстах наряду с Каялой и другими заимство­ваниями из «Слова», но его имя отсутствует.

Дело, видимо, в том, что отождествление слова «бус» с Боозом произошло не сразу. На русском языке это предположение впервые увидело свет в 1847 г. Эта дата и служит довольно вероятной верхней границей использования материалов «Слова». В пользу этого рубежа говорит и отсутствие сведений об Азово-Черноморской Руси, концепция которой во второй половине XIX — начале XX в. стала популярной, но терпела сильную нужду в подкреплении историческими свидетельствами.

В первой половине XIX в. известен только один фальсификатор руко­писей, использовавший в своих сочинениях материалы «Слова», — коллекци­онер и собиратель А.И. Сулакадзев (ум. в 1830 г.). Он составил целый древнеславянский гимн, сочиненный якобы Бояном князю Летиславу.

Ранними читателями «Слова» имя Бояна воспринималось как известие о жившем много ранее похода Игоря великом сказителе. Тогда еще не было известно, что Боян был современником описываемых в поэме событий и даже автором второй ее редакции. Он никак не мог писать стихов никому не ведомому Летиславу, так как жил при дворе великого князя Святослава. Но в то время в выдумку Сулакадзева поверил даже поэт Державин. Он опубли­ковал гимн вместе со своим поэтическим переводом. В текстах «Влесовой книги» имя Бояна встречается неоднократно (4б, 6д, 9а). У Сулакадзева имя Буса встречается, но не в связи с антами и готами, а в качестве отца Бояна, что выдает происхождение имени от «времени бусова», а также неизвестность коллекционеру версии, отождествляющей Буса с Боозом.

Сулакадзев обладал большим количеством древних рукописных книг.

Для того чтобы повысить ценность своих рукописей, собиратель вписывал в них на древнеславянском, по его мнению, языке разного рода сообщения с древними датами, уникальными известиями, филологические познания фаль­сификатора Востоков характеризовал так: «...исполненное небывалых слов, непонятных словосокращений, бессмыслицы, чтобы казалось древнее». Такую же характеристику современные филологи прилагают и к языку текстов. Кроме того, буквы текста опубликованной фотографии дощечки «Влесовой книги» по написанию чрезвычайно близки написанию букв рукописи подлож­ного сочинения Бояна.

Критики «Влесовой книги» довольно единодушно указывают на Сулакад­зева как на возможного автора текстов, и к их мнению стоит прислушать­ся.

Судя по материалам текстов, они были завершены в новгородских землях. В коллекции владельца дубинки легендарного Добрыни и прочих подобных «раритетов», упоминаются сочинения новгородских языческих жрецов, написанные на пергаменте. Хозяин датировал их V веком. В бума­гах Сулакадзева был найден список названий, который считают перечнем задуманных или исполненных подделок. Среди этого списка упоминаются древнеславянские тексты, вырезанные на буковых досках. Одна из деревян­ных рукописей датирована тем же V веком.

В текстах довольно часто упоминаются готы, их вождь Германорех и иегуншты. Читатели текстов должны были соотносить, и в действительности соотносили, эти имена с античными причерноморскими готами, историческим Германорихом и гуннами. Начало нашествия гуннов в Европу и гибель Германориха датируется 375 г. Следовательно всю или почти всю группу позднейших известий обычный исследователь должен был относить к концу IV‒V в. Так как по смерти Германореха описан еще довольно длительный период времени, окончательная запись должна была датироваться временем не ранее начала V в. Действительно, в первой публикации «Жар-птицы» о «Влесовой книге» ее тексты датируются V в.

Все эти совпадения говорят в пользу того, что тексты находились во владении Сулакадзева. Но тот довольно ясный древнеславянский язык X‒XI вв., на котором основная их часть была записана, видимо, его не ус­троил, и он «улучшает» тексты разного рода вставками, выполненными псевдоархаичным языком собственного изобретения.

Если бы тексты попали в руки талантливого филолога, то вопрос о принадлежности вставок Сулакадзеву был бы давно решен, а заодно внесена и кое-какая ясность в то, какие части текстов языком какого времени были написаны. Это в свою очередь позволило бы уточнить многие положе­ния исторической информации текстов и проблемы авторства их основных редакторов.

3

Обращает на себя внимание именование десятой дощечки «дощка» и ссылка при ее публикации на таинственный «документ № 13». Это была вторая дощечка, опубликованная в журнале «Жар-птица». Самая же первая (№ 9), опубликованная месяцем ранее, именовалась, как и в подавляющем большинстве случаев, «дощечка» и также содержала отсылку на «документ», но уже под номером 8. В ходе дальнейших публикаций «документ» исчез.

Дощечки под номерами 1‒3, именуемые как «дощечки», так и «дощки», в заглавиях вместо слова «документ» имеют термин «лист». При этом дощечка 1 озаглавлена следующим образом: «Лист № 1; линии от 1 до 18 включительно, отрывок № 1, текста», т.е. никакого упоминания о дощечках нет. Далее в заглавиях появляются «дощечки-дощки», а затем уже и их «лицевые» и «оборотные» стороны. Термин «лист», судя по всему, введен владельцем текстов Миролюбовым и являет собой прототип для «документа». Оригинальный же термин «дощка», не принадлежащий собственному словарно­му запасу первых публикаторов, скорее всего, заимствован из каких-то сопроводительных материалов к текстам, содержащихся в «листах—докумен­тах», о которых публикаторы не сочли возможным распространяться.

Характерны и другие указания публикаторов. Так, в одном месте (3б) отмечается, что «выцвело в тексте». Это справедливо для текста, писан­ного чернилами, но никак не для текста дощечек якобы выполненных проца­рапыванием или путем выжигания. Текст дощечки 38а предваряет уточнение «Писано се рукоу». Здесь видно противопоставление процарапыванию или выжиганию, т.е., по существу, это ссылка на то, что какая-то часть текстов выполнена обычным написанием.

Дощечки публиковались не по порядку номеров, а вразнобой. При этом часть дощечек была обнаружена в архивах публикаторов только после их смерти. Но вся известная совокупность дощечек составляет сплошной ряд номеров от первого до тридцать восьмого. При всей пестроте нумерации, когда под одним номером находилась и одна «дощечка», и их «связка», общее количество «сторон» дощечек равно 74, т.е. цифре, близкой удвоен­ному количеству всех 38 дощечек.

Первый «лист» состоял из 39 «линий», т.е. строк, второй — из 38. В каждой линии насчитывается около 60‒70 знаков, т.е. объемы листов по их знаковой емкости примерно совпадают. Объемы текста, приуроченные к тому или иному номеру дощечки, а точнее «стороне» дощечки, варьируют значительно, но если за единицу измерения мы возьмем «лист», то весь текст составит количество листов, сопоставимое с цифрой 38. Показа­тельно, что и «лист 1», и, например, дощечка 28 имеют почти одинаковую емкость около 2,7 тыс. знаков. В количественном отношении суммарная емкость лицевой и оборотной сторон дощечек в некоторых «связках» (4, 6, 7) близка емкости «листа».

Приведенные данные говорят в пользу того, что публикаторы имели рукопись из 38 листов, а разбивка на блоки-дощечки и их нумерация производились достаточно условно. Так, опубликовав «дощечку 5», они отмечают «конец связки дощечки № 4», дощечка 4в служит продолжением дощечки 4а, а 4г — 4б, дощечка 18а в «Жар-птице» опубликована под номером 18, а Лесным — под номерам 8. Оставшиеся неопубликованными дощечки, обнаруженные впоследствии в архивах, не имеют разбивки на «стороны» и по емкости соответствуют емкости «листа». Видимо, в данном случае мы имеем дело с листами рукописи в ее первоначальном состоянии — еще не раздробленной на «отрывки» и «дощечки-дощки», хотя основания к подобному делению в виде каких-то пометок в рукописи могли присутство­вать.

Подозреваемое участие Сулакадзева в формировании текстов делает вероятным предположение о том, что древнее сочинение было им переписа­но, а в ходе копирования дополнено. Сомнительно, чтобы такой объем информации был запечатлен им на деревянных дощечках. Скорее всего, была выполнена только рукопись на бумажной основе. Кроме того, двоякое сулакадзевское определение основы древних сочинений как «буковые дощеч­ки» и «пергамент», видимо, говорит о том, что в его распоряжении была пергаментная рукопись, в которой упоминалось о более древней записи на дереве. В бумажной копии с нее Сулакадзев мог без обиняков заявить, что она списана с древних дощечек.

Не исключено, что уже Сулакадзеву попала в руки бумажная копия, так как другие его творения не выявляют у него склонности к работе такого титанического объема. Обычно он пробавлялся небольшими приписка­ми. В любом случае древнее сочинение было переработано каким-то патрио­том, который на основе исторических воззрений бытовавших до середины XIX в., создал сочинение, вводящее русских в круг древнейших историчес­ких народов. Возможность попадания в руки Миролюбова пергаментного списка невелика. Пергамент — материал, который мог бы претендовать на значительную древность, и прятать его было незачем. Исчезновение же рукописи скорее следует связать с бумажным списком, «новодел» которого скрыть было невозможно.

В том, что у Миролюбова не было никаких деревянных дощечек, можно практически не сомневаться. фотография с «дощечки» определена исследо­вателями как фотоснимок с прориси, т.е. это был рисунок, выполненный, скорее всего, на бумаге. В одном месте своих сочинений Миролюбов прого­варивается и называет памятник как «рукопись „Дощьки Изенбека“».

Судя по всему, первые публикаторы не устояли перед искушением выдать находку за найденные подлинные дощечки, т.к. бумажный список XIX века вряд ли внушил кому-либо большое доверие. Конечно, они намерева­лись после того, как тексты займут прочное положение в научном мире, раскрыть тайну. Однако исследователи, наткнувшись на сулакадзевские вставки, обвинили публикаторов в мошенничестве. Горе-мистификаторы, окончательно запутавшись в попытках самооправдания, сочли за благо унести главную тайну в могилу.

Миролюбов начал писать свои исторические работы, в которых содер­жится информация текстов, видимо, в конце 40-х гг. Резкую переориента­цию от поэзии и журналистики к истории следует связать с появлением у него документа чрезвычайной важности, так что приобретение «рукописи Изенбека» следует приурочить ко времени, непосредственно предшествующе­му началу исторических штудий Миролюбова. Изенбек к этому моменту уже покоился в земле, и наиболее вероятным передатчиком материалов высту­пает упоминавшийся Миролюбовым в связи с дощечками денщик Изенбека — Игнатий Кошелев.

О том, что рукопись была у Миролюбова и много позднее времени публикации текстов в «Жар-птице», говорят копии текстов, найденные в личном архиве после его смерти. Эти копии содержат много разночтений с изданными текстами. Причем, как правило, эти разночтения представлены добавлениями в архивных копиях отдельных слов и выражений. Для целей мистификации или самооправдания эти мелкие и даже мельчайшие добавки никакого значения не имеют. Видимо, Миролюбов продолжал расшифровку рукописи, сохранность которой была неважной.

Рукопись должна храниться у кого-то из доверенных людей Миролюбо­ва. В убеждении колоссальной значимости своей находки он пребывал до конца жизни, так что уничтожить ее не мог. Обнаружение рукописи Изенбе­ка было бы изящным доказательством достоверности ее исторического ядра, т.к. создание основной конструкции в эпоху Сулакадзева заведомо нере­ально.

1991

Москва