В более поздних русских источниках эта теория поставлена под сомнение. В «Степенной книге» говорится о приходе Рюрика с братьями из Пруссии, а сам родоначальник киевской династии объявляется потомком Пруса — брата римского императора Октавиана Августа (63 до н.э. — 14 н.э.). (2,237) Сходную точку зрения отстаивали и некоторые позднейшие летописные своды начиная с XVI века.

Искусственный характер легенды о происхождении московских князей от римских императоров ни у кого не вызывает сомнения. Подобная мода возводить свою родословную к знаменитым героям древности или напрямую к богам широко известна в разные эпохи у разных правителей. Иван Грозный, ловко воспользовавшись тем, что историки еще не добрались до его кня­жества, обосновывает на этих сомнительных сведениях свои притязания на Польшу и Литву. (6,20)

Немецкий дипломат и путешественник барон Сигизмунд Герберштейн (1486‒1566), дважды побывавший с дипломатическими миссиями в Моско­вии, высказал предположение о происхождении варягов от вагров — славян­ского племени из Голштинии. (3,397) Были и другие многочисленные мне­ния, которые не оказали практического влияния на современную историчес­кую науку.

Новую эпоху в изучении русского вопроса открыл XVIII век. В 1724 г. Петр Великий основывает Петербургскую академию наук. Со следу­ющего года по приглашению русского правительства западноевропейские ученые, соблазненные щедрыми окладами, начинают съезжаться в северную столицу. Из них формируется академия, они должны внести свою лепту в создание петровского варианта русской империи.

Среди приглашенных был и Готлиб Зигфрид Байер (1694‒1738) — земляк великого Канта. Он оставил преподавание классических древностей в Кенигсберге, чтобы жить и окончить свои дни на берегах Невы.

Байер собирает доказательства о скандинавском происхождении варя­гов русских летописей. К вопросу о происхождении имени русов он подошел очень осторожно и считал, что хотя это имя и применялось иногда относи­тельно шведов, но «росы восприняли свое название не от скандинавов». Согласно Байеру, на русском Севере среди финского населения развивалась готская и славянская колонизация, которая от своей распыленности («рас­сеивания») получила название росской или русской. Результатом смешения двух колонизационных потоков было то, что славяне приняли к себе динас­тию готского происхождения. (4,59)

Работа, проделанная Байером по первичной обработке исторического материала, легла в основу так называемой «норманской школы», хотя он сам норманистом не был. Ведь норманисты — это те, кто считает появление русов, Киевской Руси, династии Рюриковичей результатом завоеваний скан­динавских викингов в Восточной Европе.

В 1749 г. ректор академического университета, академик Герард Фридрих Миллер (1705‒1783), из того же петровского призыва, что и Байер, составил речь «О происхождении народа и имени российского». В своей речи маститый ученый развил взгляды Байера и уже без обиняков отождествил и русов, и киевскую династию со скандинавами. Вдобавок своим выводам он придал формы оскорбительные для русского самолюбия. Первая половина XVIII века прошла в войнах русских со шведами, и в патриотической атмосфере того времени произведение академика, утверж­давшего, что русское государство возникло в результате победоносного шведского похода, встретило не очень дружелюбный прием. После короткой дискуссии злополучная речь была отобрана и уничтожена. Сам Миллер подвергся гонениям, но его детищу суждена была долгая жизнь.

Его ученик и последователь Август Людвиг Шлецер (1735‒1809), сделал соответствующие выводы, и приступил к разработке своей версии русской истории, благоразумно удалившись за пределы России, в стены Геттингенского университета. Этот трудолюбивый историк главным образом и возвел здание норманизма.

Как реакция на эти построения возник антинорманизм, который в XVIII столетии олицетворяли, прежде всего, Михаил Васильевич Ломоносов (1711‒1765) и Василий Никитович Татищев (1686‒1750). Ломоносов, как и позднейшие летописцы, выводил русов из Пруссии и считал их славяна­ми, Татищев стоял на том, что русы были из среды финского народа.

Если норманистам с самого начала были присущи рассудочность, замечательная последовательность в воззрениях и стремление оперировать документальными доказательствами, то у их противников картина наблю­далась совершенно иная.

В 1808 г. будущий ректор Дерптского университета Иоганн Филип Густав Эверс (1781‒1830) выдвинул теорию о хазарском происхождении варягов, основавших русское государство. За свои взгляды он подвергся сокрушительной критике как со стороны норманистов, так и со стороны и, без того затравленных обвинениями в татарщине русских, антинорманистов. С тех пор теория Эверса не упоминается без эпитета «фантастическая».

Байер, по существу отождествивший русов с готами, пришедшими с Балтийского побережья в Северное Причерноморье и игравшими там в III‒V веках довольно значительную роль, положил основание мощному историчес­кому направлению. Активными его представителями были Фатер, Куник, Будилович. По их мнению, русское государство основали оставшиеся в Восточной Еропе после эпохи великого переселения народов готы.

Кроме данных о германоязычности русов, эта школа располагала еще одним аргументом — упоминаниями о стране Рейдготаланд. Это название произошло от имени народа хрейдготар. Оба названия более 10 раз встре­чаются в средневековых германских литературных памятниках. Наиболее часто их употребляли применительно к Ютландии и близлежащим террито­риям, но имеются и более южные размещения. (5,213‒214) Например в эддической «Песне о Хледе» (1,350‒356) повествуется о битве готов с гуннами в бассейне Днепра. Государство готов в песне названо «Хрейдготаланд», т.е. государство хрейдготов («славные готы»).

Было подмечено, что в германских языках личные имена и названия, имеющие корень «слава», со временем видоизменялись и в ряде случаев приобретали звучание, близкое к «рус». (7,92) Так что переход Хрейдготаланд в Русготаланд не является вещью в принципе невозможной.

В Крыму готы существовали во время Киевской Руси. Их упоминает «Слово о полку Игореве», другие источники. В XV веке посетивший Крым итальянский путешественник И. Барбаро писал:

Готы говорят по-немецки. Я знаю это потому, что со мной был мой слуга — немец; они с ним говорили. (9,23)

Болтин поддержал вывод Татищева о приходе руси из Финляндии, Гольман обосновывал их появление из Фрисландии, Юргевич занимал позицию несколько сходную с мнением Эверса и выводил русов от угро-хазар, Иловайский — от роксолан, Костомаров сделал попытку доказать, что варяги-русь были родом из Литвы.

Как мы видим, основная масса теорий распалась на два основных направления — ратующих за северное происхождение имени русов и за южное. Эти два подхода обусловили две основные группы источников. Если европейские данные определенно высказывались за северный вариант, то мусульманские давали главным образом основу для южного. Византийские авторы служили подспорьем как тем, так и другим.

Выход из тупика предложил Падалка. Он выдвинул теорию о социальном значении слова «русы». По его мнению, у славян так называлась группа лиц, имевшая высокое социальное положение. (4,234) Его точка зрения отражала формирующуюся третью группу подходов о местном, исконно сла­вянском происхождении имени русов. Впоследствии стал преобладающим вывод названия «русы» либо от rud/rus — «русый», либо от ry/ru — «плыть, течь» (русское «русло»). (4,234) Но автохтонная теория, весьма привлекательная для русских историков, не сочувствующих ни северной, ни южной завоевательным версиям, не могла объяснить комплекс средневековых исторических известий и обладала незначительным набором собственных доказательств.

Были и более оригинальные предположения. Тот же Падалка решил, что днепровским славянам прозвище «росы» дали византийцы по имени легендар­ного библейского народа «рос», а впоследствии это прозвище успешно привилось и было принято в качестве самоназвания.

Опираясь на то, что предшественники древних римлян — этруски — называли себя «расена», а также на некоторые параллели в культуре этрусков и славян (кулачные бои, практика гаданий), ряд историков прошлого века выступил с тезисом о том, что славяне и этруски происхо­дят от одного корня и возникновение имени русов-славян, таким образом, теряется во мгле веков. Побратимство с одним из самых знаменитых и загадочных народов древности не могло не льстить российскому самолюбию. Классен и Чертков пытались доказать близкое родство культуры и языка двух народов, на сходных позициях стояли Венелин и Суровецкий. Каза­лось, разгадка русского имени близка, и Чертков заявляет: «Этрусский — это русский». Однако впоследствии профессиональные филологические ис­следования опровергали представления о близости славянского и этрусско­го языков.

Шелухин выдвинул и вовсе непотребные предположения о происхождении Руси от кельтов. Как сказал один из лучших знатоков русского вопроса польский академик Ловмяньский: «теории» подобного рода лишь тормозили развитие дискуссии. (4,76)

Но большинство антинорманистов XIX века все-таки занимали позицию, близкую к ломоносовской. Гедеонов, Венелин, Морошкин, Савельев, Макси­мович производили русов от балтийских и полабских славян. По мере развития археологических изысканий эти построения теряли свое значение, так как не находили подтверждения в археологических материалах.

Если обратиться к работе Федора Морошкина, то станет ясно, что задача, перед антинорманистами стояла не из легких. Ее автор взглянул на карту Западной Европы, и у него в глазах зарябило от обилия названий с корнями «рус», «рос», «рас». (6) Столь обширная «россика» позволяла заявить, что днепровская Русь была лишь жалкими остатками древней Супер-России, однако автор не был преисполнен арийского духа и не смог подняться до таких обобщений, ограничившись мнением о бродячей судьбе русского народа.

Большинство конструкций антинорманистов было практически не под­креплено серьезными доказательствами, в работах преобладали эмоции и поверхностные рассуждения. Это позволило Томсену выделить из среды своих противников одного лишь Гедеонова. Всех остальных он обвинил в нерассуждающем национальном фанатизме, неуемной склонности к фантазиро­ванию и заключил, что:

Громадное же большинство сочинений других антинорманистов не могут даже иметь притязаний на признание их научными.(12,18) Суровый критик, правда, не отметил, что подобный этап созревания прошла в свое время и западная историческая наука. Вспомним хотя бы кельтскую проблему, когда все находимые на территории Западной Европы древности приписывались этому народу и процветали самые фантастические теории о его истории.

Ведущие российские историки XIX века, такие, как Карамзин, Соло­вьев, Ключевский, были норманистами. Но наибольший вклад в защиту норманской теории в этом столетии внесли Погодин и Куник. Обобщающие работы Томсена, в области письменных источников и Арне в археологии подвели итоговую черту дореволюционным поискам этого направления. Офи­циальному признанию не могла не способствовать и сильная онемеченность правящей династии Романовых.

Причину ожесточенности споров вокруг происхождения русского имени удачно определил Брюкнер:

Кто верно объяснит название Руси, найдет ключ к выяснению ее первоначальной истории. (4,163)

В эпоху империи ключ найден не был и происхождение одного из самых значительных народов современности осталось загадкой.

В советский период отечественная историческая наука оказалась в сложном положении. Историки—марксисты, вооруженные просто немыслимой по совершенству научной методологией, обязаны были совершить нечто выдаю­щееся. Буйным цветом распустился букет марристских воззрений, поставив­ших традиционную историческую науку примерно в то же положение, в котором позднее очутилась генетика.

После революции почти все ведущие историки России оказались за рубежом. Антинорманисты там пришлись не ко двору, и это направление быстро вымирает. Норманисты рассеялись по университетским центрам Евро­пы и Америки и придали бывшему внутрироссийскому спору общемировой характер.

Установившаяся на шестой части мира тоталитарная диктатура, каза­лось, подтвердила пророчества о том, что с изгнанием немцев из сферы управления, Россия вернется в первобытное дикое состояние. Норманская теория как нельзя лучше подходила и для обоснования внеевропейской, внецивилизованной природы России, а следовательно, и внеевропейской, внецивилизованной природы социалистических преобразований. Широко вос­пользовалась ею, как и следовало ожидать, фашистская пропаганда.

Поначалу новым российским варягам норманизм пришелся по душе, так как оправдывал инородческое присутствие на русском престоле. В 1925 г. эмигрант Браун восторженно восклицает: «Дни варягоборчества, к счастью, прошли». (13,12) Однако впоследствии положение начинает меняться. По мере реализации сталинской линии на построение казарменного коммунизма из-за кордона начинают сыпаться старые намеки об изначальной и неизбыв­ной ущербности страны, воздвигавшей в рамках «Третьего Завета» рай на земле, а также о специфических чертах русского народа. Обидность звуча­ния этих намеков усилилась после репрессий конца тридцатых годов, которые ускорили русификацию правящего слоя.

Нужда в норманизме и боязнь его заставили извлечь из запасников разработанную еще Соловьевым концепцию, если можно так выразиться, «мягкого норманизма». Еще в середине прошлого века Сергей Михайлович, отметив незначительность скандинавского присутствия на территории нашей страны, быструю ассимиляцию северных пришельцев, заключил: «Вопрос о национальности варягов-руси теряет свою важность в нашей истории». (11,275)

Прикрепив к этой теории название марксистской и разбавив ее политпроповской тарабарщиной, новоявленные корифеи исторической мысли, сме­шавшие в одну кучу и вопрос о материальных предпосылках возникновения русского государства, и конкретный вопрос о происхождении русского народа, позволили увенчать себя бесчисленными наградами.

Важным переломным моментом в длительной истории норманизма явилась середина 1930-х гг., когда советские ученые разработали марксистскую концепцию происхождения Древнерусского государства...

Классики марксизма установили, что государство — «это есть машина для поддержания господства одного класса над другим» (В.И. Ленин) и что оно создается тогда, когда внутри данной страны в результате разложения первобытнообщинного строя происходит распад общества на классы. (13,13‒14)

Изолированному от исторической зарубежной информации читателю было торжественно объявлено о том, что буржуазные исторические концепции вообще и норманские теории в частности, повергнуты в жестокий кризис.

Чуткость реагирования новой исторической школы на нужды политичес­кого момента видна из следующего признания:

Примечательно, что даже сами ученые, разрабатывавшие марксис­тскую концепцию происхождения Древнерусского государства, не сразу осознали, что их концепция подрывает основы норманской теории. В первых изданиях книги Грекова, сыгравшей ведущую роль в создании новой концепции, сохранялось еще признание норманского завоевания (Греков Б.Д. феодальные отношения в Киевском государстве, 1935, с.13-19; 1936, с. 12‒19; 1937, с. 12‒19). В 1930-е годы норманнское завоевание признавал также С.В. Бахрушин: 1) К вопросу о русском феодализме.— Книга и пролетарская революция, 1936, № 4, с.36, 43; 2) Держава Рюриковичей — ВДИ, 1933, № 2. (10,153)

Видимо, отыскались более компетентные, чем Греков и компания, друзья истории, и вот норманские теории после 1933 г. охотно возымели желание повернуть вспять. В те годы потрошителям русской культуры и их подпевалам легко было вывести русов и Рюриковичей хоть от австралийских аборигенов.

В дальнейшем теория мягкого норманизма варьировала в зависимости от политической конъюнктуры и от темперамента историка. Если рьяный поборник русской чести Бернштейн-Коган в 1950 г. начисто отрицал появ­ление в Киеве не только варягов—русов, но и скандинавов вообще, а заодно отменял и сам путь «из варяг в греки», по которому все они могли приплыть, то его более осторожные коллеги, в случае невозможности отмолчаться, делали вид, что вопрос о происхождении русского племени столь ничтожен, по сравнению с проблемами классовой борьбы, а возникно­вение его имени столь случайно, что, право, и занимать внимание читате­ля такими пустяками неудобно.

Династии Рюриковичей повезло несколько больше. Победило мнение, что такая все-таки существовала и действительно происходила из сканди­навских стран. Рюрик был якобы конунгом Рориком Ютландским, грабившим Париж и Лондон и после поражения от сыновей Карла Великого уезжавшим куда-то в восточную часть Балтики. (3,734) Однако, по мнению этих «антинорманистов», к имени Русь эта династия никакого отношения не имела.

На мировую науку все победные реляции советских историков большого впечатления не произвели. Принять за фантом народ, воевавший с могущес­твенной Византией и в считанные десятилетия создавший державу от Бал­тийского моря до Черного, заскорузлое буржуазное мышление не могло, доказанной альтернативы скандинавскому происхождению русов не было, и поэтому за благо было сочтено остаться на старых норманских позициях.

Список использованной литературы

1. Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о нибелунгах. М., 1975.
2. Иловайский Д. Разыскания о начале Руси. М., 1876.
3. Ключевский В.О. Сочинения, т. 8. М., 1959.
4. Ловмяньский X. Русь и норманны. М., 1985.
5. Мельникова Е.А. Древнескандинавские географические сочинения. М., 1986.
6. Морошкин Ф.Л. Историко-критическое исследование о русах и славя­нах. СПб., 1842.
7. Назаренко А.В. Имя «Русь» и его производные в немецких средневе­ковых актах. — В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1982. М., 1984.
8. Очерки истории СССР. Кризис рабовладельческой системы и зарожде­ние феодальных государств на территории СССР. М., 1958.
9. Робинсон А.Н. «Слово о полку Игореве» среди поэтических шедевров средневековья. — В кн.: «Слово о полку Игореве». Комплексные исследова­ния. М., 1988.
10. Советская историография Киевской Руси. Л., 1978.
11. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 1. М., 1959.
12. Томсен В. Начало русского государства. М., 1891.
13. Шаскольский И.П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М.-Л., 1965.