О. М. Вербицкая[*]

После окончания Второй мировой войны СССР приобрел огром­ный авторитет в мире, по праву занимая в нем ведущие позиции, ведь он внес решающий вклад в совместную победу над германским фашиз­мом. Советский Союз располагал мощным военным потенциалом и наравне с США владел новейшим оружием массового поражения — атомной бомбой. Однако при всей военной доблести и величии совет­ский народ-победитель не имел самого необходимого — бесперебой­ного продовольственного снабжения.

В целом продовольственный кризис в послевоенные годы в разной степени пережило население всех стран, участвовавших во Второй ми­ровой войне. Но в СССР помимо послевоенных трудностей и тяжелых последствий жестокой засухи 1946 г., которые крайне обострили по­ложение с продовольствием, этот кризис приобрел затяжной характер. Важнейшую роль в формировании продовольственного кризиса играл системный фактор — деформированная советская экономика, в кото­рой развитая индустрия уживалась с крайне запущенным сельским хо­зяйством. Наиболее болезненным проявлением этого несоответствия являлась так называемая зерновая проблема. Строго говоря, под этим термином, как видно из содержания правительственных документов 1930‒1950-х гг., подразумевалась продовольственная проблема вооб­ще, т.е. общий недостаток в стране продовольствия. Вследствие хрони­ческого недопроизводства зерна страдала кормовая база животновод­ства, из-за чего производство мясомолочной и прочей животноводческой продукции находилось на низком уровне, а это предопределяло отста­вание всей аграрной отрасли.

В. Н. Земсков[*]

По этой проблеме существует масса литературы, и, может быть, у кого-то создается впечатление, что она достаточно исследована. Да, действительно, при обилии специальной литературы остается немало вопросов и колебаний. Слишком много здесь неясного и спорного. Даже достоверность нынешних официальных данных людских потерь СССР в Великой Отечественной войне (около 27 млн человек) вызы­вает серьезные сомнения. В данной статье показана эволюция офици­альной статистики по этим данным (с 1946 г. и по настоящее время она неоднократно менялась) и сделана попытка установить действитель­ное число потерь военнослужащих и гражданского населения в 1941‒1945 гг. Решая эту задачу, мы опирались только на действительно до­стоверную информацию, содержащуюся в исторических источниках и литературе. В статье приводятся доказательства того, что на самом деле прямые людские потери составляли около 16 млн человек, из них 11,5 млн — военные и 4,5 млн — гражданские.

Д. В. Петров^[*]

Многие ли помнят, что города-спутники Санкт-Петербурга — Павловск и Гатчина долгое время при большевиках носили иные име­на? Павловск с 1918 г. именовался Слуцком в честь Веры Слуцкой. Гатчина с 1923 по 1929 г. была Троцком в честь Льва Бронштейна (Троц­кого), а с 1929 г. по понятным внутриполитическим причинам — Крас­ногвардейском.

Кстати, согласились бы сегодняшние противники возвращения исторических названий снова именовать эти города-памятники по-советски?

Однако не менее интересен другой вопрос: почему зимой 1944 г. было принято решение о возвращении первоначальных названий этим городам? Ответ дает обнаруженная в Государственном архиве Россий­ской Федерации справка¹ к Указу Президиума Верховного Совета СССР от 23 января 1944 г. «О переименовании городов Слуцка и Красногвардейска и районов Слуцкого и Красногвардейского Ленинград­ской области»². Из этой справки следует, что в двух своих приказах И. В. Джугашвили (Сталин) как Верховный Главнокомандующий на­звал данные города их настоящими именами. Для Президиума Вер­ховного Совета это стало самостоятельным и достаточным основани­ем для того, чтобы вернуть исторические названия. По всей видимости, логика была простая: «Раз Хозяин сказал — значит, так оно и есть. Вождь не может ошибаться».

В. В. Лобанов[*]

В последние годы в научный оборот активно вводятся материалы следственных дел обновленческого духовенства и мирян, пострадав­ших в годы сталинских репрессий¹. Использовав обновленческое дви­жение для раскола патриаршей Церкви, власть постепенно утратила интерес к «красным попам», с начала 1930-х гг. преследуя обновленцев наравне с другими религиозными течениями.

Дело обновленческого священника А. Г. Благовещенского² не со­всем обычно. Несмотря на то что оно содержит стандартное обвинение в антисоветской деятельности (ст. 58, п.10, ч. 1 УК РСФСР), которое подтверждено «обличающими» показаниями свидетелей, итог судеб­ного разбирательства стал неожиданным. Обвиняемый, не признав­ший своей вины, был. оправдан за отсутствием состава преступления. Однако чуда не произошло, по протесту прокурора приговор был от­менен и дело направлено на новое рассмотрение уже при другом со­ставе суда, приговорившего Благовещенского к 5 годам лишения сво­боды. Лишь в 1956 г. приговор в его отношении был отменен оконча­тельно, а дело прекращено за недоказанностью обвинения.

Л. А. Сидорова[*]

Изучение истории исторической науки предполагает всестороннее исследование мира историка — ее основного деятеля и движителя. По­чему ученые своими трудами создавали тот или иной тип историче­ской науки — это в немалой степени зависело от индивидуальных и групповых качеств исследователей, от взрастившей, формировавшей их и влиявшей на них действительности.

Собирательный образ ученых-историков различных поколений складывается из многих составляющих — социально-политических, научных, психологических. При рассмотрении этого образа на первом плане, как правило, оказываются отразившиеся в нем особенности фор­мирования историков как исследователей-профессионалов, разделяв­шиеся ими общественные взгляды, где главную роль играет Время¹.

С. Н. Баконина^[*]

История российской эмиграции на Дальнем Востоке напрямую связана с событиями периода Гражданской войны. Падение колчаков­ского правительства в Сибири, затем власти атамана Семенова в За­байкалье и, наконец, поражение Белой армии в Приморье вытолкнули за пределы отечества тысячи людей, не пожелавших подчиниться со­ветской власти.

С 1920 по 1922 г. больше всего беженцев перебралось в Китай, на территорию приграничной с Россией Маньчжурии. В условиях эми­грации беженцы, среди которых преобладали представители различ­ных формирований Белой армии, направляли свои усилия на сохране­ние как военной, так и церковной организации, поскольку большин­ство белоэмигрантов были людьми православного вероисповедания, и Православная Церковь воспринималась ими как часть законной рос­сийской государственности.

А. В. Олейников^[*]

В отечественной военно-исторической науке существуют различ­ные цифры потерь русской армии в годы Первой мировой войны.

Н. Н. Головин после проверки и проведения сравнительного анали­за приводил следующие цифры: 1 млн 300 тыс. убитых, 4 млн 200 тыс. раненых (из них умерло от ран свыше 350 тыс.), 2 млн 417 тыс. плен­ных¹. Б. Ц. Урланис называл общее число убитых и умерших — 1 млн 811 тыс. человек². Статистические материалы официальных органов и соответствующие работы определяли количество русских пленных в 2 млн 889 тыс. (с умершими, бежавшими и обмененными)³ и даже в 4 млн 153 тыс. человек⁴. Число убитых, по данным Ставки на 1 сентя­бря 1917 г., составляло 775 тыс. человек⁵. Архивные материалы указы­вали цифру в 1 млн 61 тыс. — в нее входили убитые, умершие от ран и болезней, отравленные газами, пропавшие без вести и уволенные от службы⁶. В то же время называлась цифра в 1 млн 500 тыс. человек⁷, а союзники определяли потери Россией убитыми от 1 млн 700 тыс. до 2 млн 500 тыс. человек.

К. М. Гринько[*]

Священномученик архиепископ Фаддей, в миру Иван Васильевич Успенский, канонизированный Архиерейским Собором Русской Пра­вославной Церкви 1997 г., на протяжении всей своей жизни сочетал преподавательскую и административную деятельность с подвигом монаха-аскета, а его книга «Записки по дидактике», опубликованная в 1902 г. в Уфе, стала основой духовной педагогики. В настоящее время творческое наследие владыки актуально не только для церковной шко­лы, но и для системы светского образования в области преподавания духовно-нравственных дисциплин. В данной статье будет рассмотрена педагогическая и просветительская деятельность архиепископа Фаддея в конце XIX — начале XX в. в условиях кризиса духовной школы, факти­ческого отмирания церковно-приходской системы образования.

Становление личности и выбор жизненного пути архиепископа Фаддея (Успенского) пришлись на период духовного кризиса, вклю­чавшего в себя и кризис образования, который характеризовался рели­гиозным индифферентизмом русского общества, отпадением боль­шинства представителей интеллигенции от Церкви. В этот истори­ческий период умы многих людей гораздо больше привлекали учения Ф. Ницше, Л. Н. Толстого, К. Маркса. Волна «этой разнузданной мыс­ли и воли» интеллигенции, иногда являвшейся ею только по названию, все чаще вселяла сомнения в умы простого народа, который «по пре­данию и привычке крепко держался веры»¹.

И. В. Лобанова[*]

Выдающийся русский философ В. С. Соловьев еще в юности по­ставил себе цель создать универсальную концепцию мирового и исто­рического процесса. Его учение о Софии и стало, по сути, выражением его представления о мироздании и смысле истории человечества. Со­гласно его концепции, София — это живой и развивающийся орга­низм, вмещающий в себя все творение. Процесс формирования и со­вершенствования этого организма и составляет, по мнению Соловьева, смысл истории. Однако в течение жизни Владимир Соловьев коррек­тировал и дополнял свою историософскую концепцию, и наиболее су­щественные изменения в его мировоззрении были связаны с транс­формацией его суждения о происхождении и сущности мирового зла. При историческом оптимизме Владимира Соловьева, при его вере в человека ему было очень трудно примириться с самим фактом суще­ствования реального злого начала не как нравственной слабости и не­совершенства, а как живой сознательной силы, воздействующей на человека. Исходя из этого он считал возможным победить зло силой одного лишь разума. В юности он заявлял: «Я не верю в черта и не при­знаю существующего зла вечным»¹. На этом и основывалась его уверенность в реальном осуществлении Царства Божия на Земле. В самом деле, если зло не реальная, персонифицированная, обладающая соб­ственной сознательной волей сила, участвующая в историческом про­цессе, то что может помешать светлому будущему человечества? Если зло — это всего лишь отсутствие добра, как благодушно полагал фило­соф в юности, значит, сам исторический процесс, закономерно движу­щийся к умножению и торжеству добра, уничтожит его.

Ю. В. Кудрина[*]

Философы, писатели и ученые, композиторы и художники, тво­рившие в России в конце XIX — начале XX в., в «эпоху мысли и разу­ма», оставили потомкам глубочайшие работы, непревзойденные до сих пор произведения культуры. Среди выдающихся русских мыслите­лей того времени особое место занимает Ф. М. Достоевский, всемирно признанный писатель и пророк-философ.

В 70-х гг. признание Ф. М. Достоевского в самых широких слоях русского общества, в том числе и среди молодежи разной идейной на­правленности, становится всеобщим. Сам писатель в письме К. П. По­бедоносцеву от 24 августа 1879 г. называет свое литературное положе­ние «почти феноменальным», «как человек, пишущий против евро­пейских начал, компрометировавший себя навеки “Бесами”, то есть ретроградством и обскурантизмом, — как этот человек, помимо всех европействующих, их журналов, газет и критиков, — все-таки признан молодежью нашей, вот этою самою расшатанной молодежью, ни гилятиной и проч.? Они объявили уже, что от меня одного ждут искреннего и симпатичного слова и что меня одного считают своим руководящим писателем»¹.